Рисуя смерть, ты ползаешь на спине
И просишь пить чего-нибудь, но со льдом.
пока на зеркале пепел стоит, как дом,
Высокий дом от города в стороне.
Дорога в листьях семи различных цветов,
Над листьями тень одной из наших подруг,
Под тенью спрятан от взгляда квадратный люк,
За ним сушилка для выстиранных бинтов.
Когда ты спросишь, когда прилетает снег,
Я буду рядом, я буду шуршать плащом,
Курить табак и щеку чесать плечом,
И вслух читать тебе адреса аптек.
В тифозном бараке в период гражданской войны
вы были китайскою ширмочкой ограждены -
с трофейной шарманкой в кармане,
с блохой на аркане
и с перышком алым Финиста:
боялись вы до смерти фельдшера-морфиниста.
Как видно, ни сон, ни Морфей, ни Матфей, ни София, ни Соня
не знают про вас ничего; но вы вспомните сами
ту рыжую грушу от клизмы на грозном клаксоне
на черном авто Командарма с жандармскими злыми усами.
Вы вспомните сами: он ходит ногами, скрипит сапогами,
поганые ведра пинает и нос затыкает,
а вы задыхаетесь, в фельдшера глядя белками,
а фельдшер смеется и вашей ладонью прозрачной
прозрачный ваш рот затыкает,
и зрение ваше течет, под себя сквозь себя затекает,
немеет и стеклянеет...
Нас до души объяли воды...
В лицейском парке уж темно.
Дворцесоседственные своды
дрожат, как воздух, как вино
очей обманутой Лилеты. -
Она с улыбкой шепчет "где ты?"
проглядывая в белый дым.
А мы, как мраморные греки,
на неба сомкнутые веки
сквозь ветки голые глядим.
Свет очей и уст дрожанье,
Осязанье двух теней...
Все нежней перстов касанье,
Шопот тихий все темней...
В бездну пал, но в высь качнулся
И твердят уста устам:
Воздух воздуха коснулся,
Я навек остался там.
Мрак читал меня ужасный,
Букву с буквою сличал,
И алфавит звездный ясный
Из меня себе слагал".
Не отчий суд, так отчество погубит,
отечество поймет и не простит,
и крепнет ствол, рассасывая кубик -
мой ледяной и угловатый стыд.
И древо жизни пышно зеленеет,
и падает янтарная смола,
и, падая на воздух, каменеет,
как мертвые небесные тела.
Чего же ждать на сем ветвистом свете,
болезненно вздуваясь головой,
топтаться на кухонном табурете,
пихаясь горлом в воздух винтовой?
Механика пространства безупречна:
веревки, крючья, темные места -
perpetuum mobile, в коем так непрочно
прибита пыль и мебель не чиста,
и зеркала в нaплывах восковых,
и много рук, прокинутых куда-то,
где Понт Евксинский Понтия Пилата
вихляет в волнах мыльных и живых,
вихляет, чтобы вывернуть суставы,
чтоб вымыть все венозное из вен,
забавные имперские уставы
и безнаказанность супружeских измен.
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]