Прощается с девочкой мальчик, она, если любит - поймёт.
Играя огнями, вокзальчик отправки курьерского ждёт.
Чем ветер из Турции круче, тем толще у берега лёд.
Кольцо соломоново учит, что всё это - тоже пройдёт.
Но евпаторийский, не свитский, под вечнозеленой звездой
Мерцает залив Каламитский холодной и темной водой.
И чтобы сродниться с эпохой, твержу, как в бреду, как во сне:
Мне похую, похую, похуй! И всё же, не похую мне...
Не ведая как, по-каковски я здесь говорю вкось и вкривь,
Но мне отпускает в киоске похожая на Суламифь
Скучающая продавщица - помятый стаканчик, вино...
И что ещё может случиться, когда всё случилось давно?..
Вполне предсказуем финальчик, и вряд ли назад прилетит
Простившийся с девочкой мальчик. Она никогда не простит -
Пойдёт целоваться "со всяким", вокзал обходя стороной,
На пирс, где заржавленный бакен качает в волнах головой.
Где яхта с огнем на бушприте встречает гостей под шансон.
Над городом тёмным - смотрите! - наполнилось небо свинцом.
И волны блестят нержавейкой, когда забегают под лед,
И чайка печальной еврейкой по кромке прибоя бредёт.
И весь в угасающих бликах, как некогда Русью Мамай,
Идёт, спотыкаясь на стыках, татаро-монгольский трамвай.
Он в сварочных швах многолетних и в краске, облезшей на треть.
Он в парк убывает, последний... И мне на него не успеть.
И путь рассчитав до минуты, составив решительный план,
По самое некуда вдутый, домой семенит наркоман;
В значении равновеликом мы схожи, как выдох и вдох:
Я, в сеть выходящий под ником и жаждущий смены эпох (!),
И он - переполненный мукой и болью, испытанной им, -
Как я притворяется сукой, но выбрал другой псевдоним.
И всё это: девочка, мальчик и я с наркоманом во тьме,
И пирс, и заснувший вокзальчик, и всё, что не похую мне, -
Скользя как по лезвию бритвы и перемещаясь впотьмах,
Как минимум - стоит молитвы, с которою мы на устах
Тревожим порой Богоматерь под утро, когда синева
Над морем, как грязная скатерть, и в воздухе вязнут слова.
Пусть видит прибрежную сизость и морось на грешном лице.
И пусть это будет - как низость! Как страшная низость - в конце.
То яхонты, то аметисты сверкают и гаснут в волнах,
И берег темнеет скалистый, где спит на песке первонах.
Заплыв совершая то брассом, то кролем, то вдруг на спине,
Он всем показал, пидарасам, кто Главный при мелкой волне.
С усталой барменшей жопастой, подняв ледяные сто грамм,
Я пью за военные астры, как мне завещал Мандельштам.
Среди первонахов счастливых и мне побывать суждено,
Но не принимаю в заплывах участие я всё равно.
И как мне из века не выпасть? И, выпав, в него же не впасть?!
Пускай это будет как припездь, как неразделенная страсть,
Как будто в тоске и печали увидеть случайно пришлось,
Как жмет под луной на причале российскую девку пиндос.
Захочется крикнуть: "Зараза!" - и выпить, Отчизну кляня,
За розы в кабине КАМАZа, за всё, чем корили меня;
За ложь панибратских и свойских всеобъединяющих пут;
За музыку сосен савойских, которые здесь не растут.
А после поспать бы хоть часик, заняв под навесом топчан;
Но слышу над пляжем: "Пивасик! Рыбасик! Креветка! Рапан!"
Не важно, в гавайской рубахе иль в хаки под цвет конопли
Пиндос угодит в первонахи, а мы с первонахом в нули.
Когда это с нами случится? Не стоит наморщивать мозг.
К барменше зайдет продавщица, закрыв по соседству киоск;
Хоть южная кровь не водица, но перебродило вино;
Я сам не любитель трудиться и с ними бухну заодно.
Итак: НАШИ БЕДЫ УЖАСНЫ! Нам их не дано превозмочь!
Мы пьем за военные астры (барменша полковничья дочь),
За слезы, что льёт продавщица, о тех золотых временах,
В которые нам возвратиться не в силах помочь первонах.
Так не задавайте вопросы тому, кто полжизни проспал;
Когда выгружались пиндосы на феодосийский причал:
Смелы, белозубы, плечисты, в погонах и новых ремнях...
Сверкали для них аметисты и яхонты гасли в волнах.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]