| |
|
Литературно-художественное издание
45-я параллель
Антология
Редакторы: С.В. Сутулов-Катеринич, Е.В. Степанов
Составители: С.В. Сутулов-Катеринич, И.М. Аргутина,
А.П. Ларионов, В.И. Лобачёв
Художники: Т.В. Литвинова, А.В. Макушенко
Вёрстка: А.П. Ларионов, Д.И. Петренко
Корректура: Э.Ч. Травина. И.А. Аргутина
Технический редактор: Ф.Г. Малышев
Издательство "Вест-Консалтинг", Москва
Типография "АГРУС", Ставрополь
Твёрдый переплёт
Формат 60х80/16. 528 страниц
Тираж: 1000 экземпляров
ISBN 978-5-91865-026-4
|
|
|
Поэтический альманах "45-я параллель" удостоен лауреатского "золота" по итогам конкурса "Национальная литературная премия "Золотое перо Руси - 2007"". Этот проект продолжает и развивает лучшие традиции международного ежемесячника "45-я параллель", выходившего в девяностые годы XX века. В нём публикуются произведения русскоязычных поэтов, живущих в России, Украине, Армении, Грузии, Латвии, Франции, Канаде, Германии, США, Дании, Австралии...
Впервые за 20-летнюю историю существования издания (в печатном и электронном вариантах!) "45-я параллель" пришла к читателю отдельной объёмной книгой!
Антология состоит из трёх разделов: 15 эссе о героях "45", 45 авторов "45"*, 30 автографов из архива "45". Все материалы, представленные в книжном проекте, эксклюзивны и завизированы авторами. Подборки стихов ушедших от нас поэтов составлены их друзьями и близкими...
Отдельную (и особую!) благодарность главный редактор альманаха-45 Сергей Сутулов-Катеринич выражает Андрею Андрееву, Станиславу Андрюхину, Ирине Аргутиной, Анатолию Берлину, Альпине Борисовой, Михаилу Галину, Алексию Головченко, Владимиру Ерошину, Татьяне Литвиновой, Вячеславу Лобачёву, Александру Макушенко, Нине Огневой, Юрию Перфильеву, Денису Петренко, Ладе Пузыревской, Георгию Садхину, Александру Санину, Евгению Степанову, Эсмире Травиной, Сергею Турбину, Геннадию Хазанову, Александру Шапошникову, Кларе Штайн – за благородную бескорыстную помощь в осуществлении нашего параллельного и меридианального проекта, воплощённого в книгу!»
Помимо членов редколлегии-45 и авторов альманаха над книгой работали сотрудники издательства «Вест-Консалтинг» (Москва, генеральный директор Евгений Степанов) и издательско-полиграфического комплекса «Агрус» (директор Александр Санин). Тираж издания – 1000 экземпляров.
Авторы предисловия – Геннадий Хазанов (Ставрополь) и Юрий Перфильев (Москва).
Сегодня можно открыть пару секретов для широкой публики: первая часть предисловия «Лучшие годы нашей жизни» опубликована в электронной версии нашего альманаха – № 10/142. А вторую часть мы публикуем сегодня.
Название «45-я параллель. Есть!» придумала Ирина Аргутина. Но в итоге мы остановились на совсем простом варианте: «45-я параллель. Антология».
Авторы предисловия - Геннадий Хазанов (Ставрополь) и Юрий Перфильев (Москва).
Спасибо всем, кто верил (и верит!) в счастливую звезду-45!
|
«45-й параллели» исполнилось двадцать лет. Трудно поверить, что мы постарели на столько. Хотя… Другое, милые, столетье на дворе. Хуже того – иная эпоха.
Геннадий Хазанов
|
Помню, как я завидовал Сергею Сутулову и Марку Шкляру, когда стали появляться первые номера «сорокапятки». Поражал воображение глобальный охват – в материалах был представлен весь мир – по вышеназванной окружности на глобусе. Тут тебе и Америка, и Австралия, не говоря уже о менее экзотических, но более близких (по книгам, по фильмам, по картам в туристских путеводителях) государствах Европы. Для меня, при любом строе невыездного (побывать за рубежами нынешней России до сей поры Бог не привёл), такое общение запросто с загадочным «забугорьем» было сродни чуду. Захватывало дух и от людей, которые легко украшали своим присутствием полосы-страницы невиданной в Ставрополе газеты. Перечислять имена бесполезно, надо просто сказать, что все, кого тогда уважала страна, к чьему мнению прислушивалась, говорили с провинциальным ставропольским людом. (Ведь, как ни крути, делалось издание на Комсомольской Горке (бывал я в тех кабинетах, кажется, аж в двух, – там всегда наливали кофе или чаю, если попросишь, и чего покрепче) И лишь четвёртая часть тиража попадала в руки местного читателя. Другие 24 полосы – великими тиражами! – разлетались по всей стране, а отдельные, самые упорные экземпляры, добирались и до Израиля, США, кажется, даже Канады. Не говоря уже о землях, расположенных поближе к Северному Кавказу.)
Я бы даже попросился в «сорокапятку» и, надеюсь, Сутулов со Шкляром даже не отказали бы, хотя бы «по блату», ведь знаком с ними я был не один год. С Сергеем мы однокашники по ВГИКу, а с Марком даже соседствовали домами. По этому поводу не один десяток раз мы договаривались учинить грандиозную пьянку. К счастью, не вышло. Соперничать со Шкляром в способности опрокинуть энное количество кружек, «а в них не кофе и не молоко», мог только редкий богатырь. При этом и в привычном для «дорогого россиянина» (для молодёжи объясняю: так любил обращаться к ограбленному народу президент Борис Ельцин) состоянии бодуна я НИКОГДА Семёныча не видел. И как только удавалось худому и стройному до полной изящности Мареку перерабатывать такое количество чистого алкоголя в такое количество талантливых идей, текстов, блестящих шуток, не известно никому.
Стоп, тормозим поток сентиментальных воспоминаний и начинаем разъяснять ситуацию. А то у «не въехавшего в тему» читателя возникнет впечатление, будто попал он в региональную версию бессмертной поэмы «Москва – Петушки».
Итак, девяностый год прошлого века. Горбачёвская перестройка вскружила головы одним-единственным глотком свободы. Прошу учесть, что Михаила Сергеевича многие из жителей краевого центра, и особенно журналисты, знали лично, за руку здоровались. Сей факт создавал дополнительную иллюзию: мол, теперь там наверху «рулят» наши люди, – рулят туда, куда надо. И вот этот генсек приказал невиданную демократизацию и гласность. Рыча и огрызаясь, саботируя, где можно, партийно-правительственный аппарат взял под козырёк. В столицах. А в глубинке ветер перемен безрезультатно бил в закрытые наглухо форточки кабинетов, просачивался в узкие щёлочки и превращался в чуть заметное дуновение.
Некоторые авантюристы, возомнившие себя и впрямь повелителями умов и чуть ли не «четвертой властью» (я был среди них, потому прошу уничижительного смысла в словах не искать. Самоирония тех, кто пережил ту эпоху, жаль, короткую, место имеет. Что поделаешь, исторический опыт обязательно оборачивается насмешкой над собственной наивностью), пустились в самостоятельное плавание, стали придумывать и делать такие газеты, в каких долгие годы мечтали поработать. Экспериментальным способом удалось выяснить, что многие люди с удовольствием читали новые издания, придуманные журналистами как бы для себя. Немаловажная деталь: стоили те листки копейки по сравнению с покупательной способностью населения даже в последние советские годы и месяцы.
«45-я параллель» стала самой масштабной и дерзкой попыткой создания… Написал и задумался: создания чего? В одну фразу и не уложишь. Сутулов со Шкляром и множеством других талантливых авторов попробовали отменить понятие «провинция». Ставрополь такое место, откуда три года скачи, никуда не доскачешь? А вот вам интервью с самим Окуджавой. И не перепечатка какая-либо, эксклюзив! А вот статья из Нью-Йорка. «Большое Яблоко» специально для городишки на Северном Кавказе. И письмо Солженицына прямо из Вермонта в редакцию газеты «45-я параллель».
Ещё создатели «сорокапятки» доказывали, что «глубинке» интересна и необходима великая культура: театр, литература, поэзия, кино. Они напрочь разрушали мнение, будто наш человек требует чего попроще, поближе к повседневности, а всякие «проклятые вопросы» – они для яйцеголовой части обитателей стольных городов.
К. Маркс как-то обмолвился, что человеку как родовому существу присуща жажда исторического творчества. Популярность романов Пикуля объяснялась просто: Валентин Саввович приглашал читателя увидеть, как обычные люди создают великие события и приобщиться к процессу. Писатель позволял выйти из пространства быта в пространство истории. За это его и любили, и ненавидели. «45-я параллель» проделывала ту же работу – выводила «уездный город С.» в мировую историю. Причём исполняла это легко, остроумно, элегантно. Даже искушённый в вопросах формы Никита Михалков оценил вполне столичный, т. е. мировой, уровень журналистики, о чём и написал собственноручно.
В этот смысловой контекст легко и с удовольствием укладываются и вышеупомянутые раблезианские способности поглощения напитков Марком Шкляром. Для революции необходим не только дух. Настоящими станут только те перемены, которые поддержит и тело. И, кроме того, прошу заметить, никто из тех любителей крепко закусить и не слабо выпить не превратился в алкоголика. Потому что была настоящая работа и перспектива развития. А спиваются люди не потому, что «употребляют», а когда не остаётся смысла и цели в существовании.
Кроме перечисленного, новая пресса доказывала, что своим умом и профессионализмом можно неплохо зарабатывать, быть независимым и в финансовом смысле.
В те годы журналисты разделились на два лагеря: «государственников», тех, кто оставался в родном и привычном лоне проверенных временем изданий, и наивных авантюристов, как уже было сказано. Среди первых были не только такие киты, как Борис Кучмаев, Василий Курилов, но и очень талантливый, фантастически работоспособный Серёжа Белоконь. Ему необходимо было чувствовать за спиной громаду власти. Хотя для творчества это не было полезно.
Как правило, добрые личные отношения между представителями разных «лагерей» охранялись. Но некоторая настороженность всё равно присутствовала. Мне казалось, «государственники» спрашивали себя: «А не упускаю ли я шанс всей жизни? Может быть, сейчас кто-то закладывает основы новой медиаимперии, которая утрёт нос самому Херсту?»
Время показало, что правы были осторожные. С приходом демократии и рынка по модели Гайдара – Чубайса частные издания обанкротились. За исключением немногих, кому помогли.
Вернёмся теперь к тому, почему я всё же не попал в блестящую плеяду «сорокапятки» К моменту её рождения автор этих строк уже числился в создателях, не побоюсь этого слова, издательского холдинга, который выпускал пять-шесть газет и пару журналов. Среди них – дорогой моему сердцу и по оценкам тогдашнего Министерства правды далеко не худший в России детский журнал. Так что занятий хватало.
Думаю, многие тогда чувствовали то же, что и я. Начав работать для независимых изданий, мы поняли, что до прорех затёртые слова Чехова: «По капле выдавливать из себя раба» – вовсе не рецепт становления Гражданина, как нас обманывали в школе, а технологическое условие ремесла. Бахтин говаривал об авторитарном стиле эпохи, который довлеет над всеми остальными. В доперестроечный период каждый пишущий инстинктивно чувствовал, что говорит от лица страны, даже если в душе был самым отъявленным диссидентом. Таковы были правила, молчаливо принятые и газетчиками, и читателями. Отсюда возникали неписаные законы стиля. Что допустимо для быка, невозможно для Юпитера. Потому каждый писал, как умел, но у всех была некоторая похожесть: их устами говорил принятый порядок существования всего государства.
Новая пресса никого кроме себя не представляла. И говорить с читателем ты должен был на свой собственный страх и риск. Как в знаменитом указе Петра Первого: «Чтобы ум али дурь каждого видны были». Совпадёшь с мнениями и оценками большого количества соотечественников, убедишь изяществом выражения мысли (а прежде всего наличием этой самой мысли), станешь популярным. Если нет, то нет.
Действуя на контрасте со «среднеофициозным стилем», многие стали употреблять ранее запретную лексику: перенасыщать текст жаргонизмами, натужно шутить (чтобы легко посмеиваться, надо быть Шкляром). Появился унылый натужный стёб. И всё равно на фоне «казённоватого» стиля прежних времен даже он находил читателя.
Может быть, Сергею было в этом смысле легче: он, если кто до сих пор не знает, поэт. Писать стихи «от лица государства» никому ещё не удавалось, кроме Сергея Михалкова с Эль-Регистаном. Да и то сказать, в том тексте дышат византийская почва и судьба. Это посильнее, чем передовая «Правды».
Мы делали каждый свои издания. Но приглядывались к соседям по цеху вольных щелкоперов.
«45-я параллель», как мне кажется, занимала позицию правофлангового в строю «флибустьеров пера». Все принципы, цели и задачи, которые мы никогда не декларировали, но всегда ощущали, Сутулов и Шкляр довели до предельного рубежа. «Сорокапятка» стала образцовым изданием свободной прессы.
Задавили ту журналистскую самодеятельность легко и сноровисто. Так профессиональный резчик сворачивает шейку чересчур распищавшемуся цыплёнку. Освобожденные от социалистической тирании цены сделали бумагу недоступной для редакций, а готовые издания недоступными для враз и навсегда облегчённых реформами кошельков народа.
Но чтобы словом обернулась мысль,
Но чтобы делом обернулось слово,
Нам надо много мужества иметь.
Не любят люди тех, кто спать мешает.
Тому примером суп из петуха.
Сам знаю, что на стих эти строчки не тянут. Некоторым извинением могут (надеюсь) служить два обстоятельства. Первое: написано это ещё в шестидесятые. С тех пор осознал и прекратил навсегда. Второе: за эти строчки я подвергся выволочке от самой культурной и либеральной в те времена редакции журнала «Молодая гвардия» за несвойственный советской молодёжи пессимизм и лжефилософичность. Так что заслуженное наказание постигло преступника быстро и неотвратимо. А тут грех юности вспомнился просто к слову. Хотя ситуацию с «дефлибустьеризацией информационного поля» за тридцать с лишком лет до самого события описать удалось довольно точно.
Первым удалось повалить именно правофлангового. Всё-таки тем, кто ближе к земле, выживать легче.
Убеждён, что «пепел "сорокапятки"» долгие годы стучал в сердце Сутулова. Однако газетный бизнес стал настолько нерентабельным, что возродить издание Сергей мог только при одном условии: если он выиграл бы пару миллионов долларов у напёрсточника на Верхнем рынке.
Пусть не обидится на меня старый однокашник за следующую фразу. Возможно, безвременный уход «45-й параллели» в каком-то отношении стал благом. Больше времени и душевных сил оставалось для поэзии. Свидетельством тому несколько томиков стихов с дарственными надписями, уютно устроившихся у меня на полке. И второе подтверждение: почти одновременно Сутулову пришлось выбирать между членством в Союзе кинематографистов (напомню, alma mater его – ВГИК) и Союзе писателей. Сергей предпочел стило камере.
То, что не придумает ни один экономист, придёт в голову поэту. Несмотря на экономические и прочие конъюнктуры (слово-то какое противное!), бессменный главный редактор «45-й параллели» нашёл способ реанимировать газету. Неубиваемое Слово выплеснулось в океан интернета. Новая «сорокапятка» во многом не похожа на прародительницу. Естественно, – всё живое изменяется. Но всё равно здесь вы можете пообщаться с самыми талантливыми и интересными людьми, обитающими в самых отдалённых (от Ставрополя) уголках мира, положить руку на стучащий, слава Богу, пульс литературы.
Да здравствует возрождение! Они прошли не напрасно, лучшие годы нашей жизни.
P.S. Сердечное спасибо Уильяму Уайлеру за удачное название этого эссе.
Геннадий Хазанов,
член Союза кинематографистов,
член Союза журналистов
Ставрополь
Март, 2010
Опровержение времени
Ни одному листку бумаги верить нельзя. Но особенно чистому,
как четверг в Божью неделю.
Не успеешь оглянуться, а едва лишь проступающий в голове текст,
не с небес ли, до дыр зачитан.
Не поспеешь додуматься, а он уж и забыт проклятый.
Ибо недаром говорят:
сумерки даны нам в придачу от сглаза и прозрения.
Из выгоревших на солнце газет
Юрий Перфильев
|
Ноша рассуждений о поэзии вообще тяжела. Суждений же о поэзии как жанре прикладного искусства Человеческого Выживания тяжела, если не кощунственна, многократно. Поиски слов в происках языка едва ли не самое одинокое занятие в этом мире. Кстати или нет, бесполезное и не нужное ни обществу, ни государству, ни абсолютному большинству прямоходящих.
Стыдно за утилитарно-прагматичные времена, когда состоявшемуся поэту лишь на непроходимо дремучем десятке лет удаётся обратить к читателю свой голос. Публикаций милостиво удостаиваются, в основном, уже публиковавшиеся сочинители. Начинающим и ещё не слишком оперившимся талантам, скорее в силу заведённого распорядка действий, легче напечататься, чем зрелым, но неизвестным. Шансы на оживление процесса, похоже, равны созвучным идеям свободы и всеобщего братства.
А посему воздадим честь и хвалу подвижничеству любимой «45-ой параллели» и настроимся на близкородственный к пиитическому философский лад. Ибо ещё П. Валери говаривал: «философия, определяемая всем своим корпусом, который представляет собой корпус письма, объективно является особым литературным жанром, который мы должны поместить неподалёку от поэзии».
Начало последовательности в существовании «чистых, как первый грех» предметов и явлений, пусть даже никем на свете не воспринимаемую, существует по сути или, как принято говорить сегодня, по определению.
Утверждение же о том, что древнейшие из дошедших произведений искусства – наскальная живопись – целиком принадлежат сфере чисто оптического восприятия и ничего, мол, неизвестно о поэзии или музыке того же периода – несостоятельно. Глаза видят то, к чему привыкли. Даже в темноте. Невежество пробавляется миром не меньше, чем учёная спесь. Так Тацит не осознал смысла Распятия, хотя оно и присутствует в его книге, а народ твёрдо безмолвствует в рамках защитной реакции на все мало-мальски «немыслимые» обстоятельства.
И, ой, недаром один из топ сводов человеческой мудрости именован как «Путь сомнений». Сам факт отображения в пещерных рисунках с исключительной одновременно точностью именно движения указывает на уже состоявшееся вербально и ритмически осознанное восприятие нестатичности окружающего, а также его прерывисто-танцевальное содержание, проклюнувшееся позже и терминологически. Арсис и тезис – подъём и опускание ноги в пляске соответствует сильному и слабому ударению в стихосложении, стопа – единице соразмерности строк, стих – ряду, строфа – повороту, рифма – плавности. Рождение поэзии, как и сотворение мира, раз начавшись, продолжается всегда и везде.
Что касается вербального оформления, то согласно свежим, как предание, взглядам человек может осознавать поступающую информацию, выстраивая из неё единую картину только в рамках строгого промежутка времени – трёх секунд. Таким образом, настоящее длится для нас именно три секунды. Всё отстоящее, скажем, на четыре секунды – уже прошлое. Этому ритму подчинены речь, движения, те или иные действия. У врождённых глухонемых квант восприятия составляет две секунды. Вероятно, секунда как величина физическая уходит на вербальное оформление переживаемого или делаемого.
Попытаемся разобраться, в какой системе координат пребывает мышление поэтическое, а заодно и восприятие его продукта. И не скрыт ли уже здесь, разумеется метафизически, способ иного прочтения времени относительно таких категорий как бытие и становление.
В нашей повседневной жизни, психологическом опыте, культурных языках сегодня доминируют скорее категории времени, обречённого на необратимость. Последняя выступает источником порядка на всех уровнях и механизмом, создающим этот порядок из самого хаоса. Мы живём в мире, где градус отношений между прошлым и будущим изрядно завышен. В мире, где лишь необратимые процессы, якобы, ведут к равновесию в теоретически обозримом и не менее светлом будущем. Вдругорядь, альтернативные философские изыскания вопиют, что основное свойство детального равновесия является не чем иным, как процессом обратимости.
Такое противопоставление – известная манна для непримиримой дискуссии. Но именно оно должно соблюдать тайный паритет, передаваемый неслучайной буквой закона о симметрии.
Поэтическое же мышление, являясь эмоциональной доминантой преображения пространства, времени и событий, в них происходящих, соотносится с отсчётом Времён, идущих на встречных курсах. При этом бытие и становление присутствуют здесь не как противоположности, противоречащие друг другу, а как два соотносимых аспекта реальности.
Речь идёт именно об отказе от линейного осознания времени, предполагающего понятия минувшего и грядущего, и от основанного на нём линейного прочтения истории как необратимо развёрнутой из прошлого через настоящее в будущее. Культура постмодерна мыслит любую идеологию в качестве «ложного сознания», современность тем самым «переписывает время», разворачивая линейный вектор истории и ломая его (Л. Рубинштейн).
Перефразируя Лиотара, временная суть поэтического акта отнюдь не торимая из прошлого в будущее дорога, но спрессованая в актуальную сиюмоментность система временных отношений и неувязок. Именно рассказывание в настоящем разворачивает каждый раз призрачную хронометрию, простирающуюся между «я слышал» и «вы услышите» или «я тебя всегда буду любить» и «а я тебя уже всегда люблю».
Таким образом, поэтическое мышление прежде всего фиксирует способ мышления, основанный на предварении принципиальной недосказанности и метафоричности. В содержательном плане оно предполагает радикальный отказ от жесткого рационализма, не только допускающий, но и предполагающий внерациональные мыслительные кунштюки. В формальном плане – опору на такое построение вербального обращения мысли, которое предполагало бы наличие свободного пространства движения мышления как условия возможности внерационального схватывания того, что в рациональном усилии уловлено быть не может. Генетически всё это восходит к идее «трагического познания» Ницше и в итоге обретает статус надвременного принципа познания и творчества. Иначе говоря, пребывает на острие «упразднения логики, этого танца бессильных в творении» (Т. Тцара).
У каждого часа свой свет, сотворяющий мир заново и всегда по-своему. Поэтому мир, где вообще-то слишком многое неизменно, оказывается неизмеримо богаче. А время требует присмотра, ибо обладает известным свойством сворачиваться, как молоко.
Подобные мысли скорее не в ладу с привычками, которыми наделяет нас регрессивно-непослушная эпоха и едва ли не пенитенциарный повседнев языка, чьи узники (певцы посконности) его же и охраняют.
На острие смысла поэтической антропологии
Обезьяны, коль захотят , могут говорить,
но они предпочитают хранить молчание,
чтобы их не заставили трудиться, а то и не соблазнили к письму.
Р. Декарт
Пиитические соблазны не знают предела. Поэзия, как «Спящая Венера» Джорджоне, обольщая, полагает себя судьбой другого. Она грешит обмолвками сущего и неслучайными оговорками предстоящего.
Поэзия инакова по отношению к языку, плоть которого одушевляет со времён, очнувшихся в потоке узнаваний, тех ещё первых людей. Будучи семенем, а по Бродскому и способом существования языка, она распускает и вновь собирает его ткань, как Пенелопа саван для свёкра, во имя верности нищете и щедрости собственного удела.
В героическом отречении от всего героического поэзия не говорит о предметах и явлениях мира. Она являет порядок, благодаря которому предметы и явления есть, то, что они есть. Слова обретают глубину и укореняются в реальности в той мере, в которой они были отлучены от подлинных обстоятельств. Воображение одного становится представлениями многих.
Вопрос в том, какое будущее будет предвосхищено и предвоссоздано таким образом, и каким – таким образом – будем созданы мы сами.
Современный тварно-товарный мир перезрелых авангардных конвульсий, где китч пытается породниться с катарсисом за счёт всё возрастающей клиентуры непосвящённых, выступает инструментом тотального морального и физического принуждения. Успех заговора пошлости и невежества в банальном нейтралитете тех, кто должен быть против всепроникающих мыслительных (и – не только ) стратегий. Здесь поэзия, не нуждаясь ни в суверенизации, ни в сюзеренитете, выступает как средство демонтажа логовладельческой системы коллективизации совести.
Осознание факта, что творчество сегодня зачастую протекает не в литературном пространстве , а в неком промежутке его производства-потребления, не ново. Изящную словестность «играет» лицензор-публикатор, воинственный, как самурай средней руки, и осторожный, как заяц из притчи, душу которого Будда отрядил на Луну. Не дремлют и энциклопически безнадёжные старатели списочных учётов паралитературных имён, явлений и околичностей.
Кто-то ищет возможности для сопротивления, кто-то цинично пасует. Ясно одно, что вместо «акта творения» речь идёт о массовом тиражировании его видимости, об умелых и не очень макетах и проектах-манекенах, в лучшем случае благонадёжных повторениях пройденного, а общую стратегию определяет околоиздательское исполнительное лобби. Казалось бы, всё это вполне естественно для шоу-бизнеса и его ответвлений, только причем здесь высокая словестность, чье место на пьедестале достижений человеческого духа не может подвергаться сомнению.
Однако не всё так просто. Как писал в середине прошлого века блистательный А. Шёнберг: «публика враг музыки номер один», но поскольку исполнитель служит не музыке (хотя и делает вид, что – ей), то уже он становится тем самым врагом.
Симмулятивность нынешнего состояния культуры заключена в том, что за жидким исключением печатаются не стихи, а представления публики о них. Разумеется по усмотрению лиц за то и ответственных. Суть литературного явления подменяет его показательно-выставочный фантом – многоликоголик.
Подобные наблюдения можно свести к формуле – настолько архаичной, что она подойдёт и к временам оным, и – настолько бесхитростной, что само слово формула покажется злонамеренной клеветой и карикатурой.
И всё же. Реалии здесь сложны, как подчинённые предложения воли. А история дебатов отрывочна и незамысловата. Одна из их составляющих легенд как раз о том, что на до боли объятное пространство читательского спроса приходятся необъятные толпы избегающих людей и друг друга версификаторов, поражённых аутизмом.
То, что критика заигрывает с такой идеей и вероятно, и правдоподобно. То, что её достаточно для объяснения едва ли не навязчивого привкуса послестишия, на мой взгляд – смешно.
Любая непроговорённость предпочтительнее той, что породила эпический диалог с защитниками поэзии от поэзии, которых, скандирование лозунга: «поэтом можешь ты не быть, но аутистом быть обязан», освобождает от «всех тяжких».
Поэт не рождается аутистом, а становится им поневоле. Повторю вслед за гениальным своим знакомцем Б. Шапиро: «Потеря возвышенного сродни трупному запаху – пахнущий не знает, что он мёртв. Аутизм поневоле – роль навязанная нам с середины 60-х мертвеющим обществом, уже неспособным на откровенное людоедство, но способным навязать видимость небытия откровенно живому. Стихи новой поэтики – новых поэтик – по-прежнему не проходят через редакционные фильтры».
Такое поведение общества И. Бродский назвал антропологическим преступлением.
Сегодняшние предметы, как и приметы, истины и лжи похожи, если неотличимы. Особенно на вкус, цвет, а ещё и под гипнотическим воздействием кошелька.
Однако человек не модель, чтобы оставаться в позе, которой его научил ваятель. Композитор пишет не ноты, а музыку. Художник – картину, а не то, что она изображает. Поэт пишет репутацию языка, высвобождая его из банальной повествовательности и прямого высказывания. Теснота творческого «безграничья» адекватна плотности «населения» точки. Той самой, что сродни точке отсчёта в поэтически безупречной теории «Большого Взрыва».
Французы (Делёз, Барт, Деррида) провели замечательную санитарно-карательную акцию, после которой очень многие вещи стали невозможны. Огромные пласты высказываний аннигилировали в ничто. И когда наступает осознание этой невозможности, наступает новый этап. В этом смысле стоит упомянуть новеллу Кафки «Отчёт для академии» – там, где у обезьяны не было другого выхода, как стать человеком. И сейчас (по точному замечанию В. Молчанова ) «у человека, нет иного выхода, как превратиться в новый антропологический тип». Иначе…
Сталкиваясь с враждебностью нерушимых обстоятельств повседнева, человек воспроизводит либо отчаяние быть кем он втайне есть, либо обретается как обыватель в наилучшем же для него варианте дегустатора, потребителя и воспроизводителя чужого, но комфортного во всех отношениях смысла посконного существования.
Похоже, tertium non datur. Ибо жизнь – по определению Пруста – «усилие во времени», без которого мы не можем достаточно «воспылать», чтобы знать каково наше действительное положение и увидеть то, что мы есть на самом деле.
С этой небезобидной точки зрения поэзия – бесконечное усилие времени в человеке. Даже в той его захватывающей ипостаси, которая выходит за рамки собственно человеческой (на)личности, а сама жизнь – наука обитать в пределах действующего и иных миров, наделённых человеческим участием преображения и ухода, где человек обитающий остаётся элементарной (неделимой, даже в случае психического недуга) частицей глобального симбиоза и одной из единиц измерения в системе мер и весов всеобщей неопределённости.
Поэзия присутствует в Мире, сотворённом Словом, изначально, как и Священные Тексты существовали до возникновения языков, посредством которых они записаны. Будет существовать и в других языках, когда язык – первичный носитель умрёт. Поэт лишь извлекает её и являет на свет.
Coda из М. Хайдегерра
Но то, что пребывает, устанавливают поэты.
И. Гёльдерлин
Именно эта мысль проливает свет на вопрос о сущности поэзии. Поэзия есть установление посредством слова и в слове.
Что устанавливается таким образом? Пребывающее. Но разве может быть установлено Пребывающее? Не есть ли оно всегда уже наличное? Нет! Именно Пребывающее, наперекор увлечению нужно привести к Стоянию; простое должно быть вырвано из путаницы, мера – поставлена во главу безмерного. Должно открыться то, что несёт Сущее в целом и полностью над ним господствует. Бытие должно стать открытым, чтобы явилось Сущее. Но именно это Пребывающее есть текущее. «Настолько быстро / Преходяще – всё небесное; но не напрасно». Пребывание же последнего вверено «заботе и служению сочиняющего». Поэт именует богов и именует вещи в том, что они суть. Это именование состоит не в том, чтобы снабдить именем то, что и до того известно, но тем, что поэт произносит существенное слово, благодаря этому называнию Сущее впервые возводится к тому, что оно есть. Так оно становится известным как Сущее. Поэзия есть установление бытия посредством слова. То, что пребывает поэтому никогда не создается из преходящего. Простое никогда не позволяет выхватить себя непосредственно из запутанного. Мера не находится в безмерном. Мы никогда не найдём основу в бездне. Бытие никогда не есть Сущее. Но так как бытие и сущность вещей никогда не могут быть вычислены и выведены из Наличного, они должны быть свободно сотворяемы, полагаемы и даримы. Такое свободное дарение и есть установление.
Но поскольку боги именуются изначально, и сущность вещей находит выражение в слове, отчего вещи впервые высвечиваются, тем, что происходит, бытие человека приводится в прочную связь и обретает основу. Сказ поэта есть установление не только в смысле свободного дарения, но равным образом и в смысле прочного обосновывания человеческого Вот-бытия на его основе. Когда мы постигаем эту сущность поэзии, состоящую в том, что она есть установление бытия посредством слова, мы можем предчувствовать нечто истинное в слове, сказанном Поэтом".
P.S. Тексты в книге авторов «45-й параллели» представляют нетривиальную попытку донести ещё не сломленное варварами нового тысячелетия Слово поэтической культуры, прошедшее через Сеть. Слово – его Знак, Символ и Ключ.
Сеть (на то она и сеть) сурова, но справедлива, как виртуальный закон «о пособиях на разум». Каждый клик отдаётся в сердце. Будущее здесь гарантируется лишь тем энтузиазмом отрешённых от «зряшного», общественным (не побоюсь) интересом, а также нитями обратной и непорочной связи с читательской (рес)публикой, каковая и складывается вокруг «45-й».
«Параллель» делают пристрастно-бескорыстные люди, далёкие от процветания идеологически шкурных и тем более клановых интересов. «Параллель» не пересекается с другими, соблюдая баланс традиционного и новаторского, молодого и зрелого, историчности (не задним числом) и современности, а с тем – и органичный строй географически-метафизического феномена авторов.
P.P.S. Недостатки, как и достоинства любой книги суть лишь отражение предрассудков читателя, поэтому давайте бережно отнесёмся к предрассудкам, которых и авторам таскать не перетаскать.
Вот так – ни много ни мало. Но точно. Так же точно, как если бы вы воспарили желанием оказаться непременно посередине между Северным Полюсом и Экватором. Мой вам совет: поезжайте в Град Креста и пройдитесь по улице «45-я параллель». Не промахнётесь. Возможны (виртуальные) варианты.
Юрий Перфильев
Март 2010
Москва
Федор Мальцев,
Рецензия на антологию "45 параллель" -
"Литературные известия" N 04 (72), 2011 г.
|
"Антология "45 параллель" оказалась на удивление малозамеченной в центральной периодике. Хотя, на самом деле, эта книга по своему уникальна и замечательна, и дает полноценную возможность репрезентативно составить представление о русской поэзии середины ХХ-начала ХХI веков.
<...>
Конечно, подобной поэзии предельно мало на страницах традиционных литературных журналов — редко в столичных "толстяках" печатаются и Юрий Перфильев, и Сергей Кузнечихин, и Нина Огнева, и Марина Саввиных, и Эсмира Травина...
А ведь перечисленные поэты — гордость отечественной изящной словесности. Каждый со своим голосом, своей интонацией, своей метафорической системой..."
|
| |
Георгий Яропольский,
Залп из "сорокапятки" -
"Литературная газета" N 9(6313), 16 марта 2011 г.
|
"Если идёт речь о выпуске книги "45-я параллель. Антология", то это не перенос ресурса на бумагу, а попытка, причём, на мой взгляд, удачная, выхода к читателю с "Избранным".
Однако очевидно: избранного хватило бы на пять томов по 500 страниц. Достойных авторов в проекте-45 никак не меньше полутора сотен! Ни одна из интернет-редакций не сможет позволить себе такую роскошь..."
|
главный редактор альманаха и книги "45-я параллель" Сергей Сутулов-Катеринич и автор обложки Татьяна Литвинова
|
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
