Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Мемориал-2000

   
П
О
И
С
К

Словесность



ТУГАРИН  И  ОКРЕСТНОСТИ


* Молитесь, дети, за Саддама...
* *** (автоэпитафия вольноотпущенника, Авентин, 200 г. до Р.Х.)
* Гонорарный январь, оснеженный Ижевск...
* Памяти О. Желткевича
* *** (Ксуль)
* *** (из детского цикла)
* в тисках атонального шума и гама...
 
* *** (капля)
* *** (Тугарин и окрестности)
* Все хорошо, пока все хорошо...
* Bonus: стихотворения из рассказов
* Эй, в перелицованном хитоне...
* Бесстыдно хороша - мерцающая брошь...
* Мой милый, поздно брать уроки бокса...



    * * *
        Диме Пименову - с любовью

    Молитесь, дети, за Саддама,
    ему ведь тоже было больно.
    Сегодня одного задавят,
    потом других посадят на кол.
    Он выполнял свое заданье,
    грозил американцам бомбой.
    Поплачьте нынче о Саддаме,
    нашлись бы слезы - сам заплакал.

    Молитесь, дети, за Саддама -
    ему, наверно, очень стыдно
    болтаться на дурной веревке
    в каком-то затрапезном платье.
    А воздух, как всегда, ворован,
    а на ладонях те же стигмы,
    молитесь, дети, за урода,
    молитесь за героя, падлы.

    Возможно, нам опять солгали
    насчет реального ущерба,
    и был он праведным созданьем
    пускай не нашего, но Бога.
    Метал игрушечные бомбы
    и думал, что под птичий щебет
    войдет (не запылив сандалий)
    туда, где гурии и шербет.

    А мир как заново, ощерясь
    в гримасе веры и страданья,
    свой образ первенцам являет -
    и все не впрок, и все инако...
    .....................................
    .....................................
    .....................................
    .....................................

    Теперь он райскими садами
    бежит себе, хвостом виляя.
    Молитесь нынче за Саддама,
    за мусульманскую собаку.

    _^_




    * * * (автоэпитафия вольноотпущенника, Авентин, 200 г. до Р.Х.)

    Я призову в свидетели полнеба
    и беспощадно синий окоем.
    Я высек это в камне - кто б полнее
    запечатлел отсутствие мое.

    Я жил внаймы, я уповал на помощь,
    я ел с ножа и убивал, смеясь.
    Я столько позабыл, что не упомнишь -
    как это звали - радуга ли, полночь,
    что это было - нежность или грязь.

    А смерть приходит с белыми руками,
    с горелым хлебом, с пригоршней огня.
    Я обманул ее. Я высек в камне:
    меня здесь нет. Я здесь - но без меня.

    Благодарение высоким манам
    за право жить, за доблесть умереть
    каким родился - голым, безымянным.
    Я был - я не был - я не буду впредь.

    Я высек это в камне.

    _^_




    * * *
        Денису Модзелевскому,
        журналисту и гражданину

    Гонорарный январь, оснеженный Ижевск
    и квартира твоя - на каком этаже? -
    неприкаянная и большая,
    кура в микроволновке, аптечный бальзам,
    Башлачев на кассете угрюмо базлал,
    и до света - всего-то полшага.
    Ни продажных газет,
    ни затертых кассет,
    завалиться без спроса - и вдрызг окосеть
    с припасенной бутылки кагора.
    И понять сокрушенно: первейшее зло -
    в объективной реальности, коей залог -
    недостаток в крови алкоголя.
    Виннипухово Дао, великое "да",
    заповедная тропка отсюда-туда,
    ну, давай поиграем, как будто
    мы забыли пароли, ключи, имена,
    а снаружи нездешняя вовсе страна,
    и шагнуть за порог - как отправиться на
    три веселые белые буквы.
    Простодушная доблесть, дикая спесь -
    полагать наобум: все, что явлено днесь,
    равнозначно тяжелому бреду.
    Так и бродим впотьмах - по чужим, по своим,
    с телефонов казенных друг другу звоним:
    - Приезжай! - Я приеду, приеду...

    _^_




    * * *
          Памяти О. Желткевича

    1.
    Новорожденный мир и важен, и пуглив,
    когда, оглядывая райские угодья,
    потопчется в дверях, потычется в углы,
    поворошит в печи остывшие уголья...
    И, ангельский распев услышав хоровой,
    гадает, что теперь - поплакать ли, подпеть ли,
    и вновь недоуменно крутит головой -
    бедняга, пять минут как вынутый из петли.

    2.
    Осенний свет так безупречно свеж,
    как будто стекол нет в оконных рамах,
    как будто полыхают сотни свеч
    на алтаре заброшенного храма.
    Коснешься невзначай перстами лба -
    ан уповать и не на что, и нечем...
    Осенний Бог безжалостен и нежен,
    да и молитва - вовсе не мольба.

    _^_




    * * * (Ксуль)

    Ей везет на раненых птиц,
    тех, что падают камнем с неба,
    на обилие встречных лиц
    и на чувство дождя и снега.

    Ей везет на огонь и лед,
    ей везет на утро и вечер.
    Ей идет, как она идет -
    будто ловит губами ветер.

    А вокруг, посмотри, вокруг
    гомонит городское лето.
    Если б вдруг, если б только вдруг -
    но такой поворот сюжета

    невозможен, непредставим -
    слишком грустно, смешно, нелепо...

    Вот мы с ней на крыше стоим.
    Отпускаем ласточку в небо.

    _^_




    * * * (из детского цикла)

    Апрельский дождь по крышам проскакал
    за синий горизонт.
    А у меня - космический скафандр,
    верней, прозрачный зонт.

    Прозрачный зонтик - он хоть невелик,
    под ним найдется место для двоих.

    Под ним найдется место для тебя -
    идем, к плечу плечо,
    изогнутую ручку теребя -
    и дождь нам нипочем.

    Мы словно под стеклянным колпаком,
    на островке плавучем и сухом.

    А капли по асфальту прыг да прыг,
    и разевают рты
    прохожие, похожие на рыб -
    совсем как я и ты.

    Ведь мы в аквариуме, посмотри -
    они снаружи, ну а мы внутри.

    И мы шевелим крышечками жабр,
    как караси в бадье.
    Как интересно, правда? И как жаль,
    что скоро твой подъезд...

    ...Пусть я промок до нитки, но зато
    мы шли с тобою под одним зонтом!

    _^_




    * * *

    в тисках атонального шума и гама
    взмолитесь о музыке как о пощаде
    пусть виолончель нет виола да гамба
    взахлеб умирает на сцене дощатой
    на сцене дощатой отроческий бархат
    аккомпанемент не в ударе в запое
    давайте под генделя шуберта баха
    давиться слезами давиться собою
    не больно не трудно не совестно если
    хотя бы с две тысячи первой попытки
    уверовать в темную нотную ересь
    распятую на колченогом пюпитре
    в полуденный спектр и медвяную гамму
    покуда со сцены ты слышишь со сцены
    рыдает по вдовьи виола да гамба
    и рушатся навзничь картонные стены

    _^_




    * * * (капля)

    Вот это я - усталый, загоревший
    донельзя, то есть просто хорошо,
    с последней, самой вкусной сигареткой
    на лоджии. А вот и дождь прошел.

    А дождь прошел, и только кап-кап-капли
    сгущенные с карниза на карниз
    ползут, как нарушители границ,
    с опаской поджимая лапки...

    Шлепок! и сигарета гаснет,
    прощально всхлипнув угольком.
    Наверное, какой-то бэтмен гадский
    сейчас кружит над нашим городком...

    А может, некий неизвестный снайпер,
    от скуки или так, для куража,
    для практики или с друзьями на спор
    с восьмого плюнул этажа?

    Смеющийся, самодовольный, наглый,
    он в душу плюнул мне. А я стерпел.
    Там было-то всего затяжки на две.
    Почти у фильтра. Ну, да что теперь.

    Такая мелочь - дождевая капля.
    А ведь могли и вправду чем иным...

    А все равно обидно как-то.
    А это - лето кончилось, аминь.

    _^_




    * * * (Тугарин и окрестности)

    Городок в табакерке фабричной, где
    всё давно до балды Левше-Балде -
    раздолбаю, мученику во труде,
    прокоптившему небо родимой "Примой" -
    где шипит и квохчет людская молвь,
    да река под боком, да семь холмов -
    благодать четвертого, что ли, Рима.
    Где каленым железом, да с матерком,
    достоевский мужик тишком-ладком
    ухайдакал-таки лошадку,
    где двумя перстами грозил раскол -
    молонья в руце на гербе градском
    и тюрьма, довлеющая ландшафту.

    А в прогале звездном, как между строк -
    то ли начисто отмотавший срок,
    то ль досрочно вышедший из-под стражи,
    пролетает ангел моей земли,
    отвернув к небесам похмельный лик,
    ибо черен, одутловат и страшен.
    Ибо не на что тут ему смотреть -
    в хороводе путаниц и смертей
    всё как есть, и отцы не лучше деток -
    он видал все это не раз в гробу,
    он подносит к устам свою трубу
    и орет в нее: "Эй, ну где Ты?"

    _^_




    * * *

    Все хорошо, пока все хорошо,
    пока в уютной раковине дома
    поглаживаешь пыльный корешок
    случайного расхристанного тома.
    Вернейшее из седативных средств,
    записки из игрушечного ада,
    когда своя-то жизнь - на свет, на срез -
    одно недоуменье и надсада...
    А надоест бумажная тщета -
    сработай рамку и повесь на гвоздик
    просроченные жухлые счета
    за позапрошлогодний снег и воздух.
    Оконное стекло прижав ко лбу,
    с ленивым любопытством домоседа
    следи, как жизнерадостный питбуль
    выгуливает хмурого соседа.
    А то потянет серой иль дымком:
    се активист хронический, домком
    Акакий Асмодеевич Фаршмакин
    буровя и хрипя, скребется в дверь,
    а за окном мяучит жилхоззверь
    и подает загадочные знаки.

    Дружок, тебя разделают на фарш,
    потом пошлют долбить киркой окопы,
    шиит пархатый, нет - паршивый парш,
    забывший впопыхах обрезать стропы, -
    ты кто вообще такой чтоб нарушать
    здесь вам не тут проедем в отделенье
    ах вот он как вяжи ебена мать
    и в рапорт: оказал сопротивленье
    при задержании. А поутру, едва
    уплотишь штраф - и за порог дежурки:
    ...стрижи... и голубиная братва...
    и разливное... "Жисть, она права
    кругом..." И толку-то - качать права,
    когда такая глубь и синева
    такая, блин - до обморочной жути.
    Вот взять да и упасть в небесный шелк -
    и пусть приходят с понятыми на дом -
    но все непоправимо хорошо
    и навсегда, и лучшего не надо
    под вечным спудом атмосферных глыб,
    под этим игом, светлым и всесильным -
    и вот ты плачешь без стыда, навсхлип
    над книгой, вестью или спящим сыном...

    _^_




    Bonus: стихотворения из рассказов
    "К вопросу о природе ангелов",
    "Голубой Лу",
    "Маленькие волчьи радости"


    * * *

    Эй, в перелицованном хитоне
    не с чужого ль пьяного плеча,
    добрый тать, рубиновый тихоня,
    отчего в глазах твоих печаль?
    Аки-паки, иже херувимы,
    версты-звезды, вьюги-холода.
    Настежь запечатанное имя -
    никому, ни с кем и никогда.
    Все, что есть и что случится позже -
    только блики мерзлого огня.
    Отчего, неизреченный боже,
    ты меня покинул на меня -
    с детством, пубертатными прыщами,
    терпкой синевою выше крыш...
    Полно, милый, я тебе прощаю,
    ибо сам не знаешь, что творишь.

    _^_




    * * *

    Бесстыдно хороша - мерцающая брошь
    на домотканом сарафане лета -
    глупышка бабочка, лети отсюда прочь
    в объятья растревоженного света.
    Ты - голубой хитин и солнечная слизь,
    и столько хрупкости в тебе, но столько
    упрямой правоты - так негодуй и злись,
    пляши, душа моя, на битых стеклах
    отчаянную джигу, бешеный канкан,
    узорчатые крылышки оплавя,
    не силясь угадать по встречным огонькам
    грядущее властительное пламя.
    Как это странно - самое себя обречь
    на поиски неверного ответа...
    Авось еще пробьешь зияющую брешь
    в полусожженном бастионе лета.
    И потому - лети на безымянный свет,
    в его реальность веря и не веря,
    минуя сослепу в кромешном торжестве
    услужливо распахнутые двери.

    _^_




    * * *

    Мой милый, поздно брать уроки бокса,
    когда из всех щелей, из-за гардин
    ползет мурло, сошедшее с картин
    злосчастного Иеронима Босха.
    Пора нажать на газ, но нет искры.
    Потушен свет, отключены мобилы.
    Пора забыть всех тех, что нас любили,
    взойдя на новый уровень игры.
    Кругом галдят на незнакомой мове,
    и пусть всему виной разрыв-трава,
    но там, где лязгнул створками трамвай,
    всплывает сообщение "Game over".

    _^_



© Алексей Сомов, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




ОБЪЯВЛЕНИЯ
Словесность