Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



ОСЕНЬ  КАК  ВОСЕМЬ


 


      * * *

      Я найду тебя в иконе из трав,
      в клейком шепоте молоденьких кленов, сквозящих на солнце.
      Так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь?
      Но в ответ мягкая пахучая тишина
      танцует на теплом песке босиком,
      с голубой лентой ветра в прозрачных волосах.
      Или это младшая сестра тишины?
      С веснушчатым тонким лицом
      нащелкивает песенку кузнечиков,
      дразнит слух занозистым звуком далекой пилы,
      вздрагивает звяком собачьей цепи...
      Так я сейчас в каком мире?.. В лучшем из невозможных?
      И правый берег сознания
      исподволь исчезает в тумане-дурмане;
      я слышу тихое мур-мур мира -
      песенку кошки, только-только замурованной в стене
      (еще сыры и темны швы на кирпичах),
      прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному.
      Так младенец в утробе
      слышит размазанные, будто джем, звуки музыки извне
      и невпопад вздрагивает ножками,
      миниатюрными кулачками.
      Все эти легкие чувства - шестые седьмые, восьмые -
      твои, Господи, невесомые шаги.
      А все мои слова - трехтонные одноразовые якоря;
      я бросаю их на немыслимую глубину,
      чтобы уже никогда не поднять на поверхность.

      _^_




      * * *

      Пять часов в сонном городе.
      Жжёт в брейкдансе метель.
      Какой же безумный ангел сжалился
      и вытащил этот уездный город из проруби?
      Устроил вихрастый ледяной беспредел.
      Хищная улица
      держит в синих когтях вывеску "Булочная",
      а ты зыблешься передо мной
      лунной женщиной не вымышленной
      из давным-давно облетевших садов.
      И бессонница будто служанка -
      о, как же прекрасно ее монгольское лицо! -
      протягивает мне бокал с желчью
      едкой, янтарной, сладостной.
      Приносит гарнир со змеиной головой
      и оставляет на столике у изголовья.
      Пять часов в сонном городе. Ну, а утром вокзал
      тускло заиграет всеми пластиковыми плоскостями
      в горьком ореоле растворимого кофе.
      Как Остап однажды сказал:
      это мое аутодафе. Кто же эту память порочными
      узелками на горле темной нитью связал?
      И першит прошлое. Голова, как чугун, тяжела,
      а метель тинейджером вертится,
      семирукая пляшет Шивой...
      Нет возврата в прошедшее,
      в уездные городки,
      где остались мои лунные женщины,
      и на голые стулья небрежно наброшены
      полупрозрачные, чуть шипящие,
      змеевидные чулки...

      _^_




      РЕАЛЬНОСТЬ,  ПРОЩАЙ!

      Как же я оказался на чердаке?
      Вот картонный ящик с грецкими орехами -
      я зачерпываю пригоршню плодов
      и высыпаю их обратно, словно крошечные черепки.
      И смотрю сквозь окно на дождливое недружелюбное небо,
      небо похоже на мрачного полицейского,
      вызывающе жует зубочистки деревьев,
      надвинуло козырек горизонта на самые глаза.
      Что я здесь делаю?
      Прислоняюсь лбом к холодному, точно стетоскоп, стеклу,
      и с жадностью созерцаю
      кусок еще теплого, еще не отброшенного мира
      как ящерица, которая решила оглянуться на свой любимый хвостик,
      прежде чем нажать на рычаг,
      сократить необходимые мышцы. Реальность, прощай!
      Я медленно дотрагиваюсь языком до холодного стекла -
      стекло горькое на вкус,
      за годы пропиталось лунным светом.
      Вот так устроена волшебная лампа Аладдина.
      Но что я здесь делаю?
      Время снежинками отслаивается от меня,
      перхоть судьбы.
      Я чувствую, как превращаюсь в воспоминание,
      прошедшее застывает, словно холодец.
      И бабочка, не испытав свободного полета,
      вновь становится беспомощной куколкой,
      узор морщится на крыльях и сворачивается, подобно вееру.
      Еще мгновение и ничего, ничего не останется,
      кроме отпечатка прохлады на лбу.
      Лунная горечь во рту и пряный запах орехов...

      _^_




      * * *

      Кто-то ходит внутри слова "осень"
      на высоких красных каблуках
      этажом выше, пониманием выше.
      Останавливается возле окна, отодвигает штору
      и любуется исподтишка, как загорелые всадники листопада
      гарцуют и становятся на расклешённые золотые дыбы.
      А ива возле фонарного столба совсем потеряла себя
      И горюет, свесив безалаберную голову,
      пускает зелёные слюни на муравьев.
      И так до самого позднего вечера, а потом
      появится тонкая, что твоё веко, луна -
      учительница с родимым пятном на лице -
      ведёт толпу звёзд-второклашек
      на экскурсию в город ночной.

      _^_




      * * *

      Ты кошка - семь жизней растрачены на чепуху,
      на стирку и готовку, на варку и уборку,
      на боевую раскраску лица и тела,
      на чуткий сон у колыбели.
      Мне осталось тебя так мало.
      Налить тебе лунного молока?
      Я читаю тебя, как юношеские записки Шерлока,
      как шпаргалки на девичьих коленях.
      Мне от тебя осталась шагреневая кожа
      и она с каждым годом все меньше и тоньше,
      но я не могу не желать, не стремиться.
      Мелкое перышко торчит из подушки,
      будто лыжня из снежного спуска.
      За окном блестит карамельная луна,
      и я смотрю на тебя сквозь годы,
      сквозь густой снегопад:
      ты улыбаешься, и твои губы
      кажутся запачканными кефиром
      в наплыве падающих снежинок...

      _^_




      * * *

      Тьма сгущалась наискосок,
      будто кто-то играл каприччио Паганини на скрипке
      без струн, без лакированных хрящей,
      без рук и без смычка -
      на одном вибрирующем сгустке теней.
      И хотелось подойти к раскрытому окну
      и выхватить голыми руками кусок синего неба,
      ослепительного, остывающего.
      Антивечер.
      Антимотылёк летит на свет антисвечи,
      в комнатах все вывернуто наизнанку:
      вывернуты зеркала - внутренности зеркального карпа.
      Шторы, будто кони,
      пьют светящуюся пыль у сонного водопоя,
      и так тихо, что скулящий звук телевизора этажом ниже
      просачивается сквозь тишину - звуковой кровью
      сквозь бетонные распаренные бинты.

      _^_




      * * *

      Тонул в депрессии, как терминатор
      в казане с расплавленным металлом,
      вытягивал большой палец вверх
      сквозь медленный оранжевый жар - I’ll be back,
      подозревая, что уже некуда возвращаться,
      что прошлое - черный шар остывающего стекла
      размером с Меркурий, и вся поверхность покрыта,
      точно шипами, соляными статуями любимой
      и желтыми памятниками. Я, я, я...
      Да что я все о мертвом
      море, времени и мареве
      неоседающих мгновений,
      пчел, безрассудно использовавших жала,
      точно последние желания перед бессмертием.
      Лучше расскажи,
      как ты отдохнула в долине поцелуев
      среди больших морских раковин розовых
      (щеки, вывернутые наизнанку),
      расставленных тут и там на моем пути;
      как ты вымачивала сердце в миске с шампанским
      и пузырьки приклеивались к желудочкам,
      точно беженцы в скафандрах.
      Я порезался о тебя, когда влюбился, -
      когда брился, срезал родинку у виска,
      и не останавливается кровотечение
      мысли...

      _^_




      * * *

      Шел снег - так бы шел промотавшийся граф,
      белым шарфом разрывая бахрому
      рыхлых снежинок. Раздирая
      пласты почтовых марок, сросшихся краями.
      Шел снег - так бы шел пьяный седой графоман,
      щедро рукописи в воздух бросая,
      и листы бы кружились, как белые птицы,
      не опадая.
      Шел снег - вразвалочку, белой медведицей
      переваливался за полночь, будто за плетень,
      в царство белых гудящих ульев.
      Шел ночной снег, точнее - косо валил,
      словно бредущий в ночи сенбернар.
      Прости, я уже говорил...

      Строила рожицы ледяная весомость.
      Я был заперт внутри космического корабля,
      смотрел на снег за окном
      и писал на наволочке плохие стихи,
      вырезал длинные маски теней из потолка.
      Но ее лицо, шипя, исчезало медузой в огне...
      Да... Рубцы прошедшего
      чешутся в зимние вечера.
      Лишай памяти - до крови бы
      не расчесать фотографии (их немного), где мы вместе.
      Орангутанг люстры свесился с потолка,
      тычет мне средние пальцы лампочек. И скалится.
      Да иди ты сам... И иду на кухню, и троглодитом
      ем холодный борщ прямо из кастрюли,
      а синяя крылатая тьма за широким окном
      ловко уворачивается от снежинок,
      точно агент Смит из "Матрицы"
      уклоняется от замедленных пуль.
      Мышцы - спина и предплечья - приятно болят
      после тренировки.
      Мышцы радуются щенками,
      которых покормили настоящим мясом.
      И я иду в зал и тихо сажусь за компьютер,
      чтобы никого не разбудить.
      Никого, кроме зимних ангелов,
      зарывшихся в сугробы.

      _^_




      * * *

      зимой трудней зализывать сердечные раны.
      да и весь город - компьютерная программа,
      ее тоже пожирает подслеповатый вирус зимы.
      синева замерзает в бумажных стаканчиках,
      ватерлиния сумерек расплывается,
      надвигается белая, розовая, оранжевая темнота,
      борцы сумо трясут рыбьими холодными животами
      на тротуарах, навесах, скамьях;
      снег шелестит, шуршат завирухи,
      клубятся змеи, завернутые в газеты...
      а ты нашла три пары перчаток, убирая в шкафу;
      ты снова одна. кому дарить эти ночи,
      сиреневые треугольники любви и тепла,
      легкого храпа и сонного чмоканья?
      обнимает тебя только зима,
      да одиночество кладет тяжелую лапу на грудь...
      это не январь, а фабрика по пошиву серебристых чехлов:
      Господь переезжает с этой планеты за кудыкину гору
      и упаковывает свою собственность в ящики, в снега:
      капризные вещи, жизни, сады, пароходы;
      подкладывает поролон, заворачивает посуду в бумагу -
      лишь бы не разбить вдребезги новогодний
      хрупкий шарик с людьми...

      _^_




      * * *

      Да, люблю я осень! Люблю я писать про это лисье,
      трагическое, разбойничье нагромождение гениев.
      Из каждой лужи сквозит зазеркалье,
      как последние капли во флаконе "Poison".
      Наглые белки в парках,
      словно вертикальные рыжие ящерицы,
      отбрасывают пушистые хвосты
      и собираются в наэлектризованные стаи,
      а потом набрасываются на прохожих,
      не знающих "очей очарованья".
      С деревьев опадают не листья, а стихи, не написанные
      миллионами несостоявшихся поэтов... Кто им Гомер?
      Сколько этих матовых бульк разнеслось по поверхности?
      Осень как восемь,
      только со сточенным клювом. Ближе к семи
      над площадью и вождём сгущается рыбья стальная синева.
      Вот универ, и скрипач, как снайпер с прицелом в Листа,
      пересчитывает мелкие деньги в коробке из-под пиццы.
      Но где же герой нашего времени?
      Выйди за разум и жди. Он приедет вечером,
      пропахший октябрём, кострами и псиной,
      на высоком коне, состоящем из Есенина,
      святой печени и пятен родимых.
      Будет много музыки. Страшной музыки. Бах. Он сдирает кожу
      с твоей души, как со спелого персика.
      А мы поставим капельницы
      с настоящим кагором и лёгкой мелкокалиберной грустью.
      Или томлянку из листьев.

      _^_



© Дмитрий Близнюк, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность