То ли не доходят письма, то ли письма не доходят,
солнце жарит, как из пушки, ветер воет, как не русский,
мысли падают на землю маслом вниз, как в бутерброде,
в табаке цыплёнок мёртвый, нос ещё живой в петрушке.
Шлёп ракеток, мячик скачет, уязвлённый в мягком месте,
выдь из дому - инвалида катят дюжие бурлАки,
на зауженной проезжей части - о!скопленье: двести
или более застрявших в пробковом машинном шлаке.
Выпить чаю, выпить чаю, выпить можно и не чаю,
я не чаю и дождаться, не дождался и приветик,
носик острый, лоб холодный, тихо в сердце, я скучаю,
папа Карло, папа Карло, я в бревне один на свете.
Голод желудочный выгнал искать бутерброда с тунцом и яйцом;
вышел на улицу; день ухмылялся щербатой морозной улыбкой;
остановился пальто застегнуть, оскользнулся, ударил лицом
в мёрзлую грязь, на асфальте минуту лежал обезвоженной рыбкой,
воздух хватал, проклиная и зиму, и паче нелепость свою;
чревоугодие разве должно сочетаться с таким ротозейством?
после поднялся, зализывать раны побрёл, на груди согревая змею -
тёплый пекарный трофей со святым на кулёчке бумажном семейством.
В садах Деметры сухо, потоп на Арарате,
сгорели амперметры под вольтовой дугой.
Мечтает Петербург о небесном Ленинграде.
Простуженное горло саднит в петле тугой.
Я думаю о многом, я думаю о малом;
оккамовская бритва не точена давно;
беру ловитву в сети с различным номиналом;
сомненье мне знакомо, и третьего - дано.
Но не дано второго и первого впридачу,
сижу почти голодным, кафе горит огнём.
Талмуд до дыр зачитан, и я тихонько плачу
над переводом - ночью, над формулами - днём.
...болит голов культурным вехом,
лаяет чудище стозёвно,
на скальп, надетый внутримехом,
по капле капаются зёрна,
"попозже", - говорю Эдгару,
качая маятник протеста,
хлебнуть черничного угару,
забыться, нисходя ни с места,
принять подлетку кашпирина,
уносомткнуться в распадушку,
Мари- Ири- Икатерина,
не будьте сонного из пушки...
Лечу от верности любовью,
рейс 8:40, с голубою
каёмкой неба серебро.
Под игры слов я красно баю,
под иглы снов я призываю
беззвучный рот: "Глаголь добро!"
Как надоело прядать духом,
внимать погоде средним ухом,
сосать под ложечкою желчь,
не поминать, как звали, лихом,
не понимать, взрываться криком,
мосты глаголом сердца жечь.
В груди пригревшаяся кобра
сердечно давит. Новый образ
осветит, озарит дотла:
активный образ жизни новой
я обниму - и стан суровый
борцов за добрые дела.
Чем я не Кельвин, чем не Реомюр?
Я хочу, чтобы мной называли градусник!
Пусть меня носят гордо, как haute couture,
оды пишут поэты ко мне, а не к радости.
Выбираясь пешком из-под письменного стола,
пролетая орлом над осиным гнездом вспоминаний,
ампутируя автомобилю все четыре крыла,
я велик и не буду бросаться чужими именами.
Боги не попущают ни ложной, ни скромности своих чад.
Супермену нужна не одна супервумен, а много.
Так говорил Зороастр, а при нём остальные молчат.
А судить буду я. И судить буду строго.
Мои живые! Как любить мне вас,
неумных, злых и даже не красивых?
Чем долее валяетесь в грязи вы,
тем мне яснее, что не всех я спас.
Мои живые! Как любить вас - мне,
всевидящему вас из каждой ниши,
со стен и плит и даже - много ближе -
из выемки межгрудной при луне?
Мои живые! Как вас не любить?
Кого любить, когда не вас? Бесстрастных,
безгрешных ангелов? чертей моих несчастных?
Не умирайте... Как мне вас судить?
Мне страшен суд, и повторяю я:
пусть минет чаша горькая сия.
Дождик-дождик, кофейней и гуще,
пуще прежнего лей из ведра.
Я со влагою быстробегущей
совладаю: пусть рощи и пущи
оросит, чтоб вода до бедра
доходила, и выше, и выше,
до макушки, до первых скворцов,
не щадила ни волка, ни мыши,
заливала хибары до крыши
и текла над венцами дворцов;
чтоб поверх разделяющей суши
(поначалу робея, едва,
но дотронувшись до рукава,
силе страсти отдавшись - так лучше)
реки слились потоками туши;
чтобы твердь растворилась в пучине,
а потом объявлю о кончине
света белого - пусть темнота...
Чтоб Земли не осталось в помине,
чтоб безвидна была и пуста.
Сергей Слепухин: Портрет художника["Красный", "белый", "зеленый" - кто может объяснить, что означают эти слова? Почему именно это слово, а не какое-нибудь другое сообщает о свойствах конкретного...]Виктория Кольцевая: И сквозная жизнь (О книге Александры Герасимовой "Метрика")[Из аннотации, информирующей, что в "Метрику" вошли стихи, написанные за последние три года, можно предположить: автор соответствует себе нынешнему. И...]Андрей Крюков: В краю суровых зим[Но зато у нас последние изгои / Не изглоданы кострами инквизиций, / Нам гоняться ли за призраками Гойи? / Обойдёмся мы без вашей заграницы...]Андрей Баранов: Последняя строка[Бывают в жизни события, которые радикально меняют привычный уклад, и после них жизнь уже не может течь так, как она текла раньше. Часто такие события...]Максим Жуков, Светлана Чернышова: Кстати, о качестве (О книге стихов Александра Вулыха "Люди в переплёте")[Вулыха знают. Вулыха уважают. Вулыха любят. Вулыха ненавидят. / Он один из самых известных московских поэтов современности. И один из главных.]Вера Зубарева: Реквием по снегу[Ты на краю... И смотрят ввысь / В ожидании будущего дети в матросках. / Но будущего нет. И мелькает мысль: / "Нет - и не надо". А потом - воздух...]
