Первые годы я учился в старой
деревянной школе, и там было интересно. Это было
сразу после войны. В школу мы шли через
картофельное поле, которое раскопали в центре
города, потом мимо каких-то ветхих заборов, через
рынок, между длинными рядами, и долго не могли
вырваться из этих рядов и прилавков, и всегда
опаздывали. Каждый день было что-нибудь новое -
кто что принес. Некоторые ребята часто нас
удивляли, и вокруг них толпились все остальные.
Один, по фамилии Наумов, всегда приносил жмых,
кукурузный и подсолнечный, и раздавал кусками, а
от самых больших позволял отгрызать, не выпуская
из рук, и все прикладывались и отгрызали. "Ну, дай
еще, дай..." - и он протягивает желтоватый этот
кусок с черными крапинками семечных шелушек.
Другой, его звали Клочков, чаще всего приносил
заклепки - желтые и красные, черные и синие,
маленькие, тоненькие, и большие - с толстыми
короткими ножками и широкими шляпками. Он, чудак,
менял свои заклепки на фантики, на конфетные
бумажки, свернутые плотным пакетиком, он был
азартным игроком, и даже плакал, если проигрывал,
а его заклепки мы разбивали камнями. Некоторые,
маленькие, взрывались сразу, а по другим надо
было бить сильно и умело, и каждый раз с
замиранием сердца - вот сейчас, вот сейчас... Был
еще мальчик, который приносил особенные
переводные картинки, он говорил, они немецкие,- и
продавал их за еду, и у кого было - давали ему хлеб
с колбасой, которая называлась собачья радость, с
копченым сыром, эстонским, и он всегда был сыт и
доволен. Мальчик по фамилии Котельников часто
приходил с новыми сумками, через плечо, с
офицерскими планшетами, и эти сумки он продавал
старшеклассникам. Его звали Котел, и,
действительно, голова. у него была большая и
тяжелая, лицо с нависающим лбом, а все на лице
было мелкое и терялось - маленький сморщенный
носик, голубые, вечно прищуренные глазки. Он
смеялся и говорил как-то по-особенному, и потом,
когда я услышал голос Буратино по радио, то узнал
нашего Котла. Однажды он зачем-то полез под парту
и долго не вылезал. Сначала мы смеялись над ним, а
он молчал, и стал как-то странно загребать
рукавом школьную грязь и бумажки. Пришлось
спуститься к нему, и его лицо нас испугало -
голубое, с розовой пеной вокруг рта и слепыми
белками глаз... Так было еще несколько раз, а потом
он исчез. Среди этих наших мелких событий
разворачивалась большая борьба двух сил. Один
мальчик, высокий и тонкий, по фамилии Васильев,
боролся за справедливость. Он всегда за это
боролся, и вокруг него толпились слабые и
обиженные, он говорил с ними покровительственно
и властно, собирал вместе, и они ходили после
школы на свалку, а потом он увлекся борьбой и стал
испытывать приемы на своих подшефных. В чем была
его справедливость - я точно не знаю, но он не
хотел, чтобы кого-нибудь бил другой мальчик, по
фамилии Веселов. Васильев своих наказывал, но
Веселов не должен был никого бить. Этот Веселов
был второгодник, гораздо сильней всех, и жил сам
по себе. Он сидел с кем хотел, во время уроков
часто лежал на задней парте, или уходил курить в
коридор - учиться он не хотел. И справедливость
ему была не нужна, он иногда бил тех, кто не дал
ему списать, или не подсказал - и тут же забывал,
снова лежал на парте и ни с кем не объединялся.
Васильева он не любил, но и не трогал, несколько
задних парт было его, он не терпел на них людей из
той компании, жестоко вышвыривал, и снова дремал
там...
Старую школу разрушили и нас
перевели в новое здание. Веселов первым куда-то
исчез, понемногу рассеялись и остальные, пришли
новые, и больше ничего не меняли и не продавали в
коридорах - стало строже, а может и время
изменилось - исчез жмых, пропали заклепки, и
фантики перестали радовать, и за хлеб с колбасой
уже ничего не давали. Теперь все играли в
волейбол, ездили на велосипедах и танцевали на
школьных вечерах. На месте старой школы теперь
сквер, и картофельное поле превратилось в парк,
его назвали - Пионерский.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]