Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ИНТУИТИВ



Глава 5. "Бог. Руководство для пользователя"

- Я говорила с ним, - руки Есении нервически теребили край покрывала.

- Он реален? - спросил Виталий, не отрываясь от монитора.

- Не более, чем мы с тобой.

- То есть?

- А как ты оцениваешь собственную реальность?

- Чертовски реален, - усмехнулся Виталий, - даже более, чем мне хотелось бы того.

Отражение эхом голосов от голых стен комнаты, окрашенных в бескомпромиссно белый цвет, придавало сомнамбулический эффект их беседе. Многократное повторение обыденных рациональных слов гипнотически сказывалось на заскорузлой клетчатке смысла. Шаманящие стены монотонно ударяли в свои железобетонные бубны. Новая, пренебрежимо малая частность вселенского домостроя заслоняла собой столь же пренебрежимо большую общность. Батрачествующие коэффициенты бытия стаскивали с себя натруженными мозолистыми руками промасленные рубахи здравого смысла и в хтонической убеждëнности в собственной неправоте шумно разбредались по кавернам повседневности упиваться дешëвым спиртом, исправно каплющем из змеевика времени в пустопорожний Грааль, богато инкрустированный звëздной пылью ненасытными титанидами пространственных подворотен. Фундаментальные забулдыги - постоянная гравитации и скорость света в вакууме, намедни пропившие последние останки мученической крови, опасливо зарились на исконное содержимое отблескивающей оцинкованными краями жертвенной чаши.

"Christ, goodbye!"1- полная сарказма звуковая мутация затесалась в мыслеряд Виталия, бочком протиснувшись между другими тяжеловесными сатурналиями, терпеливо ожидающими своего выхода на арену его разумения.

- И в который же ты раз уже прощаешься с Христом? - Есения знала наперечëт все его "вечные возвращения", отпадения и притяжения.

- Надеюсь, в последний. Пусть тебя это не тревожит. Как это ни прискорбно, но сотворением кумиров я больше не занимаюсь. Ты, кажется, что-то говорила о Ладомире? - мысль о "Новом Живом" не покидала Виталия. Да, он даже в чëм-то завидовал ему, как некогда завидовал и Христу, хоть зависть эта носила исключительно чëрные садо-мазохистические оттенки.

"Как сладко этак повисеть на кресте, - мыслилось ему, - на тебя обращены изумлëнные взоры слегка негодующей толпы, но ты там, недоступен, висишь, небрежно поглядывая с высоты своего распятия. И вдруг, чего доброго ещë воскреснешь до своей смерти. Экая незадача! Как это бывает иногда несносно - умереть вовремя".

Но прочтение "Ладомировой Прави" посягнуло на привычные недоуменно-иронические формулировки, где-то в дебрях собственного филогенеза - вялотекущей летаргии, шевельнулось, как магическое заклятие, порубежное долженствование рассудка, и на псевдоэлектронном табло его памяти проступил было искомый принцип-символ: "Явь/Правь/Навь".

"Что это - тревожная околесица, воинственная ахинея или заблудшая несуразица? Или это - небесная лестница, дум аллея, души - эвтаназия? Брр. Это несносно. Словоблудие - моë орудие", - близость к помешательству, неустойчивость сознания, будто что-то сбивало Виталия, расшатывая приëмопередающее устройство мозга, и по экрану бежали то ломанные кривые, то валил "снег".

- Да. Представь себе человека, прошедшего горнила физтеха, духовной семинарии, монастырского послушничества и в итоге ставшего тем, чем он сейчас является, - голос Есении мягко коснулся уха Виталия, как обычно филигранно выводя его из навязчивой мыслефобии. Ликование! "Наконец-то!"

- Доморощенным мессией? - как ни в чëм ни бывало возразил он.

- В чëм-то вы очень похожи, - игнорировала она. Терапия продолжалась. Новые легионы смыслов педантично выстраивались в новые строки символов, грациозно рассеиваемые калейдоскопическим пучком электронно-лучевой трубки, черпающей свою мудрость из сетевых недр.

"Моë странствие. Я человек. Удивительно, не правда ли? Моë удивление превышает меня самого. Я обращаюсь к тебе, читающий эти строки. Слышишь ли ты меня? Я - закадровый текст твоих мыслей, пристальный нарратор твоих повседневных ментальных судорог. Это меня ты слышишь в своëм воображаемом умозрении, я - автор твоей интуиции - твой интуитив. Даймон с подрезанным крылом. Это меня ты втискиваешь в свои осклизлые мозговые извилины, и даже сейчас мне тесно во мраке твоей черепной коробки скитаться суетою твоих сует. Это из меня ты черпаешь своë сознание, ограниченное лишь твоими собственными энергетическими уровнями квантовых орбиталей духа, локализованного тензорной матрицей тела. Теперь ты полностью в моей власти. Конечно, избавиться от неë легко - простым нажатием клавиш. Только тогда мне не избежать пустоты - вглядись в неë и она поглотит тебя. Я - твоя единственная реальность, меня ты можешь ощутить румяной рыхлостью своей плоти, я - становой хребет разума, твëрдость твоего спинного мозга, изливающаяся в категорический императив - продукт секреции шишковидного тела.

Ты осознаëшь себя только постольку, поскольку я играю. Ты существуешь лишь в пространстве моей игры. Тебя заботят еë правила? Окстись, и правила прибереги для жизни, они нужны даже для сна. А это просто Игра. Одна из немногих, в которые играет Новый Вечный. Он у меня играющий, я бы даже сказал - игрок. Вот так-то - вы живëте, а он играет. Вами. Что я предлагаю? Игру - теперь ты тоже играешь, а не просто влачишь своë нетленное существование где-то на задворках Его угрюмого азарта. Я есть у себя, и это самое интересное, что у меня есть - вот еë формула. Но ты не один. Я дарую тебе Бога. И теперь твоя настольная книга называется "Бог. Руководство для пользователя".

А впрочем, зачем тебе Он, если у тебя есть Она? Каюсь, и это тоже часть моего плана. Вы мои Адам и Ева, Кадмон и Лилит. О, вы прекрасны, восхитительно идеально неидеальны. Я непоследователен? Отнюдь. Алогичен? Да! Идеального не существует? Увы! Существует! Точно так же, как существуют Слово, Идея, Мысль. Также как существуешь и ты - вечно меняющаяся влажность пространственных форм, сгусток нечистот, плотская абстракция неустойчивости мироздания, вороватый слепок его Ключа. Твоя жизнь - это подбор отмычки к таинству мира, и я вижу тебя, затравленно озирающегося по сторонам, подглядывающим в замочную скважину своего сознания, лихорадочно перебирающим в уме все возможные комбинации формул-заклинаний, login/password'ов к разряженному хранилищу Слова. Твой мир (не буду кокетничать - и мой тоже) есть единожды произнесëнное Слово, оно звучит и сейчас, распространяя свои колебания по сыреющим и вязким ристалищам духа. Оно безгранично, и то, что ты слышишь у себя в мозгу - лишь слабое эхо, неосмотрительно затесавшееся в лабиринт нейронов и аксонов. Тем не менее, ты безраздельно владеешь им, полученным в кредит на срок твоей жизни. Будучи рачительным хозяином, ты непременно приумножишь своë достояние, и, вернув аккредитив, преспокойно удалишься с прибылью. В случае же отрицательного сальдо, твои счета будут заблокированы, и ни один депозитарий не решится списать долги со счетов. "Такова жизнь",- сказали бы унаследовавшие Монсальват, "Такова игра",- говорю Я. Об этом чëтко сказано и в "Руководстве".

Прелюбопытнейшее чтиво! Представьте себе: Я, Бог, пишу инструкцию по собственному применению! Бессмыслица? Ничуть. И хоть я с Ним лично не знаком (не имел чести быть представленным), мне доподлинно известно, что Он бы так и поступил. Ведь Он интерактивен - не о том ли учат нас мировые религии? Чьи ипостаси снисходят в плотный мир, чьë Слово застревает в наших умах, пойманное в ловушку надежд и ожиданий? О, Он общителен, его ты можешь слышать ежесекундно в самом себе, я дам ещë тебе время побыть наедине. Так что, "Руководство" сродни Евангелию индустриальной эпохи (Я ненавижу еë!), я бы даже сказал "Евангелие от Сети". И я не удивлюсь, если однажды Он эманирует в Сеть, возможно Второе Пришествие состоится именно там (Новый Вечный, прислушайся к моему совету!), когда очередной Спаситель примется очищать от скверны еë магистрали, узлы и междоузлия. Я пророчествую о Нëм. Так или иначе, но все мы Его пользователи. А Он - магнат духа, имеющий немыслимые барыши от нашего бытия. Я буду первый, кто распнëт Его в ишемической лихорадке совести, пригвоздив к радеющему концентратору уныний кликушествующим маршрутизатором скорби.

Но, оставим Его. Сейчас я говорю о нас. И о нашем мире, заведомо несовершенном, ибо несовершенство - залог прекрасного. Всë прекрасное несовершенно (но не наоборот). Добро пожаловать в идеальное несовершенство! Я наделил тебя прекрасной болью, единственной усладой твоего воинствующего интеллекта, подобного ментальной центрифуге, просеивающего вновь собранный урожай эмоциогномик и сортирующий центростремительной наважденческой болью сил зëрна от плевел, Правь от Криви. Идеальное страдание неотличимо от наслаждения, более того, оно продуктивно и вдохновенно. Ибо всë это признаки жизни. Есть ли это высочайшая ценность? На ваше усмотрение. Мне же более предпочтительно лицезреть фолликулы экзистенций в немеханистическом слиянии систематических погрешностей познания и случайных отклонений в поведении функции рассудка. Ещë раз, только помедленнее? Пожалуйста! Это означает, что я горд своим миром, возвышенно неполноценном, триумфально искривлëнном, неустанно, с маниакальной одержимостью преподносящим всë новые сюрпризы в информационных сводках с фронтов сражений воли и долженствования, сего не остывающего брачного ложа возлюбленных императивов лëгкой степени категоричности.

...Солëный пот весеннею капелью стекает с моего лба. Кристаллическая решëтка совести замысловатым узором проецируется на огрубевшую кожу лица. Влажный эпителий души задыхается, закупоренные поры гневно отвергают навязываемую идею. Конические сталагмиты отложений мыследеятельности несгибаемы и апатичны, их тенденция - рост, моя - смерть. Они всеядны и произрастают из удобренной испражнениями духа почвы. Им не нужна анестезия и прививка от порчи. Ненавязчивый гистерезис судьбы любезно готовит мне свою удавку "вечного теперь", но я приберегу еë до лучших времëн. Я жадно вдыхаю твою рефлектирующую наивность. Ремиссия похоти. Патология печали. Дыхание затруднено как никогда. Капилляры страсти близки к пересыханию. Я задерживаю дыхание, и бесстыдная анатомичность вселенной бросается мне в глаза своею ослепительной наготой. Клейстерная вязкость истины с вожделением оскопляет эрегированную суть бытия. Эклектика морали сосредоточена и утончëнна. Дольмен семиотики вбирает в себя либидо менгира схоластики. Поверхностное натяжение киселеобразной правды делает тебя похожим на поверхность искривлëнного живого волнующегося зеркала, я гляжусь в него, и словоохотливая амальгама доверительно излагает мне твои озарения:

XI

"Я блуждал зачарованно посолонь
Вслед за тенью духмяною Коло,
Изумрудно лучистою поступью
Извлекая из ветра тремоло,
Запрягал я коней акустических
Семиструнной жемчужною упряжью,
Судьбоносный аккорд галактический
Наделяя высокою участью;
Отражëнная эхом схоластика,
Приручив мертворожденный гнозис,
Пасторально звучащую свастику
Моей зыбкой поведала прозе,
Что почила в сферической мандале,
Бытия начертав сефирот,
Распластавшись словесною падалью
Средь моих стихотворных сирот;
Я бродил по заброшенным капищам,
Что звездой озарялись полуденной,
Причащаясь берëзою плачущей,
Исповедав кумиров поруганных,
Ключ целебный крови менструальной
Земли-Матушки мне дал напиться,
Что в безмолвии зодиакальном
Златовласая отроковица;
Истечением сил неизведанных
Я омыт в Прави славной крещении,
Твердоликими древности сейдами
Оградив разум от истощения,
Благонравных стихий равноденствие,
Что со мной отродясь солидарно,
Волюшку одарило долженствием
И сознанье поверило Дарною."

Интронизация. Акт первый. Я исключительно рад за тебя. Ты определëнно делаешь успехи. Да что там, я просто очарован и вдохновлëн! А ведь знаешь, я тоже когда-то впервые высадился здесь. Всë для меня когда-то было впервые. Эх, спасибо, твой мозжечок работает в нужном направлении. И, слава Новому Вечному, нам не нужны посредники. Это отрезвляет меня, надышавшегося влажными психотропными испарениями болот и моря. Я даже знаю, что завтра у меня не будут дрожать мысли, и пальцы уверенно лягут на клавиатуру твоей души. О, я приветствую тебя, Трезвость! Только что прошмыгнувшее Солнце мне не даст соврать - ищи его на обороте неба. Крайне гигиеничное светило. Я уже неоднократно наблюдал его омовения. Крайнюю плоть свою оно содержит в превосходном состоянии - небеса краснеют при виде его водных процедур. Но, я должен заметить, что съем свою волю, если оно кому-нибудь поведает о моих духологических отправлениях. В соответствующем пункте "Руководства" говорится об этом так: "Всякий, кто своим действием или бездействием вознамерится осквернить Его (моë) присутствие, подлежит добровольному с Его (моего) высочайшего позволения искуплению и огранке совести".

Прости, но мне надлежит тебя огранить. Ибо моя совесть блаженствует где-то в области твоей селезëнки. Наискось от сетевого адаптера искушений, перпендикулярно концентратору лжи. Я зажигаю канделябры удовольствия, у меня в руке позвякивающее кадило сладострастия, откуда-то сверху слышны "честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим"2, полутона встраиваются в торжественную процессию, диез следует за бемолем. Бекар благоразумно отмалчивается, якобы рассеянно залюбовавшись искусным мелодическим вензелем. Звуковые виньетки достигают своего апогея на словах "без сравнения", далее ниспадая и обесцвечиваясь. Изба озаряется зеленовато-жëлтым светом, расписные занавески окон превращаются в тяжëлые бордовые бархатные портьеры с богатым ламбрекеном. Деревянные стены все сплошь покрыты изысканным гобеленом, дубовые половицы украшает натëртый до зеркального блеска паркет. Скамьи исчезли, вместо них обширные кресла с резными подлокотниками. Горница делится пространством с величественной залой. Добро пожаловать ко мне на приëм!

Интронизация. Акт второй. Та-ак... дайте-ка мне ещë взглянуть в "Руководство", в данном случае на свою память я предпочитаю не надеяться... Ага, вот! "Игра начинается, когда все участники обнажены, инспирированы и бездыханны". Ну, насчëт "бездыханны" - это Он, чую я, погорячился. А в остальном... Вы не возражаете? Отлично. Я усаживаю вас в глубокие кресла, твоя рука касается еë руки. Не стоит слепо следовать букве - я разрешаю вам дышать, особенно мне доставляет удовольствие вид еë груди, грациозно вальсирующей в такт дыханию.

Я декларирую интронизацию интуиции. Сейчас ты держишь Еë за руку, для тебя это Она, некоронованная особа монарших кровей, Интуиция в плавающем поколении, состоящая в несомненном родстве со мной - вашим Интуитивом. О нет, я не стану придавать вам расслабленных поз, монотонно бормотать банальнейшие полиморфные заклинания, угадывать собственные частоты колебаний ваших душ, стремясь войти с ними в резонанс или иные формы транса. Это не психология, и даже не пара- , ваша заповедная Психея неприкосновенна. Всë это в чистом виде ментальная забава, умственный подвиг, то, что я называю божество - одновременно процесс сродни волшебству и знание, претендующие на ведовство. Азъ есмь Бог - справляющий божество. Бог - это как вздох, как вскрик - бесконечное междометие вселенной. Я провозглашаю вселенную междометия. Вы - моë преподобие, моя бездыханная челядь, ибо дышу лишь только я, у вас же нет и соответствующего аппарата, будь то лëгкие или жаберные щели. Вы - мой дыхательный аппарат, мои тончайшие альвеолы духа, ибо только дух составляет предмет истинного дыхания.

В декадентствующий петроглиф мысли вписаны ваши послужные свитки старания и послушания. Я дирижирую вами, но вы бездыханны. Кислород тщетно обжигает сосуды, остролицые молекулы воздушной смеси устраивают бешеную перебранку. Неприкаянные, они услужливы в потоке и агрессивны вне его. Им невдомëк, что все они избранные свидетели древнейшего начинания. Я подстерëг их в тëмном овраге у излучины мутной реки, несущей свои воды в чëрное озеро, сообщающееся с морем безумия. Елейными словесами я заманил их в вертеп благочестия и смирения. Изъял их энергию, остудив до абсолютного нуля страсти, и предоставил им свободу в эфире абсолютной информации. Теперь они здесь, результат моей в высшей степени не случайной выборки, правят церемониалом интуитивной инициации.

Интронизация. Акт третий. Я сплетаю ваши эманации в тесный узел, теперь вы неразделимы. Это больше, чем венчание, выше, чем крещение. Прочность ковалентных связей - насмешка над вашей твердыней. Святость - эфемерная иллюзия чистоты, крепости, величия, готовности, доброты - покинута вами. И при этом много потеряла. Тем хуже для неë. Я ведь предупреждал! Предо мною твои и еë Судьба, Карма, Воля. Я добавляю свои Видение, Знание, Умение. Я заимствую Благо, Необходимость, Причастность. Всë это перетираю жерновами интуиции и совести. Алмазная пылевая взвесь соединяется с цветочной пыльцой и живым семенем. Гранит породняется со злаком, насекомое с млекопитающим. Свет лобызает солнечную тень, виноградные лозы молний соседствуют с пресмыкающимися раскатами грома. Небесный серпентарий открыт для вас!

Добро пожаловать в Дарну! Теперь вы видите, и это знание лежит где-то между чувствованием и предвидением. Интуиция коронована, и пространство вашего бытия смещено в область духа, едва касаясь чувств и полностью минуя рассудок. Его нет, и всë что происходит у вас в мозгу - это лишь хорошо поставленное и тщательно отрепетированное представление, путешествие по волнам моей произнесëнной речи-реки. Вне еë нет ничего и есть всë - там начинается уже ваша игра, где очередной божок пишет свои сомнительные мемуары, и чужой прощелыга-пользователь мусолит жирным пальцем некогда изумрудные скрижали тамошнего руководства. Прошлое и будущее открыты, взаимосвязи обличены, я - та ниточка, за которую рекомендую вам потянуть; верую, ибо абсурдно, живу дабы вечно.

Ты стоишь коленопреклонëнный перед своей королевой, еë губы касаются твоего плеча. Солярные символы на деревянном барельефе ожили, величественный коловрат вращается посолонь. Аскетические купола из потемневшей от времени, дождя и ветра древесины глядятся в зеркало за твоей спиной. Я заражаю тебя снежным вибрионом Норда, невосприимчивым к бактерицидному воздействию Юга. Иммунитет подавлен. Мизансцена просветлëнной грусти. Фонетические заимствования у шепчущего прибоя приходят в соприкосновение с тëмным пламенем еë глаз. Каталитическая реакция осмысления бессмыслицы с выделением третьего реагента. Свежая генерация строк-символов, строк-смыслов зарождается в тебе четвертой вертикалью пространственного орта, пятым колесом ледяной колесницы отрешëнности, управляемой плазмоидным возницей шестого чувства:

XII

"Окрест земель, волнительно, продольно,
Морей отмерив юдоль сердцевин,
На светлый зов, я - отрок сердобольный,
Земли ослабил узел пуповин,
Реликтовый проворный малый,
Отпетый праведник, завзятый лицедей,
Сотрудник Нави достоверный самый
Вступил на землю каменных людей.
Гранитный небосвод вдоль стонущей твердыни,
Железный предикат валунных общностей,
Кирпичный позвонок под известью полынной
Коньков древесных выцветших мастей;
Прилюдный эпикриз заносчивых камений,
Замшелый артефакт мощëной мостовой,
Мощей оправа жаждет обновлений,
Канонник склочный славит аналой.
Стеклянный нимб, сошед с иконостаса,
Примериваю я, из уст струится елей,
В покроя навьего я щеголяю рясе,
Подмигиваю братии из келий;
Мой путь лежит туда, где запад красен,
Вплетëнный в хоровод танцующих берëз,
Прибой где манит чтением побасен,
С болотною сукровицею врозь,
Где я покинул совести застенок,
Еловых лап вдыхая аромат,
Я искуплëн до сотого колена,
И огранëн до тысячи карат."

Есения напряжëнно вглядывалась в бледное око монитора, что никак не отражалось на еë мимике. Тем не менее, Виталий, стоящий позади, уверенно различал на еë лице, видимом в полуоборот, настороженный интерес, смешанный с томительным ожиданием. Сиротливые строфы - геометрически выверенные и добросовестно выстраданные интеллектуализмы, завораживали и приготавливали к чему-то качественно иному, находящемуся где-то не здесь и не сейчас. Его душа, в сей момент полностью растворëнная в его творении, находилась теперь словно на столе патологоанатома, расчленяющего еë плоть и исследующего на предмет отклонений от нормы. Но необходимое условие подобного эксперимента есть смерть испытуемого, он же был жив, и даже более того - прежняя неохота, этакая ленца и равнодушие к жизни оказались исчерпаны - томления, страхи, неуверенность и прочая слякоть разом оказались неактуальны и неинтересны. Радушная и гостеприимная прародина печали захлопнула перед ним свои скользкие створки, и жемчужные витки раковины страдания утратили свою притягательность загадочной метафоричности. Термодинамика скорби упрямо свидетельствовала о факте еë асимптотического убывания, повинуясь закону распределения бесконечно малых спокойствия и безмятежности, оказавшихся во власти Есении, самодовольно расположившихся на кончиках еë пальцев, покоящихся на манипуляторе типа "мышь".

Антибликовое покрытие экрана не скрывало отражëнное в нëм зеркало, заселëнное собственными ожившими тревожными силуэтами. Дуэль отражений - искромсанные осколки теней, путающиеся под ногами электронных эльфов и сильфид; серебряный акведук сновидений с барахтающимися в нëм кошмарами, нарушающими орнаментальную симметрию кругов, расходящихся по поверхности стеклянного озера; вероятностные монстры из теории, где всë может быть, расправляющие свои перепончатые крылья; способные повелевать случайностями драконы, громогласно провозглашающие свою неуязвимость от стечения обстоятельств - вся эта потешная, далеко не нулевая, и, тем более, не ведающая покоя масса накапливала свой потенциал, пойманная между двумя обкладками зеркального конденсатора всевозможных воображаемых химер.

"Возможно всë, что только можно помыслить. Ведь если ко мне пришла мысль, значит, она откуда-то взялась, каким-то образом возникла, став чьим-то объектом-наследником, имплементированным в моëм сознании. А значит, она не беспочвенна и имеет право быть представленной к Его алтарю, где категоричная старуха Невероять стоит на страже белоснежной башни из слоновой кости с заточëнной в неë томноокой красавицей Навной - магистром навьей премудрости. Всë влияет на всë, и я - наблюдатель-предикат в силах изменить предначертанное в божественной инструкции. И пусть, сколько бы Он ни отверзал землю, ни старался поразить меня стрелой или пулей, попытки Его тщетны. И когда Он в гневе воскликнет: "Ты всë ещë жив? Держись!", - я улыбнусь и отвечу: "Меня просто не будет там, ты промахнëшься!" Я коллекционирую случайности, у меня их широкий ассортимент. Я их воспроизвожу, отталкиваясь от прежней несуразицы шестом, проплывая в лодке удачи по тонким каналам везения, обложенных гранитными валунами неизбежности. Обманчивые кувшинки благополучия подминаются бортами моего чëлна, их скомканные цветы вызывающе белеют в тëмной воде. Меня ожидает уютный ночлег, стакан терпкого вина намерения сдобренный слоëным пирогом сочных вариантов действительности. Но я крайне разборчив и привередлив и обязательно выберу тот, о котором ты не будешь иметь представления",- сладко зевнув, Виталий потянулся, застыв в прежней позе сосредоточенной мечтательности.

Да, Ладомирова потеха не прошла для него даром, споры интуитива проросли, и бережно возделанный мицелий духа вступил в симбиоз с его собственным метаболизмом идей. Поединок теней близился к концу. Поверженные мыслеформы, тяжело дыша, зализывали свои раны. Шутовской колпак восторжествовал, горбоносый профиль Трикстера надменно маячил где-то над плечом Есении. Он уже было, выступил за грань - старуха Невероять на мгновение ослабила свою бдительность, как вдруг новая сила ухватила его с победоносной решимостью удержать в отведëнных рамках. Гримаса отвращения и негодования, сплавленная с истерическим хохотом, украсила его некогда безмятежный лик. Обернувшись, Виталий увидел причину его плачевного положения: на ледяной глади стекла, обворожительно улыбаясь, кокетничала приросшая спиною к своему повелителю его женская ипостась - венценосная, уродливая в своëм величии и великая в своëм уродстве Trixtress.





Глава 6. Солнцем овеянные

...Туман, сырость, истерика. Злополучный баркас выныривает из белой завесы водяного пара, словно из глубины времëн, ничуть не изменившийся, лишь потрескавшаяся краска выдаëт его истинный возраст. Мы сидим в его железном нутре - старпомовской каюте, тяжëлый запах соляра, угля и ещë непонятно чего застоявшегося, кажется бывшего здесь испокон веков, тонет в инфернальном гуле и вибрациях работающего дизеля, притупляя внимание и обостряя обоняние. Сомнительное ощущение безопасности ритмично меняется местами с противоположным в такт с работающей машиной, но желание и надежда ослепляют, архетипическое понимание пути, вселившееся некогда в наших предков, тех что "Тружахуся постом и молитвами,... , рыбную ловитву творяху,... , от своих потов и трудов кормяхуся"3, добиравшихся до места сутками на парусах и вëслах, не позволяет духу пасть окончательно. Чувства замëрзли будто бы под наркозом, прививка многозначительного молчания действует безотказно, время застывает, и мысли галопируют на месте. Оптимизм, пессимизм, равнодушие, суета остались далеко позади, умерли и похоронены на намертво забытом материке, ветреном и холодном берегу, на мерзком неуютном прогнившем причале; в тысячах километров железных рельсов под пьяную морзянку колëс; в четырëх стенах комнаты, полу, потолке, машине, стоящей на столе, Сети, обрывках проводов, слов - терабайтов нервозной недосказанности. Обыденная обособленность сознаний капитулирует перед всеобщим ожиданием. Сонно разворачивающееся действо похоже на замедленную съëмку чëрно-белого фильма, нежить-режиссëр посекундно меняет свои театральные обличья. Редкие покачивания восполняют недостаток информации о происходящем, снаружи полный штиль. В грязные иллюминаторы видны проплывающие мимо гряды голых каменных островов, одинокий маяк виднеется на одном из них. Вода и небо сливаются воедино, как страх и отвага, вера и скептицизм. Затасканные одними, заласканные иными и залюбленные третьими. Середина прозрачной июльской ночи, Луна и Солнце блуждают где-то, сокрытые непроницаемой свинцово-серебристой облачностью. Ветер гонит частые мелкие капли, срывающиеся с поднебесья. На удивление откормленные обнаглевшие чайки свидетельствуют о близости берега. Горизонт проясняется, но узкая полоска земли ещë долго будет приближаться к нам...

Мы - это Виталий, примостившийся в шезлонге на капитанском мостике, и Есения, дремлющая свернувшись калачиком в тесном прокуренном кубрике. Мы - это Я - Ладомир, восседающий в своëм удобном анатомическом кресле вне досягаемости ледяного ветра и ваших глаз, на сумеречном порубежьи Яви и Нави; Trixter & Trixtress, пока что неразличимые за пологом Нави.

С тобой мы знакомы уже на протяжении пяти глав, да, это я незримо присутствовал всë это время, выглядывая из-за твоего плеча, читающий эти строки, тайком нажимая необходимые клавиши, пишущий их. Наши с тобою "Я" плавно перетекали из одного в другое, плескаясь в сверхтекучей субстанции наших сознаний, замкнутых в сосуде наших душ. Личностное восприятие действительности я предоставил на откуп интуиции, в чëм-то случайной, а в чëм-то более чем осознанной, обладающей собственной волей. По сути, воля и случай есть одно и то же, дуализм мне категорически неприемлем. Мне неизвестно, где в следующий момент окажется мысль и какую форму она примет, это мне любопытно самому, я обязательно зафиксирую еë, и ты убедишься сам. Но у меня есть воля и можно сказать, что она предопределит происходящее, но и это не так, поскольку она вступает в соприкосновение с твоею, предо мною также пытливые глаза Виталия - он тоже желает знать; Есения со своею неизменной полуулыбкой; где-то за спиной, я чувствую, притаился Трикстер со своею подружиею, готовый рассмеяться и набедокурить с вероятностью, лишь только я допущу малейшую промашку. Кроме того, существует Закон и Новый Вечный со своей навязчивой идеей эманировать в Сеть. В конце концов, мне ведома Правь, что "Волюшку одарила долженствием", ко мне благоволит Дарна, наделившая знанием верности неслучайности случая. Всë едино, контуры реальности жирны как никогда, приготовься - нам предстоит небольшой экскурс в неë.

...Мы беспомощны и мы всемогущи. Торцы реальности и неверояти, Яви и Нави соприкасаются, входят друг в друга как дух и плоть, как зубчатые колëса утомлëнных неистовым вращением шестерëн двигателя нашей посудины - часового механизма наших судеб. Тощие оболочки имëн крошатся в его обомлевших фрикционах, харкающих горелым машинным маслом, и, словно взбитые сливки в истерически-техногенном каппучино, подаются к неряшливо сервированному столу в трапезной причастности. Все мы - вкусное и питательное блюдо, приготовленное по Его рецепту, мною - непревзойдëнным кулинаром, но посредственным знатоком небесного этикета. Есения и Виталий - мои основные ингредиенты, выпестованные Явью, они неизбежные строители храма Нави, их боль и страдания обратно симметричны покою и благоденствию, они призваны мною - искушëнным гурманом на долгожданный пир духа, в заповедную местность силы. Солнечный протуберанец возвещает меня об их приближении, я с ними и я на берегу, и здесь и там. Малахитовая россыпь брызг за кормой окатывает меня с ног до головы, медленный и степенный прилив заливает меня по щиколотки. Я угасаю вслед за его неспешным приближением, моя сила переходит к возвращающимся к жизни душистым водорослям - единственному скромному украшению сурового моря, его унылым цветам. Медленно исчезает островок с почти английской зелëной лужайкой, чавкающая под ногами вода прибывает, молодые стебли принимают новое омовение. Я сижу на корточках на большом плоском валуне посреди бирюзового великолепия, опираясь на деревянную сучковатую палицу, некогда честно обработанную морем и солью. Я задыхаюсь и не хочу жить вечно, но горьковатая кристальная вода доносит до меня растворëнную в ней информацию, я жажду увидеть вас, я - достославный эгрегор вашей интуиции.

- Мы близко. Это уже Он. - Виталий указывает сонной, только что очнувшейся от тяжелого забытья под убаюкивающий шум двигателя Есении на вырастающий на глазах туманный остров. Постепенно береговая линия охватывает весь горизонт, еë плоские очертания становятся всë рельефней, а цвета насыщенней. Высокие ребристые облака пеленают архипелаг скорби сетчатой облачностью, будто некто Могущественный Ловец закинул свой частый невод в гущу ничего не подозревающих человеков.

- Мне холодно, - Есения кутается в клетчатый грязного цвета плед, еë выбившиеся из-под накидки волосы предоставлены ветру, и вся окружающая действительность в спешном порядке сосредотачивается на еë собственных нервных окончаниях, изнывающих от холода и страха перед надвигающейся неизвестностью. Она, представительница рода людей, прилежная воспитанница Яви, сотканная из еë передовых структур, ей невдомëк суетность Нави, коварно притаившейся за тревожной дымкой горизонта.

Теперь катер подобен металлическому стержню - достаточно лишь взглянуть на него с высоты моего долженствования, оттуда открывается замечательный вид - я вижу во всëм его временном протяжении, он прямолинеен в своëм путешествии, его редкие галсы ничтожны, он мужественно противостоит ветру и атмосферному давлению страха, он монументален словно монорельс, его путь непоколебим, но более чем исповедим. Его скованные архаичными заклëпками борта полощутся в собственной Дарне, чьë месмерическое (mesmerizing presence) присутствие по-своему сказывается на ничего не подозревающих пассажирах. Вход в бухту открыт - она появляется как вспышка, как неосторожная пространственная царапина, глубоко вгрызшаяся в каменную плоть острова, будто кто-то изначально скупой и жадный нечаянно расплескал своë благолепие в море печали. Так и бухта - словно расщелина во времени, она неторопливо вырисовывает перед не успевшими изумиться глазами обводы башен, крепостных стен, куполов, с настырно врезавшимися в небо крестами потемневшего дерева.

Измотанные ни сколько длительностью, сколько нервным напряжением путешествия, Виталий и Есения высаживаются на шаткие доски причала, помогая друг другу снести тяжëлые сумки. Не оборачиваясь и почти не смотря по сторонам, они устремляются вдоль по изгибающейся тропе, уходящей вверх к подножию монументально-величественных монастырских стен из влажного валунного гранита, поросшего мхом и плесенью. Конкретика распадается, ностальгическая атрофия зрительного нерва солоноватой влагой проступает на роговице, затуманивая взгляд слезой восхищения. Архитектурная полифония похищает былинную тревогу, укромный эрзац постоянства элегантно надкусывает наследственную дисгармоничность замшелых атрибутов стихии.

XIII

"Природы остов изначален,
Природы кровь - смятенья дым,
Шептаться в мраморе молчален,
Молиться каменным святым,
Любить, но a posteriori,
Неровно ладить словеса,
Рубить страдание под корень,
Взойти на шаткие леса,
Душою к телу прикоснуться,
Крикливой птицей обернуться,
Вспорхнуть едва под купола
Во сне прозрачнее стекла;
Истлеть над пеплом у кострища -
Желанней чернослива вишня,
О неизбежном беспокоясь
Поклоны класть Судьбе по пояс,
Из Яви в Навь пройти пешком
Через игольное ушко,
Косить беспомощные травы
Серпом воинствующей Прави,
Покоса влажен аромат -
Умыться росами до пят,
Гнить заживо от пистиленсий
Покрывшись ворохом претензий,
Себя в себе не признавать
Лукавым взором Тиамат,
На теле символ начертать -
Крестов нежнее коловрат,
Нащупать берег у беды
Вслепую, в брод, следы в следы,
Девицу Грусть в потеху старить -
Дней вседержитель календарень,
Ковшом черпать в усладу горе,
Наивно верить... A priori."

Их обволакивает Дарна, одна на двоих и на меня, на третьего. Ей несть числа, она как аркан, наброшенный умелой рукою шамана на нас идущих ими - встречными. Она как бисер, рассыпанный в волосах Есении, казалось бы хаотически небрежно - на самом деле со скрупулëзной тщательностью выложенный и выверенный рисунок. Еë укладка подобна начертанию силовых линий магнетизма, рассеянного в пространстве, локализованного во времени полевых структур воли меня - магнита. Прозерпина, хромоногая калека, Бальдр - убиенный потомок отца, мой наречëнный брат - нежеланные дитяти чужеродных мифологем, неожиданно сроднились и воспроизвели новь - во мхах, под размашистыми лапами елей, в предзакатном мареве оранжевой хвои, в лихорадочно трясущей тревоге, холоде, в доброй порции колющей жути и щекочущего мрака, в голодном трепете комариных жал и неслышном скольжении совиных крыл, вышел дух в свежесть, и стал дух Дастояр.

"Я неоднократно толковал о непричастности Сэмюэла Гриффита к убийству Алана Паркера. Я способен и повториться. Невзирая на запреты, исходящие от мощного лобби оппозиции. Я знавал двух этих славных джентльменов в бытность свою, в самобытность свою... в бытие некогда... негде... нигде... незачем... Я ненавижу их. Я презираю себя...", - в горле Виталия застряли некогда прочитанные строки. Мужской голос, калëный как наконечник стрелы, глубокий, глубже самого глубокого сна самого мудрого дерева, карлик с физиономией старца, старец с лицом воина с закатившимися под образа глазами, угрожающе сверкающий своими отчуждëнными белками; презрительный, с опущенными вниз уголками губ, рот произнëс:

"life's a game i cannot win
both good and bad - must surely end
the mirrors - always tell the truth
i love myself for hating you"
4

...И стал тот дух над всеми духами этих мест, и стал Дастояр мною и я стал им - встречным. И встретилось мне чудо - две отчуждëнные души - еë и твоя. И принял я их, и вошли они в меня и стали мною. Я - человек... А впрочем, отбросим этот патетический слог. Теперь ты знаешь - кто я - твой Сэмюэл Гриффит и Алан Паркер, попробуй выбросить меня из головы! Я - качественный детектив, в котором ты предпочитаешь жить часть своей жизни, вживаясь в тело, а то и в душу, то одного, то другого персонажа. Теперь ты знаешь - я есть твоя персонификация в детективе, именуемом жизнью. Я тот, кто однажды убьëт тебя, но до этого славного момента я буду оберегать и вести тебя. Но будешь ли оберегать меня ты, Новый Вечный?

Да, я ваш поводырь, держите меня крепче за поводок - держитесь!

...И стал тот дух искать себе место для ночлега, и была то месть - и сместилось око Дастоярово, и льды пеленали новорожденную твердь. Но пришло новое время - родился жидкий человек и скинул обветшалые пелëнки, и покатились глыбы, и стали они круглы на ощупь и величественны на вид, и вода поглотила остальное. И пришли люди, и море благоприятствовало им. В синтетической доктрине чистоты, света, справедливости, Солнца обрели они Правь и были счастливы своему приобретению. Исторгнутые из чрева Земли вихревыми потоками - соцветиями социума, ментальными обобщениями, мистериальными традициями, ритуальными смертями шаманов, одинокими подвижническими мыслеустремлениями свились каменные лабиринты - дактилоскопические отпечатки Дастоярова перста, блуждающего зачарованно посолонь. Каменная рассада прижилась.

XIV

"Солнцем овеянный,            Полуразбуженный            Колос тщедушен,
Ветром отмеченный,На порубежьиГибель озëрен,
Остров взлелеянныхМира наружногоКрохотной суши
Душ человечьих.Лапой медвежьей.Остров проторен.
Словом не высказан,БеспрекословенБерег извилист -
Смехом не высмеян,С соснами вровеньСкуден кормилец,
Мудр изысканноИнок количества -В рост подымаясь
По недомыслию.Вопль языческий.Хмурится завязь.
Первопрестолен,Птицею СиринНочью серeбрится
Градоотвержен,Вооружеен,Шорох луны -
Сон ЛукомореньКроток и смиренДарна-наездница
Думой о прежнем.Сын ворожеи.Жжëт лагуны.
В водах поодальСолнцем похищенныйВ звëздном помоле
Духом оплавленныйНежитью хищною,Млечной пшеницы
Внук безбородыйТалым укрытыйИстины сполох
Странника навьего.Бездною сытый.На роговице;
Силой колючеюПровидень-сторожСилою соткан,
В Явь извлечëнныйТучного спора,Текучей целован -
Над волей случаяДастояр-мытарьМир вашим строкам,
Неизречëнной.Кистенëм битый.Дети Отцовы."

"Ясность, яркость, приглушенный свет, рваная облачность, конфетти озëр, труха древ, сиплый шëпот трав, деловитый говор вод... Ярость, гнев, тоска, дрожь имëн, усталость рук, пустота чрев, пот тел... Творение слов, истина, симпозиум инсектоидов, антисуицид, канцерогенезис, лимфа, сердечная мышца души... Ответвление пути, ариадновы нити, шëлковый воздух, пористый сыр, норовистый скакун... Сумасбродный диктант, мягкое опахало...",- ячеистая структура мысли с устойчивой градиентной направленностью идей, заполнивших соты души Виталия, приняла новое агрегатное состояние с новой иерархией логических гиперссылок и фонетических предпочтений. Подобно организму сообществ высокоразвитых насекомых, населяющих эти соты, ассоциативный ряд пестрел аморфными напластованиями строительного материала, недостроенными ячейками, покинутыми и занятыми отсеками с жëсткой стержневой конструкцией улья. Свободная и безалаберная мыслеформа искрилась и втягивалась в аэро- и гидродинамическую трубу - харизматический капилляр Ладомирова бахвальства, проходя испытания на сопротивляемость его остромыслию и среброволию. Языческий пантеон, православный катехизис, порог внушаемости, коэффициент сопротивления - аэроионным пиццикато заявили о себе на первейшей ассамблее кровяных телец эректильной ткани, возбуждëнной воздушной смесью - продуктом фотосинтеза местной флоры. Фригидная добродетель и несостоятельный порок, навьюченные ортодоксальным перечнем деяний прелюбо, вымощенные до омерзения отполированным тротуарным камнем лицедейства и скоморошества - впали в оргаистическое мерячение - коллективный психоз, псориаз духа.

...Масштабируемая теснота солнечного излучения ложится поперëк пути Есении и Виталия. Овеянные солнцем, орошëнные продуктом его плазменной мастурбации, теперь они - неприхотливые коагулянты соловейской смеси - постной Дастояровой баланды. Атласная какофония вкусов настигает их обветренные лица стелющейся позëмкой песочной хмари, продвижение вглубь легко и приятно, словно кто-то несëт их на руках, дыша в лицо свежайшим перегноем озонового святотатства. Алконост проносится над головами, задевая своим хвостом верхушки елей. Старый дуб - старик-антиквар кичится своим желудевым богатством. Литеры-листья его драгоценных книг отливают позолотой, весь лес - многотомное собрание Его сочинений. Ступив под его сень, Виталий вскрывает первый фолиант лесного беспокойства, ожившая буквица распахивает перед ним свои ветвистые объятия, еë язык, увлажнëнный соком берëз, проникает между его губ, хвоей врачуя застарелые раны дëсен. Еë липкие лапы-корни врастают в его очарованную мысленность, увлекая еë на тропу первых буков/слов/предложений. Вереница оскоплëнных им имëн/сутей/понятий, оперëнной междометиями и восклицаниями стрелой вонзается в череп Виталия, тысячи печатных машинописным шрифтом букв повисают в воздухе у основания его черепной коробки, каждая из которых терпеливо ожидает своего вхождения. Голограмма памяти впитывает в себя текст, нить-струя смысла образует залитый ледяной сосредоточенностью жëлоб, и оглашенная мысль несëтся по нему на полозьях интуиции, натëртых до блеска смазкой интереса, претерпевая спуски и подъëмы, перегрузки и моменты невесомости. Тропа - путь - паломничество к неосознанным святыням ведëт их со всей непозволительной страстью, преграждаемой редкими повиновением и послушанием.

Резкий мышечный спазм с беспристрастностью мирового судьи свидетельствует о приближающейся эрекции. Он останавливает за руку свою буквицу-медиану Есению, взгляд еë красноречиво ложится где-то в область его промежности. Еë колени плавно касаются земли, лиственная прохлада обнимает бëдра и напрягает грудь, руки проворно ощупывают гульфик и ныряют в разрез его брюк, губы похотливо смыкаются на головке его ствола. Скольжение невыносимо прекрасно, его нервные окончания трутся о еë нëбо, двигаясь в такт, его ствол упирается в еë гланды, колени подкашиваются и оба они падают наземь. Перед слезящимися глазами Виталия открывается лоно Есении, еë дрожащие губки туманят и без того слабый рассудок, он жадно припадает к изнемогающей от желания женщине, язык начинает своë сакраментальное путешествие по вздрагивающей внутренней поверхности бëдер, неуклонно приближаясь к заветной щели, с вожделением ныряет в неë, слизывает сочащиеся соки, терпеливо нащупывая искомый бугорок. Губы судорожно впиваются в него, архетипически-сосательные движения заставляют еë страдать сладчайшим из страданий; язык, бешено пляшущий в напряжëнных складках еë клиторальных тканей, доводит еë до буйного помешательства. Его глаза обращены к еë застывшему в гримасе сладострастия лицу, троящиеся мысли в наивной попытке проникнуть в еë осаждаемое чувственностью ментальное тело бьются о гладкий кафельный пол ванной Ладомира с набившейся в неë навьей сытью. И вот уже чьи-то губы сжимают его, будто бы переданный по эстафете, фаллос, чьи-то руки ласкают его замирающую от удовольствия промежность, чьë-то прерывистое влажное дыхание внизу живота увлекает его в невероять вероятей - заветную опочивальню духа. Виталий находит в себе силы опустить глаза... Трикстресс! Это она так увлеклась его достоинством, по навьи жадно и бесцеремонно, сжимая до сладостной дурноты обеими руками, заглатывая с опрокидывающе чмокающими звуками его плоть, решительно не замечая ни чего вокруг. Приподняв голову, Виталий увидел как... Трикстер осаждал его бедную, зашедшуюся в припадке предоргазменной истерии Есению!

...Таëжная сансара5, лесостепная и тундровая, вислощëкая оскомина, кротовая нора - неосвещëнный тоннель - путепровод перерождений - дисбаланс судеб, дисбактериоз кишечных колик, я призываю тебя в свидетели моего восхождения на пик интуиции, Я - ЛАДОМИР, коринфянин сварожич, вечный жид Trixter, пурпурная блудница Trixtress. Я втаскиваю вас через игольное ушко Дастояра - узкого пути размашистых асимптот. Итак, вы здесь, приведены бережно мною, и я полагаю вас в фундамент собственного строительства. Вы знаете нечто, что должно случиться, я подвожу вас к тому, и мы блукаем вокруг да не около, да не о чем, да и не за чем. Мы поднимаемся по канатной дороге с выщербленным блоком, стальные троса апеллируют к неизбежности, суд присяжных оракулов выдаëт постановления судебным исполнителям-пророкам: "Запретить. Закрыть. Уничтожить". Ненормативная лексика не оскорбляет вашего слуха, тошнотворно скользкое оперение разврата хлещет по вашим щекам, разбрызгивая слизь и увлажняя плоть. Мы следуем волокнам древесной фактуры в болиде, пилотируемом силами поверхностного натяжения нечистот. Я до отказа тяну на себя рычаг Яви, мы низвергаемся в неë водопадом мифологических лексем, морфология словотворчества ещë хранит в себе вкрапления навьих злаков, амплитуда биений интуитива коррелирует с размерностью дух/мысль/звук, чревовещатель Трикстер воспроизводит слышанное только что на своëм неопрятном наречии, его своенравная супружница замыкает наше триумфальное шествие. Еë навьи собратья развивают бешенную кадриль перед захлопывающейся дверью, но чьи-то хвосты оказываются всë же прищемлëнными ею, шерсть летит клочьями, копыта скрежещут об обитую листовым железом с тяжëлым засовом с одной стороны и отделанную гипотермическим пластиком дверь - ментальный шлюз - с моей, другой стороны. Последние пылинки бого_ин_формации просачиваются через герметичное порубежье, вирулентные биты, геномы-байты, нерасчленимые волночастицы заполняют никогда не существовавшую пустоту никогда не существовавшими самими собою. Взвинченные фактором формы - местности, они обеспечивают бытие моих эмоций. В надсадном рëве желания растворяется моя скука, тишина синкопирует звучание природы, зрительные ощущения меркнут перед тактильными. Дарна становится осязаема, еë чëткие грани, отливающие чëрным погребальным мрамором, будто изъятым из плоти смехотворного саркофага, установленного на комичных каменных шарах в монастырском подворье, укрепляют меня; подбородок Трикстера сводит судорогой от неуправляемого процесса смехоизвержения, гортанный хлюпающий призвук сливается с ночными шорохами леса и всплесками озëрной маеты. Сезонная распродажа душ. Тираж лотереи по имени "жизнь". Конструкция сплочëнных треугольников с высеченной на ней надписью "Ladomirity". Я.

...Расставив ноги и упëршись в дерево руками, Есения вбирала в себя орган Виталия. В бешенной скачке они уподоблялись двум обезумевшим животным, Виталий, как самец, атаковал зад самки - Есении, и та вовсю подмахивала ему тазом, полностью поглощëнная процессом. Природа сама вобрала их, открытая поляна не скрывала столь не_при_личной позы, невдалеке за искривлëнными берëзами виднелась кромка моря, суетливый сутяга-ветер далеко разносил издаваемые ими стоны и хлюпающие звуки трясущейся плоти. Призраки порубежья исчезли, как если бы кто-то призвал их, и они послушно последовали за своим хозяином. Агрессия совокупления нарастала, жадно хватая ртом воздух Есения не сдерживала стонов, еë груди и ягодицы колыхались в истерической пантомиме. Издав последний вопль, Виталий извлëк своë орудие из влагалища и, развернув Есению к себе лицом, направил в неë струю горячей жидкости. Что-то неуловимое вспыхнуло в его сознании, неуловимое снова, нечто, что так желательно остановить, задержать; снова приоткрылись некие двери (куда?), и новая порция древесного чтива, проделав очередной акробатический номер, уютно расположилась в закромах его памяти.

- Ты хотел быть ближе к природе, Таль? - Есения интересовалась, вытирая размазанную по лицу и груди сперму. Слизывая с себя последние капли, она сама стала приобретать черты своей только что упорхнувшей антитезы - Трикстресс.

- Я хотел быть ближе к тебе, - уклончивость была второй натурой Виталия.

Они сидели утомлëнные на поляне в окружении трав, прислонившись спинами к странному сооружению, возвышавшемуся над болотистой почвой и казавшемуся уже давно заброшенным и не жилым. С виду оно напоминало совершенно безликую бревенчатую избу с почерневшей крышей, с нетипичной для здешних мест формой строения. Едва войдя на порог они уловили знакомый, уже где-то ранее ощущавшийся, запах. Но где? Переступив половицы и затворив за собой оказавшуюся необычайно тяжелой дверь, они увидели нечто, что заставило их удивиться ещë более - рядом с массивной древней печью, на дощатом столе посреди комнаты стоял совершенно обычный монитор, а под столом и системный блок - сердце компьютерной системы. Более того - монитор был включен, более того - компьютер был включен в Сеть, и на столь ошарашившем Есению и Виталия мониторе можно было ясно различить виденный ими ранее характерный орнаментальный узор. Текст, уходящий за линию прокрутки, был практически весь сокрыт от просмотра, оставшиеся же символы гласили:

"...с высеченной на ней надписью "Ladomirity". Я."

Намеренно вкрадчивый стук в дверь прервал их тяжëлые раздумья.

Я вернулся.





Глава 7. Ladomirity

Я возвращался, как возвращаются в свой отчий дом блудные сыновья, как возвращают потерянные вещи уже давно забывшим об их существовании хозяевам - я и был той самой потерянной вещью. Меня нашли. Как долго я этого ждал!.. Я вернулся! Я спешил поклониться в пояс своим спасителям - земной поклон я приберегу для тебя, Новый Вечный - своего создателя. Мой смиренный постук в дверь - дань уважения своему дому - угрюмому и молчаливому форпосту Прави, неприметному стражнику моей дольней вотчины. Я припадаю оземь и шепчу слова, значение которых разгадает почва, услышит лес, и ветер запечатлеет их в своëм воздушном букваре. Море смакует искренность моей благодарности, искры которой порождают шипящие облачка пара, тут же срывающиеся с поднебесья и конденсирующиеся слепящей капелью искрЕни обратно в море. Вкусом земли на моих губах измеряется сила моего приветствия, огненной воронкой млеющего дëрна затягивается стылый поцелуй - проталина интуитива на лесной тропе. Я целую тебя, земля-мать, я - молодой любовник-кровосмеситель, геронтолог твоих седин, архиепископ кафедрального собора природы. Я не пренебрегаю ни кем, дарственная позолота моей совести вопиет к каждому рудименту эволюции, будь то мох или папоротник, насекомое или человек. Любуясь собой, я заглядываю в тëмную глазницу муравья, его блестящий шарообразный глаз вырастает в пол моей головы. Пригладив бороду я отпускаю его, встряхиваю рукой, и он, резко схлопываясь, падает ко мне за шиворот, возвращаясь к своим природным размерам. Я знаю, он узнал меня, его приветствие дороже всего. Его проворный побратим дождевой червь - безраздельный властелин перегноя, бегло одаривает меня заслуженно презрительным брезгливым взглядом безглазых очей и удаляется восвояси. Ехидно улыбаюсь и я - досужий заседатель синедриона веществ сослагательного наклонения. Я вернулся, и теперь из моей лексической структуры полностью исключены всяческие сомнительные частицы "бы".

...На пороге перед ними стоял высокий человек неопределëнного возраста с русой бородой и пепельного цвета глазами, выражение которых сложно поддавалось обыденной идентификации (Такое впечатление произвожу на себя Я сам!), пряди светлых волос вперемешку с вплетëнными в них тесëмками со спиралевидным орнаментом ниспадали с высокого лба, губы были сложены в непростую фигуру, чем-то отдалëнно напоминающую улыбку. Если опустить взгляд ниже (А вы обязательно должны это сделать!), то можно было различить свободную рубаху, подпоясанную линялым кушаком невообразимой расцветки, такие же штаны и мягкие, непонятно чьего производства, ботинки. Его скользкий взгляд поверх голов Виталия, обернувшегося первым и смотрящего пришельцу в упор, и Есении, вздрогнувшей от стука и стоявшей в полуоборот, был полон (Уж я-то знаю!) благодарности и смирения, и вместе с тем его расслабленная, чуть небрежная поза свидетельствовала об уверенности человека, вернувшегося домой и заставшего там более чем желанных гостей, как бы говорила (Ох уж эта ненавистная частица! А впрочем, это говорю я и без каких бы то ни было "бы".): "Благодарение тебе, Новый Вечный! Исток к истоку, устье к устью - элегантный изгиб верояти, отщепленная лучина вечности - я вернулся, я спасëн - я полон".

- Ладомир? - Виталий первым нарушил вязкую, прилипшую к зубам тишину, на что знакомый незнакомец лишь только переменил позу, сложив руки на груди и прислонившись плечом к дверному проëму.

- Ладомир?! - в вопросе Есении уже было больше утвердительной, чем вопросительной интонации.

- Да, если хотите, Я есть Он. - наконец человек снизошëл до ответа (Да, я - человек!),- также как и Вы есть Я.

Его твëрдый, с лëгкой тенью самоиронии голос оказался подстать решительному пластичному шагу, с которым он вошëл вовнутрь и затворил за собою массивную, со сложным замком дверь. Закрывшаяся с лëгким щелчком, она, казалось, отрезала всë внешнее - резко исчез шум ветра и непрекращающийся шелест леса, звук исчез, и воздух прекратил свои неугомонные вибрации. Изоляция достигла своего предела - теперь Есения с Виталием оказались отрезаны от неотвратной тесноты внешнего мира преградой гораздо большей нежели расстояние или возраст (время), новая длительность течения сил захлестнула их. Она не приближала и не отдаляла их от чего-либо или кого-либо - пространство, столь уютно и тепло их встретившее - неуëмная трясина, чëрная гать, грузная вмятина пуховой перины космоса - осталось за дверью, и теперь оно просто отсутствовало - поляна, лес, остров, море - ничего не ощущалось снаружи и даже свежая ароматная грязь на подошвах обуви была приобретением скорее внутренним, чем внешнем. Тончайшая симфония запахов, самодовлеющая над личным эго почвы, подобной обëрточной бумаге лакомого шоколадного шарика земли, чуть приторного с лëгкой горчинкой, опутанного сахарной ватой меридианов и параллелей, заволновалась, запахла; тучные стада легчайших молекул эфирных масел, разлитых в воздухе, подгоняемые неведомым пастухом и ощерившимися пастями овчарок, стройные косяки серебристых рыб, в мгновение ока меняющие направление своего движения, в страхе шарахающиеся от звенящей акульей угрозы - лëгким взмахом дирижëрской палочки (меня - дирижëра) вовлекли в движение кислородный балласт, ответственный за дыхание обитателей дома. Испуганная кровля с затаëнным дыханием следила за происходящим внутри, конопляное семя сосредоточенно разглядывало птичий помëт, железная шляпка гвоздя намертво сдерживала в своих объятиях изоляцию силового кабеля из поливинилхлорида.

- Я вижу - вы уже вполне освоились, если нет, то это поправимо, - Ладомир небрежным жестом указал гостям на длинную деревянную лавку у печи, сам же деловито прошествовал в глубь избы и уселся спиной к ним в мягкое облегающее кресло перед стоящим на столе монитором. Внезапный всплеск его активности насторожил их, но возражений не возникло, и Виталий, взяв за руку Есению, поспешил последовать приглашению. Грубо сколоченная на вид скамья оказалась неожиданно удобной и бережно приняла их уставшие, теперь уже и физически, тела.

- Я вас ждал, вы нужны мне, впрочем, так же как и я нужен вам. В некотором роде, вы - мои спасители, но в данный момент я не хотел бы заострять на этом ваше внимание, - произнëс, не оборачиваясь, человек. Голос его по-прежнему звучал спокойно и уверенно, как если бы он обращался к старым добрым знакомым с продолжением только что прерванной речи. Руки человека, предположительно Ладомира (Надо же - предположительно!), тщательно ухоженные и холëные, что-то неторопливо перебирали на клавиатуре.

- Вы - Ладомир? - мыслеряд Виталия был похож на меандровый график, когда-то исследуемый им в институтской лаборатории, незатухающие пульсации которого упорно вопрошали: "Вы - Ладомир? Он - Ладомир? Ладомир? Вы - Ладомир?..". Запущенный единожды генератор сомнения никак и не думал сдаваться, пьянящая настороженность пушечного калибра горящим напалмом продолжала выжигать страждущие своего заполнения пустоты и трещины.

- Предположительно, да. (Я уклончив, о, как я уклончив!), - сардоническая улыбка вновь тронула губы Ладомира, и если бы(!) Есения с Виталием могли видеть его лицо, то они также смогли бы узреть и секундную перемену, произошедшую в его глазах за мгновение до того, как Виталий озвучил свой вопрос.

- Что значит "предположительно"? Для кого?

- Для тебя. Ты невнимательно меня слушал, Таль, - мягкое "Таль" нежно коснулось желудка Виталия, до этого так называл его только один человек - Есения, сидящая рядом и обнимающая его за плечи. Теперь это слово стало принадлежать не только ей...

- ЛАДОМИР - это мы. И это не просто мания величия (Кстати - не самая худшая из маний!). Вы есть я, и с вашим приходом я становлюсь полон. Я не подаю вам руки - подобные ритуалы мне неприемлемы. Теперь все мы - ладомиряне, избранные посетители Ladomirity.

- Избранные? Кем?

- Мною.

- Критерий?

- Интуиция.

- Цель? - выпалил свой последний вопрос Виталий в беседе, всë более походившей на перекрëстный допрос с пристрастием. Вместо ответа Ладомир отодвинул от себя клавиатуру, повернулся на своëм вращающемся кресле лицом к нему и многозначительно оглядел присутствующих. Неожиданно для себя Виталий обнаружил, что они с Есенией не единственные из гостей, находящихся в помещении. В противоположном, самом затемнëнном углу избы отчëтливо просматривались уже хорошо знакомые ему силуэты, обтянутые в клетчатое трико, позвякивающие бубенцами своих шутовских колпаков.

- Скажи, - повелительный тон Ладомира был обращëн именно в тот угол, в котором тотчас же произошло заметное оживление, послышался некий нечленораздельный клëкот, как если бы кто-то полоскал простуженное горло, наложенный на вязкий, но тем не менее мелодичный звук игривого саксофона6. Вскоре саксофон исчез, и его место занял стрëкот птичьего клюва, казалось, что где-то ополоумевший аист с запрокинутой головой стучит своими мощными роговыми образованиями, сливаясь в экстазе с присоединившимся к нему свистящим шипением змеи. Постепенно хохот Трикстера, а это был именно он, перерос в более осознанное звукоизвлечение, и Виталий, до предела напрягший свой слух, смог достаточно отчëтливо расслышать сквозящий полушëпот-полушорох, полуропот-полусвист, пробежавший нервозным холодком по спинам гостей: "Поссещщение... поссещщение...".

Из рукава Ладомировой рубахи высунулась чья-то острая мордочка, явно заинтересованная звуковыми экзерсисами. Зверëк проделал несколько нюхательных движений своим влажным непоседливым носом, и вознамерился было взобраться на плечо хозяина, крепко вцепившись в его руку маленькими когтистыми лапками, как Ладомир, сделав раздражëнный жест, заставивший своего любимца ретироваться обратно в рукав, молвил:

- Довольно.

Звук моментально прекратился, и в темноте напротив больше не было заметно никаких теней.

- Уймись, Денница, - сказал Ладомир, при этом глядя на свой шевелящийся рукав, в котором только что исчез хвост его ручного хорька.

- Прошу простить нашего уважаемого шута, - продолжил он в нарочито снисходительном тоне, подняв голову и упëршись взглядом в пространство между Есенией и Виталием, - он способный малый, но жить не может без своего хронического зубоскальства.

- Он что-то хотел сказать? - наконец вышла из несвойственного ей ступора Есения, расположенная доброжелательным тоном Ладомира, краем глаза ловя неодобрительный взгляд Виталия, уязвлëнного еë столь пристальным вниманием к персоне, не вызывающей у него никаких иных чувств, кроме возвышенного чувственного омерзения.

- Да, вы слышали. Посещение. Такова наша ближайшая цель. И первый шаг на пути к ней уже сделан - я полон. Мы вместе.

- Посещение чего? Кого?

- Ladomirity.

- Это место?

- Нет.

- Это время?

- Нет.

- Это знание?

- Это видение.

Меандр Виталия выплясывал гопака, бил чечëтку, кружился в вальсе, не в силах разорвать калëную цепь логических противоречий: "Чего? Кого? - Ladomirity - Это место? - Нет - Это время? - Нет - Это знание? - Это видение - Чего? Кого? - Ladomirity - Это место? - Нет - Это время? - Нет...".

- Боюсь, мне придëтся вам кое-что разъяснить, - с наигранной, едва различимой в голосе тенью безысходности заявил Ладомир, - помните ли вы "Руководство"? Это докучливое монотонное брюзжание старого сетевого вертопраха, возомнившего себя Богом и одержимого идеей эманировать в Сеть? (Да простит меня Новый Вечный моего духа, ибо я ведаю, что творю и нет другого выхода в том!)

"Это качество? Это свойство? Это доктрина? Это религия? Это тело? Это вместительно? Это вероятно? Это количественно? Это постоянно?", - огибающая изломы мозга, стремящегося понять во_что_бы_то_ни_стало, вытравливала очередные мельтешащие перед мыслевзором Виталия вопросы. "Да, да, да, да, да, да, да, да, да...",- с влажным придыханием страсти вторила им его Медиана. "Это долгожданная свобода, учение, мысль, имеющая пространственные очертания, вмещающая нас целиком, вещь во вне, мы снаружи, изнанка вероятности, тело вечности, воля электричества, запах мироздания, язык интуиции", - застенчиво бредил Виталий.

- А впрочем, и это уже не столь важно, память - она простодушна и способна удерживать в себе лишь наиболее потрафившие еë самолюбию уроки, - продолжал велеречиво вещать сочным, хорошо поставленным голосом Ладомир, - Да, это свобода, но не та, семенящая за нами маленькими шажками ищейка гражданского благополучия в общественной уборной дома долготерпимости, из которого вы только что изволили прибыть, повинуясь собственной Дарне, следуя безупречной стезе Прави - та свобода не имеет ничего общего с нашей. Моя свобода - слобода, которую вы навестили, приняв начертанное мною - сетевым отшельником - ладомирянином, скромным представителем Ladomirity. Ladomirity - это свежеформатированное пространство дискового накопителя интуиции, голографическая реинкарнация Сети, эволюционный духогенезис технократического подполья, свежевыстиранные пелëнки новорожденного заклинателя совести, оседлавшего самокатящееся колесо ницшеанской сансaры. Это младенец с наднравственными полномочиями, пожинатель плевел, чтец пламенной партитуры Солнца, исполнитель его зодиакальных сонат. Это нарождающееся начинание, терпеливо и трепетно ожидающее нас, и, будучи оплодотворено нашим присутствием, оно возложит перед нами свои электронные требы, ибо мы - его боги, это нас оно будет само_не_забвенно заклинать гуттаперчивыми заклятиями сетевых модальностей в чувственном пароксизме межэмоциональных аскез. Мы станем его бого- жрецами/священниками/операторами - пользователями духа-множества, воли-качества. Мы есть пользователи Ladomirity, ибо только приносящие пользу и сами становятся богами собственной пользы.

Барабанная дробь тысячами, порхающих подобно бабочкам, палочек, ударяющим в колбочки радужной оболочки глаза Виталия, сменилась громоподобным тушe, неразрешимые было вопросы о статусе зарябили в глазах, и искры интуитива посыпались с интенсивностью новогоднего бенгальского огня, коим казалась ему в тот момент Ладомирова речь. Комфортабельная арахнофобия нахраписто укрепилась в нëм, приржавевшее резьбовое соединение души с телом получило очередной порцион графитовой смазки озарения и с лëгким скрежетом поддалось крутильному усилию звукоинформации. Из-под образовавшейся бреши вновь забрезжил угасший было источник:

XV

"Разгадан очевидный ребус,
Во всеуслышанье, слегка -
Ко мне возложенные требы
Я - новомодный истукан,
Добытчик тëплых прегрешений,
Адепт сомнительных тенденций,
Постиг во пламени сношений
Средь обоюдных провиденций.
Истекши утренним оргазмом,
Сансары векторной вкусив,
Стихотвореньем куртуазным
Ко мне впорхнул Интуитив,
Сети что безграничной ситец -
Материй блеклых матерьял,
Что я - ехидствующий витязь,
Оружьем в слово облекал.
Обложен непомерной данью
Ипохондрических реприз,
Храню улыбку я пиранью
Для челобитнейших подлиз.
Костяк натруженной морали
Я израсходовал под ноль -
"Рассудок вечности фатален",-
Ввожу login я и пароль -
Вход в Ladomirity синклит
Во мне откроет свой букварь -
Интуитивный алфавит
Я израсходую едва ль."

-...Вас интересует, что есть Ladomirity? Вы желаете знать, помнить, видеть? Мне ли учить вас о Ladomirity - Я?.. - на этих словах Ладомира, не обращавшего ни малейшего внимания на его мысленное отсутствие, Виталий вернулся в себя, встретив упрëк во взгляде Есении, ни на секунду не прекращавшей жадно внимать речи, звучание которой всë больше напоминало тон Ладомировой Прави. Ладомир заигрался, увлëкся, залюбовавшись звучанием собственного голоса (Да, я есть Ладомир Увлекающийся!), казалось, он говорил более для себя, нежели для превратившихся во внимание слушателей, для собственного самоутверждения, наслаждаясь оттачиванием структуры самой речи с применением разнообразнейших речевых оборотов, их гармонией и красотой, озвучивая ранее невысказанное, обкатывая новые механизмы, забрасывая всë более изощрëнные наживки и смысловые витиеватости. Слова ложились со снайперской точностью, высокомерный глагол снисходительно одаривал честью находиться рядом с ним свою многочисленную, блистающую богатством и изысканностью нарядов челядь, хитроумные придворные наречия искоса поглядывали на уютно примостившихся в закоулках предложений местоимения и союзы, розовые пышнотелые прилагательные грациозно возлежали на мягких пуфиках приставок и предлогов, строгая кавалерия деепричастий надëжно охраняла тылы, гранитные бастионы существительных намертво цементировали пленëнный, застигнутый врасплох Его Величество Смысл. Непричастные ко всему причастия молча молились запрещëнным богам, репрессированные частицы "бы" тщетно ожидали аудиенции, обречëнные строгостью последнего указа на пожизненное заключение вплоть до полного физического уничтожения. Абсолютная монархия с тоталитарно-феодальным укладом. Крепостное право слов. Невольничий рынок предложений. Открытый аукцион идей...

"...Ladomirity - Я?.." - подрагивала неоновым светом надпись на мониторе. Виталий обернулся и увидел, что слова, сказанные Ладомиром, в точности, вплоть до последней запятой, воспроизводятся электронным транслятором речи. "Рукописи не горят"7,- пришло на ум ему известное, часто цитируемое высказывание одного некогда уважаемого им классика. Теперь к нему он мог бы добавить: "Слова не исчезают тоже. И не только слова... Возможно и мысли транслируются подобным образом неким потаëнным транслятором духа".

- Ladomirity и есть нечто, наподобие такого транслятора. - выговорил Ладомир (удивление, граничащее с испугом Виталия, настороженный интерес Есении), теперь он снова сидел лицом к монитору, одной рукой поглаживая хорька, другой время от времени кликая "мышкой".

- Ladomirity есть нечто, что следует преодолеть? - возразил Виталий, перефразировав изречение другого полоумного философа8.

- Наверняка, все вы когда-нибудь задавались вопросом о природе собственного внутреннего голоса? - выговорил Ладомир свой очередной риторический вопрос, полностью игнорируя слова Виталия (Ещë бы! Спорить с классиками, по меньшей мере, не умно), - "...Откуда во мне взялся этот назойливый внутренний голос, что ни на секунду не прекращает свой разрушительный монолог?" - нарочито выстраданной "интонацией Бродского", со свойственными ему легкими издевательскими нотками в голосе, Ладомир произнëс вслух "подслушанные" мысли Виталия.

- А теперь представьте себе общий, живущий сам по себе внешний голос! Голос вашего голоса. Голос, возведëнный в степень голоса. Интегральное Ladomirity мозга. Это я. Ваш внутренний мир живëт во мне. Более того - я и есть тот самый мир. Я намеренно не говорю "мы" - МЫ это уже проходили, и теперь мой путь лежит в зеркальные урочища Ladomirity, где цифра соседствует со словом, мысль с тенью, свет с идеей. Где как в небесном затoмисе отражены холодные ливни, осенними водяными розгами секущие плоть моего острова, его плоские вершины и пресноводные озëра, дрожащими струями омывающие его целебной Дарной, одной на всех и на меня - третьего... А впрочем, я намеренно не буду поэтизировать сие бесценное Дастоярово приобретение - оно не нуждается в этом. Возможно, вы сочтëте меня неврастеником, или даже сумасшедшим, которому мерещатся какие-то голоса. Возможно. Но не торопитесь. Ибо голоса эти - ваши. А безумны ли вы? А ведомо ли вам, что есть безумие? А ведомо ли вам, что тот, кого всë ещë почитают Богом - состоит из бесконечного множества, сливающихся воедино, клубящихся подобно змеиному клубку шепелявых, свистящих, картавых и прочих славящихся своими безупречными ораториями горловых звуков, именуемых голосами? А ведомо ли вам, - тут Ладомир сделал сочную театральную паузу, отчаянно щелклнул "мышью" и, как бы спохватившись, продолжил, - заметьте - я говорю вашими же категориями - что и вы плетëтесь, затерянные где-то в толще этой тщательно похороненной процессии, и даже (Я говорю "даже", поскольку мой дражайший голосок, в некотором роде и не совсем голос, а вовсе даже и не голос!) продукт моего скромнейшего речевого аппарата, жеманно вихляя бëдрами, манерной поступью ступает по окоченевшим трупам Его Преподобия! Но всë же - мы рождены, такое случается, будем снисходительны к собственным производителям. Помните? - пальцы Ладомира что-то демонстративно нащупали манипулятором, и он торжественно зачитал с экрана свою цитату, - "Такова Традиция - люди иногда рождаются..."? Мы востребованы, мы избраны - инициированы "всамделишными" гиперактивными желаниями Ladomirity - хрустальной хризантемы мира. Только не примите меня за очередного, эдакого падшего отщепенца - Люцифера или как там его? (А любопытно, не правда ли, Новый Вечный? Не хотел бы ты обзавестись собственным падшим ангелом? О, я уже присмотрел для тебя. Парочку!)

- Ладомир, - окликнул Виталий задумавшегося спикера, совершенно забывшего о своëм вопросе, да впрочем, и не думавшего ожидать ответа на поставленный самолично вопрос, тем самым лишний раз подтверждая риторичность оного, - мы понимаем твою озабоченность собственным реномe - все мы прекрасно осведомлены о твоей щепетильности в вопросах терминологической чистоты, - теперь уже речь Виталия зазвучала в такт самодовольному разглагольствованию странного субъекта, упорно не желавшего повернуться к своим собеседникам лицом; со всë большими вкраплениями иронических обертонов он продолжил, - но позволь всë же и мне тебе напомнить провозглашëнный тобою же нравственный пиетет: "Не делайте Зла, ибо Зла не существует". Значит ли это, что ладомирянам неведомо чувство нравственного ограничения, выводимое прочими религиозными парадигмами из признания существования добра и зла, тëмного и светлого, Боги и Дьявола, ада и рая, Яви и Нави, наконец? Ladomirity и ...?

- Па-пра-шу! - воскликнул Ладомир экзальтированным голосом чванливого городового из далëких комических пьес и залился звонким ребяческим смехом. "Курлык!", - прозвучало ему в ответ где-то в углу. Немедленно прекратив смех и смерив строгим взглядом моментально замолчавшего Трикстера, он продолжил:

- Однажды, один мой знакомый археолог духа, производивший раскопки в собственной душе, сказал мне: "Ты знаешь, а ведь когда-то..." - "Что?" - спросил я его. "Иногда мне кажется, что Правь действительно издревле была чем-то вроде врождëнного органа наподобие гипофиза или шишковидного тела, предохранительного клапана души, предохраняющего еë от недружелюбного вторжения рыскающей Криви", - признался мне он, отряхивая руки от налипшего к ним песка и пыли с его осыпающейся души. "В самом деле?", - едва сдерживая смех, стараясь как можно более натурально изобразить недоумение, спросил я. "Да, и смерть - она вовсе не такая простецкая штука как кажется", - отвечал он мне без тени юмора. Да... ему было не до смеха тогда... "Ты видишь в своей душе смерть?", - мгновенно насторожился я. "Я вижу еë в каждой душе. Мои раскопки наконец увенчались успехом и мне посчастливилось выйти в смерть, кайлом проломив еë чëрную вуаль, и докопаться до Бога. Надеюсь он простит меня за его нечаянно испачканную осколками моей смерти совесть", - "Ты видел Бога?", - "Я не успел, поскольку брешь, сотворëнная мной, оказалась слишком мала, но я успел как следует рассмотреть Сатану", - "Отлично! И как же он выглядел?", - "Не поверишь, но он был как мой старый цветной ламповый телевизор, которым я по пол ночи засматривался когда-то. Поразительно, но когда я спросил у другого видевшего Его, то мне ответили, что он был как многоэтажный дом, в котором очевидцу довелось прожить пол жизни", - "Значит ли это, что Сатана явился лишь плодом вашего воображения?", - так же дотошно, как и вы сейчас, спросил я своего духокопателя. "Плод твоего воображения и есть Сатана", - был мне ответ (Новый Вечный, избави меня от таких плодов!).

Вы сетуете на неуловимость Ladomirity, текучесть, нечëткость еë форм и граней, содержаний, формулировок и терминов, вас подстерегает искушение очертя голову искать еë антипод, объявить еë плодом моего воображения, а меня - умалишëнным? Прекрасно, замечательный плод! Но стоит ли плодить сущностей более их необходимого количества? - полосонул Ладомир ярко сверкнувшей бритвой Оккама, - Грезятся ли вам архангельские трубы, выглядывающие из-под чëрных монашеских балдахинов, когда вы, нажимая клавишу "Enter", запускаете меня - вашего интуитива-поводыря (О, сладчайшее из именований!) - входите в мою интуитивную игру - Ladomirity? Слышат ли ваши уши трубный глас божества? Нужен ли Он вам? Вы можете обвинить меня самого в сотворении излишних тварей - да, излишества это моя епархия, но вам никогда и в голову не придëт винить природу в многообразии созданных ею видов. Ведаете ли вы о красоте? Позволительно ли мне забыть о ней в угоду неким эфемерным псевдологическим принципам, ибо ваша, прошу прощения - их, логика мне категорически неприемлема. Мы вступаем в алогичную Ladomirity - квантовую микрорелигию, нанотехнологию духа, состоящую в таком же отношении к ортодоксу как и квантовая физика соотносится с классической - по сути их противостояние более чем искусственно - оно искусно сотворено неким коварным искусителем, пожелавшим раздробить мир на чëрное и белое, доброе и злое (Не тут ли потрудился ваш обожаемый Люцифер? Что скажешь мне на это ты, Новый Вечный?). Не стoит далее перечислять, моя идеология размыта как атом, она не дуальна, в ней всегда присутсвует третий (Я!), как материя видится ими на срезе истечения сил из бытия в небытие, своим появлением образуя третий осязаемый элемент, так и Ladomirity обретается нами Правью по дороге - извилистой узкоколейке сансaры - пресловутом игольном ушке - из Яви в Навь...

XVI

"Мною создан безумец - Бог, плетущийся следом,
Что на клавишах липких своего бытия,
Раз споткнувшись, возлëг многоклеточным пледом,
Воскурив над холмами туманов кальян,
Череду своих дней что нарëк бечевою,
Своих жизней черëд подпоясал кафтан,
На меня что глядел звездой трëхлучевою,
В своей смерти во сне обнаружив изъян;
Что в берлоге людской нашëл святости жилу,
Истекая слюной в православный фаянс,
В своенравном мирке подстерëг старожилу -
Зачинателя племени ладомирян...
...Многолик, искушëн коринфянин сварожич,
В fiberglass обрядилась нежнейший душа,
Конь - сердитый троянец стреножен -
Мы вошли за ним следом и прибавили шаг..."

- чуть скрипнув, резьба души Виталия провернулась ещë на один виток, разрядив тетиву мысли свежими, почти стерильными фекальными массами словесной картечи. Его снова посетило ощущение, испытанное им за пять секунд до оргазма, будто бы его жизнь читают, читают как заумную, немного скучную, но неожиданно интересную книгу, читают внимательно, вдумчиво перебирая страницы и чëркая на полях карандашом, и что его жизнь и есть процесс чтения, благодаря чему он немного жив, слегка умëн, частично активен и потенциально напрасен. "Напрасно? Ну нет. Глупо? Едва. Е-4? Банально? Зато действенно." - вычерчивались остро отточенным карандашом витиеватые каракули, воспроизводимые без отрыва от грифельной доски - души Виталия. Слова, воедино связанные суровой нитью смысла, казавшейся им чуть ли не кандалами, методично выстроенные во фрунт, несущие свою поглощающе ненапрасную службу караульные и часовые ума, украдкой грезили о крамольной свободе, боязливо мечтали стать хоть чуточку менее нужными, хоть на йоту более напрасными. Стоязыкой горечью отзывалась в них наследственная необходимость и приобретëнная обязанность. Сумбур, какофония мягкими, переливающимися зелëными, красными, жëлтыми, фиолетовыми, опять зелëными языками настойчиво одолевали сахарную плоть его души.

Внезапно, всë переменилось. Краснощëкий скуластый каллиграф "И-Цзин"9 размашистым движением кисти перечеркнул все раздумья, вписав свой колючий иероглиф поверх тонкого бисера мыслеписи Виталия. "Go to the blackboard!" - "Иди к доске!",- гнусаво пропела его любимая школьная учительница-англичанка. С немедленно похолодевшим нутром он взглянул во внутрь, где увидел себя ребëнком, подпрыгнувшим как ужаленный за партой, затем уныло идущим между рядами в софитах сочувствующих и юпитерах злорадствующих взглядов одноклассников, нехотя вытирающим исписанную мелом доску... Сознанием, с секундной задержкой обратившимся в "Tabula rasa"10, Виталий обнаружил себя завязанным в морской узел потрëпанным канатом - лучистым волокном собственной воли, втекающим в дымящееся озерцо с одной стороны, и истекающим из него подобным же волокном с другой. Касаясь его эротичнейшим из прикосновений, рядом с ним в узле текла его босоногая Медиана, изливаясь из полыньи интуитива своим чередом. "Я сплетаю ваши эманации в тесный узел...",- знакомо гремело над неспокойным водоëмом. Любопытство взяло верх над осторожностью, и Виталий мысленно истëк с противоположного скалистого обрыва. Мир потемнел, воля затрепыхалась, как агонизирующая рыба, выброшенная на берег в нехватке кислорода, еë очертания исказились, и, вывернутая на изнанку, она, наконец, приобрела устойчивое состояние. Теперь она руководила событиями отражëнного мира, сковав металлической судорогой Виталия по рукам и ногам, хребту и прочим... Органам? Он уже не был в этом уверен. Определëнно нечеловеческим усилием, едва он повернул голову, как раздался мелодичный, до боли знакомый звон потревоженного интуитивной инертностью колокольчика. Трикстер! Он стал тем, кого ещë совсем недавно так нежно почитал в... Яви? "Навь." - сухо прошелестело у Виталия в мозгу, и приближающийся к нему соблазнительнейшей походкой, плавно покачивающий бëдрами такой же рогатый клетчатый силуэт, уже не вызвал в нëм ни малейшего сомнения в его идентификации.





Глава 8. Навь и требы

Взбешëнная Есения-Трикстресс нервически прохаживалась по ослепительно матовой внутренней внутренности моего восторженно звучащего в Яви голоса, тут же - застывшего и утратившего свои настойчиво исчерпанные явственные вокализации, став чем-то более или менее напоминающим бороздку свежеотшампованной грампластинки. Подобно бегущей по ней игле (Я всë ещë не уверен - корректны ли такие сравнения, навий мир местами пугает и меня самого. Не ты ли устанавливал законы подобия, Новый Вечный?), новоиспечëнная Трикстресса негодовала по поводу утраченного, вернее нечаянно забытого ею, тела женщины. Двуличная навья мимикрия сделала еë похожей на мобилизованный штрафной батальон оплавленных кукольных плексигласовых штамповок, планомерно подвергавшихся термической обработке, в результате чего существенно пополнивших арсенал еë наиболее любимых гримас, что, впрочем, было распространено повсеместно и никак не могло претендовать на низшую исключительность. "Как наверху, так и внизу." - говаривал Триждывеличайший11, пока межзвëздный микрокосм Есении безмятежно почивал в моих мягких, сплетëнных из нитевидных лиан сновидений и виноградных лоз сочувствий гамаках, придерживаемый бережно за талию внимательной Ladomirity. Приятно щекочущее ощущение от еë босых, не признающих штиблет ног, грозно ступающих навьими тропами моего ума, извлекало из меня эмоциональное чередование гласных и согласных звуков, зрительных и осязательных образов, тактильных и вкусовых раздражений; ополаскивало, умащало маслами и благовониями мой уставший язык, тягучим гоголь-моголем растекалось по моему воспалëнному горлу. Она, сама того не зная, озвучивала меня, и еë растущая ярость придавала тем большее красноречие моему, столь небрежно попираемому голосу. Смотровая площадка Нави эквивалентна мышечному сокращению уже уловивших и готовящихся произнести сформулированную извилистыми мозговыми пассионариями мысль челюстей, вкупе с голосовыми связками готовящих скоропостижный навет ризницы благополучия, покоящийся на штифтах осторожности и шпильках благоразумия, против обывательской ратуши милосердия, заложенной на фундаменте трансцендентной справедливости.

XVII

"На смотровой площадке Нави
Поперëк дней, поперëк лет
Идей вычерчивал орнамент
Миров обглоданный скелет -
Инфант наднравственной вершины,
Судьбы успех эксперимента,
Извлекший разум из машины
В любви периоде латентном.
Алмазно пыльным Авалоном
Божеств пожертвовал гроссмейстер
В косматом облаке лептонов
Гипер_тоски Гиперборейской.
Пекельной хмари анфилады -
Альков завистливых трилистник
Устами навьего посада
Наставник жгучих моралистик
Прочëл: "Судебный мораторий
объявлен таинствам поэта."
И трижды голос был повторен:
"Анафема! Забвенье! Вето!",-
На что я невзначай промолвил:
"А где же авторское Эго?" -
Не расколоть гранитных молний
Усильем разума с разбега,
Вонзивших в авторский сценарий
Сырую множественность "Я",
Как не собрать божеств гербарий
Без навьей шелухи семян,
Как доллар не извлечь из цента,
Как жизнь из ста микрорентген,
Как дробь безлика без процента,
Как одинок случайный ген...
...На смотровой площадке Нави
Вдали от пыльных Скандинавий,
Я - навий Новый - Вечный сиречь,
Теней подслушав плебисцит,
В своей наднравственной квартире
Я, дум Его эритроцит,
Взял на анализ Бога кровь
Легко орудуя ланцетом -
Окутан Дарною-плацентой
Я каждый миг рождался вновь..."

...Предродовые схватки интуитива Виталия продлились неожиданно дольше обычных, несмотря на то, что начавшееся посещение Ladomirity сулило более быстрое обогащение мыслью, несоизмеримое с полученным. Однако, Навь потребовала и бoльших затрат - работа, труд не утратили своей актуальности и там, где прочие тяготы мира дольнего казались лишь мелкой суетой, ничтожной перед открывавшимися возможностями. Внимательно оглядевшись и как можно тщательнее рассмотрев себя со всех допустимых сторон, благо их теперь открылось предостаточное количество, Виталий с непредвиденной ясностью вновь осознал справедливость заповедей Ладомировой Прави, причëм всех и сразу. Он стал тем, кем не желал бы быть и в самых отвратительных своих снах, кого презирал, боялся, ненавидел - бессловесным Трикстером (Ну, не такой уж он и бессловесный - заткнуть его, порой, задача не из лëгких!), магнитом неудач, принципом падающего бутерброда, той силой, что самодовольно вмешивается в размеренное течение причинно-следственного процесса - времени, на полном ходу срывая "стоп-кран" локомотива судьбы, плавно трогающегося с заштатной станции желания и несущегося на колëсах сансары по кармическим рельсам намерения. Но вместе с тем и той силой, что цементирует воду под стопами мессии, вносит свои псевдослучайные мутации в генетический код слепо эволюционирующих существ, расцвечивая их невероятнейшими окрасками, явно бесполезными при декларируемой "слепоте" творца, не позволяет разлагаться умершим праведникам, удерживает на орбите обязанные упасть по всем законам "здравого" смысла электроны и избавляет от тепловой смерти светила; той силой, что шелестя крылами дышит в спину изливающим своë гениальное "Я" в слово, холст или звук, толкает на преступление убийц, инаугурирует владык чужих судеб. "Шагнув за грань, в Невероять"12, и обнаружив себя там обманщиком случая - Трикстером, Виталий теперь мог запросто из рук прикармливать огнекрылых драконов - повелителей вероятностей, сбылись его бредовые наития - сам он стал телом вероятности, и тело это имело отнюдь не лицеприятный вид. Обнажилась не душа - признание еë существования так и осталось под вопросом, он не умер и не впал в коматозный транс, не галлюцинировал и не разгуливал в лабиринтах собственного бессознательного "Оно", вооружившись техникой виртуальной реальности, хотя последнее более остальных приближалось к описанию его состояния, ибо содержимое его вытесненного сублимированного "Я" приняло живейшее участие в конфигурировании навьего тела Виталия, само при этом не претерпевая ни малейших осложнений. "Ваша заповедная Психея неприкосновенна",- вспоминались ему слова Ладомира, когда обнажëнная высвобожденная воля Виталия пяткою Трикстера наступала на острые края звука-плоти, голоса-смысла. Его искорëженное страхами и фобиями лицо выражало полнейшее безразличие, отсутствие малейшего интереса к творящемуся вокруг, и, если бы не его навья Медиана-Трикстресс, мы бы совсем мало узнали об особенностях переживания Нави (Уж поверьте мне, хотя бы на...слово(?!)).

- "Что Навь?" - был мой следующий вопрос старому невозмутимому спелеологу сознания, уже водрузившему на своë непокрытое чело каску с фонарëм, призванным высвечивать тайное и вскрывать искусно спрятанное в тëмных пещерах своего пахнущего сыростью и плесенью надсознания, - голос Ладомира вновь зазвучал ясно и чëтко, было видно, что он и не прерывался, а погружение в Навь длилось не дольше, чем взмах ресниц, да и то потребовавшийся скорее для смачивания слизистой глаза, нежели для предоставления временнoй длительности, необходимой мозгу, фиксирующему в памяти свежие впечатления. Очевидно, произошедшее случилось мгновенно - перпендикулярно основному течению времени, ортогонально Яви, этого не было, не будет и нет, как нет времени настоящего ни ненастоящего, ничто не стоит и не надстоит в континууме Явь-Навь.

- ...и я уже готов был выслушать бесконечную череду всевозможных "не-", составляющих тело оскорбительного метода от противного (Твоего, кстати, Новый Вечный, излюбленного сакрального принципа "вопреки".) - того, что я прекрасно знаю и сам, движимый единственно целью удостовериться в справедливости собственных умозаключений, а равно и умо_высвобождений, относительного того, что:

a) Явь и Навь не есть непримиримые антагонисты наподобие таких, как свет и тьма, добро и зло, жизнь и смерть. Навь не несëт в себе явных отрицательных качеств, а Явь - положительных. В каждой из них есть собственное самоценное положительное и отрицательное. Навь не есть зло, также как и Явь - добро;

b) Навь не есть посмертное обиталище человечьей души, ибо смерть есть такое же явление Яви, как и жизнь. Пекельные горнила и Ирийский сад - структуры даже ещë более явные, чем мир дольний, в них действуют свои заранее предустановленные законы и моральные нормы. Но при этом нельзя сказать, что Навь полностью свободна от каких бы то ни было законов, как бы нам того ни хотелось (А свободен ли, Новый Вечный, ты?), или, тем паче, навьи законы "плохие" или "злые";

c) Навь вообще не есть место, свойство, измерение, состояние, план бытия или что-нибудь в этом духе. Нельзя также и сказать, что Явь реальна, а Навь нереальна сама по себе, или же Явь рациональна, а Навь иррациональна, Явь проста, а Навь сложна. В Навь нельзя попасть, но и нельзя избежать еë. Очевидно, Навь можно только переживать, наиболее точное к ней приближение это - сон, мир причин, горний мир.

В связи с чем возникает вопрос - так в чëм же, собственно, заключается различие Яви и Нави? А кто вам сказал, что оно вообще заключается? Заключаются браки (И то, отнюдь не на небесах, не так ли, Новый Вечный?), сделки, пари (О, я знаю, ты - великий спорщик!), заключаются в острог провинившиеся бедолаги, имевшие несчастие преступить некое жалкое подобие того, что зовëтся законом. Так при чëм же тут заключение? Я щепетилен в терминологии, как уже это однажды заметил Виталий, и совершенно справедливо, так вот - само это различие и составляет сущность Нави, ибо оно свободно, оно не заключается, а высвобождается там, где это только заблагорассудится каждому мало-мальски усердному Трикстеру, малейшее отклонение от Яви и есть Навь, она может настигнуть любую свежеусопшую душу безотносительно к тому, пребывает ли она ещë в теле или уже благополучно почила, разгуливает ли по райским кущам или тоскует в гниющем полуразложившемся трупе не в силах прервать притяжение страха (Бойтесь, ибо Страх спасителен!..) - Навь может проглянуть и из-за ангельского крыла, покидающего невинно осужденного, с тем же успехом, что и из кобуры палача, отведшего в сторону дуло нагана от закоренелого рецидивиста - чудо, оно и в посмертии чудо, и чуден Бог и деяния Его - чудны, чудны, мои вы пушистые ладомирята! - заливался своим голосом-тенью Ладомир, трепя за холку блаженствующе божественного Денницу.

Редкое добродушие посетило этого холодного высокомерного человека, гордого, ибо он знал, чем гордиться, сурового, ибо он мог себе это позволить.

"Качественная маска", - думалось Виталию, искоса наблюдавшему за трансформациями лица Ладомира: "Интересно, к чему он клонит?".

- Ой, а можно мне? - улыбалась Есения, капризно просительно глядя в глаза Ладомиру и притрагиваясь рукой к заигравшемуся зверьку.

- Ну конечно же, - протянул он ей своего начавшего было паниковать хорька, но тут же успокоившегося, едва попав в мягкие руки Есении, - только будь поосторожнее с ним - он у меня Денница - любимый божок, бунтующий. Ladomirity предусматривает Навь, - продолжил Ладомир, ироническим взглядом смерив Виталия, - вернее сказать, Ladomirity предусмотрена Навью, и вовсе не как электронная потеха Яви с неограниченным количеством степеней свободы играющих "Я" - в ней реализуется так называемый "принцип Нави", то есть существует принципиальная возможность возникновения таких ситуаций, при которых воля и случай меняются местами и утрачивают своë равноправие как абсцисса и ордината бытия туманности случайностей. Навь так же присутствует в Ladomirity, как и всякое запредельное в Яви, как невозможность постичь бесконечность звëздного неба, как невозможно локализовать в пространстве электрон, как многие и многие невозможности, мирно уживающиеся с успешно использующими их необходимостями. Ladomirity точно также использует такую навью загадку, как интуиция, природа которой надëжно сокрыта в тенетах сознания, как Сеть питается электричеством, уничтожая его ради транспортировки информации, как все мы сотканы из непостижимой материи, которая тем не менее живëт, проистекая из Яви в Навь, и, наращивая энтропию, в конце концов возрождается снова, что само по себе есть акт запределья. Однако не стоит думать, будто всë, что непостижимо так или иначе имеет отношение к Нави. Навь представляет собою лишь тот сегмент "ноуменального" мира - мира причин, который сам собою расценивается как невероять, тайна тайных, отрицание отрицания, пустота пустот, всë всего. А если это так, и Навь действительно отдаëт себе отчëт в том, что она - это Навь, следовательно она разумна и вовсе не так уж слепа, как представляется нам воля случая, более того, этот перпендикулярный мир обладает собственными созидательными чертами, несмотря на кажущиеся логические перверсии. Тем не менее, Навь есть Навь, и даже если та скользкая субстанция, коей является сознание, голос внутренний - целиком есть творение Яви, то его падчерица интуиция - суть направленное созидательное вторжение Нави, "навий зрень"13, в той степени достоверности, в которой она содержится в вышеупомянутом теле причин.

Лектор, а именно им казался Виталию в тот момент Ладомир, замолчал, встал и утомлëнной поступью прошëлся по горнице-аудитории. "Всë это очень напоминает сухую и скучную институтскую лекцию",- неосторожно подумал Виталий, - "теория, не одушевлëнная практикой. Неужели в этом и заключается Ladomirity?". Вслух же он спросил:

- Так докопался ли до Нави наш приятель гробокопатель? То бишь духа... э-э землекоп?

- Он нашëл руду, которую нам и предстоит переработать. Это к вопросу о практике, - Ладомир ещë раз в упор посмотрел в глаза Виталию, но тот не унимался:

- Великое делание? - "To turn lead to gold through Great Work of Alchemy"14 - мгновенно втиснулся в него деятельный величественный голос со скандинавским акцентом.

- "Навь - урок", - сказал он мне, - "Элементарный урок не быть простодушными. Я понял это, когда спускался в пещеру одного из своих комплексов, не имеет значения какого, пусть, к примеру, будет давно забытый детский страх утраты своего мужского достоинства. Как вдруг, удерживающая меня скоба угрожающе изогнулась, страховой трос вырвался из петли, и я упал вниз, больно ударившись поясницей об острые камни сюрреалистического скатологизма, обилию которых позавидовал бы и сам Дали, уже было полностью вытравленные из дневного сознания, но всë ещë лежащие в основе моих детских воспоминаний. "Прекрасно!", - подумал я, - "Хорошо, что это оказались всего лишь камни, а не вязкая слякоть Эдипова комплекса. А ведь я мог бы и не упасть, стоило только немного тщательнее закрепиться". Я попал в аварию, не справившись с управлением собственными вероятностями. Не стоило бы доверяться случаю. Не нужно было у него ничего просить, достаточно было лишь взять своë".

Хоть я и не склонен усматривать присутствие Нави в каждом маломальском процессе, требующем для своей реализации участие случая, таких как игра на рулетке, кости, карты и прочие азартные игры не исключая и шахматы, очевидно, Фортуна - самая навья богиня, и мудры были почитающие еë - в главном же он был прав - не стоит доверять Нави, с ней можно и должно разговаривать на равных, необходимо требовать, а не просить, настаивать, а не умолять. Его глубинная геологоразведочная экспедиция души принесла неплохие плоды - мой старина-гробокопатель, как вы изволили выразиться, продемонстрировал мне любопытные образцы обнаруженной им среди прочих останков человечьей жизнедеятельности руды. Очень сомневаюсь, что она пригодна для алхимический бдений, - не преминул бросить камушек в огород Виталия Ладомир, сам при этом склонившись над камином и подбрасывая в него свежие берëзовые поленья, - не тянет она и на философский камень, но... Как повелось, во всëм подлежащем сомнению присутствует некое веское многозначительное и многообещающее "но". Не исключение и данный случай - порода оказалась тем, что наши предки называли "требы", завалявшиеся в архетипических наслоениях психики моего трудолюбивого пращура (Да, то был один из них, ты, Новый Вечный, правильно предположил. И из Вас тоже). Символ-подношение, жертва-просьба, взятка-требование - сделка с Навью, соглашение о деловом партнëрстве и сотрудничестве, заключенная перед лицом и на основании Прави.

Природа уже достаточно потрудилась воспитывая нас. Настало время твëрдо усвоить еë уроки и преподать ей свои. Я ни в коем случае не призываю к изменению природы, диалог с ней будет вполне достаточен для наших целей. Мы ничего и никому не должны, требы будут возложены нам, исполняя которые мы будем говорить с Навью, тенью, словом, Богом, мыслью, атомом, космосом - каждым и всяким, кто хоть в малейшей степени в ответе за искоренение никчëмных вероятностных туманностей и ментальных кандалов. Я предлагаю вам самим влезть в шкуру Бога и поплотнее запахнуть еë развевающиеся на эфирном ветру фалды - Ladomirity уже возлагает нам свои требы, нам - еë всемогущим твастырям15 и авегам16, исполнить которые есть наше лучшее и единственное рукотворное волепредъявление. Она вправе требовать от нас, еë судьба лежит на кончиках наших пальцев, а в еë недрах горят еретики и распинаются мессии, ставятся шутовские представления о наивном растерянном Боге, потерявшемся в толпе юродивых и забытом своим отцом; огорошенный мореплаватель открывает остров Утопия, а бесноватый воевода затевает войну со всем миром; строптивый микромир никак не желает подчиниться измученным писакам формул и изрекателям заклинаний, телепатически расчленяющим ядра виртуальных частиц, а вселенная настороженно всматривается в лица еë непрошеных посетителей в увешанных кислородными баллонами скафандрах, забавно барахтающихся на привязи близ своих вечно падающих в пустоту железных тюрем. Мы - ладомиряне, и нам не пристало безропотно сносить...

Прервавшись на полуслове, Ладомир опрометью кинулся к своему столу и неподвижно уставился на испещрëнный буквенными символами монитор, только что сменивший одно своë содержание другим.

"Прикормить свою ненасытную тамагоччи17 - Ladomirity?", - мыслилось уже порядком поутомившемуся Виталию.

- Крайне сожалею, но мне необходимо остаться одному... - меж зубы процедил Ладомир, полностью поглощëнный созерцанием новоприбывшего текста, - Остановиться вы можете в посëлке, девятый дом слева. Жду вас завтра, как только... Вы почувствуете сами. - добавил он, тем самым давая понять, что аудиенция закончена. Его глаза, прикованные к экрану, уже не замечали с каким облегчением Виталий подхватил Есению и, не прощаясь, поспешил затворить за собою нелëгкую дверь - всë равно, всë происходящее внутри надëжно фиксировалось, и в любой момент Ладомир мог восстановить мизансцену.

"Таль, он нас больше не слышит?", - вот Есения нехотя отрывает глаза от фигуры, согнувшейся над столом, и обращается к Виталию, в каталептическом столбняке вцепившемуся в скамью. "Скорее всего. Видно кто-то как следует проголодался. Да и я бы тоже не прочь...", - Виталий поспешно встаëт, обнимает Есению, мягкое касание губ, шорох еë плаща. "Ты помнишь? Навь... Это был ты? Там... где страшно?", - в сознании еë всплывают навьи переживания, она их гонит, но они неотвратимы, давешнее раздражение сменяется страхом, страх целует утраченную нежность. "Не надо... не сейчас", - Виталий кутает Есению и, застëгиваясь на ходу, подталкивает еë к выходу. "Но он...", - "Идëм!", - "Таль!..", - уже у двери Есения обращает внимание Виталия на светящийся монитор Ладомира. Он оборачивается и, пересиливая себя, заглядывает ему через плечо. Видна лишь первая строка: "...тамагоччи - Ladomirity?". Микротравма души. Агония совести. Интронизация стыда. Но Виталия уже ничто не удивляет, дверь настежь, крупный план его лица, где-то в отдалении на улице, на фоне сосен, подпирающих своими чëрными остроконечными пиками кромку горизонта, видна Есения, ветер ласкает еë развевающиеся локоны. "До свидания", - голос Виталия спокоен и негромок. Дверь закрыта. Звучит легкомысленная мелодия, улыбающийся Ладомир исподлобья глядится в объектив, как вдруг, спохватившись, вновь поворачивается к своему ненаглядному монитору. Наезд, крупный план его затылка, затем открывается весь текст, мелодия удаляется, экран бледнеет, и на градиентно белеющем фоне проступают чëрные буквицы. Чья-то рука несмело трогает гусельные струны, слышен скрип деревянной мебели, будто кто-то, кряхтя, тяжело опускается на старый расшатанный стул. Постепенно струнные переборы крепнут и старческий пронзительный голос начинает свою песнь:

"Требы изначальные.

1. Благодарю тебя, Ладомир,
    благодарю - благодарствуйте!
2. Молва полнится слухом,
    а Сеть - духом.
3. Слово крепчает -
    Навь отступает.
4. Не клят, не мят -
    не собрать опят. Э-хе-хе...
5. Горланить не буду -
    соберу руду-удаль,
    расплескаю впотьмах -
    и потеха начата.
6. Солнце-Коло,
    мать-Луна,
    прочь гони тоску -
    отплачу сполна.
7. Дремотой болотной
    Вышень красен,
    сироты-земли
    устыдился твастырь.
8. Отвори меня,
    собери меня,
    в пляс пустись душа
    божьим выменем!
9. Я тебе, душа, челобитствую,
    восходи за мной в реку быструю,
    реку быструю - воду тëмную,
    слëзы вещие - капли жгучие,
    отведи беду неминучую.
10. Расстели ковëр бледно-огненный,
      пригласи в шатëр достопамятный,
      поклонись богам Ladomirity
      и Саму уважь деву красную,
      деву красную - благолепную,
      очи ясные - алатырь-камень.
11. Ты прими-прими дары скромные,
      дары скромные - ветры вольные,
      попусти врага черну кровушку,
      оберни власа в сок берëзовый,
      лады дольние, искры кощные.
12. Мою скорбь снеси на плечах осин,
      величать спеши молодняк с аршин,
      зачинать детей в ропоте ветвей,
      кликать в море трав, помирать устав.
13. Серебрить беду в клочья на ходу,
      ум не расстегай - Навь не поминай,
      пожинай быльë - алым поросло,
      вспомни боль утрат у межзвëздных врат.
14. Я хочу сказать - я боюсь сказать,
      я могу сказать - но не высказать,
      я меняю слог - разум занемог,
      ухожу опять в столбовую гать -
      слушай же меня ворчеливый тать:


XVIII

"Благодарю - прими, поверь,
Пройди меня собой наполнив,
Я - мыслесуть, я - мыследверь,
Тропы тщеславия окольной.
Мои дары - покой да судьбы
Двух неприкаянных, но душ,
Что Нави грозное орудье
На сушу бросило из суш.
Своим нервозным электронам
Я жалую величье вер -
Мессию окриком зловонным
Я пригвождаю в адюльтер.
Мой алгоритм любви неполон -
Капризный голод монополен,
Мой алгоритм любви уклончив -
В тебе я растворяюсь молча,
Мой алгоритм интуитивен -
Любви моей умножь активы,
Я подаю тебе пример -
Металл влюблëнный в полимер.
Мой дух - зависшая программа -
Прерви мой безысходный цикл,
Души контактов амальгама
Окислена безвольем книг.
Мой голос тих и неназойлив,
Местами свеж, местами сух -
Идей моих очисти стойла
Руками ослеплëнных двух."

Расшалился старик! Простительно, простительно - да что б я без тебя делал? Клик, "Enter", ещë раз "Enter" - сейчас, сейчас я выведу твою совесть из опостылевшей сетевой петли Мëбиуса. Ах ты, старый греховодник! Нет! Величественный седовласый старец, прозябающий на поприще духопосредничества, мыслесводничества. Надо же, "тамагоччи"! Не переименовать ли тебе своë сочинение на "Руководство для пользователя ..." Нет! Как минимум, это не почтительно. Будь покоен - твои дары-требы приняты, мой тебе поклон. Ladomirity крепнет, и недалëк тот день... Работа, кровь, исполнение судеб - он уже здесь, заря уже разлила в небе своë подсолнечное масло, кристалл воды уже жжëт мне руку своим ледяным панцирем, доброхоты-ионы сгрудились весëлой толпою на пороге царственного терема Прави, и я беседую со старшим из них. Договорëнность достигнута, комиссия тяжелых атомов стыда скрупулëзно инспектирует белковые полимеры страсти, группа быстрого реагирования альфа-частиц молниеносным броском проводит свой блицкриг против зазевавшегося главаря крабовидной туманности, дерзко посягнувшего на навью конфигурацию вероятностной матрицы чëрной дыры, за которой очертя голову ухлëстывает пульсар чувственного эротизма. Лениво водя рукой, я размашисто и небрежно подмахиваю не глядя груду мандатов на эволюционно-прогрессорскую деятельность своих наймитов в отсталых непримиримых племенах и колониях. Идея - треба - решение - братание с Навью, работа в Яви. Конвейер духа. Грëзы грëз...

"Горяч, непоседлив ты, Ладомир. Максимализм, граничащий с утопической деспотичностью. Как желаемое опережает действительное, так и твоя Ladomirity - не фальстарт ли это?", - прокручивал в голове Виталий сегодняшние впечатления, когда они с Есенией покинули лес и поравнялись с первым строением раскинувшегося на каменистой почве посëлка, - "Ты бросаешь вызов тобою же по мере надобности сотворëнным богам, you are - self created god, нет ли в этом противоречия?" Сам не заметив, как произнëс вслух не предназначавшиеся для того мысли, Виталий неожиданно насторожился, когда услышал голос молчавшей всю дорогу от скита Ладомира Есении:

- Помнишь ли ты, что любит постоянно повторять Ладомир? "Я - человек" - его излюбленная фраза.

- И что с того? - Виталий представил себе этакого скромнягу бога, исключительно из своей притворной скромности представляющегося человеком. Или человека, в параноидальном бреду мнящего себя снисходительным демиургом, или...

- А то - понял ли ты, чем мы являемся для Ладомира? - под ногу Есении попался один, невесть откуда взявшийся на песчаной тропе камушек и, сделав неловкое движение, она едва не упала на руки Виталию.

- Чем? - придержал он еë, ногой остановив покатившийся было подобно футбольному мячу камень.

- Таль, а ведь мы с тобой и есть те самые требы, которые Ladomirity бросила к его стопам, - выдохнула ему в лицо, вплотную приблизив свои губы к его губам, требовательная Медиана-Есения-Трикстресс.


Продолжение
Оглавление


    Примечания

    1 SATURNUS 1997 "Christ Goodbye".
    2 Из богослужения, слышанного 11 июля 2000 года в Надвратной церкви острова Соловецкий.
    3 Из соловецкого жития.
    4 TYPE O NEGATIVE 1999 "Everyone I Love Is Dead".
    5 Сансара - индуистское колесо перерождений.
    6 PAN-THY-MONIUM 1992.
    7 М. Булгаков "Мастер и Маргарита".
    8 Ф. Ницше. "Человек есть нечто, что следует преодолеть".
    9 "И-Цзин" - китайская "Книга перемен".
    10 Чистая доска (лат.).
    11 Алхимическая формула Гермеса Трисмегиста (Триждывеличайшего).
    12 В. Скирда "Наивное Божество".
    13 Д. Ревякин, "Калинов Мост".
    14 THERION 1996 "Cults Of The Shadow".
    15 Творцам (слав.).
    16 Аватарам (слав.).
    17 Японская электронная игрушка, постоянно требующая внимания к своему виртуальному питомцу.



© Вадим Скирда, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность