Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность





ДВЕ  ЛОЖКИ  КЛЕВАКА


К некруглой дате,
в качестве обещанного памятника,
вместо манифеста

О мёртвых - всё или ничего.



Сейчас всё больше людей начинают интересоваться жизнью и борьбой великого русского артиста конца двадцатого века, паровоза и человека, поэта света и тени, Стаса Клевака (Подольских).

И это не случайно. С необъяснимой тоской о герое (или... героине?) молодая поросль новых художников ищет примеры из жизни.

Находит ли она такие примеры?

Нет.

Что же она находит?

Ни. Че. Го.

В эпоху тотального похуизма, равнодушия, сердечной чёрствости, бесталанности, творческой трусости, интеллектуальной импотенции образ жеманного салонного фотографа, бабника, пьяницы, наркомана и педераста, сложившийся у некоторых современников Клевака, когда-нибудь предстанет перед...

Нет, с другой стороны.

С самого начала нашего знакомства Стас начал оказывать магическое влияние на мою жизнь. Это влияние оказалось настолько сильным, что действие его продолжается до сих пор. Я уверен, что не я один испытываю похожие чувства. Многим начинающим и "маститым" художникам он указал их истинный путь, дорогу к славе и тропинку к бесславию, дал путёвку в жизнь, размыв границы между яичницей и Божьим Даром.

Две ложки - вот кое-что из предметов, которые достались мне на память от нашей многолетней дружбы.

Две ложки.

Большая и маленькая.

"На память"...

"Долгая память - хуже, чем сифилис" - в своей полухипповской юности Стас любил, при случае, повторять эту строчку из Гребня.

"Особенно в узком кругу".



Что ж, значит я болен.

Я давно, неизлечимо и легко, прекрасно, скоропостижно болен.

Вирус Клевака стучит в мою печень.



Поставив диагноз и спохватившись теперь лечить эту болезнь заговорами и причитаниями, поди различи между знаками препинания невидимую паутину великого множества житейских сюжетов - серебряных цепочек ассоциаций.



"Я знал, что молчание - золото. Но я предпочёл серебро..."



А взяться предугадать, куда заведёт тебя родной язык, и какие ещё имена и истории прямая речь воскресит во время рассказа об этих двух дурацких ложках - тем паче сложно.



Это повествование об одном дне жизни Стаса Клевака стало равным среди первых в моей книжке о людях и городах прошлого и настоящего, о живых и мёртвых друзьях, и просто - жителях соседних судеб.

Не будем забывать про друзей.

Иначе они про нас не забудут.



Так пускай вертится колесо сансары, сплющенное "8" о бампер автомобиля Гурджиева!

Ом Мани Падме Хум!

Аллах Акбар!

Иисус Воскресе!

Харе Кришна!



Дом крыши человека - его тело, а чердак - мозг его.



Аминь.

+ + +

Сожги и передай другому

Стас позвонил мне вечером, в пятницу.

Стас позвонил мне вечером, в пятницу.

Было одиннадцатое июля, тысяча девяться девяносто девятого года.

Я обрадовался: "Конечно, давай! Давай!.. Через полчаса, на Киевском...".

Мы не виделись целый месяц.

Он был на Соловках.



Перед отъездом на Соловки, они с Ириной приезжали ко мне на Довженко.

Лена пожарила рыбу.

Водку пить Стас отказался.

Выглядел он неважно. Был бледный, какой-то угловатый, прыщавый, как подросток. Сначала я подумал: ну вот, измотала ночная клубная жизнь модного фотографа, светского льва, певца богемы, баловня судьбы Стаса Клевака...

Мы тихо пошутили об этом.

Только он всё больше молчал и отводил взгляд. Я выпил и разговорился, как редко бывает, когда все вокруг - как в детстве - свои. Не нужно приглядывать за кем-то, кто греет уши у тебя за спиной.

Или держит цитату за пазухой.

Вдруг Стасик сказал, что надо купить травы, бросить пить.

Будем курить траву.

Я с пьяным энтузиазмом горячо поддержал его: конечно, надо курить!

Как без этого?

Хватит уже пить.

Сколько можно?!.



...Я вот не умею пить, когда работаю.

А работаю я всегда.

Когда я пью, меня хватает ненадолго.

В лучшем случае, строк на сто-сто пятьдесят.

Хотя среди этих строчек и бывают вполне яркие окололитературные догадки, всё равно - голова вскоре начинает думать в другую сторону. Хмельное поэтическое легкомыслие неизменно разрушает строгий, почти математический план. Губит прозу жизни. Количество иронии начинает превышать её качество, пускай даже и в тех весёлых книжных обзорах, которые я в то время вовсю старался писать и публиковать, ну, хотя бы, в russ.ru

Меркантильный интерес в таком мистическом деле, как написание букв, всегда настораживал меня, и я, наплевав на срочную работу, начинал рифмовать внезапные слова.

Постепенно доза алкоголя на квадратный сантиметр подлинника пересекала допустимую красную строку - смертельную для поэзии дозу...

Водки в стакане становилось всё больше, тоника всё меньше.

Утром даже на экране компьютера я с трудом мог разобрать свой почерк.

Хотя порой это и приносило свои неожиданные плоды, только вот похмелье по каким-то непостижимым причинам становилось сильнее раз в десять, и требовало нешуточного лечения.

Поход за бутылкой пива всё чаще переходил в сокрушительный запой.



Так бывало и у моего друга.

Но Клевак не писал, не читал, не думал.

Он даже не фотографировал.

Он - жил.

Жить - вот что было его основной работой.

Он жил запоем.

Сейчас я, конечно, радуюсь, что иногда нам удавалось отправиться в очередное путешествие в "пожить" вместе... Но только с обескураживающим постоянством всё чаще наши прогулки стали заканчиваться вполне трагично.

Чего стоит хотя бы одна из них?..

Теперь - ничего.



...Мы посмотрели фильм с Рудольфом Нуриевым-Валентино. Сьели рыбу, закончилась водка. Я захотел продолжить. Эргане захлопала крыльями. Но Стасик, хоть и не пил, сказал, что - "надо" и он составит мне компанию в походе за "ещё".

Как и многие женщины, Лена не смогла устоять перед его нечеловеческим обаянием.

Но всё же устояла.

Я мял в кармане заначку, толкал друга плечом - мол, валим отсюда быстрее. Так нет. Мы толпились в прихожей, как дураки, бубнили стихи и детские считалки.

"Лена волнуется - раз. Лена волнуется - два, Лена - волнуется... Продано!"



Я выбрал дорогу подлиннее. Мы поднимались по тропинке, бредущей вдоль большой поляны гольфклуба и остановились посмотреть на игроков. Я спросил у него: "Стасик, ты чё, потарчиваешь, я же вижу?.."



Чёрная асфальтовая тропинка была в белом пуху.

Вечернее солнце тихо умирало, развалившись на изумрудном пастбище.

Тихо колыхались разноцветные тряпочки на флагштоках посольств. Доносился свист клюшек и нетерпеливые вскрики молодых неуклюжих учеников пенсионной игры в гольф.

Пахло свежескошенной травой, сыростью, ладаном тополинной смолы.

Закатные лучи ярко отражались от крестов маленькой белой церковки на Мосфильмовской.

Вороний крик промелькнул, и застрял среди веток.

Вопрос повис в воздухе.



Стас всегда боялся быть сбитым автомобилем или другим нелепым образом.

Вроде электрички до станции Подначки Липкие.

А ещё он с каким-то мистическим трепетом ждал наступления високосных годов.

"Ну, как тебе сказать..."



Ну, как... Сука. Как? - в самом деле? Я, мол, торчу? Да ладно, с кем не бывает? Поторчу ещё немного, и перестану? Я же всё понимал. Как он смотрит сквозь окружающих, даже оставаясь рядом и глядя на них в упор. Я слышал, что творится у него сейчас в голове.

Я сам такой.



Он снова торчит. Торчит. Сука. Гад. Сволочь. Предатель... Он торчит на этом вонючем героине. А ведь всего пару месяцев назад мы похоронили двух своих товарищей, двух молодых здоровых парней, которых погубил не мирный атом, не палёная водка пополам с любопытством, а сто ножевых ранений на двоих.

И как он в обморок в церкви упал, когда их отпевали...

И как однажды, вместе побывав на том свете и очнувшись на соседних койках, мы одновременно, чуть ли не хором воскликнули: "Всё ясно! Смерть - это наёбка!"

Ура! Мы теперь знаем...

Восторженные идиоты.



Чёрт, ну что я мог поделать? Опять эта лажа...

В прошлый раз, в Ленинграде, у меня просто опустились руки. Наша квартира превратилась в проходной двор. Под ногами хрустели одноразовые шприцы с ржавым "контролем".

"Дома"...

С утра до вечера по квартире тусовались какие-то незнакомые люди с подлыми лицами.



"Приходите гости, стоять в прихожей, ковырять иголкой под серой кожей..."



Я не смог победить эту дрянь.

В конце концов, когда однажды обдолбаный в колбасу варщик поджег растворитель и его отвезли в больницу с сильными ожогами, я сдался.

И свалил, и... сам сел на "чёрный".

Но вот только этого говна - героина, тогда не было в розничной торговле.

Все мирно ездили на "дербан", в "ночное", в пригород или куда подальше, жгли костёр, тут же варили, вмазывались... (На эту тему у писателя Егора Радова где-то есть очень правдолюбивый рассказ). Потом везли добычу в город, проворачивали через мясорубку, сушили в духовке, заготавливали на зиму. Или покупали друг у друга солому и бошки стаканами. Конечно, был и покупной "пластилин", "черняшка", "ханка" в целлофановой расфасовке. Тоже, конечно, бодяга та ещё...



Я же влип совершенно случайно.

У меня в руках оказалось несколько килограммов чистейшего узбекского зелья. Опиум-сырец. Я пробовал продать его вместе с Пегасом.

(Вот так... Сейчас я всех подельничков-то и заложу... Давай-давай, гуингнгм коненоздрый, жми на кнопки в Яндексе и Апорте: "Найти". Поставь галочку, не забудь: в "найденном"...)



...Да Пегасу - хрен ли?

Он ещё БАМ строил.

Золотой костыль вбивал.

Он же на Крайнем Севере долгими полярными ночами торен из оранжевых армейских аптечек хавал и спиртягой запивал.

Кремень, а не человек!

Благодаря такой нешуточной закалке, сейчас Олег Сергеевич редактирует самый лучший, пожалуй, на постсоветском пространстве юмористическо-психоделический проект: питерский еженедельник "Смешные Колёса".

Ну да речь не о нём. Хотя и с этим обаятельным циклопом меня познакомил Подольских. Ладно, про Пегаса-то я ещё напишу.

А вот про сестёр его - не буду.

А то - есть там одна... Такая, обидчивая девушка.



Короче, настало время, и я, мягко говоря, пристрастился к опиуму.

Но, может быть, из-за того, что дрожащими с похмелья руками я никогда не мог толком попасть в вену, я и не стал законченным наркетом?.. Шарики опиума я забивал в папиросу вместе с анашой или прилеплял на стенку пиалы с зелёным чаем, а иногда - запросто глотал. У меня была хроническая прободная язва желудка и мак сильно облегчал круглосуточную жизнь. Мне понадобилось всего лишь около полугода, чтобы плотно сесть, как сейчас говорят, "на систему".

Всё это продолжалось до тех пор, пока мой старший товарищ, иконописец Иван Степанович Дюкарев не отвёз меня под Петербург, в город Пушкин, где я целое лето с косяком в зубах переживал горькую опиушную абстинуху, в липком поту отходняков гулял, еле передвигая ноги, по пушкинским местам, сажал редис, купался в бассейне, окучивал огромных размеров картофельное поле, стрелял из пневматической винтовки по голубям и варил их в большом казане.

А потом...

Потом в Царскосельском парке созрели волшебные грибы, соратники по борьбе с тяжелыми наркотиками привезли из Европы настоящее ЛСД, я снова стал жить, писать, публиковаться... И, чёрт побери, как-то ведь всё замялось и растусовалось!.. Хотя в редакции нашей газеты на Лиговке, в моей тумбочке полгода лежали несколько стаканов маковой соломы, из которой я, в конце концов, сварил крепчайший тошнотворный кокнар. Клевак как раз приехал из Берлина со своей первой выставки, и я его угостил. В первый раз. В первый раз он даже ничего и не понял. Так что я здесь не виноват.

Я и дальше не брезговал во время сезонного дербана пару-тройку раз прогнать по вене приготовленный надёжным мастером раствор. Я знал, и до сих пор знаю массу вполне благополучных взрослых и семейных людей, которые время от времени прибегают к сомнительным услугам опиатов.

Но это удаётся им только лишь потому, что у них есть более мощное ширево.

"Што это?!." - закричит кто-нибудь.

"Скажи нам, открой секрет! Дай попробовать это, хоть разок! Ну-у-у, оставь хоть пару точек... Оставь, а? В натуре?.."

Оставляю. Я сёдни добрый.

Сегодня меня снова прёт и плющит.

"Неподецки".

Ваще - овердоз.

"Блевану - не блевану?"

Сделайте смывки.

У меня секретов нет.

Пробейте мои "вторяки", детишки.

Это "это" - искусство.



Короче, пацаны, я слез...

Не "спрыгнул", не "соскочил", и не "перекумарил", а именно - слез. Медленно, нащупывая дрожащими от напряжения ногами очередной выступ на мифической скале - угрюмой и одинокой вершине, этой эфемерной высоте духа, куда загнали меня опиаты.



Вперёд, и - вниз!

Или - назад и вверх!

Красота не спасёт мир.

Красота - некрасива.

Мир спасут гениальные выродки, "из наших".

"Мы не воры... Мы - властелины луны!"

Были мои лозунги в то время...



В Москве я сразу научился тихо презирать задроченные "чеки" в сигаретной фольге с бодяженым столичным "эйчем". Неизвестно ещё, что за дрянь они туда мешают. Наверняка уже изобрели какое-нибудь вещество для единовременной подсадки...



...Чёрт! чёрт! чёрт! Уже лучше бы его закрыли в Бутырках, когда однажды весной подмели на Баррикадной с граммом...

Лучше б он сел тогда в тюрьму.



А что - тюрьма?

"Тюрьма, как элемент светской жизни" - сформулировала однажды поэт в законе и бывшая уголовница Алина Витухновская, обобщив в качестве ответа на мой вопрос свой пенитенциарно-литературный опыт. (Кстати сказать, творчество Витухновской - вообще наглядный пример того, что может сделать пригоршня психостимуляторов с мозгом талантливого человека. Бессонница разума рождает вполне симпатичных, пригодных для жизни мутантов. Или, хотя бы, - готовое удобрение для других стихоплётов, не желающих испытывать судьбу. См. напр. "Роман с фенамином").



...Когда Стас сказал, что едет на Соловки, я обрадовался. И тепло позавидовал. Давай-давай, дружок, развеешься там, отдохнёшь от этой московской шелухи, клубных наркотиков-девочек-мальчиков... Пофоткаешь для души.

Или фотоальбома.



- Ого, какое "весло"! Подари?

- Да забирай...



На следующий день он уехал.

А теперь вот позвонил.



...Мы сидим в скверике у Киевского вокзала.

Памятник Тарасу Шевченко кто-то основательно испачкал краской.

У Клевака на шее висит фотоаппарат.

Я получил неслыханный гонорар в ИТАР-ТАСС и мы пьём контрабандное молдавское вино, которое я купил перед нашей встречей неподалёку. Здесь, на Киевском рынке. Полтора литра. И ещё полтора. Чтобы не бегать. Вино разлито в пластиковые бутылки. Мы пьём прямо из горлышка. Едим горячую, неизвестно из чего сделаную, но охуительно вкусную шаурму. Стас выглядит на диво хорошо. Я вдруг замечаю, как он раздался в плечах и поздоровел, какой у него свежий цвет лица... Только не нравится мне его сегодняшний дурацкий вид лихого запорожского парубка. Шаровары какие-то...

Курить бросил.

Он рассказывает про Соловки, с какими замечательными "пацанами" он там познакомился, о том, как они с Иркой чуть не утонули в день отъезда, когда в шторм отплывали с Соловков на лодке...

А ещё о том, как сегодня, в метро, он видел, как человек, стоящий рядом с ним на платформе, бросился под поезд.



Стас подносит к глазам "Никон", закидывает голову назад и фотографирует ветки деревьев у нас над головами. Потом меня. "Надо доснять, сейчас в проявку отдам вместе с плёнками с Соловков..."

Я прошу у него фотоаппарат, и тоже делаю снимок, последний на ролике...

Вот, кстати, где я его нашёл: http://www.beliakov.net/klevak/klevak.jpg

(Привет, Толян. Как жизнь?.. Привет "Сan Guru"!)



Этим вечером я собирался в Малаховку, в гости к поэту Александру Карамазову, попариться в бане, самогонки попить вместе с крёстным папашей, Костей Симоновым. Но разлучаться нам не хотелось, и я стал звать Стасера с собой. Он вдруг начал придумывать отговорки. Дела, мол, стоят, с хозяином квартиры надо встретиться, за жильё заплатить, плёнки в проявку отдать, вечером зайдёт в гости великий русский художник Беляев-Гинтовт, и вообще - к выставке готовиться надо... "Пойдём, лучше проводишь меня до Арбата".



Конечно, я его выкупил.

Мне всё стало ясно.

Будет мутить. И мутить будет - герыч.

Конечно. Будь что иное - кокс, первитин, или даже кислота, он бы меня с собой позвал. Он знает, что я не особый любитель героиновых соплей, хотя с некоторых пор и стал позволять себе разумную дозу морфия, кодеина или даже промедола. Да хрен с ним - метадона. Только я всегда предпочитал "скорость" - фен, эфедрин, бензедрин, винт, вообще - любые амфетамины.

Сиднокарб по кишке.

Мд...

И - чифиром запить.

Именно поэтому я остановился на алкоголе.



Только чистый зерновой спирт нужен мне сейчас, только эта органическая смесь, при правильном подходе к делу, - поступенчато, (и вполне легально!) может дать всю гамму ощущений, обещаемую вышеперечисленными наркотиками.

Наркеты презрительно говорят про водку - "бычий кайф". А что - не "бычий кайф"? Любой кайф становится "бычьим", когда у тебя за душой пусто. Так что кури всю жизнь свой пластмассовый бамбук и смотри свои "мультики", как те знакомые солдаты из Чуркестана. Да-да, "в банках с вареньем".



"Алкоголь - это острая бритва в руках ребёнка. Но - орудие жизни, толедский клинок в руках зрелого, сознательного человека".

Философ Петер Альтенберг, 16 век.



Я оказался незрелым и несознательным.

Именно поэтому я остановился.



...Нет, ну какое же это блядство! Это наркотическое блядство. Враньё и предательство. И ведь ничего не поделаешь. Знаю по себе. Ну, ладно, говорю я опять. Только осторожней, Стасик. Ты сам понимаешь: всё, что говорят про нас врачи - это правда. Будь осторожен. Ты уже взрослый мальчик, не жадничай...

Я иду провожать его до Карманицкого. Допивая вино, мы не спеша бредём через мост, планируем нашу поездку в Крым: конечно-конечно, никакого "частного сектора", рюкзаки, спальники, палатки, гитара - всё взаправду, как в детстве; добыча мидий и рапанов в масках с трубкой, ночной костёр, лунная дорожка в море, настоящий массандровский портвейн по смешным ценам, крымская конопля-light, холодный отвар эфедры по утрам, горные тропы среди реликтовых сосен, Новый Свет, Алушта, Симеиз, Гурзуф...

В "Седьмом Континенте" на Смоленке я покупаю ещё две бутылки вина. И вот мы сидим в квартире у Стаса, окна открыты - лёгкий сквозняк гоняет по стенам тополинный пух, на языке - мятный привкус хорошего гашиша. На полу Стас разложил штук тридцать-сорок фотографий. Это серия "Ветки". На снимках - ветки деревьев. Только чёрные ветки на фоне неба, больше ничего...

Я говорю ему, что мне не очень-то нравится эта китайская тряхомудия. Уж извини, дорогой. Я, конечно, понимаю, откуда у этих веток корни растут. Весьма поэтично. Каждый снимок - почти хокку. Но. Может, на выставке будет лучше? - да и вообще, мне уже пора на электричку. Поехали?

"Тогда - созвонимся..."

Вот я мудак.



...Сергей Алихашкин - муж Ирины, родной сестры Стаса.

Стас всегда называл его "брат".

Утром в понедельник Сергей позвонил мне и сказал, что едет в морг на опознание тела.



Я стоял на балконе с телефоном в руках.

День вокруг меня остановился.

В небе замерли ласточки.

Сквозь деревья угрожающе блестит пруд.

Солнце жарит неимоверно.

Словно сейчас лопнет.

Рядом волнуется Лена: может, это не он, может, это не он...

Конечно, не он.

Это его труп.



Я долго сидел на корточках в холодной ванной, дрожжал и пил из горлышка какую-то спиртосодержащую жидкость, и никак не мог ни опьянеть, ни согреться.

Я уже забыл, когда плакал.



...Эта смерть, в отличие от прочих, не стала для меня трагедией в общепринятом, человеческом смысле. Да и на проявление Божьей воли это походило меньше всего...

Видимо, произошла ошибка.

Небесный сбой.

Забастовка ангелов-хранителей.

А я, скорее, испытал чувство досады. Досады и раздражения.

Какой-то детской обиды...

Чувство, похожее на то, когда в самый разгар веселья, вечеринки, уходит самый весёлый и остроумный собеседник, бывший на этом празднике жизни кем-то вроде тамады... Да, Деда Мороза. Клоуна во Тьме.

"Ну, мне пора, а вы тут веселитесь дальше, как хотите... Без меня."



А недавно мне приснился - такое ощущение, что вещий - кетаминовый сон.

Я оказался на огромном ржавом танкере посреди открытого моря.

Внутри - огромное помещение, оформленное как рейверский клуб.

Только свет очень яркий. Белый свет.

Человек пятьсот тусуются под музыку.

Виселица и ликует весь народ!

Много знакомых и... незнакомых. Но постепенно приходит понимание, что все незнакомые - знакомы. Знакомые моих знакомых - друзья общих врагов. Враги знакомых - друзья незнакомых. Незнакомые друзья... Новый drug - лучше старых двух.

...Роберт Бичикович Квирквишвили, Верочка Беседина, альтист Иван Воропаев, Фаддей Булгарин, Патрик (спасибо за "сожги"...), Слава Нерозя, Лена Глазунова, просто Лена, Галина Скрябина, Жан Жак Руссо, Ирина Пивоварова с блюзовой гармошкой, Алёна Гончарова, Гитлер с датским парнишкой Ван дер Люббе, Андрюша Басманов, апостол Павел, Курицын, Эдик Коновалов с Эриком Курмангалиевым слились в дуэте, Маша Юденич, Пушкин, Фридрих Ницше, Ваня Центнер, Монтень, Настя Спирина, Мих. Мих. Полянцев, Глеб Шульпяков, Илона Бородулина, Сергей Бодров (брат), Венедикт Ерофеев, Ольга Дуденкова (Майская), Энди Цунский, Сергей Чернаков, Наташа Куделя, Виолетта Крикунова, Илья Пиганов, Надя Самарина, Алексей Рафиев, писатель Слаповский, Володя Костюков, Лёша Навигатор (Kortn! где ты?..), Наташа Большая Трава, Александр Аксёнов с сыновьями, Яна Калинина, Саша Ингер, семья Фигуровых с Фаллоимитатором, Наташа Фефилова, граф Борис Евгеньевич Энгельгардт и стайка беспризорников, Галина Станога, Энди Уорхол (так и знал!), Игорь Субботин, Наташа Терехова (Рыба), Ника Турбина, Илья Свенск и его друг Посейдоний Хернандес (прошёл-таки, сука!), Гендос Перевалов, Анька Стовсего, Наташа Вороницына на красном инвалидном болиде "F-1", Оскар Уайлд, Виталий Сcаныч Набережнев, Маша Максимова, Игорь Степанов, Саша Цин (Саватюгин), Костя Климин, Франк Мюллер, Башлачёв, Кадыкина, Андрей Снегов, Дамиан Хёрст, брат Антон с Милен Фармер, Генри Миллер, А. Б. Соснов, Жанна Агузарова в сарафане, Митя Гиппиус (Чернышев), Пикассо, Ольга Зимник, Слава Задерий с пустым чехлом от гитары и Айгуль, Лиз Хинтон, Максим Горький, Иннокентий Благодатов, Феликс, Крендель с шахтёрской "лампочкой Наделяева" на лбу, Лёша Кондратьев, Карл Густав Юнг, рыжий Макс (Чернышев) и тётя Таня Чагинская, Александр Баширов (почему-то с Яковым Красновским), Лия Владимировна Андонович с левреткой под мышкой, Владимир Михайлович Крылов, Транквиллицкий с Полицерновым, Андрей Гарбуз, Ника Парри, страховой агент Кафка, Александр Ильянен (и Финн), князь Налей, Константин Новиков, Грибоедов, фотограф Дмитрий Сироткин и от Мёртвого Ван Гога Ухо, Захар Миропольский (да-да, Захар! И ты здесь. И не один, а с Дашей), поэт Иван Фёдорович Жданов, Джозеф Лоузи, Ирина Меглинская, Александр Григорьевич Лернер, волшебник Ливио де Марки, Довлатов, Монро (обе-два), Дима Шахов с Рабиновичем, Иисус Христос, Рената Литвинова, Сергей Подорожный (объявись!), Антон Перплётчиков, Михаил Эпштейн, Катя Зац, Катя Лебедева, и ещё раз Катя... Денис Китаев, Ричард Бах, "вдруг" детства - Вовка Петров, Вас. Вас. Розанов, Камиль Палья, отец и сын Шаргуновы (без Святаго Духа), Вера Самородова, Бьорк, Вячеслав Глазычев, Бунин, "наркозависимый" Алексей Панков (преподобный), Фёкла Толстая, Тимур Новиков, Елена Николаевна Стринадкина, Лаппо, Алексей Михайлович Травин, Иосиф Бродский, Кирилл Набутов, Жан Кокто, Георгий Жердев в строгом кителе СС, Саша Шалагин, Ирина Щербакова, Вадим Беляев с ледорубом, Ганс Касторп, Мария Гартунг, Наталья Игоревна Обухова (позвони, поболтаем), Андрей Битов, резидент Путин, Чехов-Геварра, Витя Запивалов-Крайнер, Сталин и Geraclium (Борщевик Сосновского), Ирочка Белова, Тарас (Виталий Мельников), Борис Михайлович Верёвка, Ингер, Сергей Мориарти (Исаев), Михаил Иванов с красным бананом, Борис Констриктор (Ванталов), Анатолий Крайнев, Гамлет, Эль Сомов, Себастьян Найт, Саша Холкин, Евгений Юфит, Коля Васин и Вася Колин, Настя Слепышева, Бугаев-поэт и Бугаев-Африка, Юрий Наумов, Виталий Кальпиди, Никита Скрябин, Валера Фарзане, Саша Кореец, Дима Чонкин, Миша Артемон, Лена Терехова (не дуйся), Владимир Яшке, Юрий Петрович Щекочихин (пьют на брудершафт с Владимиром Васильевичем), Клим Блиновских похожий на Гарри Поттера (в юности) держит за руку Елену Юрьевну Анкудинову и, сука, сам Гарри Поттер... Он-то сюда зачем припёрся?

Плюс, конечно же - все-все Дети Крыш в сборе.

Хотя их никто сюда не звал.

На сцене выступает какая-то растаманская сволочь: человек семь дредовых чернокожих в с одной гитарой. Гриф у гитары длинный - метров пять. Один из негров лупит по струнам, остальные ставят аккорды. И такая зажигательная мелодия у них выходит! Китайский рок-н-ролл. По краям помещения - кабинки со столиками. Я присел за один из них. Рядом со мной - моя крёстная матушка, иконописец Иван Степанович и живая писательница Дарья Всеволодовна Окулова с бывшим или будущим мужем. Непонятно... Бухают - все! Симоновы уже до того наклюкались, что поочерёдно падают со стула и пытаются кокетничать с левреткой Андонович. Дюкарев что-то хочет мне сказать, но, махнув рукой, попросту молча фальцует пакет, вырвав страницу из глянцевого журнала, и насыпает туда с полстакана травы.

Подходит Стас. "Здорово. Доволен? И это только половина малой части Свалки Нашей Памяти... Пацанов-то видел? Димку с Мишкой? Я их на фейс-контроль поставил... А ты чё здесь сидишь? Не пьёшь? Ой, маляде-е-ес! Пойдём, дело есть".

"Стасик, ты на хрена Гарри Поттера позвал?"

"Это не я... Я позвал ульяновского Макса, Кренделя, Уорхола, Зац, Ирку, тебя с твоими Ленками и дядюшку Роберта. Остальные сами пришли. От вас, наверное, и узнали. Ведь достаточно подумать... А Уфимцев где? И Дали не пришёл... И Тедди Драйзер с Гением..."

За тяжёлой железной дверью на роликах обнаруживается обстановка какого-то "киношного" наркоманского притона: на полу матрасы, подушки и одеяла, в углу какие-то волосатые курят крэк и смотрят в экран роскошной, три на четыре, "плазмы". Из динамиков регулярно раздаётся вопрос: "Кто убил Лору Палмер?"

"Не обращай внимания... Они тоже скоро... Тебе деньги нужны?" Он открывает большую красно-сине-белую дерматиновую сумку с надписью USSR. В ней полно разнокалиберных купюр, евро и баксов. "Вот. Выбирай покрупнее, сколько нужно. Только не жадничай. Мне ещё этим надо дать..." Он кивает на дверь. "Нам-то здесь этот жупел ни к чему... Хватит? Ну, давай, вали отсюда. Нечего здесь ошиваться. Травы взял? Хм... Ванечка отсыпал? У него всегда хорошая... Значит, как выйдешь на улицу, сразу тачку бери, не шляйся по городу. Езжай домой, там тебе новый компьютер привезли. Садись и работай".

И точно: на выходе я вижу Димку Воробьёва с Мишей Замятиным. Они в масках, но я уже знаю - это они провожают меня длинными взглядами. Я выхожу прямо на одну из московских улиц, где-то в районе Университета. Раннее утро. Редкие пустые троллейбусы проезжают мимо остановки. Конопля жжёт мне карман, я захожу в какой-то парадняк, чтобы перепрятать её... Вдруг с улицы слышны выстрелы и милицейские сирены. Я прячу траву за батарею, выхожу из подъезда и вижу: тело лежит на обочине дороги с задранной на голову рубашкой. Живот - мой. На ногах - мои английские ботинки. И рубашка моя. На тротуаре валяются очки в моей оправе...

Стас хлопает меня по плечу и говорит: "Вот видишь, что могло произойти, если бы..."



Сон этот был настолько реалистичен, что очнувшись и ощупав карманы, не обнаружив ни денег, ни травы, я поспешил смыть резиновый привкус каллипсола глотком чифира, и сразу записал его, внеся позже лишь некоторые поправки, исключительно из безнравственных соображений.



...Через неделю Ирина, сестра Стаса попросила меня помочь забрать его вещи из квартиры на Карманицком. Дверь в квартиру открыл убитый горем хозяин, неочевидный гей средних лет.

За оконной занавеской я увидел эти ложки.

Большая ложка в известном месте закоптилась, в ней лежали две "метлы" - скрученные кусочки сигаретного фильтра, снятые с иглы, через которую выбирали готовый раствор.

Чайная ложка - чистая.

Она у Стаса давно, я помню её ещё с Питера. Эта ложка была потом в обиходе его квартиры на Гнездниковском, и позже - на Профсоюзной... Эта серебрянная ложечка редкой формы всегда использовалась для приготовления раствора. Стас числил эту ложечку в своём обиходе среди сакральных предметов. Где-то есть целая серия фотографий, где она запротоколирована, наверное, раз восемнадцать, в разных ракурсах и с разным освещением. Достаточно простые, учебные работы эпохи чёрных фотобачков, красных фонарей, пряного запаха желатиновой фотоэмульсии и сгоревшей пыли, сухих от фиксажа пальцев, кислого привкуса проявителя на губах...

Он всё-таки выбрал это весло.

Из сплава под названием "баббит".



...Иногда я думаю: как выжили некоторые наши старшие товарищи, уцелевшие в метадоновых сражениях, психотропных схватках, кислотных войнах, алкогольных драках?

Да никак.

Все они мертвы.

Ну, а если и живы, то лишь потому, что захотели суметь поделиться своими догадками с остальными жителями этой психоделической провинции под названием... планета Земля... страна москва... кистью, объективом, клавишами... показать, что где-то там... в промежутках среди жуткого похмелья, кислотных трипов, смерти от обезвоживания организма, зубодробительных героиновых ломок, абстиненции и деллирия...

Есть лучшие миры.

И - лучшие "дороги".

"Гаражи", "машины", "струны" и "баяны"...

Жгучая бессонница творческой горячки.

Яблочная оскомина амфетаминового вдохновения.

Голая и равнодушная трезвость.

Лживая метафизика "прихода".

О, эти гнусные кинематографические приметы самообмана: зажигалка "Zippo", стеклянный (только твой!) "баян" в кожаном футляре, серебряная ложечка, бутылочка минералки без газа, "Vizin" в кармашке рюкзачка...

Глицериновые слёзы.

Бесполая любовь.



Много чего осталось за тем, последним кадром.

Даже опечатки.

С тех пор многие эпизоды из этой жизни стали казаться мне если уж не божественным розыгрышем, то замечательным произведением искусства.

Даже опечатки.



"Поговорим о лбви".

О "рвотчестве".

О "вторчестве".

О "вротчестве" тоже поболтаем.

О том, как твоя жизнь становится примером того, как, вообще-то, не надо бы жить, как жить - нельзя.

Как жить - "неправильно", по всем понятиям.

Как жить - опасно, вредно для здоровья, стыдно.

Асоциально, в конце концов.

Только честно.

О том, как стать готовым поставить на карту мира всё: семью, деньги, карьеру, друзей, здоровье...

Хорошее к себе отношение.



И не желание поботать на фене "новой искренности" не даёт мне покоя, а только правда. Просто, правда? Ничего, кроме правды. А "просто" - на "фене" значит "жопа".

И простота - хуже воровства.

А - Правда? Ещё хуже, правда?

Так далеко можно зайти.

И Бог не поможет.



Но твёрдо знаю, с некоторых пор я точно знаю лишь одно: нечестно - оставить после себя недописаный холст, пригоршню стихов, пачку фотографий...

"Вначале Было Тихо..."

Трагично мало.

Так хочется продолжения праздника.

Догонимся искусством.



Не сотворим себе кумара.



* * *



А про ложки?

А что - ложки? Их... Две.

Большая и маленькая.

А про вилки... И про яичницу...

Пускай кто-нибудь другой напишет.

И про сковородку тоже.



+ + +

Пацанам, Стасику,
Ивану Степановичу Дюкареву,
Катюше Зац, Саше Холкину, Феде Маршалу


В парадняке портвейна налей за упокой. Но удержись от всхлипа. Не нужно героиновых соплей, шприца и ложечки, и зажигалки Zippo.

Перекури.

И, память не щадя, налей ещё. Грамм, думается, 200. Потом иди к холодным площадям, по тем местам, где вы гуляли вместе.

(Из Прошлого в Грядущее не вякнешь... Тем паче не споёшь с набитым ртом - жуёт держава человечий мякиш, а крошки оставляет на потом).

...Да им-то что? Свои, как 2х2 они нашли на кладбищах столичных. А ты стоишь, как дурень, и едва глотаешь слёзы вместе со "Столичной".

А я?..

А что?!. - Пока хоть пару строк вместит моя бумажная копилка...

Я буду жить.

Пуста моя бутылка.

А вместо сердца - плавленый сырок.



+ + +

13 ноября 2000 года

    Тёплая осень
    Финский залив
    Год високосен
    Я молчалив

    Дождь перестал
    Встав у черты
    Вот я и стал
    Старше чем ты

Ленинградская область, пл. Лисий Нос



В Найденном Найти. Сборник рассказов




© Егор Чужак, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Словесность