Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




РОДИНА



Я проснулся в провинциальной гостинице от крика торговок, дерущихся за место у причала в тени густой одинокой липы, а не на самом солнцепеке, возле чахлых тополей. По комнате, громко жужжа, летал шмель и было удивительно наблюдать, как перемещается в пространстве по воздуху его свинцово-тяжелое тельце с кружащимися в золотом нимбе крохотными пропеллерами. Шмель напомнил мне Карлсона, который живет на крыше. Солнце весело запятнало стены сияющими мазками и в прозрачных, пронизанных светом лучах, плавали и кружились пылинки, напоминая о бренности существования и о невыносимой легкости бытия. Я открыл облезлую дверцу холодильника, достал запотевшую бутылку "Жигулевского", щелкнул пробкой и выпил сразу почти половину. По внутренностям организма мгновенно побежала прохладная струя наслаждения, а на улице, будто по заказу, и в точном соответствии с моим настроением, послышалась песня Федьки Ёбнутого. Я выглянул в окно и увидел, как дурак бежит, припрыгивая, виляя из стороны в сторону, скосив голову набок, и звонко поет, ударяя руками по своим пыльным штанинам. "Счастья вам! Счастья!" - громко фальцетом завершал он каждый куплет своей песни и оно было прекрасно - пение дурака, потому что входило в душу совершенно естественно, точно также, как любое другое природное явление, - как вот это солнце, вот это небо и июльский зеленый шум.

- Смотри, как урод радуется, должно быть к дождю, - пробормотал дед, сидящий на венском стуле, вынесенном им из дома и поставленном прямо на тротуар, возле открытой железной двери магазина со скобяным товаром, в котором, кроме впрок закупленных и выставленных шеренгами оцинкованных ведер, да лежащих кучей на промасленной бумаге огромных амбарных замков, не было почти ничего.

До прихода парохода из Юрьевца оставалось еще три часа. Можно было пойти искупаться. Пока я одевался и допивал пиво, мне был виден в окно фасад стоящего напротив облупленного кирпичного дома, на фронтоне которого были выложены цифры, углами из кирпичей: 1901. Фронтон увенчивался башенкой, и я подумал: неужели и железо на этой самой башенке не менялось с того самого 1901 года? А ведь он был рядом, совсем рядом со мной, этот 1901 год. Сто лет тому назад, всего лишь сто лет! И в городке с тех пор почти ничего не переменилось. Прошумели несколько революций и войн, но они ничуть не переменили привычного бытования. Я смотрел на вздымающийся к небу огромный пологий холм, на ютящиеся по нему деревянные дома с красными, синими и зелеными крышами, на усыпанные яблоками купы деревьев, на какие-то торчащие повсюду жерди, оглобли, с прикрученными к ним антенами, я слышал заливистый лай собак, коровье мычание, стуки молотков и думал: боже мой, боже мой, как кратко мгновение жизни: ведь в невидимом, неслышимом и, часто даже, не ощущаемом нами временнoм потоке, в котором мы все несемся - куда? - они, жители этого городка ничем не отличаются от меня, заглянувшего сюда всего на денек, праздного и глупого туриста, - вот был он, и нет его...

Я надел белую рубашку, белые брюки, темные солнечные очки, собрал волосы в косичку на затылке и перехватил ее изящным кожаным ремешком. Когда я вышел на улицу, люди повсюду награждали меня теми же в точности улыбками и ухмылками, добродушными в сущности, какими народ всегда сопровождал местную достопримечательность: незлобивого и веселого идиота - Федьку Ёбнутого, - я был, по-видимому, на их взгляд, точно в пару ему.

- Не возьмете ли, молодой человек, морковки. Вот посмотрите, какая у меня морковка, только что с грядки, вся сладенькая, слаще меду, возьмите, - протянула мне одна торговка пучок моркови и я подумал, что морковь действительно славная, прямо-таки, сезанновская морковь. Правда секундой позже я заметил, - и это сравнение мгновенно пришло мне в голову, - что у зеленой загородки причала какой-то лохматый кобелек ну в точности такой же красной морковкой пытается взъебнуть сучку и отчаянно лезет на нее, а морковка торчит у него между ног, будто он только что купил ее у этой самой торговки и приделал к своему животу. Баба глядела на меня своими синенькими глазами, странно цветущими на коричневой, в мелких морщинках дубленой коже лица, и меня, уже в который раз в этот день, вдруг пронзило какое-то странное ощущение единения всего сущего, какое, возможно бывает только перед смертью: я уже не различал меж собой ни людей, ни животных, ни деревьев - все вдруг стали одним и жили одной непрекращающейся во времени жизнью, как на живописных полотнах Иоахима Патинира, где всё и всегда происходит везде и сразу, вечно и одномоментно. Вид у меня, наверное, был совершенно дурацкий, потому что баба, всхлипнув, неожиданно положила морковь. Я пошел дальше.

Возле пивного ларька с накренившимся брезентовым тентом сидел на какой-то куче говна дядя Толя, а между тем, совершенно рядом с ним поблескивали алой отполированной пластмассой четыре совершенно свободных кресла вокруг круглого столика, на котором голуби и воробьи довершали остатки чьего-то пиршества. Увидев меня, дядя Толя замахал рукой, но я уже нащупывал в кармане медяки, чтобы отдать ему, потому что у меня сегодня не было никакого желания выслушивать его очередную историю о том, как он опять к кому-то нанимался, был бит, обобран и выгнан. Едва я ссыпал в его мозолистую, корявую руку, похожую на клешню, горсть мелочи, как рядом раздался оглушительный нарастающий рев, и мимо меня, подобно болиду, пронесся сверкающий кавасаки с неким существом, приросшим к рулю, в белом перфекте, в желтых крагах и во всем кожаном. Окутанный голубоватым дымком, я замер в удивлении. Вот это да! А я-то думал, будто здесь только я - явление внеземного порядка, как пришелец в скафандре или тунгусский метеорит.

- Видал, - сплюнув от восхищения, сказал дядя Толя. - Московский ебарь к Светке помчался. Он уже не раз нас пугал. Гонит, черт, видать, от самой Москвы. Кинет Светке палку и опять назад. Никто даже рожи его не видал. Чистый черт.

Я уже ничему не удивлялся. Не удивился бы и тому, если бы вдруг рядом протопала колонна стрельцов с бердышами и копьями, в красных кафтанах, как на поразительно живых картинах Андрея Рябушкина, который, возможно, и жил в том самом замечательном доме в 1901 году. Время как-то странно вывернулось в моем сознании и опрокинулось в душу небесным куполом. Иногда я вдруг с ужасом представлял себе, будто я уже умер и этот город, в котором я теперь бродил, был городом запредельным...

Я долго плавал в прохладной воде, в которой отражалось небо с плывущими по нему белыми плотными облаками, и подо мной была темная глубокая вода, а поскольку Волга в этом месте была настолько широка, что другого берега не было видно, я находился в действительной, полной беспредельности. Потом я, кажется, уснул на горячем песке и сквозь дрему на природе, которая всегда внушала мне ужас, потому что наполняла мой сон тысячами непостижимых видений и сонмом летающих, прыгающих, ползающих, по мне, возле меня и подо мной существ, криками пролетающих птиц, плеском и шумом воды, шорохами земли, в которой всегда что-то опасно роилось, - я услышал низкий, хриплый и всегда неожиданный гудок парохода, который подобно грандиозному белогрудому лебедю, выплывал откуда-то издалека со стремнины и шел, вырастая в своих исполинских размерах, прямо к берегу, прямо, казалось, на меня.

Когда я вижу белый огромный пароход на Волге, меня с детства охватывает восторг. Вот и теперь я вскочил с земли, напялил штаны, схватил в руку рубашку и замахал ею, приветствуя стоящих на палубах людей, издали похожих на горстки разноцветных горошин. Пароход слегка развернулся и величественно поплыл мимо меня, совсем близко, гордо неся на своем высоком белом боку огромные золотые буквы: "Россия". Он был все ближе и ближе и я, в непонятном восторге, вдруг охватившем меня, размахивая рубашкой, сначала мелким шагом, а потом трусцой, а потом уже бегом устремился вдоль по берегу за пароходом, будто бы стремился догнать его. С палубы красивые, нарядные девушки в белом и голубом махали мне шляпами и кричали что-то приветственное, пароход плыл, рассекая волну, мощно, бесшумно, царственно, сияющий и огромный, и грудь моя под ветром, обдувавшем ее с реки, все более и более наполнялась восторгом жизни и счастья, даже не знаю от чего. На палубах прибавилось людей, послышалась бодрая маршевая музыка и все они там, смотря на меня и хлопая мне в ладоши, буквально ликовали. "Как здорово! Как, в сущности, просто и радостно жить, - подумал я, - как близки мне эти люди и это их радостное свободное плаванье и я будто брат им теперь, которого они так рады видеть, так сердечно приветствуют." Пароход, словно в такт моим мыслям, вдруг подал сильный, долгий торжествующий гудок, - в мою честь! - подумал я и тут только увидел на мостике капитана. Он стоял в белом нарядном кителе со сверкающими золотыми пуговицами, в фуражке с кокардой и, загораживая свое лицо биноклем, наводил его поблескивающие окуляры куда-то в небо, по восходящей линии, которая своим нижним кончиком лишь касалась моей головы. Я заметил неожиданно, что и все пассажиры смотрели поверх меня и лица их все более и более обращались к солнцу. Ликование нарастало. Я остановил бег и посмотрел на уходящий вверх склон. Там по едва заметной тропинке, обгоняя меня, неслись два голых чумазых пацана, и в руке у одного из них трепетала тонкая серебряная нить, на которой в небесную высоту взвился огромный бумажный змей. Змей кружился в нагретом воздухе и повертывался к зрителям то одной своей стороной, то другой. Я ясно различал на его ослепительно белой бумаге начертанное крупно слово: "Россия". Пароход снова взревел могучим приветственным гудком и было ясно теперь, кого он приветствует. Я долго стоял и смотрел на удаляющуюся в голубую дымку белую громадину, на улепетывающие ноги пацанов, на кружащегося в небе змея с красивыми, развевающимися по воздуху лентами: красной, голубой и белой. Потом я набросил на плечи рубашку, вскарабкался по песчаному холму наверх, пересек тропинку, по которой только что пробежали мальчишки, немного прошел по густой изумрудной траве, сел на нагретый догоряча жарким полуденным солнцем березовый пенек и заплакал...



© Сергей Б. Дунаев, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.





Словесность