Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность



*


* Окончен отопительный сезон...
* Этот сложенный криво, кое-как, наугад...
* На замке продмаг. Плывут плафоны...
* ЗАМОК
* Речь человека понемногу...
* Переход с поэзии на прозу...
 
* ВОСКРЕСЕНЬЕ
* Мой грустный, мой небритый, мой курящий...
* Я тоже ела без ножа и вилки...
* На люке канализационном...
* Зашкаливший луч в неумытом окне...
* С неизменным орлом на берете...



    * * *

    Окончен отопительный сезон,
    и выстудились за ночь батареи.
    Весь день летает по пустой квартире,
    как шаровая молния, плафон.

    Ступени, как разбитый ксилофон,
    мастикой пол сияет в коридоре.
    Из всех вещей, нам данных априори,
    важнейшее в искусстве - верный тон.

    Из всех томов, одетых в коленкор,
    главнейшие стоят без коленкора -
    Цветков и Мандельштам, и Женя Хорват,
    зачитанный, как смертный приговор.

    _^_




    * * *

    Этот сложенный криво, кое-как, наугад
    заводной механизм
    любопытный сопляк раскурочит до плат -
    тут и сверзится вниз
    ломовое его же, в неказистом пальто
    существо без числа.
    Но велит уже серое дней вещество
    закусить удила.
    Закусить удила и назад не смотреть,
    а придет банный день,
    в душевой перед зеркалом душу раздеть,
    воду лить на мигрень.
    Тогда Шестов, помножен на Ницше, взойдет
    из кости черепной
    там, где на шестеренки разобранный год
    прозвенел надо мной.

    _^_




    * * *

    На замке продмаг. Плывут плафоны
    в лужах, когда красный Кадиллак
    вырезает фарами зеленый,
    желтый мрак.

    Почта, CVS, бензоколонка.
    Что тебе, свободный пешеход
    светофора мокрая зеленка,
    перекрестка каменный баркод?

    Ты пройдешь в намокшей куртке мимо
    сквозь названья улиц навсегда,
    и в гармошку сложатся незримо
    эти декорации тогда.

    _^_




    ЗАМОК
            А. Цветкову

    Начинается день: от восточной стены
    отделяется тень старика.
    Я приду в этот город с другой стороны,
    чем однажды пришел в него К.

    Ветер рвет разноцветный туман на куски,
    отпираются двери кафе,
    и бросают на лавочки зеленщики
    огурцы в огородной ботве.

    Здесь бы жить, на простом языке говоря
    "добри дэн" и "декуи" -- и ключ
    отмыкал бы певучий замок на дверях,
    когда солнце выходит из туч,

    когда свет шелушится меж грабель дождя
    и, ногой оттолкнувшись от плит,
    над рекой, над каштановой пеною дня
    прямо к Пражскому замку летит.

    _^_




    * * *

    Речь человека понемногу,
    годам, примерно, к сорока,
    принявши форму монолога,
    исходит в адрес потолка.

    Когда, заткнувши ватой уши,
    семейство отрешенно спит,
    на корточках сидит двурушник
    и так кому-то говорит:

    "Как принимает форму чашки
    вода, прими, душа, в миру
    форму смирительной рубашки,
    когда уйдешь и я умру."

    _^_




    * * *
          А. Цветкову

    Переход с поэзии на прозу -
    не переключенье скоростей.
    Это прикрепляют к паровозу
    самолет из свинченных частей.
    Ты летал на бреющем полете,
    резал стекловату облаков.
    Машинист, на брюхе поползете,
    говорят в депо без дураков.
    Ну и поползу, и гадом буду,
    растянусь на полную строку
    длинным цугом через жизнь-запруду,
    никуда уже не убегу.
    Но когда зальют водою баки,
    угольком накормят добела,
    ты утрешься рукавом рубахи
    и закусишь дыма удила.
    Принимайте, воды Ахеронта,
    летуна в объятия свои.
    Отводи шлагбаум горизонта,
    кто там есть, со взлетной колеи.

    _^_




    ВОСКРЕСЕНЬЕ

    Когда уеду я, когда отчалишь ты,
    от площади одной, где по ветру кусты,
    отклеится нетрезвый человек,
    не человек, а так, пальто и шапка,
    и на часы вокзальные сквозь снег
    прищурится и вздрогнет зябко.

    Как хорошо мы знали этот взгляд
    куда-то мимо, вверх, из-под мигрени,
    гадающий: то ли часы спешат,
    то ли опаздывает воскресенье.
    Ложится снег на грязные весы,
    вода стекает вперемешку с паром
    на рельсы, и, царапая язык,
    бьет колокол над Киевским вокзалом.

    Приходит воскресенье навсегда,
    на долгий срок, и этот в мятой шапке,
    работник перекатного труда,
    он тоже воскресает в общей давке.
    Железную толкает хренотень,
    двузначное выкрикивает что-то,
    чтобы в окне доплыть до поворота,
    чтоб в памяти остаться насовсем.

    _^_




    * * *

    Мой грустный, мой небритый, мой курящий,
    невыспавшийся друг,
    когда по этой лестнице нас втащат
    архаровцы на самый верхний круг,
    мы притворимся мертвыми, а сами,
    украдкою дыша под простыней,
    подсмотрим за пустыми небесами
    и облачной лапшой.

    Живут же они тут, не зная горя,
    поплевывая вниз,
    а где-то там который год в моторе
    все возится наш кореш пианист.
    Никак не довезет до океана,
    грохочем инструментом по утрам...

    Ты слышишь волн глухое фортепьяно?
    Расскажешь ему там.

    _^_




    * * *

    Я тоже ела без ножа и вилки
    бесплатный харч в одном осеннем парке,
    где вылинявшие, как после стирки,
    старушки на траве играли в карты.
    С бумажною летающей тарелкой
    шел человек к столу просить добавки,
    тряся квадратной головой так мелко,
    что черт лица не видно было как бы.
    Не видно было губ его дрожащих,
    взгляд не светился радостью воскресной.
    И ангел спрятал дело в черный ящик
    в тот полдень в канцелярии небесной.
    Но отчеркнул, гад, поперек страницы:
    такому-то, за номером таким-то,
    сегодня отпустить половник риса,
    накапать в чай для опохмелки спирта.

    А дальше в ручке кончились чернила,
    и я пошла, хрустя листвой опавшей.
    Мне было хорошо и плохо было,
    я что-то там насвистывала даже.

    _^_




    * * *

    На люке канализационном
    (он не вмещается в строку)
    башкой расквашенной со звоном
    в ушах лежит он на снегу.
    Лежит и долго смотрит в небо,
    где тает зимняя звезда.
    Не подходите к нему слева
    с вопросами, туда-сюда.

    В начале декабря морозец
    вовсю дыханье отбелит.
    Есть наверху такой колодец,
    что разрывается, скорбит
    душа простого человека,
    что поскользнулся второпях
    на ледяных подмостках века,
    под синей точкой в облаках.

    Сейчас он встанет, отряхнется,
    нашарит на снегу очки.
    Поэт (а это я) прижмется
    лицом к стеклу, придут стихи.
    "О чем они?" - вздохнет редактор
    в журнале толстом. Так, пустяк.
    Шел человек. Набил синяк.
    Звезду увидел в небе автор.

    _^_




    * * *

    Зашкаливший луч в неумытом окне,
    без стрелки минутной лицо циферблата,
    Васильченко входит в седьмую палату.
    Она умерла в ноябре.

    В руке ее пачка ненужных колес,
    привычно расческа торчит из кармана.
    Теперь она ходит бесшумно средь нас,
    и это уже почему-то не странно.

    На завтрак пшеничная каша и чай,
    концерт по заявкам из радиоточки.
    В сравнение с пятой все это цветочки,
    как кто-то из ихних недавно сказал.

    Там окна на север и музыки нет,
    оттуда в смирительной робе сермяжной
    тяжелого психа вели в туалет,
    и он улыбался отважно.

    _^_




    * * *

    С неизменным орлом на берете
    тихий троечник Гриша Хартюк
    застрелился в чужом туалете,
    получивши повестку на юг.
    Повалялся в больнице, не умер,
    пуля-дура прошла стороной.
    Так и ходит в пробитом костюме
    одноклассничек с жизнью двойной.
    То ли в стоики на фиг податься,
    то ли в циники на хрен пойти,
    вопрошает он россыпь акаций,
    зажимая дыру на груди.

    _^_



© Катя Капович, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.




Словесность