"ПРОРАСТАЕТ И ЗРЕЕТ "ОДНАЖДЫ""
(о стихах Юлии Долгановских)
О б р е ч ё н н ы е.
Произнесите медленно и прислушайтесь. Звучит возвышенно, прекрасно и трагически. Почему уральская поэтесса так назвала свою книгу? Откуда появилось это слово, несущее печаль, горечь, скорбь, сокрушенность, безысходность, безнадежность?
Мир - продукт божественной воли. Кто оспорит, кто возразит? Однако забудем о расхожих истинах. От начала до конца сборник Юлии Долгановских посвящен рассказу о смельчаках, возомнивших, будто они способны переустроить мироздание. Это песни их воли, гимн упорству, заставляющему душу избавляться от боли и воспарять высоко в небесах.
Согласно Гесиоду, "прежде всего во Вселенной Хаос зародился". Но Хаос это не беспорядок. Древнегреческое слово "хаос" происходит от глагола "хайно" - раскрываюсь, разверзаюсь. Это первичное бесформенное состояние мира, зияние между землей и небом. Мифологические корни этого представления очевидны. Вот и у автора "Обречённых" эпицентр сотворения мира находится не в определенном месте, а где-то между, в зиянии свободного пространства.
Казалось, что можно нового сказать о космогонии? Сперва был Хаос - "существованье взаперти", "изнаночная сторона холста", "рисунок, нанесённый белой краской", "небесная неразбериха" на "грубой черной ткани", где "мерцали якобы созвездья". Затем произошел его конфликт с Космосом, вознамерившимся установить "порядок и гармонию кругом", но погибшим от рук ретрограда-отца...
"Но кто читает дальше заголовка?" Несмотря на то, что сотворение мира, как теперь принято считать, "банальная, в общем-то, история", тем не менее, зарождающаяся тягота внутри тебя самого, бремя, ощущается всякий раз как загадочная и непредсказуемая вселенная, заполняющая внутреннее пространство без остатка и стремящаяся вырваться наружу.
Ты - в "особом положении": беспокойство и страх, смена настроений и неуверенность в собственных силах. Твой плод - "черная птица внутри", "мыши, исходящие из сердца", "горчичные семена в животе горы", "семиступенчатая пирамида", рвущаяся в небо.
Родится тревога сверхъестественно огромной беды, она хочет выгнать из тебя твой зародыш и превратить в камень, который, покатившись, вызовет необозримое множество перемен и свершений.
она всегда во мне
моя птица
но стоит закрыть глаза -
оказывается снаружи
бьёт крыльями
летит прямо в лицо
поэтому я никогда не сплю
Герои книги обречены хранить в себе свое сокровище как часть самих себя, и одновременно стремиться избавиться от него: "Выпусти меня, дом!" Страшит неизведанное и непознанное. Страхи преследуют и днем и ночью. Тот, кто носит плод, не может освободиться от ощущения, что существует угроза гибели зародившейся жизни, а, значит, воли, свободы, воплощения. Они многочисленны и навязчивы - эти фобии: страх боли, страх родов, страх за ребенка, страх будущего...
Мотылек в стихотворении "Смерть медведя" может рассчитывать только на день жизни, так ему предопределено природой, но и эту - веселую, звонкую! - микрожизнь прожить не удается. Эх, как хорошо было бы хоть раз взлететь выше густой травы, вырваться из мрака и запахов горящего торфяника, но крылатый малыш гибнет, придавленный грузным телом медведя-шатуна. Зверь этот уже почти прошел свой земной путь, он уже доживает громоздкую жизнь, нет бы уступить место молодости и задору, но гигант валится, падает, издыхает, кончается, и забирает с собой чужую свободу и надежды.
Пытаясь выплыть, вязнет глубже, глубже -
идёт на дно. Медведь ступает в лужу -
и давит мотылька...
Неоднократно автор помещает своих персонажей в больничную палату. Один из "пациентов" "не чувствует границ своего тела и окружающих предметов", "кажется себе меньше, чем есть на самом деле", испытывает дикий страх от мысли о возможном выкидыше или мертворождении зародившегося в нем чуда ("Грачи прилетели"). "Тяжелый человек" из стихотворения "Anamnesis" в муках рожает зиккурат Этеменанки - "Дом основания неба и земли", но гибнет под "градом, столпотворением камней и капель". Его останки, разрушенный труп, как фрагменты легендарных статуй Колосса или Озимандиаса, вынуждены "лежать на земле, поверженные землетрясением и переломленные у коленей", а то, что вырвала из тела "неведомая сила", потерялось "в небе Вавилона" и "качается башней на сыром ветру".
"Маленькое" и "большое". Переживание этой, казалось бы, естественной дисгармонии, диспропорции объемов и размеров тоже может стать сюжетом непрестанного страха в акте сотворения. Не раздавит ли гигантский человек из стихотворения "Баллада о великане" все живое вокруг себя, в тот момент, когда будет тянуться к единственному любимцу - маленькому цветку, пробившемуся из земли? Не построят ли злые люди на его пути стену, дабы не дать исполину прикоснуться к заветному растению?
Способно ли маленькое существо на настоящий полет? Увы, нет! Ведь Карлику из стихотворения "Никто не может летать" так и не удается стать птицей.
Как успокоить себя, что в мире гармония возможна (и существует!)?
Просыпается ночью ребёнок - холодно и темно,
словно в космосе неосвоенном.
- В космосе страшно,
он большой, а я маленький, -
думает мальчик, но
в космос вплывает мама, тёплая и домашняя.
Успокоение приходит от мысли, что, если мама способна согреть тебя своим теплом в "холодном космосе", то с ней, маленькой, тоже ничего страшного не случится! Господь Бог поделиться с ней жаром сердца, а с ним поделится - Его мама ("Трое"). И никто не лишится тепла и любви! Хотелось бы верить...
пейзаж, в котором божество ли, ведовство
явило мне обвал надёжных прежде стен -
глубокий дол,
гора, кряхтя, встаёт с колен,
земля дрожит, гора рычит, гора ревёт
и по спине её ручьём стекает пот.
"Как всё страшно и безжалостно устроено. Не есть ли мы "я" в "Я"?" Человек задает себе этот вопрос постоянно, на протяжении всей жизни, отвечает так же, как отвечали предки.
Утроба... Келья или окно, проделанное в толстой стене, амбразура брейгелевской Вавилонской башни. Твой плод прикован цепями к большому вделанному в кладку кольцу. Твой грядущий первенец выглядывает сквозь проемы, смотрит внутрь сооружения, иногда перед ним открываются каверны и пропасти. Вавилон резонирует от завихрений ветра и шума воды под сводами нижнего этажа. Дитя боится, что стремясь наверх, оно теряется в этом лабиринте сводов и туннелей, чудовищной раковине из камня. Каждую бессонную ночь чадо поднимает голову, чтобы увидеть над собой строительные леса, еще не законченные стены, напоминающие руины и неизведанный путь в вечно недостижимое небо.
Вот так и Яков сидит у подножья Лестницы, не разумея, куда же катится коляска с ребенком: вверх, на Небо, сразу в Рай, или вниз, все в тот же черно-белый ад эйзенштейновского безумия ("Сон Якова у подножия Потёмкинской лестницы").
То вверх удаляются, то приближаются вниз -
вектор пути начинается с точки, в которой лежишь.
Глаза б не смотрели, но смотришь на женский истошный визг,
а эти, все в белом, не видят - ступени, коляска, малыш!
Когда-нибудь настанет конец света, "обвал надежных прежде стен", и мир, содрогнувшись, рухнет. В тот момент вздрогнет, но не упадет Древо Иггдррасиль - Мудрая сила, чистая энергия, любовь между каждой веткой и листом! Именно эту мудрость искал Один и за понимание Правды отдал свой глаз.
Видят люди во сне, что летят над Землёй высоко,
что идти и бежать, и дышать - широко и легко,
дети видят во сне, что по дереву лезут вверх
и сидят на тяжёлых ветвях.
Но ты, ты, вызывающий к жизни собственное внутреннее Древо, останешься ли ты после этих трудных родов прежним, тем же, каким был до той минуты, когда почувствовал в себе волшебную завязь? В кого превратишься - останешься "Олей" или же зеркальной "Яло"?
"Некто смотрит через плечо, но за темнотой - пустота..." Человек разглядывает себя в зеркале, вряд ли понимая, что подтекстом этого полуавтоматического акта является отделение себя от всего остального мира.
Зеркало, кинематограф, Голливуд... Хаоса и Космоса, "верховных менеджеров космогонии", в этом мире давно заменил деляга-режиссер, не способный это таинственное между (Лебедем и Лирой) расценить как божественное гесиодово зияние, новое мироустройство. Во всем теперь царствует "глянец"...
Зияние, "хайно"? Обыкновенная дыра! Зашить ее, да и только! Долина кукол, гламур, шик, блеск, кумиры, "промывание мозгов". Подлог и притворство, обман и ширпортреб.
Можно ли вообще создать "персональную вселенную", построенную по скрытым мотивам и желаниям?
"Каждый! - живёт под флагом безграничного счастья!"
Сидишь в кинотеатре с попкорном в кульке и смотришь фильм. И вдруг на экране происходит то, чего ты не ожидал, и происходит в самом конце! Чудо носит название "Deus ex machina". "Бог из машины" при помощи специальных механизмов появляется в развязке действа и творит хэппи-энд. Однако у Долгановских в одноименном стихотворении этого отнюдь не происходит. Сюжет ее истории чем-то напоминает "Хапугу Мартина" Уильяма Голдинга: героиня прилагает титанические усилия к спасению и демонстрирует, удивительную волю к жизни. Но вскоре становится ясно, что, не смотря на все ее мольбы, "Бог из машины" на помощь не вышел, отсиделся, отмолчался, ибо он - "выше!" смехотворной мелочной борьбы за человеческую жизнь.
Дальнейшие события развиваются уже в умирающем сознании героини. Наступает мрак смерти и за смертью - неба. Оказавшись с изнаночной стороны жизни, беглянка убеждается, что и здешним "богам", лихо несущимся в машинах по автостраде, до нее дела нет...
При чтении первых же стихотворений сборника "Обречённые" возникает ощущение тайны, тревожной обеспокоенности автора ненадежностью переживаемой им эпохи, чувство ответственности за судьбу всего, к чему причастен. Жанровый диапазон Юлии Долгановских представляется мне безграничным, и удивительно разнообразна ее поэтическая техника. Поэт одинаково блестяще владеет рифмованным и белым стихом, легко варьирует "короткие" и "длинные" размеры, играючи преодолевает препятствия сложных форм, умеет освежить привычное и простое. По силе поэтической фантазии книга грандиозна. Сборник закрываешь с ощущением, что обрел значительно больше, чем искал.
Смотрите также: Юлия Долгановских в "Сетевой Словесности"