Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




К  ВОПРОСУ  О  ШОПЕНГАУЭРЕ


1. В поисках четкого разграничения

Ближайшим, в аспекте исторического времени, и одним из самых именитых философов, на которого трактаты Шопенгауэра оказали наиболее значительное влияние, является Фридрих Ницше. Отношение Ницше к Шопенгауэру сравнимо, в метафизическом смысле, с плюс-минус перепадами синусоиды. Приведем на выбор хотя бы одно из положительных (в относительном смысле) высказываний Ницше-имморалиста: "Шопенгауэр, последний немец, идущий в счет (представляющий собою европейское явление, подобно Гёте, подобно Гегелю, подобно Генриху Гейне, а не только местное, "национальное"), является для психолога случаем первого ранга: именно как злобно-гениальная попытка вывести в бой в пользу общего нигилистического обесценения жизни как раз противоположные инстанции, великие самоутверждения "воли к жизни", избытка жизни" (11, 604); и резко противоположных: "Моими естественными читателями уже и теперь являются русские, скандинавы, французы...<...>... Немцы вписали в историю познания только двусмысленные имена, они всегда производили только "бессознательных" фальшивомонетчиков (Фихте, Шеллингу, Шопенгауэру, Гегелю, Шлейермахеру приличествует это имя в той же мере, что и Канту и Лейбницу; все они только Шлейермахеры 1 )" (11, 760). Но, с учетом действительного положения вещей, не излишне напомнить, что диссертация Артура Шопенгауэра "О четверояком корне достаточного основания" и капитальный философский трактат "Мир как воля и представление" были переведены на русский язык Афанасием Фетом. О фетовском устремлении ознакомить русского читателя с философией Шопенгауэра было известно Ивану Тургеневу, знавшему немецкий язык в совершенстве. Тургенев читал Шопенгауэра в подлиннике. Этот традиционный интерес к философскому наследию Шопенгауэра и позже не угасал в творческой среде русских мыслителей, поэтов и писателей. С этой стороны обращает на себя внимание трактат В. Соловьева "Кризис западной философии" (15) и весьма заметный интерес к произведениям немецкого мыслителя, проявляемый с юношеских лет Андреем Белым - "...семикласник-шопенгауэрианец переживает картину мира по Шопенгауэру, имея образцом этого мира с детства ему поданный пессимизм, переходящий позднее в анархизм...<...>..." (1, 482-483). Однако, Андрею Белому за явным не удалось вычеркнуть из своего поэтически впечатлительного мировоззрения неизгладимого прикосновения к зеркальным тайнам шопенауэровского мышления (2, 153):


Все сказали бы -
                       - Шопенгауэром начертались мои
                       философские вкусы -
                                             - о, нет: -
                                                           - устремле-
ние более поздних годов начерталось Ведантою:
Упанишадами; и -
                              - Шопенгауэр был зеркалом;
                           в нем отразилась Веданта, так
                          именно, как отразился в Ведан-
                          те -
                                                              - Я, Сам.

Доступная нам информация выявляет (за исключением нижеприведенных рассуждений выдающегося российского логика Н. А. Васильева) или - чисто познавательный интерес русскоязычного читателя к произведениям Шопенгауэра, или - впечатлительное (в стороне от критического подхода) восприятие его учения, или - разного рода негативные высказывания о его философии, далекие от корневого углубления в проблематическую суть. Так, например, Владимир Соловьев в диссертационном исследовании "Кризис западной философии" замечает следующее: "Шопенгауэр говорит о своей метафизической воле, а между тем всё, что он о ней говорит, имеет смысл единственно в применении к индивидуальной воле отдельных субъектов, и, именно поскольку они ограниченны, постольку их воля не может иметь метафизического значения" (15, 80). Несмотря на возможное в данном моменте и весьма досадное упущение немецкого философа, оно не является фундаментально определяющим в скрупулезном трактате "Мир как воля и представление". В этом же направлении характеризуется восприятие Шопенгауэра русским философом Николаем Бердяевым (3, 88): "Из философов я рано читал и воспринял Шопенгауэра. В нем я нашел что-то соответствующее пессимистическому элементу моей природы. Шопенгауэр подтверждал мое глубокое убеждение, что мир явлений, окружающий меня, не есть мир подлинный и окончательный. Впоследствии я отошел от Шопенгауэра, но что-то шопенгауэровское во мне осталось". К такого же рода, но уже обобщающего характера, относится критического характера высказывание о Шопенгауэре британского философа Бертрана Рассела: "Он признает три источника своей философии: Канта, Платона и Упанишады, однако я не думаю, чтобы он был так много обязан Платону, как он сам считает" (14, 769). Здесь надо задуматься - почему по мнению Бертрана Рассела Шопенгауэр преувеличивает философскую значимость Платона?.. В каком именно месте у Шопенгауэра можно отметить логическую нестыковку с выдающимся философом Древней Греции и что, в таком случае, из этого следует? И, наконец, мысль немецкого философа М. Хайдеггера заключена и перекатывается в тех же зауженных рамках: "Главное произведение Шопенгауэра "Мир как воля и представление" заодно с очень поверхностным и плоским истолкованием платоновской и кантовской философии подытоживает все основные направления западной интерпретации сущего в целом, причем все отрывается от своих корней и уминается в плоскость некой общепонятности...<...>..." (16, 167).

На таком изменчивом фоне (от положительного восприятия шопенгауэровских трактатов до негативных высказываний о его творчестве) хотелось бы ответить на конкретные вопросы - если претензии к материалу подаваемому Шопенгауэром могли бы иметь обоснованное место (за вычетом ничем не оправданных уничижительных определений разнокалиберного характера), то в каких именно моментах эти претензии были бы логически наиболее убедительны?

Артур Шопенгауэр (речь идет "О четверояком корне закона достаточного основания"), дифференцируя эту четвероякость, выделяет четыре её формы: закон основания становления,...<...>... познания,...<...>... бытия,...<...>... действия. Данное теоретическое исследование было написано немецким философом в 1813 году. В последующем времени (XVIII-XIX века) сложилась традиция включать шопенгауэровскую дифференциацию в число основных законов мышления наряду с законом тождества,...<...>... противоречия,...<...>... исключённого третьего. При этом следует обратить внимание на тот момент, что Ш. в своем диссертационном трактате, хотя и не упоминает термина "закон исключенного третьего", но такое идеоматическое выражение ему хорошо известно. Об этом, например, говорит следующий текст в его фундаментальной работе "Мир как воля и представление": "...<...>...то, чему раньше следовали точно, по молчаливому соглашению или что исполняли как бы инстинктивно, философы постепенно находили более или менее совершенные выражения для основных логических законов, как законы противоречия, достаточного основания, исключенного третьего...<...>..." (17, 147-148). Нас, при подходе к наметившейся проблеме, более всего привлекает понимание закона исключенного третьего [principnim exclusi tertii (лат) - принцип исключенного третьего] русским логиком Васильевым Николаем Александровичем (1880-1940). И особенно в избранных трудах его, именуемых "Воображаемая логика" (5), вопросительное рассуждение на тему "Справедлив ли закон исключенного третьего?" (5, 40). Из всех логического рода законов, установленных в процессе исторического развития, именно этот закон "вызвал наиболее резкие разногласия" (5, 40). Н. А. Васильев напоминает, что этот закон установил Аристотель, говорящий о том, что в двух противоречиях "не может быть середины, но необходимо у каждого субъекта каждый предикат или утверждать, или отрицать" (5, 40). И, само собой разумеется, что Н. А. Васильев, в своем специфическом исследовании, не мог обойти стороной Артура Шопенгауэра. Имея ввиду закон исключенного третьего, Н. А. Васильев пишет: "Одни его отрицали, хотя бы частично, другие его выводили из других основных законов (Зигварт), третьи из него выводили другие законы (Шопенгауэр), и почти все давали ему разноречивые формулировки" (5, 40). И далее Н. А. Васильев цитирует Шопенгауэра: "Мне кажется, учение о законах мышления можно было бы упростить, если принять только два из них - именно, закон исключенного третьего и закон достаточного основания. Первый должен был бы гласить: "за всяким субъектом один и тот же предикат можно или признавать, или отрицать". Уже в самом... "или-или" заключается указание, что нельзя одновременно делать того и другого, - т. е. указание именно на то, о чем говорят законы тождества и противоречия; последние, таким образом, могли бы служить короллариями 2 ) названного закона, который, в сущности, гласит, что любые две сферы понятий можно мыслить либо вместе, либо врозь, но совершенно нельзя их мыслить и вместе, и отдельно зараз, и что, значит, там, где мы встречаем сопоставление слов, выражающих такую невозможную совместимость, эти слова обозначают невыполнимый процесс мышления: сознание этой невыполнимости - вот чувство противоречия" [5, 42 (курсив Н. А. Васильева)]. И здесь русский логик приходит к выводу: "Из этой формулировки закона исключенного третьего, делаемого Шопенгауэром, ясно, что он неверен...<...>..." (5, 42-43), отмечая по ходу своего рассуждения, что "в истории философии не раз встречались возражения против закона исключенного третьего" (5, 43).

Прежде, чем позволить себе дальнейшее углубление в развиваемую тему, скажем загодя, что Шопенгауэр, несмотря на свое восхищение Платоном, отдает предпочтение Аристотелю. Так, в своем философском трактате "О четверояком корне закона достаточного основания", в главе, именуемой "Время изменения" (§25), он говорит о том, что в диалоге "Парменид" Платон утверждает "...<...>...что изменение происходит внезапно и не наполняет никакого времени...<...>...т. е....<...>...происходит чудесно без времени...<...>..." (18, 75). И в этой же главе он сообщает: "Остроумию Аристотеля довелось разрешить этот трудный вопрос..<...>...в шестой книге своей "Физики" (гл. 1-8). Его доказательство...<...>...гласит, что ни одно изменение не совершается...<...>... внезапно...<...>..., а каждое происходит лишь постепенно и тем самым наполняет известное время...<...>..." (18, 75).

Здесь антагонизм между рассуждениями Платона и Аристотеля определен четко. И все же вполне допустимо, что оба философа имеют право на розное понимание. С точки зрения Аристотеля изменение происходит постепенно и в любом случае наполняет известное время - т. е., как бы, выражается шкалой изменения во времени при отсутствии нулевой точки отсчета (но в таком случае временная размерность при обратном отсчете стремится к нулю, поскольку в любом процессе участок времени, принадлежащий началу отсчета, может быть выражен делимостью на любую меньшую величину в сравнение с величиной предыдущей). А это означает, что и при аристотелевской временной постепенности, при обратном ее отсчете, мы бесконечно близко приближаемся к нулю - к платоновской внезапности, в которой нет "никакого времени". При таком понимании явленности мы может утверждать, что рассуждения как Платона, так и Аристотеля логически правомерны. Но рассуждения Платона, с нашей точки зрения, предпочтительней, потому что в отличие от рассуждений Аристотеля выражают в одинаковой степени инстинктивные поступки, свойственные животным, и многовекторную импульсивность антропологического характера.

С целью результативного продолжения, обратимся к некоторым парадоксальным моментам платоновских диалогов. Так, например, участвующий в беседе Протагор, говорит: "Не знаю, Сократ, должен ли я ответить так же просто, как ты спрашиваешь: все вообще приятное - хорошо, а все тягостное - плохо. Мне кажется, что не только для ответа сейчас, но и для дальнейшей моей жизни надежнее мне сказать, что бывают и такие удовольствия, которые не хороши, и в свою очередь такие тяготы, которые не плохи, но бывает и наоборот. Третий же случай - ни то, ни другое, ни зло ни добро" [12, 464 (пер. Вл. С. Соловьева)]. Вдумаемся в сказанное: здесь говорится о нейтральной точке в системе выбора (ни зло, ни добро), ибо не все удовольствия хороши и не все тяготы плохи (и в равной мере - наоборот) - т. е., Протагор, исходя из своего жизненного опыта, упоминает и третий случай, при котором предпочтительнее оказывается отсутствие выбора. И как же в этом контексте не вспомнить стихотворение Шарля Бодлера "Совы" [4, 104 (пер. Марка Гордона]:


А если кто, покой забыв,
Помчится, опьяненный тенью,
Пусть кары ждет за свой порыв.

Попутно отметим также, что одно из основных высказываний Будды гласит: "Если хочешь быть счастливым, не имей никаких желаний". Согласно буддистскому учению, погоня за осуществлением желаний ненасытна при том, как считают это буддисты, что окружающий нас мир иллюзорен (не существует в действительности). По этому поводу А. Шопенгнауэр приводит в пример сравнения, повторяющиеся в бесчисленных местах Вед 3 ) и Пуран 4 ) - источников древней мудрости индусов (17, 85): "...<...>...Майя 5 ), покрывало обмана, мир, о котором нельзя сказать - ни что он существует, ни что он не существует, ибо он подобен сновидению...<...>...". Теперь, нам думается, представлено очевиднее, что Шопенгауэром в диалогах Платона будируется та же самая мысль, воспринятая им, вероятнее всего, еще в студенческие годы (до написания диссертабельного трактата "О четверояком корне..."). В подтверждение возьмем диалог Платона "Лисид", в котором Сократ, говорит одному из своих собеседников, Манексену: "...<...>... Мне представляется, что существуют как бы неких три рода - хорошее, дурное и третье - ни хорошее, ни дурное" [12, 331 (пер. С. Я. Шейнман-Топштейн)]. И далее в том же ключе в диалоге Платона "Филеб" (высказывание Сократа): "А если обнаружится что-то другое, лучшее этих двух? Если оно окажется более сродным удовольствию, не отдадим ли мы предпочтение жизни, прочно основанной на этом третьем?" [13, 8 (пер. Н. В. Самсонова)]. И, в результате такого высказывания, возникает вопрос, что означает упомянутое в диалоге "третье", при котором может оказаться, что оно желательнее двух прежних (назовем их условно А и не А)?. Представленный Платоном случай допустим при следующем рассуждении. Некий субъект контактировал с неким объектом А и это А чувственно воспринималось им положительно. Но потом объект стал проявлять себя худо (по отношению к чувственности субъекта). И тогда субъект оглянулся на соседствующее окружение, воспринимаемое им как не А, Но, к сожалению, воздействие на него не А, оказалось таким же негативным как и необратимо негативное А, а со временем и того хуже. Спрашивается, что делать а таком случае субъекту, попавшему в непоправимую беду? И вот этот субъект, как зверь, загоняемый в клетку, решается на отчаянный поступок. Субъект выбирает нечто третье и, совершив вынужденный прыжок в неизвестность, пускает в ход все свои приспособительные способности и всю свою изобретательность, чтобы выжить и выстоять в новых условиях - в неугасимой надежде, что здесь ему станет когда-нибудь также хорошо, как было в прежние времена, а не в текущие (при негативно изменчивом объекте А). В Диалогах Платона имеется целый ряд высказываний, в которых говорится о срединном выборе меж двумя крайними объектами. Но для нас все же предпочтительнее действие, описанное в "Филебе". Но еще более соответствует нашему пониманию "третьего", рассуждение, приводимое в "Тимее": "...<...>...два члена само по себе не могут быть хорошо сопряжены без третьего, ибо необходимо, чтобы между одним и другими родилась некая объединяющая их связь...<...>...если бы телу Вселенной надлежало стать простой плоскостью без глубины, было бы достаточно одного среднего члена для сопряжения его самого с крайними. Однако оно должно было стать трехмерным, а трехмерные предметы никогда не сопрягаются через один средний член, но всегда через два" [13, 435 (пер. С. С. Аверинцева)]. Однако, плоскость в геометрическом ее понимание характеризуется не глубиной, а площадью (не может иметь объема при наличии обусловленного плоскостного ограничения) - это единственно допустимое логического рода возражение в отношении данного высказывания. И действительно - противоположности А и не А в метафизическом и оптимальном смысле не имеют площади, ибо через две точки (А и не А) можно провести кратчайшим путем только прямую линию. Для расширения ассоциативных возможностей мышления необходима третья точка (нечто третье, не лежащее на линии [А - (не А)]. И в итоге - если до появления такого третьего имел обоснование аристотелевский закон исключения (мы выбираем меж А и не А - третьего не дано), то в приводимом случае имеет место проявление именно третьего, при котором А и не А исключены из системы выбора.

Таким образом аристотелевский закон исключения третьего, присущий картезианскому мышлению и традиционно являющийся парадигмическим каноном, ограничивает возможности нашего мышления, что подтверждено упомянутыми работами русского ученого Николая Васильева (5). Наряду с этим отметим, что именно Платон, особенно в процитированных нами моментах (в диалогах "Филеб" и "Тимей") подвигли нас на соответствующее исследование, что нашло свое отражение в ряде таких философских работ, как "Новая парадигма" (8, 213-307); "Феномен Сократа", Гл. 4. (9, 206-223); "Щит Дон-Кихота" (10, 297-341). Позволим себе заметить, в виде отступления, что в книгу "Щит Дон-Кихота" вошли ранее изданные произведения. Что касается именно философской работы под названием "Щит Дон-Кихота", то она была опубликована в книге "Столкновение" в 1988 году, а в черновом варианте была написана в городе Сосновоборске Красноярского края в 1980 году. Мысль о исключении в процессе выбора противоположностей и предпочтении некоего третьего была впервые высказана именно в "Щите Дон-Кихота" в таком эпиграфе: "Теория профессора П. была построена так же логично, как и противоположная ей - профессора М.: вот почему ты перестал метаться от плюса к минусу... Смелее! - через пропасть будет переброшен тот канат, о котором говорили: ТРЕТЬЕГО НЕ ДАНО".

И, наконец, мы подошли вплотную к тому, чтобы считать главу, озаглавленную нами "В поисках четкого разграничения", тематически исчерпанной, позволяющей нам сформулировать вполне допустимое резюме так, как нам это представляется!. Думается, что Шопенгауэр, в процессе написания своих основных теоретических работ ("О четверояком корне закона достаточного основания" и "Мир как воля и представление"), затронув вопрос положительного влияния на него Платона, Аристотеля и Канта, не определил достаточно четко смысловое отличие аристотелевского закона исключения третьего от платоновского подхода к вопросу о "третьем". И кардинальная разница эта заключается именно в том, что согласно Аристотелю выбор меж А и не А возможен только и только при исключении "третьего" (или А, или не А - третьего не дано); а по Платону варьируется выбор некоей гипотетической третьей точки, в которой предполагаемым субъектом, исходя из жизненного опыта этого субъекта, определяется некое промежуточное положение.

Отсюда следует: во-первых, несовместимость логического подхода Платона и Аристотеля к вопросу о "третьем"; во-вторых - Аристотель не допускает выхода за рамки "третьего" (третьего не дано!); в третьих - Платон, как это упоминается в диалоге "Тимей", хотя и не решил окончательно задачу о "третьем", все же подошел вплотную к допущению иррациональной возможности выбора меж А и не А (ни то, ни другое, но именно - третье!); в-четвертых, несмотря на отсутствие в "Критике чистого разума" каких-либо признаков знакомства Канта с парадигмами индийского мышления, Кант своей критикой, объясняющей восприятие субъектом объекта как иллюзорное (искажающее), подтолкнул тем самым своего последователя Шопенгауэра к ошибочному смешению понятий, что выражается отсутствием в его трактатах внятного разграничения между третьим постулатом Аристотеля и логическими представлениями Платона, склонного к пифагорейскому буддизму.



2. О негативном отношении Шопенгауэра к Гегелю (гипотеза)

1809 год знаменателен для Шопегауэра тем, что он становится студентом медицинского факультета в Геттингемском университете и попутно переводится на философский факультет, откуда переслал, написанную им за годы учебы философскую диссертацию "О четверояком корне закона достаточного основания", в Йенский университет, за которую в 1812 году диссертанту было присвоено заочно звание доктора философии.

Для того, чтобы представить себе, хотя бы приблизительно, академическую атмосферу, царившую в те далекие времена, воспользуемся современным исследованием доктора исторических наук Ю. П. Зарецкого, озаглавленную им "Фальшивые ученые степени в XVIII веке?". Зарецкий констатирует следующее: "На получение ученой степени мог рассчитывать далеко не каждый желающий, и эрудиция была лишь одним из требований к соискателю, причем, по-видимому, не всегда главным. Обязательными же были требования юридического, морального и финансового свойства: будущий обладатель степени должен был быть законнорожденным, христианином, не иметь дурной славы, вести добропорядочный образ жизни, быть официально зачисленным в университет (имматрикулирован 6 ), проучиться в нем определенное время и иметь предшествующую степень (она могла быть получена в другом университете), оплатить факультету (или университету) за защиту установленную сумму, опубликовать за свой счет диссертацию, произнести торжественную клятву" (6, 252). Из действенного смысла приведенной цитаты, позволительно усомниться в том, что никому не известный Шопенгауэр в тексте диссертации, пересланной в Йенский университет, позволил себе оскорбительные нападки на Гегеля, проработавшего до этого в Йенском университете более 7 лет и там же (в Йене) написавший "Феноменологию духа".

В дальнейшем развитии событий допустимо учитывать психологический фактор, что после заочного присвоения звания профессора, Ш., вероятно, почувствовал себя более раскованным и свободным, что позволило ему высказывать свое резко негативное мнение в отношении научных заслуг того или иного ученого, но вряд ли в оскорбительном тоне. Чтобы официально и публично назвать Гегеля шарлатаном, необходимо было ощущать беспричинные и необоснованные "зацепки" со стороны Гегеля, но таковые исторически не зафиксированы.

Высказанное нами предположение исключает и тот момент, что оскорбительные нападки на Гегеля имели место со стороны Шопенгауэра в первом (за свой счет - общепринятом для защитившихся порядке) печатном издании диссертации "О четверояком корне..." (1813 год), тем более, что тогда, в этой связи, эмоционально негодующих причин по отношению к Гегелю у Шопенгауэра быть еще не могло. Далее, ряд весьма любопытных фактов. Известно три издания фундаментального трактата "Мир как воля и представление", а именно 1818, 1844, 1859 г.г. В предисловии к первому изданию (Дрезден. Август 1818 год) Гегель не упоминается. Но при этом в нашем понимании ситуации высвечиваются и переплетаются два момента: первый - Шопенгауэр в 1820 году начинает в звании доцента преподавать в Берлинском университете, второй - в этом же университете с 1818 года преподает Гегель в качестве профессора философии и в том же 1818 году становится руководителем кафедры философии (по предложению министра народного просвещения). В 1820 году Гегель обретает в академических кругах широкую известность.

А теперь, уважаемый и любопытствующий читатель, представь себе Шопенгауэра (неизвестного, тщеславного, снедаемого безмерной гордыней и неудачно преподающего философию в том же университете, что и Гегель) и Гегеля, заведующего кафедрой философии того же университета и плюс к этому именитого ученого и лектора. И все было бы возможно (в смысле допустимого), но Шопенгауэр умудряется почему-то усердно и целенаправленно читать свое понимание философии в то же самое лекционное время, что и Гегель. И, само собой разумеется, что лекции Шопенгауэра а сравнении с лекциями Гегеля были мало посещаемы. Такое фиаско больно ударило и задело эмоционального и не умеющего себя сдерживать Шопенгауэра. Весьма возможно, что он высказывал негативное мнение о Гегеле редким посетителям, излагаемого им курса. И что же в результате? Шопенгауэр вскоре оставляет преподавательское поприще, чтобы никогда больше к нему не возвращаться. Он с презрением отзывается о многих профессорах своего времени и даже, в некоторых моментах, заявляет о том, что не считает себя профессором. При этом, ненависть Шопенгауэра к Гегелю проявлялась и через 13 лет после смерти именитого немецкого философа. Так, например, в трактате "Мир как воля и представление", изданной вторично в 1844 году, в предисловии к этому второму изданию, оставаясь все еще в полной неизвестности, Шопенгауэр написал: "Невозможно, чтобы то современное общество, которое в течение двадцати лет провозглашало величайшим из философов какого-то Гегеля, этого умственного калибана 7 ), и провозглашало так громко, что эхо звучало по всей Европе, - невозможно, чтобы оно соблазняло своим одобрением того, кто это наблюдал" (17, 64). И, в итоге, складывается впечатление, что Шопенгауэра с Гегелем примирила известность, пришедшая, наконец, и к нему. Думается, что именно поэтому в предисловии к третьему изданию фолианта "Мир как воля и представление" (1859 год), Шопенгауэр, удовлетворенный этим долгожданным исходом своей затворнической жизни, не вспоминает о Гегеле ни одним словом.



3. Парадоксы шопенгауэровского антисемитизма

В биографической книге "Шопенгауэр" (авторы И. Андреева и доктор философских наук, профессор А. Гулыга), вышедшей в 2003 году (изд. "Молодая гвардия"), в главе третье встречается такая любопытная информация: "Когда весной 1814 года к Артуру приехал Йозеф Ганс, его приятель по Берлинскому университету, бедный студент, которого Артур материально поддерживал, он стал как бы секундантом Артура в домашних баталиях и навлек на себя гнев матери и Герстенберга. "Ганс рад прятать за твоей спиной свою прирожденную трусость, - писала мать, - и повторяет твои слова, не имея твоего духа". Герстенберг, которого Артур постоянно обижал, старался платить той же монетой. В письме к обожаемому Аделью 8 ) офицеру егерского полка Хайнке он с сарказмом писал: "Надо мной витает философ с его сущностью-универсумом. Он выписал из Берлина еврейчика, своего друга, и тот целыми днями покорно принимает свою дозу объективного слабительного четвероякого корня". Эту цитату легко найти, поскольку текст этой книги распространен в интернете. Если принять на веру, приводимые в этой цитате факты, то дружба Артура Шопенгауэра со студенческих лет с евреем, которого Артур "материально поддерживал", вызывает сомнение в шопенгауэровском антисемитизме. Но незадача состоит в том, что в той же книге Гулыги А. и Андреевой И. читаем: "Осенью 1819 года Артур посетил Гейдельберг, рассчитывая получить там место...<...>... Однако он оставаться там не захотел: после убийства К. Зандтом еврейского студента Августа Коцебу, за которое тот был приговорен к смерти и казнен, в Гейдельберге поднялась волна антисемитизма; студенты бунтовали. Палач Браун, переживавший, что принужден был казнить "благородного" человека, из досок и балок эшафота построил домик на своем винограднике, и этот домик стал местом тайного паломничества студентов; в городе продавались трубки и кофейные чашки с портретами Зандта; запятнанные кровью казненного эшафотные стружки почитались за реликвии. Все это было крайне неприятно Шопенгауэру, и он поспешил покинуть Гейдельберг". Казалось бы, что здесь мы имеем еще одно подтверждение неприятия Артуром Шопенгауэром событий с противоеврейской подоплекой, если бы не момент, повествующий об убийстве "К. Зандтом еврейского студента", не показался нам поданным в искаженном виде.

Во-первых, в книге, озаглавленной "Шопенгауэр", можно было бы имя и фамилию убийцы, с учетом того следа, который он оставил в истории, указывать более подробно и точно - Карл Людвиг Занд - на немецком языке известную, как Karl Ludwig Sand. И попутно следует добавить, что к евреям этот студент Йенского университета никакого отношения не имел. Фамилию же правильнее было бы писать без буквы "т" и тогда она читалась бы не "Зандт", а "Занд". Люди с такой фамилией имеются и среди евреев, но вероисповедание именно этого Занда - протестантизм. И, кроме того, не мешало бы поставить сноску, с указанием полного и правильного имени убийцы, хотя бы потому, что это имя упоминается в стихотворении Александра Сергеевича Пушкина: "О Занд, твой век угас на плахе, / Но добродетели святой, / Остался глас в казненном прахе". И, к тому же, не менее примечательно, что не только Занд фигурирует в произведениях великого российского поэта, но, в особой отличительности, и фамилия Коцебу, а именно - в эпиграмме на Стурдзу 9 ): "Холоп венчанного солдата, / Благодари свою судьбу: / Ты стоишь лавров Герострата / И смерти немца Коцебу"... И, наконец, во-вторых - сугубо относящееся к нашей теме: убитый Август Коцебу, к моменту трагедии также никак не мог являлся еврейским студентом по своему вероисповеданию, да и студенческие годы в это время он уже оставил за спиной прожитых лет. И похоронены они, Коцебу и его убийца, на одном и том же протестантском кладбище. Но в добавление, как нам кажется, следует, в обязательном порядке отметить, что Август Коцебу, полное имя которого Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу, ко времени своего убийства был известным писателем не только в Германии, но и за ее пределами.

Да не подумает читатель, что исследованию такого автора, как доктор философских наук и профессор Арсений Владимирович Гулыга, доверять не следует, но не вызывает сомнения, что в интернетном варианте упомянутая биография [издательство "Молодая Гвардия", 2003 (из серии "Жизнь замечательных людей")] представлена в искаженном виде. И к тому же, складывается впечатление, что характер искажения подан с прямым намерением - то ли запутать критическое мышление читателя в отношении некоторых идеологически щепетильных вопросов, то ли сокрыть от него действительное положение вещей.

Однако же, негативное отношение к евреям все же встречается, и не раз, в текстах шопенгауэровских произведений. Возьмем, для примера трактат "Мир как воля и представление", как самый емкий и основополагающий. Читаем: "Решительно вредны исторические сюжеты лишь тогда, когда они ограничивают художника полем, избранным произвольно и не ради художественных, а иных целей...<...>..., в особенности если это поле...<...>... является историей народца маленького, обособленного, упрямого, подчиненного иерархической власти, т. е. предрассудкам, презираемого великими современными ему народами Востока и Запада, таковы евреи" (17, 427), И далее, там же, читаем: "...надо вообще усматривать великое несчастье в том, что народом, прошлая культура которого должна была преимущественно лечь в основании нашей, были не индусы, например, не греки, не римляне даже, а именно эти евреи" (17, 427).

Такого рода шопенгауэровские высказывания оказались на руку основателю тоталитарной диктатуры Третьего рейха и позволили ему цитировать немецкого философа в антиеврейском аспекте. Однако, весьма вероятно, что восприятие реальной жизни А. Шопенгауэра к антисемитизму не имело никакого отношения. Но почему же в произведениях его можно встретить резко противоположное?.. "Нечего отождествлять разум с жидовством!" - бросается в глаза лозунгового пошиба восклицание Шопенгауэра (17, 813) в трактате "Мир как воля и представление" в обширном дополнении, именуемом "Приложение. К Критике кантовской философии". Думается, что на такого рода высказывания в творчестве писателя оказало бытовавшее, сложившееся и закрепившееся в европейских аристократических и академических кругах веяние негативного отношения к евреям, как к распространенным и традиционно обособившимся по всему миру инородцам, претендовавшим на политически равноправное к себе отношение. Не станем разбрасываться в этом направлении исторически известными личностями и цитатами, но назовем все же несколько имен, оказавших на Шопенгауэра в именитом хоре имен чуть ли не гипнотическое воздействие - это, в первую очередь, Лютер, Вольтер, Кант, Фихте, Шеллинг, Вагнер и, конечно же, великий Гете.

Но для нас, в разрезе выбранного нами исследования, с учетом уже пройденного, представляет первостепенный интерес (при определении философом Шопенгауэром евреев не только, как группы, традиционно отгородившейся от остальных народов, но хуже того - "народца"! - "маленького, обособленного, упрямого, подчиненного иерархической власти") и, по этому поводу, клеймительного рода сожаление Шопенгауэра о том, что "прошлая культура" этого "народца" лежит в основании европейской культуры и чуть ли не горькое воздыхание еще и о том, что традиционными носителями этой культуры "были не индусы, например, не греки, не римляне даже, а именно эти евреи". И не подумайте здесь, что мы пытаемся в ретроспективном порядке обвинить прославленного немецкого философа в антисемитизме. Совсем нет, ибо на таком беспросветном фоне вызывает удивление назидательно положительного рода примеры в трактате "Мир как воля и представление", приводимые Шопенгауэром из Евангелия. "Нигде, однако, дух христианства, в этом своем развитии не выражен, - пишет Шопенгауэр, - так полно и мощно, как в произведениях немецких мистиков...<...>... то, что в Новом Завете проглядывает как бы сквозь дымку и туман, в творениях мистиков, выступает перед нами без оболочки, во всей чистоте и ясности" (17, 666).

Исходя из шопенгауэровского наследия и зная горькое, якобы, его сожаление о том, что история презираемого им "народца" оказала значительное и неповторимое влияние на всю мировую историю, позволим себе отметить наше, параллельного характера, удивление, вызванное тем, что этот немецкий философ не избегает в своих трактатах чуть ли не с восхищением цитировать и упоминать библейские тексты и отдавать должное канонизированной парадигме платоновского мышления: "По Плутарху...<....>... или, еще лучше, по Лактанцию 10 )...<...>..., Платон благодарил природу за то, что он человек, а не животное, мужчина, а не женщина, грек, а не варвар. И вот как раз в еврейском молитвеннике Исаака Эйхеля 11 )...<...>... мы находим утреннюю молитву, в которой молящийся благодарит и славословит Господа за то, что Он создал его евреем, а не язычником, свободным, а не рабом, мужчиной, а не женщиной!" (17, 817-818). Возвращение еще и еще раз ко всем подобным моментам шопенгауэровских высказываний делает все более и более убедительным тот момент, что Шопенгауэр, в глубинах своего бессознательного, с культурой и наследием этого уничижительно презираемого им "народца" сросся необратимо: "Мы - как царь Давид, - утверждает немецкий философ, - который, покуда его сын был еще жив, неотступно осаждал Иегову своими мольбами, извивался в отчаянии; но как только сын умер, он больше не думал о нем" (17, 540).



4. Геометрия: Сократ, Платон, Евклид, Кант, Шопенгауэр

Один из ярчайших представителей классической философии Иммануил Кант, в процессе написания основного своего произведения "Критики чистого разума", ни разу не воспользовался, для большей убедительности излагаемого, наглядным изображением каких либо геометрических фигур. "Для того, чтобы познать что-либо в пространстве, например, линию, - говорит Кант, не выходя за пределы слова, - я должен провести ее, т. е. синтетически 12 ) осуществить определенное соединение данного многообразия, так что единство этого акта есть вместе с тем единство сознания (в понятии линии), и таким образом впервые познается объект (определенное пространство)" (7, 108). Нам думается, что Кант считал вполне достаточным использование в своих рассуждениях необходимой, а зачастую и разработанной им терминологии, чтобы обходится без сопутствующих геометрических начертаний. Учитывая высокую оценку, даваемую Шопенгауэром Канту, нам кажется что некоторые его высказывания в отношении своего кумира допускают неадекватные перегибы: "...<...>...почти всюду, где Кант хочет привести пример для пояснения, он пользуется категорией причинности, и дело выходит удачным, но именно потому, что закон причинности, есть действительная, но зато единственная форма рассудка, все же прочие 11 категорий - фальшивые окна" (17, 754); или, например такое, в том же духе: "...<...>... я требую, чтобы из двенадцать категорий, одиннадцать вышвырнули в окно и удержали только категорию причинности...<...>..." (17, 757). С учетом того, что рукопись трактата "Мир как воля и представление" вышла из под пера Шопенгауэра не менее, чем через 14 лет после смерти Канта, нам кажется, что подобного рода очерняющие оттенки, в любом случае, не имеют объяснимого оправдания.

Попутно отметим, что нашей целью не является критика шопенгауэровского понимания воли, или, в связи с этим, его особое отношение к смысловому содержанию кантовской вещи в себе (к такой критике нас не побуждают и другие многоплановые рассуждения, сопровождающие весомо емкий трактат "Мир как воля и представление"). Наше внимание привлекают и сосредотачивают на себе только те моменты, которые позволили, как нам думается, расширить собственное наше сознание. Возьмем, например, такое высказывание Шопенгауэра: "Отвергнувши кантовское учение о категориях, подобно тому, как он сам отверг аристотелевское, я хочу теперь, в виде опыта, указать на третий путь, которым могла бы быть достигнута лежащая в основе их цель" (17, 802). Здесь наш интерес вызван именно тем, что Шопенгауэр почти коснулся в этом высказывании возможности выбора некоего третьего: ибо, если кантовское учение для Шопенгауэра "не то" и если аристотелевское учение такое же "не то" (поскольку оно, по утверждению Шопенгауэра, отвергнуто Кантом), то остается единственная потенциальная возможность выхода из такого абсурдного положения - выбор именно третьего. Да, но выбор такого третьего возможен только за рамками четвероякого корня закона достаточного основания.

При вдумчивом прочтении диссертации "О четверояком корне закона достаточного основания" выявляются и другие просчеты, допущенные молодым ученым, хотя и талантливым, но не имевшим достаточного научного опыта. С целью более конкретного определения этих просчетов рассмотрим, ниже сгруппированные, геометрические рисунки (смотри затемненную часть) - Рис. 3, Рис. 4, Рис. 5, Рис. 6.

Предварим ход нашего рассуждения замечанием, что появление геометрических рисунков пояснительного характера в текстах вполне допустимы, но в некоторых случаях сами эти рисунки и объяснения к ним могут восприниматься негативно и затемнять тематику излагаемого содержания. Но коснемся этого момента в привязке к вопросу шопенгауэровской диссертации "О четверояком корне закона достаточного основания". Изложение темы в подзаголовке (§39. Геометрия) сопровождается, например, дотошной подробностью (18, 106): "...<...>... шестую теорему своей первой книги: "Если в треугольнике два угла равны, то равны и противоположные им стороны - Евклид доказывает так (см. рис. 3)...<...>...". И тут же следует подробное изложение доказательства, применяемое Евклидом. Но диссертант на этом не останавливается и преподносит нам свое возражение: "Но кто же основывает свою уверенность в этой геометрической истине на подобном доказательстве, а не на познанном созерцанием основании бытия...<...>..." (18, 106). И надо же! - сопровождаемым, собственным доказательством шестой евклидовой теоремы.

Но диссертант и на этом не остановился в своих амбициозно школярских претензиях на "выдающиеся" (кавычки наши) математические познания. "Пропускаю десять теорем, - заявляет он (18, 107), - и перехожу к шестнадцатой...<...>. Доказательство Евклида таково (см. Рис. 4)". И опять же, приведя, в качестве примера, ход евклидовых рассуждений, взамен прилагаемого Евклидом начертания, предлагает упрощенный чертеж (Рис. 5), сопровождаемый собственным доказательством. И в завершение погромного похода против Евклида, заявляет (18, 108): "Не могу удержаться, чтобы не поместить здесь еще раз уже данную в другом месте фигуру (Рис. 6); один взгляд на нее, без всяких рассуждений, убеждает в истинности теоремы Пифагора в двадцать раз больше, чем запутанное доказательство Евклида".

Возникает иронический вопрос - почему "в двадцать раз больше"? - почему не в сто, или, скажем, не в миллион?.. Нам представляется неуместным в тексте, именно и прежде всего - философского трактата, противопоставление Артуром Шопенгауэром, чуть ли не в соперничающем порядке, упомянутых геометрических доказательств. Ведь такое противопоставление в трактате настолько вторичное и необязательное, что его можно было бы упустить без ущерба для излагаемой Шопенгауэром концепции, тем более, что самый признаваемый, из почитаемых Шопенгауэром философов, был Иммануил Кант, высказавший, например, в "Критике чистого разума", следующую мысль: "Основательность математики опирается на определения, аксиомы и демонстративные доказательства. Я ограничусь указанием того, что ни один из этих приемов в том смысле, какой они имеют в математике, неприменим в философии и не может быть предметом подражания для нее, что геометр, пользуясь своим методом, может строить в философии лишь карточные домики, а философ со своим методом может породить в математике лишь болтовню; между тем задача философии именно в том и состоит, чтобы определять границы знания...<...>..." (7, 414).

В завершение, привлекших наше внимание моментов, на фоне многомерного шопенгауэровского мышления, при наличии в его трактате "О четверояком корне..." рассуждений о теоремах Евклида, удивление вызывает тот факт, что диалог Платона "Менон" (пер. С. А. Ошерова) никаким образом не упомянут ни в этом трактате, ни в фундаментальном - "Мир как воля и представление". И это наше удивление вполне закономерно. Ведь так называемые платоновские идеи являются связующей нитью между философским разумением таких идей, кантовской вещи в себе и шопенгауэровским отношением к разноликим проявлениям воли. Однако, существенность содержания платоновского диалога "Менон" оказалось по каким-то причинам в исследованиях Шопенгауэра не замеченной. Дело не только в том, что это произведение, как и оригинальная диссертация немецкого философа, насыщено геометрическими фигурами, но прежде всего в том, что оно приводит нас к наиболее ясному и даже провидческому пониманию архетипики 13 ) платоновских идей в процессе исторического течения времени. Что мы имеем в виду? Конечно же не то, что платоновское разумение идеи имеет божественную сущность, утаенно-невидимую в заоблачных сферах. Но именно то, что можно, с нашей точки зрения, провести тождество между этими гипотетического рода платоновскими идеями и архетипикой, возникающей в каждом человеке в процессе перинатального 14 ) (внутриутробного) периода его развития. Но вернемся к конкретному содержанию платоновского диалога "Менон" (смотри светло-серую честь иллюстрированного приложения: Фиг. А, Фиг. Б, Фиг. В, Фиг. Г) Лейтмотив этого диалога заключается в том, что Сократ с помощью рисуемых им геометрических фигур и сопутствующих вопросов показывает, что геометрические познания юного меноновского раба, не ведающего никакой грамоты, присущи этому рабу и приобретены им за пределами человеческого разумения. Вопросы Сократа таковы: "Скажи мне мальчик, знаешь ли ты, что квадрат таков?" (Фиг. А), "А не равны ли между собой также линии, проходящие через центр?" (Фиг. Б). И последующие вопросы Сократа в "Меноне", сопровождаются геометрическими изображениями (Фиг. В, Фиг. Г).

Раб на задаваемые ему вопросы отвечает безошибочно. И в итоге Сократ говорит о проявленном рабом знании, обращаясь к Менону, хозяину этого раба: "Если оно всегда у него было, значит, он всегда был знающим, а если он его когда-то приобрел, то уж никак не в нынешней жизни (12, 596). Речь, в данном случае, идет в диалогических текстах Платона о всплывающих в человеке воспоминаниях, в том числе и о геометрических фигурах, представления о которых бессмертная душа прозревает в запредельных сферах.



Библиография:

    1. Белый А. На рубеже двух столетий (On the border of two centuries) / BRADDA BOOKS LTD. Letchworth, Hertfordshire/ - 1966. - 496 c.

    2. Белый А. Записки чудака, Т. 2, книгоиздат. "Геликон". - Москва / Бердин. - 1922. (297 с. во втором томе).

    3. Бердяев Н. Самопознание (Опыт философской автобиографии) / Изд. "КНИГА". - М.:, 1991. - 448 с.

    4. Бодлер Ш. Цветы зла / Изд. "Наука". - М.:, 1970. - 480 с.

    5. Васильев Н. Воображаемая логика. Избранные труды / - М.: "Наука". 1989. - 264 с.

    6. Зарецкий Ю. Фальшивые ученые степени в XVIII веке? / Ю. П. Зарецкий // Вопросы образования. - 2016. - № 1. - С. 245-273.

    7. Кант И. Критика чистого разума. Пер. с нем. Н. О. Лосского. - Изд. "ТАЙМ-АУТ", Санкт-Петербург, 1993. - 478 с.

    8. Кобринский А. Новая парадигма / Беер-Яков, 1995. - 310 с.

    9. Кобринский А. Феномен Сократа / Беер-Яков, 1998. - 304 с.

    10. Кобринский А. Щит Дон-Кихота / Днепропетровск, 2012. - 352 с.

    11. Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2 / Пер. с нем.: Сост., ред. и авт. примеч. К. А. Свасьян. - М.: "Мысль", 1990. - 829 с.

    12. Платон. Собрание сочинений в 4 т.: Т. 1 / Примеч. А. А. Тахо-Годи; Пер. с древнегреч.: - М.: "Мысль", 1994. - 864 с. - (Философское наследие).

    13. Платон. Собрание сочинений в 4 т.: Т. 3 / Примеч. А. А. Тахо-Годи; Пер. с древнегреч.: - М.: "Мысль", 1994. - 656 с. - (Философское наследие).

    14. Рассел Б. История западной философии / Издат.: Chalidze Publications. New York, 1981. - 864 с. (Русский перев. кн. печатается по издан. 1959 г. Москва, Издат. иностр. литер. Ред. В.Ф. Асмус).

    15. Соловьев В. Кризис западной философии / Сочинения в 2 т. 2-е изд. Т. 2. - М.: "Мысль", 1990. - 822 с.

    16. Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления: Пер. с нем. - М. "Республика". 1993. - 427 с. - (Мыслители ХХ в.)

    17. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Афоризмы и максимы. Новые афоризмы / Пер. с нем. Ю. Айхенвальд, Ф. Черниговец, Р. Кресин. - Мн.: "Литература", 1998. - 1408 с. - (Классическая философская мысль).

    18. Шопенгауэр А. О четверояком корне... Мир как воля и представление. Т. 1. Критика кантовской философии. Пер. с нем. М. И. Левина. / Ин-т философии. - М.: "Наука", 1993. - 672 с.


    Пояснительные примечания к тексту:

     1  шлейермахер (нем.) - делатель покрывал.

     2  королларий (происходит от позднелат. corollarium) - суждение, являющееся необходимым, само собой разумеющимся следствием из определённых положений.

     3  Веды - древнейшие памятники индийской лит-ры, свящ. книги индуизма, составляющие закон "откровения" (шрути), к-рому традиция приписывает божеств. происхождение, противопоставляя его последующей религ. лит-ре "предания" (смрити), созданной людьми.

     4  Пураны - класс священных текстов индуизма.

     5  Майя - колдовские чары, наваждение - нереальности мира.

     6  имматрикулировать (нем.) - вносить.

     7  Калибан - ставшее нарицательным имя персонажа пьесы Шекспира "Буря", уродливого и грубого дикаря.

     8  Адель - родная сестра Артура Шопенгауэра.

     9  Стурдза, Александр Скарлотович (1791-1854) - российский дипломат и писатель.

     10  Лактанций, Луций Цецилий Фирмиан (~250 - ~325) - искусный оратор.

     11  Эйхель, Исаак (Ицек) Авраам (1756-1804) - один из пионеров просвещения (издал канонический текст молитвенника в переводе с древнееврейского на немецкий).

     12  синтетический - суждение, расширяющее и добавляющее информацию об объекте: термин, введенный И.Кантом.

     13  архетипы (др. греч.) - первообразы - являются, по представлениям К.Г.Юнга, универсальными базовыми врождёнными психическими структурами.

     14  перинатальный период (медиц. термин) - внутриутробное развитие плода.



© Александр М. Кобринский, 2017-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2024.
Орфография и пунктуация авторские.

– Философия Артура Шопенгауэра –






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность