Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность



ОЛД-СКУЛ


 


      ТЕЗИСЫ

      Поговорим о подлинно поэтических проблемах.

      Как то:
      невозможность индивидуального авторского высказывания в нашу эпоху - это а);
      изношенность языка, перепроизводство банальных смыслов, быть может, я бездарен - это б);
      а также - б '): где же взять башли?
      ну и в): кого бы выебать?

      Очкасты и прыщавы поэтические курсистки.

      Почтенный в узких кругах пузатый поэт -
      в мятой фуфайке, похожей на половичок,
      с испитой сливой сизого носа,
      в короне седых локонов вкруг лысой макушки
      (немыты неделю) -
      читает по бумажке невнятный шедевр.
      Боже! да нахуй надо!

      (И фуршет, кстати, тоже не предусмотрен.)

      Под конец никуда не деться от олдскульной лирики:
      единственная девушка, которую любил,
      не дала ни разу
      и совершенно не интересовалась поэзией.

      _^_




      ГОРОДСКОЙ  РОМАНС

      О каком-нибудь сгинувшем узнике,
      про разлуки, бараки, срока...
      Это песня без мысли и музыки,
      но зато и звучит все века.

      Это ночь фонарями размазана
      в молоко по блестящему льду.
      Потому что все спето и сказано -
      и прохожий бубнит на ходу

      ни о чем. И плетется по голому
      льду, уже сам не помнит куда.
      То ли хмель, то ли боль ему в голову,
      а она вся как пепел седа.

      Я бреду через ночь нелюдимую,
      и к губам моим лепет прилип:
      сохрани, сохрани, сохрани мою -
      хоть не речь, хоть какой-нибудь всхлип.

      И как будто мне видится, чудится,
      как сдвигая ребром города,
      распахнувшись, замерзшая улица
      расползается глыбами льда.

      Будто вижу, как ночь простирается -
      за Урал, за Иртыш, за Иркут;
      все что есть тут об лед истирается,
      и одно лишь века берегут:

      крик охранников, лязги прикладные,
      ржавой рельсы дурной перезвон,
      где пурга городит непроглядные
      километры меж лагерных зон.

      По лесам, по снегам, по сугробищам
      тут не выковырять изо льда
      русской речи такие сокровища,
      перетертые в пыль без следа.

      И застывшая улица стелется,
      будто шепчется с ночью глухой:
      все приладится, стерпится, смелется,
      перетрется морозной трухой -

      где столетья увязли составами
      в этот лед, горький мат, лай собак
      и напевами стали гнусавыми,
      что плывут из барака в кабак.

      Пахнет ватником силлаботоника,
      наползает верста ледником.
      В голове - точно песня покойника,
      однозвучным гудит блатняком.

      _^_




      L'ORIGIN  DU  MONDE

      а вот еще, бывает, вспоминаешь...

      Когда еще мы были молодыми,
      и все еще, как будто бы, могло бы
      пойти каким-нибудь другим путем -
      счастливым, например. Когда еще мы...
      (Так хочется еще "еще" прибавить;
      а просто было все еще - "еще".)

      Так вот. Мы возвращались из Терскола
      и оказались с ней в одном вагоне.
      Места напротив. Ехать до Москвы -
      пол-дня плюс ночь плюс день плюс ночь. Короче,
      довольно, чтоб без памяти влюбиться
      в девчонку с золотыми волосами -
      особенно, когда мне двадцать лет.

      Но вспоминаешь, в общем, не про это.

      Мы с ней встречались что-то вроде года.
      Подробности не так чтоб отличались
      от всех других.
      Хоть был занятный штрих -
      смешно, но правда: она пела в храме.
      В церковном хоре то есть. Не за что-то,
      а за рубли - она была студенткой
      из Гнесинки, а в храме им платили.
      Я в этот храм заглядывал тогда.
      (Еще он не был на весь мир прославлен
      молебном в балаклавах славных девиц,
      а был простой лужковской жирной жабой,
      изрядно засоряющей пейзаж.)

      Еще? Еще она была из Крыма.
      Я приезжал с ней летом в Севастополь.
      А Крым еще был тоже - просто местом,
      где волны бились блесками о скалы,
      а вовсе не предлогом для войны.
      Да что уж там! и упырек плешивый
      еще на Красной площади парады
      не принимал, не опекал народы,
      а был совсем безвестное никто;
      но это, в общем, тоже не про то.

      Еще скажу: в те годы наши дамы
      еще не знали победившей моды
      эпохи куклы Барби - брить везде.
      И золотоволосая подруга
      с рассыпанными искрами по прядкам -
      такой носила - там, под юбкой - свет,
      таким сияньем озарял он ночи,
      что это все сильней прошедших лет.
      Не видел с той поры я столько света -
      ни в небе, ни в соборе, ни в окне.
      И это то, что я храню во мне.
      Мне этот освещенный треугольник
      сияет до сих пор из всех ночей -

      я думаю, что вот мое начало.
      Начало ведь не там, где начался;
      оно могло случиться в каждой точке
      отрезка жизни. И века растут
      в две стороны лучами - в до и после,
      раскинувшись, как ноги по плечам -
      из каждого мгновения по-новой -

      что, безусловно, означает просто,
      что эта жизнь - всего лишь показалась
      и каждый раз покажется другой,
      а остается только вспышка света -
      по крайней мере, лучше было б так.

      И раз уж должен где-то быть источник,
      и раз мы пели: что светло - то свято,
      и раз вся жизнь - случайный блик размытый,
      то этот свет я выбрал по себе.

      _^_




      * * *

      и плен
      округлых колен
      как простертый клин -
      за какую мглу? за какой предел?
      во всю тьму времен!

      и звон
      наших смертных глин, гулкой глины тел;
      заголенных лон
      лён -
      нас не тронет тлен

      и по дну долин -
      колокольный гул, медной глины звон;
      в мертвой глине - звон

      и в осенней мгле - облетевший клен,
      и земля сквозь гул поднимает взгляд - взгляд остывших глин -
      в облака,
      где всегда плывет перелетный клин, оставляя всех, продолжая лёт -
      "Пока!".

      Я был глиной и глиной стал
      звон плывет
      уходящий клин
      плен твоих колен

      жизнь как глины звон
      журавлиный клин

      _^_




      * * *

      Я хотел бы жить и умереть в Нью-Йорке,
      если б не было такой земли - Париж.
      Неизвестный автор.

      -1-

      Города прошлой жизни
      чернеют во мне, как затопленные леса
      под стоячей водой безнадёжно разлившегося времени.

      В какую-нибудь глухую ночь
      они, как деревья,
      вытаскивают из песка ноги и выходят на берег,
      и, подобравшись огородами, заглядывают в окно.

      -2-

      Эти города,
      в которых я жил, из которых уезжал,
      проезжал мимо,
      и в каждом чего-то ждал -
      от судьбы, от мира -
      слишком долго полагая, что мир мне за что-то должен.
      А мир давал мне их даром,
      эти города.

      Города пережили пожар бездарной молодости,
      выжигавший все в моей душе.
      И теперь
      над плоской пустыней памяти
      я всегда вижу, как на туманной кромке
      они машут мне крышами
      и всеми улицами кричат что-то -
      но не разобрать:
      то ли: "скорей возвращайся!",
      то ли: "прощай навсегда!".

      -3-

      В европейских языках города - как подруги,
      женского рода.
      И память любовно кружит по паутине парижских улиц,
      в тысячегубом гаме над бессонным Манхэттеном,
      в пронизывающем балтийском сквозняке на Невском.

      Города отличаются от подруг тем,
      что кажется, можно вернуться;
      так, живя с другими,
      все еще веришь, что любимые ждут тебя.

      Впрочем,
      и подруг, и всех остальных
      я давно забыл.

      -4-

      Сильно за полночь память сбивает ворота,
      и переполнившее подкорку время
      с ревом вырывается наружу
      и воронкой стекает в какие-то другие сны.

      Города прошлой жизни вырастают из-за кустов
      и встают в окне строем,
      а дальше валят и валят до утра по пустоте
      сквозь стены и вены.

      На рассвете в них появляются люди и гудят машины,
      такси несутся по Манхэттену летучими стаями,
      и в Париже на всех тротуарах уже заняты столики;

      города обрастают плотью,
      крышами, улицами,
      поднимаются в настоящий рост,
      и я проваливаюсь в бездонный сон без сновидений

      -5-

      В этой трескучей пустоте сердца,
      в сплошном белом шуме,
      ты ляжешь и будешь лежать лицом в стенку,
      чтобы бесконечно засыпать, слушая, как мышиные зубы времени
      прогрызают ходы в твоей прохудившейся ткани,
      истрепавшейся от отчаянья и стыда;
      все твои города и дороги давно стали золой.

      Но как бы ты не зарывался -
      все равно,
      когда долго-долго смотришь в себя,
      через миллион километров,
      внутри обязательно оказывается Флоренция -
      потому что больше там быть нечему -
      и площади раскрывают арками каменные лепестки.

      Потому что сердце -
      это и есть единственная Флоренция;
      и второй Флоренции не бывает.

      Но хотя эти стены и купола, и камни, и мостовые
      все остались на том же месте,
      сколько я не обхожу дворцы и улицы,
      бары и базилики -
      нигде, нигде мне не встречается ни души.

      _^_




      ПЕЙЗАЖ

      Но землю, в которую тоже придется лечь,
      тем более - одному, можно не целовать.
      И.Б.

      Вечер полярного дня. Полыхнувший лес -
      закат на руках ветвей над страной воды.
      Но никого - людей. И жильцы небес
      сидят у своих болот и глядят сюды -

      в свой опрокинутый верх, запалив костер,
      выпуская дым облаков. И влюбленный глаз
      не отличает наших и их озер;
      это мы отразились в них, или небо - в нас?

      Потому что, как там - синева, так и здесь, внизу
      разлилась по камням вода, чтобы свет - видней;
      знать, замечтавшись, бог уронил слезу
      и, заглядевшись, весь растворился в ней.

      Потому что небо, кольцом сжимая земле бока,
      стянуло меридианы в полюс узлом,
      и тундры круглыми лбами мнут облака,
      и горизонт - гляди, зацепишь веслом.

      Жизнь - как полярный день, как весла плеск:
      свет без конца, воды и земли речь.
      Вечной зимы дверь. Глаз бездонный блеск.
      Небо - в которое тоже придется лечь.

      _^_




      * * *

      Будто бы музыка. Будто сама. Потому что смычок сломан,
      и ни оркестра, ни сердца ее исполнить.
      Осень колышет ветку, как рыжий локон -
      кажется, знаю чей, хоть лица не вспомнить.

      Шорох страниц листвы, как неместных литер.
      Позднего бабьего лета летучий лепет.
      Любит-не любит, любит-не любит, гадает ветер -
      все обрывает разом к чертям - не любит!

      Сколько лет ветер, шелест золота с веток!
      сколько ни умирай - возвращается осень
      и все равно засыпает проспекты светом;
      странно, что мир обошелся без нас вовсе.

      Все это было также в любом веке;
      тоже желтело, гудело, в глазах рябило;
      ветер шалел и теребил ветки -
      все обрывал к чертям; всегда не любила.

      Шопот ушедшей любви в ушах - что-то
      недоуйдет, недошелестит, недо...
      Рыжей листвой ветка не мне - что там!
      машет совсем никому. Просто так, в небо.

      _^_




      DYLAN  THOMAS.  THE  FORCE  THAT  THROUGH  THE  GREEN...

      Та сила, что цветком взрывает стебель -
      меня взрастила; та, что корни гложет -
      мне шлет погибель.
      Как я скажу скукожившейся розе,
      что той же стужей мой расцвет подрублен?

      Та сила, что водой пробила гору -
      струит мне кровь; что реки иссушила -
      крушит мне горло.
      Как я скажу в скудеющую жилу,
      что смех ручьев всосали те же жерла?

      Рука, что на реке вздувает заверть -
      создала топи; правит моим ветром -
      бьет лодки насмерть.
      Как я скажу теперь всем здесь убитым,
      что взял палач из моей глины известь?

      Пиявкой время к роднику прилипло;
      из ран течет любовь, но кровь по капле
      залечит шрамы.
      Как я скажу ветрам, овившим ветви,
      как твердь меж звезд натикивало время?

      Как я скажу влюбленному в земле,
      что тот же червь грызет ходы во мне?

      _^_




      АНАПЕСТ

      Только тронуло золотом, только что краешки занялись -
      нет! уже полыхает по кронам костер сам не свой.
      Вот и все; расползается заживо стершийся занавес,
      осыпаясь на умерший город сухою листвой.

      Что же делать? броди просто так по бульварам присыпанным -
      безнадежным пришельцем, шатающимся постовым;
      для чего ты проснулся на эту судьбу пересыльную?
      для чего ты приснился московским чумным мостовым?

      Жизнь - как сказано, сон. В осовелом глазу замусоленный.
      И замыленный глаз отворяет зрачок в октябре -
      чтоб тебе на осеннем огне осязалось особенней:
      этот сон, или жизнь - это, главное, не о тебе.

      То-то ветер гудит, надрываясь. Махновскою конницей
      налетает с угла, разоряет сады на дворе.
      Сон, не сон - но всю ночь с веток светится листьев бессонница,
      шелестя на стволах, как та шапка на голом воре.

      Чтоб наутро зрачок прозревал над раскрытыми веками -
      на прозрачном свету, когда ветер беспомощно стих:
      вот бессонная смерть, распахнувшись, маячит за ветками,
      вот за вечностью вечность стекает листочками с них.

      _^_




      ИМПРЕССИОНИСТСКОЕ

      На Цветном Бульваре горят фонари в сыром снегу.
      Одиннадцатый час вечера.
      Народ бежит под снегом, и я бреду навстречу, теряюсь за хлопьями.
      Все чужие;
      никого не узнать, не разглядеть в этом чаде.
      Ап! вот и знакомое лицо:
      бронзовый Никулин улыбается под засыпанной шляпой.
      Этот хороший, этот свой.

      _^_




      ПЕРЕСАДКА  В  ПАРИЖЕ

      -1-

      Так проснешься утром - одетым в кресле,
      меж Москвой и Берном, сев в Шарль-де-Голле.
      Пять часов еще в ожиданье рейса...
      Это - как кому; а у нас другое.
      Поскребешь в кармане два евроцента;
      время есть, да вот - ни поесть, ни выпить.
      Но только час отсюда до центра,
      и час обратно. А там - как выйдет.

      -2-

      Вот и вышло выйти к тому же месту.
      Вот и стоивший мессы город, в котором
      ты однажды жил тоже (привет Эрнесту!).
      Здравствуй, город! Париж заревет мотором
      и, не глядя, гонит, гудя сквозь время.
      Вот и жизнь промчалась, как не бывала.
      И муза в мотоциклетном шлеме,
      мелькнув, исчезает внизу бульвара.

      -3-

      Здесь ты жил когда-то. Кружил впустую
      по созвездиям улиц, терявшись разом -
      и размажешь шальную слезу по скуле,
      пожирая площадь влюбленным глазом.
      Здесь с любого места маршруты путал -
      то провал проулка узором кровель,
      то готический шпиль, то старинный купол,
      через строй кафе выбегав на угол,
      то дудевший джаз, то чудесный профиль.

      Что теперь? куда бы дойти поближе?
      Всё собьешься с курса, хоть с картой сверив:
      нет прямых углов у тебя в Париже,
      но без счета баров, соборов, скверов -
      что всегда звенят и бегут навстречу.
      И, закружен, брошен в их вечный гомон,
      как не учишь местных галльских наречий,
      никогда уже не поймешь, о чем он.

      -4-

      Столько лет прожито - а нет остатка;
      но черкнем строку, в уголке запишем:
      жизнь сама - чудесная пересадка;
      лучше, если выйдет рядом с Буль-Мишем.
      Что успеешь дальше? мечтать не стоит -
      два часа до отлета; времени нету.
      Выберешь на тротуаре столик,
      выпьешь кофе, выкуришь сигарету

      и признаешь: есть, по большому счету,
      города красивей. Но только в этом
      есть, как в жизни тоже, от счастья что-то -

      пролетавшего прочь, оседлавши мото,
      уносясь навек за зеленым светом.

      _^_



© Сергей Славнов, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.




Словесность