Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




УСТРОЙ  О  МНЕ  ВЕЩЬ


Пролог

"Здравствуй, дорогой Митя! Ты ведь позволишь называть тебя так?

Я слышал от твоей бывшей жены, что ты вернулся в Н. и работаешь в области полиграфии. Так долго тебя нигде не было - ни в Интернете, ни в моей жизни.

Чем ты занимаешься там, дорогой друг? Ловишь во ржи падающих, которых сам же подтолкнул? Я шучу, конечно. Очень жаль, что в Москве тебе устроиться не удалось, но ты, главное, не унывай: здесь тоже можно благостно существовать, если удастся снять с души эту пережаренную куриную кожу - тщеславие.

Если честно, я не знал, стоит тебе писать или уже нет: ведь столько времени прошло, да и вдруг письмо не дойдёт, потому что адрес неверный.

Как тебе, наверно, уже известно, Наташа Рубцова, эта богохульная дура, теперь замещает секретаря нашего СП, и на её дне рождения мы можем увидеться. У меня есть кое-что для тебя - подборка стихов; а водку я теперь стараюсь не пить.

У нас с папой всё хорошо. Ездим к маме в деревню ухаживать за козой. Коза хорошая, годная, всё никак не можем её продать. Ещё и поэтому я не успел отправить это письмо на прошлой неделе, как собирался.

Прости, если что не так.

Саша".



- Ах ты ж ёбаный ты нахуй, - устало проговорил Дмитрий и отправил письмо в виртуальную корзину. Потом сгрёб со стола окурки и пустые сигаретные пачки и запихнул в урну. На столе осталась лежать забытая случайной девицей глупая книга про фэн-шуй в лиловой глянцевой обложке; советы автора были в духе "чтобы не распугать элементалей, приберитесь в квартире и вымойте полы".

Когда-то молодой поэт Александр Камаев успешно мыл полы в этой квартире.




1.

- Люся, ты чего опять дверь-то расхлебятила? И дверь, и калитку? Ждёшь, что ли, когда губернатор сюда на "Мерседесе" въедет?

- Дай ты мне поспать, алкаш ебёный! Поспать мне дай, старое мудило! Не знаю ничего!

- Вот придут воры, етить твою мать...

- Постучи по дереву.

- Сама постучи по башке своей деревянной. Ох, етить твою ма-ать!

Накануне сосед, бывший председатель совхоза, давно распавшегося на немногочисленные группировки любителей спиртного, угостил отца поэта гадостью под названием "Монастырский погреб". Захар Иванович понимал, что вина как такового там было процентов двадцать, а на восемьдесят процентов пойло состояло из воды, ацетона или импортной жидкости для мытья стекол "Вдохновение" (Made in Russia), но отказываться было неудобно, тем более что сосед пообещал с зарплаты приобрести их козу. Теперь у отца поэта болела голова, и он подозревал, что это кара божья: Захар Иванович был человеком глубоко религиозным, с момента выхода на пенсию слушал по радио православные передачи, в местной газете читал заметки местного попа и с собутыльниками любил поговорить о конце света.

- Выхожу в туалет, а там всё на хрен открыто! - разорялся он. - Ты, Люсь, совсем охренела, етить твою...

- Щас пойду закрою, - буркнула невыспавшаяся супруга и, вернувшись, закричала: - У нас верёвку с колодца украли!

- Какую верёвку?

- "Какую верёвку"?! Ты еще спрашиваешь! Эти, тунгусы недоделанные, вечно всё воруют, тридцать лет с ними живёшь, а они всё воруют и воруют.

- Ночью в окно кто-то стучал, - задумчиво произнёс Захар Иванович, снова забираясь в кровать. - Я слышал.

- Стучал, стучал, - спохватилась Люся. - И мне ещё женщина снилась, моих лет, в платке. Смотрит в окно и смотрит. Это не к добру. Помнишь, про Клавдию рассказывали, будто к ней постучали в окно? Она занавеску отдёргивает, глядь, там старуха в белом платке, стоит и ничего не говорит. А на следующий день Клавдия умерла, вот как. Это к ней смерть приходила.

Надо опохмелиться, подумал Захар Иванович, всё равно скоро вставать - козу обихаживать. В голове был туман, перед глазами - икона Божьей Матери. Он сполз с кровати и побрёл на кухню за бутылкой.

- А Нина-то, помнишь, рассказывала? - не унималась супруга. - Ты, алкаш ебёный, ничего не помнишь. Пошёл её брат за грибами, а там, в чаще-то в самой, мужик в белой кепке. Знаешь, кто это был? Брат потому у неё и свихнулся. Как вернулся оттуда - слова попросту сказать не может. Прямо как наш Сашя - умный, но с придурью.

- Заткнись ты! - Захар Иванович отхлебнул дешёвой водки из горла и с отвращением затряс головой. Лучше не стало, туман не рассеялся, и душу наполнили нехорошие предчувствия. - Каждый день чёрта поминаешь да смерть, етить! Чёрта помянешь - он и... это самое. И так скоро, говорят, будет этот... Армагеддон!

- Потому что ты, что ни день, напьёшься и спать завалишься. У Клавдии муж тоже пил. Вот она и подумала тогда: умереть бы, отмучиться. И тут стучат в окно...

- Да замолчи ты с чертями своими, со смертями!

В окно негромко постучали.

"Вот и всё", - подумала Людмила Петровна.

"Сатана, - подумал Захар Иванович. - Вот кто верёвку украл и двери расхлебятил".

Он понял, что надо действовать.

Стоит ли напоминать о том, как хрупка человеческая психика? Безусловно, она может выдержать до хрена всего. Это медицинский факт. Вот у кошек, говорят, девять жизней. Кошка может прыгнуть с четвёртого этажа и остаться в живых (человек - тоже, но его будет гораздо сложнее собрать по частям). Но вообще кошки - хрупкие существа. Так же и психика. Например, одна литинститутская поэтесса неделю подряд читала Стивена Кинга, все двадцать томов. Неделя приближалась к концу, была глубокая ночь. В общежитии было тихо. Вдруг поэтесса услышала под креслом, на котором она сидела, какой-то шорох. Она пулей вылетела в коридор, оставив дверь незапертой и рассуждая так: если там что-то страшное, то оно может выйти вслед за мной в коридор, и тогда я от него убегу, а если нет, то я чуть позже загляну в комнату и проверю, там ли оно. Знаете ли вы, что отцы поэтов бывают не менее тонкими и сложными натурами, нежели поэтессы?



- Вот нахуя мужику петь учиться? - водитель "КамАЗа" крутанул руль и выключил радио "Шансон", чему Дмитрий несказанно обрадовался. - Украл, отсидел - и пой.

- Всему надо учиться, - сдержанно заметил Дмитрий.

- Это точно, - сказал водитель. - Сейчас обгоню эту хрень - и мы в Нижней Лысьве. А ты из Н. едешь? Хороший город. Не хуже Варшавы, и церквей, главное, ни хрена.

- Чем тебе церкви не угодили?

- Да понастроили своих костёлов, бля. Я туда недавно колбасу возил, так там ни одного кабака не видно из-за этих костёлов. А ты в какой газете работаешь?

- В "Епархиальном вестнике", - вежливо ответил Дмитрий. Чёрта с два он там работал.

Сегодня дальнобойщик вёз что-то военно-засекреченное, ехал медленно и долго материл по рации коллег. Дмитрий вырубился под матерщину, а когда проснулся, было уже темно. Грузовик остановился; на улице сыпался снег и лаяли собаки. Их было много - больших, пушистых и злобных. Они добросовестно охраняли заброшенную сибирскую деревню от москвичей.

- Сцуки недострелянные, - пробормотал Дмитрий, набирая номер Саши. Женский голос ответил, что абонент находится вне зоны действия сети. Да и хуй-то с тобой, абонент. Ты предлагал пообщаться - значит, придётся пообщаться.

Стараясь игнорировать собак, Дмитрий прошёл мимо колодца, вросшего в землю и больше напоминающего сточную яму, и отворил калитку, обмотанную снизу колючей проволокой. На стук никто не ответил. Было тихо, только на скотном дворе блеяла коза. Из почтового ящика, криво прибитого к ограде, торчала газета "Епархиальный вестник".

А ведь вы нихуя не спите, козоёбы, мрачно подумал Дмитрий. Свет-то у вас на кухне горит. Он постучал громче.

В избе зашевелились, и через пару минут дверь распахнулась. На пороге стоял неопрятный старик. С плеч его свисала рваная белая простыня. Он напоминал библейского пророка.

- Сгинь, нечистая сила! - изрёк он, взмахнув горящей свечкой.

- Ты что, дед, охренел? - растерянно поинтересовался Дмитрий. Он прекрасно знал, что отец поэта болен на голову, но не догадывался, что до такой степени.

- А... Митя! - рассеянно произнёс Захар Иванович. - Давно не виделись. Проходи. - Он стянул простыню и остался в грязных тренировочных штанах и неглаженой фланелевой рубашке. - Это мне это... сон плохой приснился. Ты к Саше приехал, что ли, про стихи поговорить? О чём хоть стихи-то?

Началось. Тяготение народа к высокому искусству. Механизатор Федя Иванов хочет узнать у редактора газеты "Сельская жизнь", что такое пессимизм Шопенгауэра.

В избе было холодно. В прихожей в одну кучу были свалены зимние сапоги, мешки с комбикормом и номера "Епархиального вестника".

- А ещё у нас верёвку украли, - сообщила Людмила Петровна. - Прямо с колодца. Совсем забыла сказать.

- И вы решили, что это я украл? - недобро озираясь по сторонам, осведомился Дмитрий. - Зачем - чтобы на ней повеситься?

- Ой, да что ты, господь с тобой?! - запричитала мать поэта.

- Господь всегда со мной, - процедил сквозь зубы Дмитрий. - Где сынок ваш, Людмила Петровна?

- Сашя? Дак говорит, что в магазин пошёл круглосуточный. На последнем автобусе приедет. Ты посиди, это, чайку попей.

- Хорошо, - кивнул Дмитрий и достал из кармана пачку "Лаки Страйк". Торопиться ему больше было некуда.




2.

Саша любил гулять по кладбищам. Он обошёл их множество и так и не решил, какое нравится ему больше всех. От Смоленского кладбища в Питере веет добропорядочной стариной и такой естественной в этом городе политкорректностью: поверх чёрных лютеранских надгробий смутно видна белая крыша армянской церкви. Прекрасны и трогательны еврейские кладбища. Непосвящённым надписи на плитах напоминают древний восточный узор, а посвящённым интересно их разбирать, догадываясь о смысле того или иного слова без огласовок; особенно забавно, если они (разбирающие) так хреново знают иврит, что без огласовок путают всё со всем, как греческие переводчики Библии. Иногда между оградами можно заметить старушку с метёлкой, она сметает паутину и бормочет: "Бедная Фаня... Засрали всю могилу!"

Но на кладбище сибирского города Н. тихо и просто. Хорошо под вечер писать стихи на обороте лекционной тетради, сидя на кладбищенской скамье, украшенной патриотическими надписями:

"Здесь умер хач Матевосян";

"Кровь. Спорт. Нация";

"РуSSкое Дело".

Позже внутренние враги России всё закрасили, и мы уже ничего не прочтём на спинке этой покосившейся скамьи.

Печаль окутывает сибирский город подобно туману: там давно уже нечего делать, только пить, копать огород и получать деньги от государства - почти ничего, почти ни за что. Саша, в ту пору - студент худграфа, подрабатывал, рисуя плакаты для местного ДК, а на досуге красил стены в уборной и почтовый ящик. Мать одобрительно кивала: "Хоть какая-то польза от твоей мазни".

Горячей воды в доме не было. На окраине паслись козы, агрессивные, как медведи зимой, и подвергшиеся их нападению чужаки высказывали предположение, что лучше бы по улицам ходили медведи. Дети высказывали родителям свое недовольство местом постоянной прописки, но в ответ слышали то "иди на хуй", то "я двадцать лет прослужил в зенитных войсках, дайте мне спокойно умереть на природе".

Сашина мать, учительница начальных классов, обожала скандалить, чаще - из-за ничего, а уже после скандала придумывала, из-за чего именно. Как ты работаешь в таких условиях, однажды спросила у Саши подруга, и Саша ответил: а что, Рембрандт вообще в сарае работал, если верить его биографу Глэдис Шмидт.

Как-то вечером Саша читал украдённую у однокурсника книгу Рембо под аккомпанемент песни Романа Неумоева "Убить жида". Мать незаметно прокралась в его комнату и зашипела:

- Опять песню эту дурацкую крутишь, которая мне на нервы действует. Назло мне крутишь.

Саша, делая вид, что матери нет, стал набрасывать на полях сборника сюрреалистическую картинку.

- И хоть бы на колонку сходил, - продолжала мать, застывшая в дверях наподобие католической статуи mater dolorosa. - Всё мне приходится делать. И с соседкой вчера не поздоровался, вечно меня позоришь, хулиганище, блядь!

Саша опустил голову - не в припадке стыда, нет, просто на мать смотреть было неинтересно.

- Сидишь?! Молчишь?! - агрессивно осведомилась мать. - Партизанище, блядь! Опять все выходные будешь спать до двенадцати.

- Естественно. Я сова.

- Сволочь ты, а не сова. Только хамишь да рисуешь!

- Я ещё стихи пишу, - мрачно напомнил Саша.

- Ну вот, я же говорю: сволочь! - Мать подошла ближе и заглянула ему за плечо. - Только книги портишь, жопу какую-то нарисовал! Вот отец из деревни вернётся - устроит тебе выволочку, лентяй.

Саша засунул книгу в рюкзак с портретом Курта Кобейна и пошёл от греха гулять на кладбище.



Стояла прохладная сибирская осень. У кладбищенской ограды тусовались козы, объедая бузину и плющ. Русофильскую скамью заняли двое чуваков. Они пили водку из пластиковых стаканчиков и беседовали об искусстве.

Один был тощий, бородатый, то ли пьяный, то ли похмельный. Его серые лохмы были повязаны на лбу тесёмкой, какие валяются у провинциальных пенсионерок в комодах со времен хрущёвской оттепели. При этом на нем был далеко не хипповский чёрный балахон с надписью "Гражданская Оборона" и сюрреалистической картинкой, какую Саша осмелился бы нарисовать только под кислотой.

Второй тоже не тянул на героя готического романа. Во-первых, не двухметрового роста, а обычного среднего. Во-вторых, одет в старую толстовку и джинсы вместо элегантного костюма. В-третьих, его взгляд излучал не какую-нибудь там непреоборимую властность, а смесь агрессии и смущения, больше подходящую подростку, чем взрослому человеку лет двадцати пяти. Но он был атлетического сложения, лицо, было, в общем, хорошо вылеплено, правда, скулы широковаты, а тёмно-русые волосы - правда, непричёсанные - крупно вились.

- Надоел ты со своим Вербицким, - сказал он собеседнику. - Вас обоих надо выебать, потому что вы со своей пропагандой линукса всех заебали.

Бородатый чувак допил водку и вполголоса запел:

- Rape me! Rape me-e, my friend!

- Если ты сейчас же не заткнёшься, я исполню эту просьбу, - заявил второй и стал осматривать окрестности на предмет кого бы убить. На глаза ему попался худенький симпатичный светловолосый мальчик с неформальским рюкзаком.

- Привет, родственная душа, - сказал он. - Готесс тут сегодня нет, только водка. Водку будешь?

Саша слегка оробел: такие умные люди уделяют ему внимание. Он-то понятия не имел, кто такие Вербицкий и линукс.

- Буду, - нерешительно произнёс он. Если бы он знал, с каким человеком свёл его сатана!



Дмитрий Л. был панком, анархистом и маргинальным литератором. Также он нередко участвовал в художественной самодеятельности. Незадолго до встречи с Сашей его отчислили из строительного института за то, что он под лестницей пел под гитару, на которой играл другой такой же раздолбай:


Мы живём, словно в дурке,
Во тьме номер шесть
Поперёк всех стандартных традиций
Наше дело поспать,
Наше дело поесть,
Наше дело не видеть их лица.

Наше время накрылось
Медной пиздой.
Наши праздники кончились дракой.
Только слышим мы голос
"Кто идет? Стой!"
И в ответ только "Сам иди нахуй".

Революции нет
Революции нет
Революции нет и не будет.
Революции нет,
Революция бред,
Отсоси у меня, мистер Путин.

Так надежда Дмитрия получить второе высшее образование у себя на родине накрылась медной пиздой, и он вернулся из процветающего областного центра в город Н. Он уже успел напечататься в нескольких сетевых и одном бумажном журнале, но жителям города было на это плевать. Да и работать было негде, особенно по специальности.

Саша, как истинный христианин, должен был посочувствовать этому еретику, но вместо этого начал завидовать. У него-то не было ни одной публикации почти нигде, кроме газеты "Сибирский кооператор".

- Ничего, - утешил Дмитрий, - у тебя ещё всё впереди.

Через несколько часов Саша проснулся и понял, что он в чужой квартире, полной панков, анархистов и копирайтеров. Один из них обещал Дмитрию, что устроит его на работу, если тот бросит пить, а второй, накурившись дури, бил пустой пластиковой бутылкой по железной миске и горланил под этот авангардистский аккомпанемент песню про Фиделя Кастро.

- Давайте-ка я ребёнка выведу отсюда, - сказал Дмитрий, - рано ему такое слушать.

В соседней комнате горела настольная лампа и было относительно чисто. Дмитрий указал Саше на незаправленную кровать и смотался бухать дальше. Но Саша не мог уснуть. Его внимание привлёк старый советский ежедневник с изображением памятника Ленину на обложке, валявшийся на полу.

На двух первых страницах была фигня: "Наше издание поможет вам спланировать вашу жизнь в духе строителей развитого социализма". На третьей находилась деловая анкета хозяина квартиры:

"Фамилия, имя, отчество - Сосни Хуйцов.

Служебный телефон - 02

Удостоверение личности номер - 418.

Автомобиль (мотоцикл, мотороллер) марки - у меня нет ни автомобиля, ни мотоцикла, ни мотороллера, и даже марки я не собираю.

Номер машины - Какой, швейной или стиральной?

При несчастном случае сообщить - В деканат самого позорного факультета строительного института".

Сашу охватило чувство, что он сталкивается с чем-то непостижимым, лежащим далеко за пределом той невнятной чепухи, которой он по привычке забивал себе голову. У него на курсе были панки, но никогда он не встречал настоящих провокаторов, агентов хаоса и тьмы.




3.

Дмитрий активно протестовал против жестокого и несправедливого государства: стоял на бирже, пропивал пособие, занимал деньги у приятелей и тоже пропивал. Иногда просил денег у мамаши. Закончилось тем, что они с мамашей разменяли квартиру, матери досталась однокомнатная, Дмитрию - двушка. Одну из комнат он за копейки сдавал малолетней шлюхе, а в свободное время пил и подрывал государственные устои.

Приятель Дмитрия, уже упомянутый ранее олдовый хиппи Иван, регулярно оказывал знаки внимания Митиным шлюхам и мальчикам. Иван был вечно пьяный, грязный, бухал с кем попало и отрубался где попало, не раздеваясь, а зачастую - не разуваясь, и Дмитрий не считал его серьёзным соперником, а только удобным собутыльником.

Стоит ли говорить, как повлияло на неопытного юношу общение с подобными людьми? Сидя на скучной лекции, Саша с нетерпением ждал, когда закончится рабочая неделя, и можно будет съебаться из общаги обратно в Н., уже представлявшийся ему чем-то вроде тайного града пламенного. Он стал больше пить, курить дурь и допускать реминисценции на Пимена Карпова. Высосав четыре бутылки пива, он разгуливал по общежитскому коридору и орал: "Америка - параша, победа будет наша!" Над кем и над чем, знать не обязательно. Это были редкие проблески сознательного патриотизма. Но от природы Саша скорее был мыслителем буддийского толка, почти достигшим свойственного настоящим мудрецам благородного безразличия к суетному миру.

Однажды Дмитрий, будучи в областном центре по делам (нужно было сделать внушение школоте, по рассеянности расклеившей листовки не там, где надо), навестил Сашу в общежитии. Сашиного соседа отчислили, и поэт жил один. В углу в пыли можно было различить соседские носки, бутылку из-под перцовки, пустую стеклянную банку, учебник по истории России и другие милые мелочи.



- Хуле ты так надолго пропал? - обеспокоенно поинтересовался Саша. - Три недели... и никто не знал где ты. Я уже думал, вдруг мусора за что-то повязали.

Но разгадка была проста. Дмитрий ездил автостопом в Москву, где его не взяли в группу, пишущую сценарий для псевдоисторического сериала "Умная Даша". По ходу разговора выяснилось, что Л. пришёл на "Мосфильм" без рекомендаций, зато в обтрёпанных оранжевых штанах и шарфе дикой расцветки, да еще вино и шоколад для секретарши забыл прихватить. Так что ему сразу дали от ворот поворот, и кто теперь виноват? Подлец Иван, посмеиваясь, процитировал Венедикта Ерофеева: "Кто виноват? - Никто не виноват. - Что делать? - Ничего не делать. - Кем быть? - Никем не быть. - Где приют для мира уготован? - В пизде, на верхней полке, где ебутся волки". У кого-то от этого блистательного пассажа начиналась чёрная меланхолия, а Ивану, наоборот, было весело. Дмитрий послал Ивана в лес, выкурил косяк и поехал к своему младшему товарищу, который всегда уважительно выслушивал его, хотя и не всегда понимал.

- Я ей говорю: я завтра приду в чёрном этом и белом сверху. Вы же не видели, как я умею работать, и смотрите только на одежду, разве это профессиональный подход? А она отворачивается, замечает главную сценаристку и, уже на публику, придушенно шипит: есть такая категория мужчин - на них что ни надень, все равно кажется, что ничего.

- Все бабы одинаковые, - сочувственно проговорил Саша. - Продажные плаксивые тупые твари. Правильно им апостол Павел запрещал разговаривать в общественных местах.

- Ну, бабы меня хотя бы подкармливают, - заметил Дмитрий, - а от тебя, Сашя, даже стакана чаю не дождёшься. - Он приподнял крышку кофейника: - Нихуя себе плесень! Что за сраная ебань... и в чайнике - то же самое. Ты вообще пробовал здесь прибираться?

- Я не лажу с бытом, - гордо ответил Саша, - я творческий человек, а не кухонная баба или сантехник. Мусор можно просто не замечать. Хотя... я уже думал: может, у кришнаитов ароматические палочки купить, а то в комнате так плесенью пахнет?

- Да, - хмыкнул Дмитрий, - смотрю я, в плане дружбы ты малополезен. Насчёт уборки я тебе намекаю, блядь, давно - сколько ж можно... уже в третий раз!

Саша нервно рассмеялся.

- А ты знаешь, что у меня за стенкой староста нашей группы живёт, стукачка? Знаешь, что сейчас подумала про "третий раз"? Она уже видела, как мы по коридору шли, обнявшись. Скоро всему курсу распиздит неизвестно что.

- Да пошла она в жопу. Зря ты придаёшь такое значение россказням обывателей. Берёшь пример с папаши-козоёба?

Саша страшно обиделся. С отцом, подрабатывающим починкой обуви в тесном закутке бывшего Дома культуры, он находился в глубоком эдипальном конфликте.

- Да щас! - воскликнул он. - Плевать я на всех хотел! - Он стукнул кулаком по стене и заорал: - Эй, Надя, мы трахаемся уже в третий раз!

- Мать твою, - пробормотал Дмитрий и чуть не выронил кофейник с плесенью. - Можешь ведь, когда хочешь.

- Ага, - слегка успокоившись, произнёс Саша и отвернулся к окну, за которым начиналась суровая и безжалостная сибирская метель.




4.

Наступило лето. Одни знакомые Дмитрия Л. слиняли в законспирированный лагерь либертарных социалистов, другие - на очередную "Радугу"; они пытались утащить с собой Ивана как авторитетного хиппи, но Иван объяснил, что, во-первых, авторитеты бывают не у хиппи, а на зоне, а во-вторых, у него депрессия, и он предпочёл бы отдохнуть в тихой компании близких друзей.

Итак, Дмитрий, Иван и Саша отправились в палаточный лагерь на берегу Енисея, где собирались местные стопщики и дауншифтеры. Поэт Камаев, никогда раньше не увлекавшийся хичхайкингом, проявил себя не с лучшей стороны: чуть не забыл в легковушке рюкзак, чуть не ёбнулся жопой на асфальт, выбираясь из грузовика, и чуть не получил по физиономии после того, как попросил водителя выключить "Авторадио". Но Дмитрий не стал порицать юношу за его роковые ошибки, ведь Саша постепенно исправлялся и уже начал мыть в его квартире пол и заваривать чай.

В лагере царили хаос и бардак. Среди отдыхающих Саша заметил девицу с чёрно-белыми волосами и тремя серёжками в каждом ухе, которая крайне обрадовалась появлению Дмитрия. Было решено отметить приезд выдающегося андеграундного писателя. Все скинулись, волонтёры потащились в ближайшую аптеку, находившуюся у чёрта на рогах, за медицинским спиртом (там продавался еще аспирин, и уголь активированный, и всё), приволокли три канистры и стали пить, разбавляя холодным кипятком.

Саша старался спокойно относиться к происходящему. Как бы ребята ни веселились, не взорвут же они ближайшее мирное поселение и не пригласят в качестве собутыльника палестинского террориста. Как говорят врачи, сумасшедший-то он сумасшедший, но мыла-то он не ест. Правда, ночью один дауншифтер вылил остатки спирта из канистры в костер. Пламя разгорелось, как палестинский конфликт, и даже Ивану на пару минут стало не по хуй. Он протрезвел и хотел вызвать по мобильнику службу спасения, но вспомнил, что мобильник недавно продал и пропил. Пока народ суетился, Иван лёг спать, проснулся, когда всё относительно погасло, и долго объяснял, что это всё равно погасло бы само собой, а его реакция - это форма психологической защиты.

Когда выяснилось, что Саша не взял с собой палатку, поскольку не на что было её купить, народ заулыбался. Когда выяснилось, что Саше нельзя доверить приготовление жратвы - он не умел разжигать костёр, а каша у него наполовину выкипела, наполовину сгорела, - народ стал материться, а чёрно-белая девица назвала его долихоцефалом. Когда выяснилось, что у Саши топографический кретинизм, народ стал игнорировать его.

- Как ты можешь общаться с этой стервой? - спросил Саша, когда они с Дмитрием улеглись спать. - Она же невыносимая психически больная агрессорша. Я уверен, что она бездарна. Разве может такая хамка писать хорошие стихи?

- У неё хорошие пьесы, - задумчиво ответил Дмитрий, - а за то, что ты сжёг всю хавку, я бы сам тебя приложил, если бы в этот момент оказался у костра. Карину я знаю много лет, она очень умный человек. Так что лучше молчи.

- Хорошо, - тихо сказал Саша. - Но мне противно, что к тебе лезет доступная баба.

- Завали ебальничек, - посоветовал Дмитрий и закрыл глаза.

Всю ночь злоба и обида разрывали сердце юного поэта на тысячу кусков, но худшее наступило утром. Чёрно-белая девица подошла к нему и с усмешкой поинтересовалась:

- Говорят, ты стихи пишешь?

- Да, а что? И почему ты задаёшь вопрос в таком тоне?

- Да просто в вашем педунивере каждый третий пишет что-то, кроме диссертаций и курсовых. Завалили все редакции своей ерундой. О чём пишешь-то?

Саша откашлялся и начал декламировать:


Как любил я полоумно - не хочу
Ворошить остатки тёплой летней страсти,
И спасти родную Русь мне по плечу
От иудиных пустот - враждебной масти.

Я отведал боли щедрый порцион,
Но шаги чеканю в ногу со свободой.
Если слышен чадам колокольный звон,
Значит, нашей будет крепость небосвода.

- Пиздец! - раздался за спиной у Камаева грубый голос; Саша обернулся и увидел здоровенного длинноволосого парня, похожего на викинга. - Вот из-за таких, как ты, всех националистов и считают мудаками.

- Мальчик, ты ебанат? - ласково спросила чёрно-белая.

- А я давно просил Митю, чтобы он перестал его всюду за собой таскать, - констатировал невесть откуда взявшийся Иван.

- Мальчик, запомни, - продолжала девица, - стихи - это или возрастное, или призвание, или шизофрения. У тебя это скорее возрастное, но, судя по твоему выражению лица, ты не от мира сего, так что дело обстоит гораздо хуже, чем могло показаться читавшему твои вирши литконсультанту. Больше не присылай нам свои малохудожественные произведения.

- Да ладно, отстаньте уже от него, - сказал Дмитрий. - Они это не со зла, они так шутят. Иди, Саш, погуляй.

- Не-не-не, - возразила чёрно-белая. - Детей одних оставлять нельзя, ещё наебнётся с обрыва, а ты потом отвечай перед родителями.

- Пошла на хуй, дура! - не выдержал Саша и под общий смех покинул лагерь.



Долго он бродил по берегу, наслаждаясь сдержанной красотой природы и слушая треск сухих ветвей под ногами. Медленно, степенно нёс свои вечные воды Енисей, и простые человеческие горести показались юноше глупыми и надуманными по сравнению с великолепием замыслов демиурга. Саше захотелось поселиться на берегу реки в деревянном доме, своими руками сложить русскую печь и засадить туда противень с тестом, чтобы потом вынуть оттуда ароматный, с хрустящей корочкой, хлеб.

Сгущались сумерки, пора было возвращаться. Лагерь встретил беглеца шумом и яростью.

- Говоришь, мне жалко травы, да, я её всю выкуриваю, да, а тебе - ни хрена? Вот, на, лови!

- Еба-а-ать!

- Ищи теперь в крапиве! Подавись своей травой! Алкаш, пива мне купить не можешь, ни ты, ни Ваня. Но Ване, как известно, на всё похуй, а ты ведь у нас такой чуткий и сострадательный.

- Ты обкурилась, у тебя реальный глюк! Нет там никакой крапивы. Вот, видишь, я что, по крапиве иду, ее тут ни фига... а-а-а-а-а, а-а-а-а, бля-а-а-адь!

- "И ты прекрасна, как день, но мне надоело обращаться к тебе на "вы"! Так не плачь обо мне, когда я уйду стучаться в двери травы!" Народ! Глядите, Андрюха упал в крапиву! Там ее до фига-а-а!

- Сейчас ты у меня упадёшь, поэт херов! В глазах народа!

Послышался ехидный голос славянского язычника:

- Я тоже стихи писать умею, хуле... Вот, про всех вас:


О поэт, ты звиздишь над водярой в стакане,
И бежит к тебе Муза, в чем мать родила,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Невозможно, когда выпьешь столько бухла.

- Дебил, заткнись, урод! Философ хренов! Диоген в бочке! С водкой!

- Кто же наливает в бочку водки? Там должен быть чистый спирт!

- Гляньте, Митин мальчик посетил наше скромное молитвенное собрание. Митя! Хуле ты там обнимаешься с заместительницей редактора? Не боишься, что твой домашний питомец тебя покинет?

- Да, он смотрит на тебя как-то... неоднозначно!

- Обиделся, ща воще уйдёт!

Славянский язычник подобрал лежавшую на траве гитару и запел:


Потерянные души,
Теперь без Саши я!
Потерянная Саша,
Душа, душа моя!

Ах Саша, ох Саша,
Душа, душа моя!
Ах Саша, ох Саша,
Душа, душа моя!

- Не беспокойся, я скоро уеду, - собравшись с силами, ответил Саша и пошёл к палатке Дмитрия, где лежали его вещи.



- Скажи, я тебе нужен? - спросил Дмитрий. В палатке держался стойкий запах конопли; тактичные товарищи не беспокоили их и даже не просили поделиться.

Приглаживая чёрно-белые волосы, Карина задумчиво ответила:

- Русские писатели - пьющие подонки. Они никому не нужны. Любые пьющие писатели никому не нужны. Русские и американские, достоевские и буковские, молодые и старые, красавцы и убожища, бездарные и не очень - чаще, конечно, бездарные; добрые и злые - чаще, конечно, злые; умные и глупые, верующие и неверующие и неправые в обоих случаях, потому что неправильно верят, а не верить неправильно в принципе; щедрые и прижимистые, печатающиеся и не печатающиеся, они никогда никому не нужны. А если они оказываются кому-то ненадолго нужны, то вскоре снова пытаются стать ненужными: ведь им необходима трагедия! Без неё они якобы не могут. Они не могут даже спать с женщиной, у которой нет своей личной трагедии. Они панически боятся людей, поступившихся внешним трагизмом ради внутренней свободы, кажутся себе на их фоне еще большими ничтожествами и убожествами. Поэтому считают своим долгом сочинить трагедию о любой бабе, попавшей в их поле зрения. То, что трагедии на самом деле может и не быть, их не волнует.

- Я буду меньше пить, сдам квартиру, и мы уедем в Москву! - пообещал Дмитрий.

- Ну-ну.

- У тебя есть шанс убедиться в том, что я говорю правду.

- А этого пацана тоже потащишь в Москву? - ледяным тоном поинтересовалась Карина. Было непонятно, шутит она или всё-таки нет.

- Да нет, конечно, - растерянно ответил Дмитрий, - нахрен он мне сдался? Он просто за пивом бегает, полы в квартире моет, готовить даже научился...

- А... - деланно-равнодушно проговорила заместительница редактора.

- Ты не поняла. Я не буду врать, что у меня ничего не было с мальчиками, но с этим точно ничего нет.

Саша, подслушивающий возле палатки, замер. Значит, шутки обитателей лагеря имеют под собой твёрдую основу. Неужели человек, которого он полгода считал своим лучшим другом, действительно пидарас? Неужели все эти люди настолько испорчены, что не понимают: в страстных и возвышенных душах поэтов мужская дружба непременно обретает характер сердечной привязанности, но из этого ещё ничего не следует? Неужели теперь и его, русского поэта, сибиряка, считают пидарасом только потому, что он не любит высокомерных маргиналок и высоко ценит свои отношения с Дмитрием? У Саши было такое чувство, что подонок Л. утопил сердце в Енисее, привязав к нему замшелый могильный камень.

Он решительно откинул полог палатки.

- Я был неправ, - спокойно произнёс он. - Извини, Карина. Больше я не буду вести себя, как долбоёб.

- О! Давно бы так, - равнодушно ответила она.



Было темно. Все спали, ужравшись водки, украденной на заброшенной даче. Саша остался в палатке один: Л. куда-то ушёл, видимо, развлекаться на берегу с этой сукой. Поэт быстро собрал рюкзак и при свете фонарика нацарапал на листке, вырванном из блокнота:

"Никто ни в чём не виноват, но больше мы не увидимся".




5.

Саша устало и отрешённо смотрел в окно грузовика. Мелькали серые и жёлтые блочные дома; к остановке полз троллейбус, гремя рогами. Некоторые называют их усами, но для Саши в то утро это были именно рога. На рекламном щите возле остановки светилась жутко накрашенная рожа в химических прядях и надпись под ней: "Экранизация бестселлера Сары Сопли!" - и название, что-то вроде "У бездны на соплях".

Мой долг, долг русского писателя, сделать так, чтобы вокруг не было ни пидарасов, ни этой рекламной мерзости, внезапно подумал Саша. Но как же это сделать, когда люди такие сволочи, когда так страшно жить? Губы его зашевелились: он вспомнил молитву, которой когда-то научил его приходской батюшка, любивший детей, особенно маленьких мальчиков, которых угощал шоколадом и называл будущими воинами света:

"Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем? Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит. Суда Твоего, Господи, боюся и муки безконечныя, злое же творя не престаю: Тебе Господа Бога моего всегда прогневляю, и Пречистую Твою Матерь, и вся Небесныя силы, и святаго Ангела хранителя моего. Вем убо, Господи, яко недостоин есмь человеколюбия Твоего, но достоин есмь всякаго осуждения и муки. Но, Господи, или хощу, или не хощу, спаси мя. Аще бо праведника спасеши, ничтоже велие; и аще чистаго помилуеши, ничтоже дивно: достойни бо суть милости Твоея. Но на мне грешнем удиви милость Твою: о сем яви человеколюбие Твое, да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанней благости и милосердию: и якоже хощеши, устрой о мне вещь".

И силы неисчислимые сошли в его душу, точно ангелы в преисподнюю. Теперь он знал, что ему делать. Теперь Россия будет спасена.

- Слышь, брателло, тебя где высадить? - спросил водитель. - Я дальше в Х. поеду, это в сторону Нижней Лысьвы.

- Здорово, - сказал Саша. - Мне как раз туда.

Он знал, что его родители сейчас на даче.

Выйдя на развилке, Саша закинул за спину рюкзак и весело зашагал к жёлтому дому, окружённому покосившимся деревянным забором. Пышно цвели бузина и репейник; тишину деревенского утра нарушал только звук бензопилы. По асфальтовой дорожке прогуливался отец и разговаривал с белой козой:

- Какая же ты у меня милая! Какая хорошая! На, сука, жри, ты же хочешь лаваш!

- Здравствуй, папа, - улыбаясь, сказал Саша.

- А, припёрся, спиногрыз, - хмуро ответил Захар Иванович. - Целую неделю пропьянствовал и явился к нам на всё готовое.

- Папа! - воскликнул Саша, снимая с уставших плеч рюкзак. - Я осознал и исправил все свои ошибки. Я больше не буду пить, курить, ездить автостопом и писать плохие стихи. Я буду писать только хорошие, о нашей Сибири, о боге, о любви простых людей и животных. Посмотри на меня внимательнее: разве похоже, что я вру?

- А хуй тебя знает, пиздобол, - ответил Захар Иванович, поглаживая козу, которая мелодично блеяла и вертела украшенным репьями хвостом.

- Сейчас я отремонтирую забор и оштукатурю веранду, - сообщил Саша.

- Хуясе, - удивился папаша, и на его суровом крестьянском лице заиграла улыбка. - Неужели и правда ты, поганец, за ум взялся?



С тех пор в жизни Александра Камаева многое изменилось. Теперь он не ругался с отцом и матерью, меньше пил и жил с их козами душа в душу. За неделю он успел починить забор (что вдвойне удивительно, потому что раньше руки у него росли явно не из того места) и сочинил подборку стихов под названием "Сестра моя Сибирь". Ещё через неделю подборка появилась в местном поэтическом альманахе. Но лето заканчивалось, и пора было возвращаться в город.

Там поэта ждал сюрприз - электронное письмо следующего содержания:



"Здравствуй, дорогой Сашя.

Мы с Кариной решили написать тебе последнее прощальное письмо.

Твоя записка (цитирую: "Никто ни в чём не виноват, но мы больше не увидимся") просто изумительна! Ты нарочно это сделал, чтобы мы подумали, что ты утопился, чтобы мы забеспокоились, придурок. Мы даже хотели вызвать ментов, но Иван сказал, что ночью видел, как ты пиздуешь с рюкзаком в сторону трассы. Впрочем, ты мог намекнуть, что бросишься под десятитонный грузовик. С тебя станется.

А теперь оказывается, что ты жив, здоров и печатаешь свой бред в журнале идиота Уварова, которому ни один приличный человек в этой области руку не подаст.

А вообще мы все шлём тебя... в лес. Ты должен разным людям в сумме 5000 р., не забудь выслать. Неужели ты не мог просто написать, что поехал домой? Так необходимо было подобным образом привлекать к себе внимание? Ты хотел лишний раз потрепать нам нервы? Ты и так за эти полгода всех достал и всех подставил. Помнишь, как ты заблевал весь бульвар, и менты чуть не забрали меня вместе с тобой? Помнишь, как ты надел хорошие штаны моего друга, московского либертарианца, вместо своих, никуда не годных? Ты эгоцентрик, садомазохист, манипулирующий окружающими, истерик и психопат. Ищи себе других друзей, других собутыльников, другой институт, другую работу, других баб (и мужиков) и других идиотов, чтобы выслушивали твой бред! Ты опозорил свой институт, русскую нацию и искусство в целом. Прощай. Удачи в творчестве. Мирного неба над головой. Иди к чёрту!!!

Искренне твои Митя и Карина".




6.

- Говоришь, он и правда пидор? - главный редактор издательства "Сибирский дуб", строгая дородная тётка из семьи потомственных золотодобытчиков, нервно прошлась из угла в угол. - Да, есть в нём что-то не то... Эх, измельчал нынче мужик! - она мрачно глянула на Сашу, примостившегося на краю редакционного дивана, потом - на торт, который Саша ей притащил.

- Да, он же не только ко мне приставал. Уварова спросите, если не верите, - предложил Саша. Он знал, что Уваров, который терпеть не может Л. за то, что он назвал его стихи бездарными, обязательно подтвердит.

- Оно конечно, я меры приму, и ноги его здесь не будет. Мы все тут люди верующие, православные. Ох ты, господи, а ведь я его чуть выпускающим редактором не взяла! А теперь - всё. У меня же оба сына в штате числятся. Вдруг чего случится.

Вскоре по городу поползли слухи о том, что поэт Л. - педофил и маньяк-убийца. Дмитрий, по свидетельствам знающих людей, только отшучивался, а потом и вовсе уехал в Москву, откуда не возвращался очень долго.



Знаешь ли ты, сколько лет прошло с тех пор, дорогой читатель? Разумеется, не знаешь, да это и неважно.

Александр Камаев стал известным поэтом и художником, автором многих публикаций, дипломантом независимой премии имени Ивана Шевцова за цикл стихов "Враги твоей родины", сотрудником музея народных ремёсел и членом интернет-сообщества "Bestiality". Держался он скромно и с достоинством, а в его больших голубых глазах горел свет милосердия и любви к ближним.

Зимой 2009 года Саша прочитал в гостевой книге сетевого журнала, в котором постоянно публиковался, известие о возвращении Дмитрия Л. Он развёлся с женой и стал писать ещё более запредельные вещи, чем раньше, - о Гитлере, газенвагенах, пытках и кельтском кресте. Саша тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.

Тогда, будучи девятнадцатилетним студентом худграфа, он выполнил свой христианский долг - спас своего друга от скорой духовной гибели, ибо он, оказавшись на посту выпускающего редактора, натворил бы ужасных, поистине роковых для отечественной культуры вещей. Сейчас он не испытывал ни обиды, ни горечи, ни зависти к этому люмпен-литератору, неисправимому и, видимо, несчастному человеку. Только сдержанная нежность поднималась в его душе, когда он вспоминал Дмитрия, своего любимого проводника по кругам неиллюзорного сибирского ада.

Наверно, ему одиноко на родине, и он хочет с кем-то повидаться, поговорить о наболевшем, выпить чая с малиной и затеплить лампаду у старых почерневших икон. Саша открыл почтовый ящик и стал набирать текст:

"Здравствуй, дорогой Митя! Ты ведь позволишь называть тебя так?"



- Понятия не имею, почему он не пришёл, - поэтесса Наталья Рубцова стряхнула пепел с беломорины. - Зассал, наверно. Подозревал, что ты явишься.

В курилке Дома культуры пахло вином и плесенью.

- Странно, он мне говорил, что мы с ним можем здесь увидеться. Хотя он всегда был... со странностями. Сначала захотел увидеться, а потом зассал.

- Ты ему точно не будешь бить морду? - спросила Наталья.

- Хм... за что?

- Ну, как же - это же он тогда рассказал жирной суке из "Сибирского дуба", что ты развращаешь мальчиков. А она передала дальше.

- Хуясе, - растерянно пробормотал Дмитрий. - Нет, я думал, он зассыт, что я за другое буду бить ему морду. Например, за то, что он мудак. Спасибо, Наташ, это многое объясняет.

Натальин мобильник зажужжал - пришла эсэмэска.

- О как! - усмехнулась она. - "Извини, придти не могу. Я в деревне, заболела коза".

- Что ж, - в глазах Дмитрия загорелся нехороший огонёк, - передай ему: я желаю козе скорейшего выздоровления, а всему семейству Козоёбовых - дальнейшего процветания на благо родины и мира.




Эпилог

Верёвка была хорошая, годная. Дмитрий ждал, когда можно будет незаметно вытащить её из кармана и накинуть на шею жертвы. Тусклая лампочка в сенях мигнула и погасла навсегда. Слышно было, как поворачивается в навесном замке ключ.

- Привет, Сашя, - спокойно проговорил Дмитрий. - Извини, я не предупредил, что приеду в эти выходные в Нижнюю Лысьву, изуродую тебя и выебу твою нетранспортабельную маму. Избранные куски увезу домой. А за ваш нищеёбский "хлеб-соль" - отдельное "спасибо": я его на хую вертел.



Следующий рассказ...
Чистые помыслы - Оглавление




© Елена Георгиевская, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.




Словесность