Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность




ИЗЛОЖЕНИЕ  УЧЕНИКА  Бэ  КЛАССА


Эпиграф универсален:
Речь - пернатое самых почтовых качеств:
куда ни отправь, вернётся в пенаты ума,
на насесты мысли, в ущелье уст.

Саша Соколов 


В который раз уж - случилось то, что случилось. Не иное, возможное. Возможно даже, весьма вероятное. Но нет, так устроено - устроено точно так: воля случая суть судьба.

Ужели не тронешь ты жестом склонения сына дьякона евграфа такого-то, не почтишь минутой, не вспомнишь урока, не выделишь корня - что? grafo? пишу - никому, на деревню, писулька найдёт кого надо, не сашу, так машу, ивана не помнящего, но слышащего - обертона, вожделеющего также и флажолеты, чующего промеж - что, ног? - что ног, что строк.

Гордись упрёком: три класса церковно-приходской. Ведь серебряный век звенел на дворе - весна стояла. Стояла и расплывалась, но внезапно сбегала стремглав со смехом - клейким, ранним, совсем гимназическим. Что маленького володю с большой морской искушал закоулками, манил подворотнями, играл догонялками и неминуемо нагонял, роняя навзничь на снег и набок, и так и эдак её катая, как тесто месят всей пятернёю - как тесно, право - нельзя, ах, что вы! рифмуйте, да не зарифмовы что! меня ж маманя потом не пустит! ах, пусть, рифмуйте! - и ямбом ягод воспламенела.

Блазнила, морочила, ворожила. И так полвека - не та, так другая. Хроники вёсен нам что дурман: эфемериды как эндорфины. Дневниками велись, слагая летопись, слагаясь со временем в кипы, - как пылко и рьяно трещат в очаге - древеса лет: не для зим ли заведомо пишутся? Видно там, в промозглых госпиталях, в теплушках на пересылках, где вши и голод, его согрели. Не дали кануть. Рукописные тайные руна, опалённые да не выцветшие, - пылали, не окисляясь. Ах папка, блудник, извечный странник, воды искатель в пустыне века - с какою рамкой ты шарил влагу?

И вот подступило, и просочилось, и подала она пить как пить, младшенькая сестрёнка милосердия, и стала в одночасье твоею, и лакал ты из родников ея - очей и ночей - и не хотел насытиться: та девчонка умела давать, горазда была проказница, озорница - поила она, дразня. Околдовала: седьмая по счёту контузия - сплошной конфуз. Иль сорок седьмая - кто считал.

В гроссбухах календарей полно подчисток и исправлений: исправленному верить везде печать. Везде печаль фиолетовых лет - былое. Но тут же думы. Вот незадача: цитаты, рифмы, растяжки, мины. Бэ восемь - попал. Бэ девять - убит. Квадраты кладбищ. Острова почивших кораблей. Роковые атоллы. Всё крестики, ибо нолики лопнули, пузырясь кроваво. Исчезли бесследно, как выскоблены: смотри: альвеолы эмбрионов в абортариях бытия.

Но что же барашки? Поспешали плодиться, в стада сбиваясь. Восточный ветер на запад гнал их. Трепал макушки, развеивал перистые, раскудрявливал горизонт. Где силуэтом им шпиль маячил. И сей же час, спустя эпоху, ты не без трепета лорнируешь географию сего петрополиса - тут родина. Твоя очевидно родинка.

Задушен пуповиной обводного канала - жертва родовых обстоятельств. Ошибка помощника акушера. Но выжил как-то, спасибо отту. Оттуда победным таксомотором на карловскую тринадцать - твой первый адрес, где был прописан. Насквозь: матрасик детский, кроватка, стульчик, стульчак, горшочек. И фикус в кадке. Фото: отец счастливый с букетом белым; чепец, младенец, кромешный полдень; но рядом мама в габардиновом пыльнике исполнена пафоса ритуала. Мать-героиня с недодушенным первенцем - трогательно. Тискательно. Ты помнишь.

Локализуя геодезию места - то есть нахождения - интерпретируешь очертания: подбородок васильевского; подусье крестовского; линией лахтинского разлива гоголя переносье - велик профиль петров. И взор с прищуром на хищный запад: левое око - верхнее суздальское; правое - шуваловский карьер отрытый и наводнённый. Зелёной гривой восток охвачен как шевелюрой. Разрез: носоглотка малой невки; язычок петроградки; горло большой невы. В излуке гланды - алеют в гортани литейной части; гнойные пробки смольного: хронический тонзиллит. Объективно: ангина фолликул, острый катар верхних дыхательных. Прижигать горячим свинцом. В скобках: виленин, фельдшер.

Гиперемия полости, всполохи гнили. Нёбо минетчицы, ежели не миндальничать. Клоака центрального кластера. Глистами ползут метастазы окраин. Миазмы промзон. Да под тяжестью крестов - заковычено на щеколды - провисает зев, угрожая грыжей. Диагноз. Если не эпикриз. И кто как не ты, беспутный, беспартийный, не единый, несудимый покуда, поставит сей град на ребро срезом кактуса - то есть дартсом, не путать с боулингом, - дабы метать в распятое тело дротики тех ещё письменных приборов, плюхая кляксами мемориальных плевков в его горделивый доселе профиль. И да расползутся пятнами роршаха: кто? где? с кем?

Психоанализ. Бабочки с мотыльками; бабочки с бабочками; мотыльки попарно и в иных сочетаниях. Даже с бескрылыми, что удивляет. Мышей летучих числом не счесть - вероятно групповое. Что если и указует на некие обстоятельства, то только времени суток: несусветная темень. Постольку поскольку множественного ты в порядке вещей избегал. И сбегал, тяготея к келейному, клонясь к обособленному, ища уникального.

Ибо с нежных ногтей - гонимый настырным пастырем, сбивающим тучные тыщи, - массовкам противился рогом: с души воротило. И даром что близнец, не людим сделался, а нелюдим даже. Отрезанный ломоть. Оторва. Выражаясь изящно, по-балетному: отщепэ. И с таким, подумайте, волчьим билетом ты был явлен в самую кущу алых флажков - десантирован в тыл, внедрён в ставку, введён в кафедральный храм державного лагеря - подновлять иконостас. Нонсенс. Но эпизод, чепэ - почти карамболь.

И починял, и штопал, и освежал: чего изволите: стричься? бриться? а фас освежим? Про себя бормоча: а освежим ли он в принципе, по идее. Фасовал, профилировал, шлифовал. Из всех искусств овладел важнейшим - рукомеслом опарикмахериванья. Конвейерным манером запудривал парики. Вкупе с болванками. Цирюльник церемониалов, декоратор увядающих ампиров, ты славил стагната знамя, облагораживая бездарность. В сравнении с пресловутой прозекторской разница заключалась в антураже, сводилась к минимуму наружного - мизеру натюрмортов.

Но был ли быдлом. Вопрос. О да, быть был. Ответ. Хотя и не слыл. Однако, стяжая не манну - мамону - ты как-то примкнул к фальшивомонетчикам. Неразборчивость в связях зияла столь отчаянно, что фасом франклина мерцал подчас ульяновский профиль; на одно лицо рисовались и средства: платёжные, снотворные, отхаркивающие, выразительные, слабительные, транспортные, массовой информации.

Ламерство духа усугубляла алчность либидо, впрочем, мучительно прихотливого. И да: чумичка истопника с такой растревоженной топкой - ты плавил кочерги, лаская бурлящую лаву; и верно: моталась, стеная, болгарка, шепча благодарное да, когда ты глодал сердцевину, - хотя поначалу кивала, шепча трафаретное нет. И дочь капитана как жертва бесчестья мундира тебе козырнула, невзирая на шапочность вашего - в частности гардероба, в смысле женского туалета - занырнув и унизившись, играя при этом губами виньетку смущенья.

И дочь лейтенанта, тебе не отдавшая честь, но всё же дозволив той честью слегка поиграться. И дочка курсанта, ронявшая розовый ранец, что трепетной ранью спешила на первый урок, - уже не спешила, но в самое ушко шептала: мы тока проэто нискажем, ведь правда - ни щас и ни после, ни папе, ни маме, ваще никому никада и ни слова - условились.

И как же ты только смел, обманщик. Теперича-то смел задним умом. Болтун, баснописец, трепло. А вдруг сочинитель - не верьте. Все маленькие леди делают это, но все большие джентльмены должны хранить молчание. По умолчанию. Ибо указ королевы: и впредь. Ах ты, проходимец, предатель. Образцово не эталонен: не берите с него пример, не делайте жизнь с. Не копируйте наихудших образцов.

Не копируйте даже нимало - вообще ни с кого - никогда. Ажно за отсутствием копирайтов. Тем паче во имя продаж, с целью, как водится, извлечения. Только ежели средств. Тогда валяйте уж, извлекая. Бо без них вам никак - возбуждающих и противозачаточных. Спрашивайте в одном объёме. Требуйте всюду два в одном: для и против. Иначе сказать: за и против. Pro et contra. Про что-с? Простите, уже копирую-с. Нечаянный плагиатец.

То и дело примечаешь: что ни ляпнешь, то копия, чья-то опять цитата. Мыслил даже: всё, что мыслимо, брать в кавычки - кавычить сразу на всякий случай: когда придут. Ибо творить неповторимо весьма стало тяжко, трудоёмко донельзя: словари общедоступны, и всякая клава для радостей творчества продаётся на каждом углу кому ни попадя, будь ты хоть недоросль; да и буковок в азбучке: раз, два - и тридцать два, - много ль насочиняешь. Так, чтоб скрипело, как новенькое. Решительно невозможно никак.

Странно, между нами, что какой-нибудь шустрый ценитель квот, этакий киберсквоттер - из приблатнённых, приближенных к императору - не застолбил алфавит. Побуквенно либо оптом. Тогда арендаторы литер были б ему должны поголовно - буквально чохом. Особенно как раз литераторы - пионеры наречий, повесы словес. Дознаватели смыслов, архитекторы тем. Тем ведь только и живы, ловчилы, что мусолят прописные да строчные. Кем бы сделались, лоботрясы, отними у них хоть согласных - мычали б и блеяли якоже прочее быдло. Печально.

А что, вполне себе знаете тема - закос под наследника прав: позвольте представить, мефодий. Древнейших болгарских корней - не в смысле там детских поэтов, вдруг из маминой из спальни хромоногих и кривых, боже упаси, а как бы скорее родов, тех самых византийских кровей, он будет им стало быть кореш - впоследствии славянин, порядочно обрусевший, - а по фамилии как? - так это и есть: мефодий. А имя как раз - кирилл. Прелестно, а чем, так сказать, по жизни? Да, в общем-то, больше гуманитарий: а-бэ-вэ, э-ю-я, но не более. Хотя доложу, и не менее. Чего мне с избытком хватило: вот так. Показывает конкретно. И все понимают вполне, зане не пальцем представлен.

И тут уж всем этим писакам сидеть совершенно ровно на всём, что успели подставить, головы не поднимая. А то понимают себя изобретателями чернильного пороха, самовоспламеняющейся бумаги эт цетера. И ходят чуть ли не гоголем в этой связи. Ты тоже некогда полагал: всяк, оседлавший стило, суть автор. Ан нет. И не каждый, поднявши меч, стал воин в один присест - прямо чтобы вот махом. Лет под сорок водил тебя некто пустыней, покуда вывел: азбукиведи! глагол - добро есть! Камень краеугольный, избранный, драгоценный - цитата из Книги. Из Многокнижия даже.

И ты повёлся. Скрипел ночами - не пел, царапал, хотя, что правда: свеча горела и воск конечно. Конечно. Воск. Однако долго ты был чертёжник: рейсшина, кульман, бумага в клетку. И шрифт стандартный. Ходя по клеткам, силился набросать ты абрис венеры, да всякий раз выходили пифагоровы штаны. Вот казус: острота зрения объектива с туго закрученной диафрагмой. Ох, туго. Теорема. Объектив абсолютно объективен. Но: резкость объектива не синоним зоркости отнюдь.

Открытье: открыть диафрагму, обретая свободу дыхания живота своего, отбросить аристотеля - перекособочить объектив до сумасбродства субъектива, расстроить наводку, покоцать оптику - столь прост этюд, но сколь извилисто стало его сыграть: сперва бумага в клеточку представляется бумагой в линеечку - по ним катишь куда веселее - но лишь въехав во что-то не названное, замечаешь: линейки неуклонно кренятся, и ты летишь уже по наклонной, всё быстрей и быстрее, без руля и ветрил, однако по курсу обрыв - линеек и всего вообще: трамплин нелинейного. Не разлинеенного то есть - никем доселе.

Ещё не поздно закантоваться, перенеся тяжесть, принять к обочине, как учили - так прежде считалось в порядке вещей - но ты в азарте не знаешь страха - ты ставишь на кон. И только ветер тебе навстречу, и только страсть. Презрев паденье, распускаешь хвост, закрылки и ловишь потоки - отрываясь, взмывая. Попираешь подошвами пропасть, дерзнув вероятно пропасть: из виду, с экранов ночных радаров, дневных локаторов - отовсюду. Совсем. Со всем, заметим, имеющимся.

По ходу об имущественном. О коем ты прежде радел ревниво и неусыпно, всё в дом стяжая, что лафонтеновский муравей обрусевший усилиями милейшего чревоугодника и ленивца, даром что окрылённого. И не мудрствуя лукавил, полагая: чем не добро, ежели впрок. Да хоть в чулок, думал. Не думал, точнее, спал. Но лунатически двигал клешнями. Досадно. Хотя объяснимо. Ибо что имел тогда кроме - помимо?

Но тут дошло, как будто достало: в копилке труха. Пепел, тлен, бестолочь. Банки, чулки пусты: номиналы-то девальвированы. А у тебя в руке, на ладони камень философический - краеугольный, избранный, драгоценный. Куда тут медь - не надо сдачи. Раздайте страждущим на паперти вон. Ибо движимое и недвижимое твоё - суть грузилище. Уверяют, что мол могущество, возражая. Но ты-то знаешь: поклажа, бремя - ярмо и только. В руках держал ношу ту - тянула долу, хоть и своя. Чинила помехи, палки в колёса. Мешала взлететь, воздохнуть, воспарить. И вот разжал ты. Вернее, посмел разжать. Взял да сбросил балласт. Продул цистерны, канистры, трубопроводы - слил лишнее.

И, сделавшись неимущ, ты тотчас стал невесом. Спокоен, не скован, неуязвим. Местами даже возвышен. Лёгкость изумительная: аэроплан, блерио. Приход воздуха: от винта. Узнал себя в зеркальце проруби: здравствуйте, ваша светлость. А лучше: где же ты был, Господи! Вокруг белизна просто бумажная - чистый простор. И ты в тулупе с тургеневского плеча со стилом за спиной: охота на лист.

Тишина таёжная - ни души. Шишкинский задник: корабельная чаща. Ча-ща пиши через аз, но третьяков теперь тебе не указка. Орган сосновых стволов звучит ораторно, густо, колоратурно. И клавиатура тебе: не буквицами - слогами, словами пестрит предложениями. Играй. Хорошо темперируй клавир. Плохо само обломится. Не плохо то есть, а как бог на душу. Бог-то теперь со строчной.

Играй что дети, сбежав от тяти. Глядишь, и сети нашли косяк. Ну, тут уж тебя забирает по самые жабры. Сиречь поплавки. И ты что пьяный бризом матросов стоишь, шатаясь, терзаешь невод. Вот рак прекрасный - его на басни. Севрюга, стерлядь притязают на авантюрный адюльтер - деликатесец. Дельфина - детишкам, в лоличьи были и небылицы - ласкаться, ластиться, ублажать. Омар случился - каков улов - нашинкуешь на рубаи. Порубаешь их после хокку - дегустация послевкусья.

А вот и гуппи попалась, солоха: чего тебе надобно, старче. Бог с тобой, золотая рыбка, твоего мне откупа не надо, ступай себе в синее море; приходи иногда на нерест - вот сюда, в прозрачную речку - голос твой послушать человечий. Удивляется рыбка, молвит: приручил ты меня, человече - отпустил, не ущучил гуппи - буду жить у тебя на посылках, что твоя сетевая карта, штопать хвостиком ветхий невод. Чудесно. Воистину сказочно. Хор: ай да пушкин, удумал диво, чтоб волшебная рыбка золотая для какого-то там простофили просто даром икру метала.

Перебирая, живописал. В экзальтации эскизировал догорающим углем, обжигая фаланги. Но пуще возлюбил карандаш, памятуя о графитовом сродстве, - рисовал алмазно, не пренебрегая растушёвывать мизинцем. Выходило однако бледно, серовато как бы. Прикрыл глаза и взором в нутро прозрел: маловато контраста. И вот осенён был: писать чернилом, вливая в глотку вино отчаянья, рукою, ручкой, пером павлина; а то и паркер кроша зубами, ты изливался своим синилом, своим краснилом, своим белилом.

Но, лишь завидев цвета хоругви, ты желчью капал и аммиаком - и сим покушался уже на святое. Которое отдавало таким благовонием, что ты зажимал ноздри и, впадая в полную ажитацию, принимался осквернять лучшие чувства простых миллионов: входил в раж, брал краски вражьих палитр и, не брезгуя, мазал грязью - умброй, охрой, землёй сиенской, - непосредственно пальцами своих от похоти потных ладоней, уподобляясь тому голландцу, ума лишённому созерцателю башмаков, подсолнухов, пшеничых полей, улиц с платанами, каштанами, тропинок там и сям и положившему один из пастознейших мазков экскрементами на стену желтого дома.

Ах мама, скорей зажмурься. Заткни уши, отвернись, убеги - не для строгих школьниц в красненьких галстуках эта пьеса из постмодерна - детям до шестнадцати смотреть и нюхать не рекомендуется. Шокирующий беспредел в детском саду: девочка без влагалища забеременела после орального секса. Орбитальная мастурбация: стыковка и расстыковка членами международного экипажа. Наш инцест давно стал сюжетом триллера: картина моего раннего совращения триумфально обнародована и растиражирована чуть ли не голливудом.

Да, мама, похоже гада ты грела во чреве. Чисто аспида держала под сердцем - уж не ужа ли. Надеялась: ангел, по крайности, агнец. И счастье было так коверкотово - миль пардон, маэстро, - и даже пыжиково. Чаяла чадо - вышло исчадье. Благо, не знаешь, каков финал: затяжная партия, непредрешаемый эндшпиль. Груда сказуемых и подлежащих. Руда сомнений. Барьеры мнений. Вольеры официоза - огибать околицей.

Какая странность: на людях молчалив до окаменелости навроде пещерной, ты стал запевалой немотной тиши - пустоши, что приоткрывается разве что дневниками - кондуитами душ - сокровенным шопотом горячечным, слезами исповедей в бреду раскаянья. Инакость и одинокость узкоколейных вагонеток по заброшенным рельсам тебя влекла. Где шпалы согреты солнцем, поросли ромашками, подорожником. Где всюду жизнь - жужжит, кружится - но нет сует: покойно где. Покои дачных предместий, перелески, опушки, опять же речушки - влекли и томили.

И вдруг как с неба - ниспало скоропостижно, просветом открылось: не тебя одного. О. Вам-письмо-пляшите - письмо-вам-пишите, скороговоркой почтово-пассажирской известил почтальон михеев, он же нимфея, или какой-то похожий. Возможно прохожий, но будто тропиной велосипедной - по всему курьер - в очках и берете. Берите, даёт, берите. Есть благо: дать книгу. Ни денег не дай, ни совета - не дай бог - но книгу - брошюру, книженцию, томик, хотя бы журналец, но толстый, пожалуй, - ты дай. И воздастся. Тебе воздаётся, тебе, мой посыльный. И, уставившись в высь, под розой ветров, где млечный путь мироздания светел, молишься ты, насылаешь:

Саша. Саша, да вот: я и пришёл. Нет лучше: вот и пришёл я. Тот. Тот, который. Старый облезлый кот орый но тихий да и безухий почти что полуухий скажем вань или гошка русской недожатой рыжей нивы с горстью горькой родной земли под ногтями - когда ничком до палящего летнего дзота сашей полз матросовым стать головы не подымая но в грудь наповал - наскреб.

Саша, случилось. Дополз. Чудом иконы девы святой последней безгрешной по следу безвестному ея влачась всех святых именем на подвиг сей окрылен будучи. Дополз и припал. Припав же, ополз. Где ж ты был, спрашивают. Молчу. Ходил видно вокруг да около да все знать по цепи - вот разгадка - ходил не конем но мелким бесом кошачьим длину цепи меря аршином общим похоже да ухом однако прядя - чухая всякий шорох - чу шопот: што такое? - вдруг издали разнеслось из дали будто гулким шумом прибоя:

кот-да-винчи бух бух, подымайся с пуза скотина, рви цепи вериги дубины своей стоеросовой - буух! Рву. Рву - ревя. Реву - рвя. Рвется, ты слышишь. Рвется сладко просторно лугом раздольным небом птичьим июньским - как когда-то. Как тогда. Ты знаешь.

Оттого и пишу не ведая что творю. Ни рожна не желая кроме только прильнуть. Всё. Достаточно. До ста точно счёл слезу обронил и точка. И вольно мне. Да кабы я тут был бы при чем. Так нет ведь. Рукою моей поводил от локтя к запястью в процессе сем некто Бо. Больше меня который выше меня Который есмь.

Адресат безутешен, смятён, измаян: карнавал каруселями едет мимо - круговерть, канитель. Одно мельтешенье. Мнимо кланяют гривами - люди, кони - зрят и пялятся карими, синими - будто пристально, нутряно, но: понимаешь: оно всё мимо. И киваешь: весьма, весьма. Вспоминаешь: невзыскан - никчёмен - нечаян. Не напрасен. Но. Обречён. Одинок. И ок. Зане тот балаган глобален - от курил до багам. Откурил да бросил - бычок. Пустячок. Пустяковина. И вина ли.




© Алёша Локис, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Словесность