Словесность 
// -->

Текущая рецензия

О колонке
Обсуждение
Все рецензии


Вся ответственность за прочитанное лежит на самих Читателях!


Наша кнопка:
Колонка Читателя
HTML-код


   
Новые публикации
"Сетевой Словесности":
   
Владимир Ив. Максимов (1954-2024). Эхо на реке. Стихи
Андрей Бондаренко. Тела небесные и личные тела. Стихи
Юрий Гладкевич (Беридзе). Иду свой путь. Стихи
Николай Киселёв. Я – главная посредственность. Стихи
Андрей Коровин. Из книги "Любить дракона" – (2013) Часть I. Стихи
Дмитрий Песков. приходит мартин cкорсезе. Стихи
Роман Смирнов. Сны Иезекииля. Стихи
Эмкей (Алексей Валлен). Такое кино. Стихи
Лев Ревуцкий. Рассказы.
Алёна Цами. Босиком по небу. Миниатюры
Литературные хроники: Владимир Буев. Ольга Чикина: "Люди сделаны из звёзд".


ПРОЕКТЫ
"Сетевой Словесности"

Алексей Верницкий. Две строки / шесть слогов

[01 декабря]   Избранные танкетки ноября.


        вензель
        на инее






КОЛОНКА ЧИТАТЕЛЯ
ЧИТАЕМ:  Дан Маркович. Проза



Андрей Комов

"Холод отодвинутого времени".

Нашел эту фразу в "Заметках о прозе" Лидии Гинзбург и подумал, что мы проиграли время. Проиграли, как войну. Не "холодную", конечно же, о чем еще совсем недавно люди недалекие говорили, как о великом итоге века. Мы проиграли, упустили что-то гораздо большее. Объяснить это друзьям или близким, даже подобрать нужные слова, невозможно, но каждый из нас, оставшись один, понимает, о чем я говорю.

Впрочем, Лидия Яковлевна имела в виду мемуары и "ложность времени, отодвинутого воспоминаниями", но стеклянную перегородку в исторической нашей памяти или "реку времен" описала точно. О ложности времени и постепенном его забвении писал еще Державин в "Грифельной оде", и ему отвечал через сто лет, в 1915 году, Бунин в "Слове". Об этом писали многие и, конечно же, не в одной России. Но только у нас, пожалуй, и у тех, кто вырос в этой стране, остались еще ощущение гипноза века и уверенность, что "нет памяти о прежнем: да и о том, что будет, не останется у тех, кто будет после нас". Что делать - ум наш непрактичный, не европейский, и невидимый холодок прошлого нам ближе карьеры "при делах".

Пишу это о Дане Марковиче, потому что вся проза его похожа для меня на мемуары, потому что, не замечая, как это сделано, ощущаешь вдруг холод времени, будто стоишь зимой у окна. "Сквознячок" этот был и раньше, конечно, у Маканина например, у Битова и еще раньше у Хемингуэя и у Платонова, постепенно отключавших "теплоту" великой психологической прозы XIX века и снимавших с человека бытовые и общественные клише, как изношенный костюм, оставляя его голым среди равных. Маркович же оставляет человека не среди равных, а наедине с ускользающим временем, и ты видишь вдруг, что вокруг него нет уже никого: ни врагов, ни друзей, ни любимых. Ты видишь, что ничего в его прозе не происходит, что все замерло и скоро исчезнет, - остаешься только ты сам, каким видишь себя изнутри, понимая, что и это ненадолго.

Лет через двадцать наше внимание к метафизике литературы будет, наверное, непонятным. Я тихо надеюсь, что авторы того времени постепенно превратятся из теоретиков в обычных читателей и не то чтобы перестанут думать о стилях и форме, а больше будут обращать внимание на окружающую жизнь. Для нас же сегодня важен даже не раскол на старую и новую литературу, не обилие групп, школ, течений и имен, - что, наверное, и будет подробно описано, как особенности 90-х, - а невозможность анализировать и понять то, что мы видим, невозможность описать сегодняшний день, как быстротекущую воду. К литературной форме и средствам это и не имеет, вроде бы, отношения. Но мы же не журналисты и не политики, прости господи. Нам мешает еще ощущение "конца литературы".

"Когда литературная система приходит к концу, - писала Гинзбург, - то оказывается, что сильнее всего в ней успела износиться иллюзия реальности". Иллюзия реальности у Марковича лишена именно этой изношенности при всей традиционности описания им бытовых, социальных и психологических деталей. Лучше сказать, что это похоже на "дневник по типу романа", как писала Гинзбург. Так Георгий Адамович сказал как-то, что Бунин всю жизнь писал "Войну и мир". Но дело не только в дневнике и вечном романе.

Я пытался однажды отнести Марковича к неоклассической прозе, наследующей традиции русской литературы XIX-XX веков, но у меня ничего не получилось. Очевидные связи с субъективной прозой не складывались. Отнести его к постмодернистам или иным радетелям формы и "новой" искренности - тоже нелепо. Иллюзия реальности мешает в том и в другом случае. Но более всего противятся этому его герои. Странные, почти нереальные, будто слегка прорисованные на стекле и тут же живые и узнаваемые. Люди в полутонах, без страстей, без драм и трагедий, когда даже смерть незаметно переходит в жизнь, а жизнь ускользающе незаметна. Лица внутреннего монолога или маски в диалоге со временем. Иллюзия бытия, данная нам в чувствах ума и мыслях сердца.

Не получается точное определение "школы" еще и потому, что Маркович смешивает разные стили и жанры. Он соединяет реалистическую повествовательную прозу и модернизм, он объединяет роман, миниатюру и дневник. Впрочем, кто же не смешивает сегодня стили и жанры? Но дело-то все в том, что это почти никому не удается. Не хватает не мастерства, а своего взгляда на мир и время. Не хватает своей точки зрения, понятной и узнаваемой всеми.

Я далек от того, чтобы назвать Марковича одним из лучших прозаиков. Мы не в Союзе писателей, и я не шапки раздаю. Все решает читатель, а он у нас хоть и доверчив, как нигде, - верил и в доброго Джульбарса у Железного занавеса и даже в Павлика Морозова, - но он не прощает обмана. Обман же советского реализма будет памятен нам еще долго, как монголо-татарское иго. Читатель не верит в "серьезную" литературу, не верит, что сегодня может появиться что-то новое и стоящее.

Да и в литературе ли одной дело? Книги не читают еще и потому, что литература потеряла монополию на концепцию жизни, бывшую у нее в XIX веке. Ждать сегодня нового Толстого или Достоевского бессмысленно. Картину мира наравне с литературой создают теперь не только телевидение, радио и газеты: в культуру проникает еще и наука, добавляя свою иллюзию реальности и решая давний спор физиков и лириков по-своему.

Впрочем, и наука, как и вся культура наша, переживает сегодня не самые лучшие времена. Я говорю не о постсоветской России, а о времени: завершается большой исторический период, заканчивается эпоха Просвещения и наступает время прагматической эклектики, бойко вытесняющей любую систему взглядов.

Вот в этом-то и потеря, в этом и проигрыш времени. Однако и это не все. Слов не подобрать. Остается только магия поэзии. Ощущение волшебства без слов, когда я в первый раз читал Блока или в остановившей мое внимание два года назад строчке Лермонтова в известном романе Марковича "АНТ":

    Выхожу один я на дорогу.

Лермонтова, который понятней нам Пушкина, как говорил Георгий Адамович. Наверное, потому что не дописал. И нам опять кажется, что все еще только начинается.



Обсуждение