- Когда я смотрю на рожи радикал-демократов - у меня такое чувство, будто я созерцаю срамные части тел, а когда передо мной мелькают красные, упитанные хари коммунистов, то еще хуже - вывернутые внутренности, окрашенные дурной кровью, - так говорил за рюмкой водки в одном московском трактире некий писатель, чьи произведения, по правде сказать, в устном авторском исполнении слушали только мы, его немногочисленные поклонники. Водкой нас угощал один хмырь, сделавший деньги на спекуляции древесиной, потому что его родитель заведовал какой-то дрянной лесопильней, а сынок посредничал в Москве и все заработанное просаживал с проститутками, которых мы еб…и просто так, а ему оставляли уже выдохшееся вино за деньги. В нашей компании все презирали друг друга и никакой дружбы не было. Так, от нечего делать сходились и просиживали вечера в "Сивом коне" - небольшом, грязном, но теплом и уютном баре, неподалеку от Сухаревки.
- Россия! Что такое Россия? Это человеческий бедлам, потому что мы живем теперь без идеи. Раньше, вместо бога придумали коммунизм и всех им завели, таких песен насочиняли, так голосисто их распевали, а теперь ни бога, ни коммунизма, одна водка, да бабы. Вот бабы - это да! Когда сунешь член в теплую манду и уткнешь лицо между титек, чувствуешь свою настоящую родовую принадлежность, - ведь по сути, оргазм - это что-то бесконечно родное и колыбельное, будто тебя в люльке уносят. Я ненавижу западный образ сношения, который они называют сексом. По нашему все должно делаться в полной темноте, тайно. Правильно одна баба сказала: у нас секса нет. Как ее потом высекли и до сих пор вспоминают, посмеиваясь. Животные! Вы только посмотрите на эти рожи, которые показывают по телевизору. Разве это Россия? У них на уме одни деньги, а деньги для русского человека ничто, он всегда с презрением относился к бухгалтерам и жалел их убогоньких, - бухгалтеры, жиды, немцы всегда в России были некими камнями, о которые спотыкались и чертыхались.
Мы молчали. Писатель налил себе большую стопку водки и выпил, ни с кем не чокаясь. В сущности я почти не воспринимал эти бессмысленные разговоры. Что они по сути меняют в образе жизни моем и других людей? Какое мне дело до других? На улице уже стемнело, мело, а здесь было тепло, привычно, водка согревала внутри и было приятно под столом мять теплую упругую ляжку сидящей рядом со мной бляди, зная, что она сделает все, что я захочу. Мы слушали писателя оттого, что все анекдоты уже были рассказаны, слова смертельно надоели и было абсолютно безразлично чему внимать, он-то, по крайней мере, не раздражал так сильно, как другие, которые призывали бороться, звали на баррикады, куда-то ломились, с кем-то воевали, помогали бедным на рубль и воровали у них на миллионы. Мне было бесконечно смешно смотреть на бывших своих приятелей, которые с заострившимися личиками пахали 24 часа в сутки на компьютерах в каких-то фирмах и мечтали уехать в Америку. Одному из них, Грише, повезло больше других, и он со своей Ульяной уехал на берег океана в Сан-Франциско. Я нащупал в кармане его письмо.
Вот они, написанные четким, округлым почерком фразы:
"Уехав из России, я обнаружил, что цена всем этим российским перепалкам - неденоминированный рубль (каковые я уже несколько лет
раздавал в разных странах шоферам и продавцам в качестве сувениров).
Да, когда я был в России, тоже не понимал, когда мне говорили, что
отрицание - неконструктивно. Но это - русский образ жизни.
Теперь-то, глядя из своего окошка в Визидженике на стайку самолетов,
кружащуюся над Сан Франциско, на развевающиеся звездно-полосатый и
звездно-медвежатый флаги, на горы и дымку на горизонте, можно улыбаться
сочувственно... Мол, понимаем, понимаем ваши проблемы..."
- Сблевать хочется на это письмо, - раскатисто рыгнув, сказал Серега, не обращая внимания на Писателя, который продолжал нести свою околесицу.
Вся компания сгрудилась вокруг меня и навалилась телами на круглый столик, слушая как я читаю им Гришкино послание. Вот стервы, а еще продолжают утверждать, что они ненавидят Америку. Впрочем, большинству из них по-прежнему было до лампочки. Витька запустил свою руку между ляжек Кристины, а она уперлась локтями в стол и наклонилась так низко, что было видно, как он ухватил ее за пизду, просунув пальцы под трусики. Ленка, наоборот, расстегнула мне ширинку и елозила там рукой, ласково поглаживая яйца и приподнимая слегка отяжелевший член..
- Нам и здесь неплохо. По крайней мере, никто не грузит ничем, ни перед кем не надо лакействовать, всегда свободен во всем, - говори что на сердце…
"Штука в том, что "что на сердце" - зависит от твоей жизненной ситуации. Чем же я-то несвободен? Тем, что не могу сказать маразматику-коллеге, что он маразматик? А это надо кому-то? Надо ли это мне? В России это как бы надо -форма существования белковых тел - жизнь-борьба. Здесь же эта борьба где-то далеко, и обижать убогого, сообщая ему, что он убогий - просто грубо и неприлично. Можно просто отойти. Тем более, что тебя тут никто не обидит, не толкнет, не обматерит. Практически. Бывает, конечно. Вчера бомжи уволокли барбекюшницу, которую мы оставили около машины остывать, пока гуляли вдоль океана - так ведь вернули же с вежливыми улыбками..."
- Мне кажется, это быстро ему надоест, - сказала Ленка решительно и быстро выдернула руку из теплой ширинки, как будто отчаялась расшевелить мой неподатливый хуй. - Вся эта Америка напоминает мне сверкающий сталью гостинец, набитый дешевыми леденцами и приторной мишурой. Меня туда абсолютно не тянет. Даже если бы денег дали и то бы не поехала.
"Мишура не стоит ничего, это верно. Американское how are you! дешевле нашего "здравствуйте". Но тут есть штуки повкуснее мишуры. Действительность эта становится родной довольно быстро. Неравнодушие здешних жителей к преступности, к проблемам просто поражает. Если придурок ударил на улице своего ребенка и уехал на машине - за ним погонятся и запишут номер. И придурок попадает в тюрьму. Нет, не холодная тут действительность. Душевная и теплая. Сверкающей стали я не видал. Видал чистую дикую природу, оленей, енотиков, морских бобров, морских львов, тюленей, белок, которые лезут везде, пеликанов, чаек, сосны, эвкалипты, секвойи, березы, земляничные деревья, пальмы... Вот взять Сибирь, удалить оттуда все нефтедобывающие безобразия, залитые нефтью ручьи, отравленные реки почистить - будет похоже.
А в Италию тоже не тянет? А во Францию? А в Норвегию? А в Лондон? Ах, Лондон! Книжно-домашний город, дети в клетчатых костюмчиках и гетрах, фиш-энд-чипс, музей Шерлока Холмса, где полицай с удовольствием позирует, когда ты его фотографируешь..."
- А насчет того, чтобы сблевать, это ты, сынок, сказал правильно,- вмешался вдруг Писатель, который, оказывается, тоже прислушивался, не переставая, впрочем, вполголоса проборматывать свою одичалую галиматью. - Интересно, читал ли он повесть Сартра "Тошнота"? Мальчик с таким упоением описывает живописные подробности своего американского существования (именно, existence, точно по Сартру), что самого Жан Поль Сартра точно бы стошнило дважды и он бы еще раз получил свою Нобелевскую премию. Ха-ха!
"Нет, не читал... По-моему, я вообще Сартра не читал. Вы называете существованием? Я еду в своем грузовичке вдоль океана, любуюсь облаками и пеликанами, слушаю Галича или Якушеву, подвожу вонючих хиппей от Хаф Мун Бея до Санта Круза - и хочется себя ущипнуть. Да, глядя из России - это как бы тот свет. Но мы с моей Ульянкой и в самом деле здесь, на Тихом океане, свой закончили поход. И российской полноты жизни, толчков в спину, разлитой в спертом воздухе агрессии, вечного ожидания конца света и невозможности увидеть свет, грязи под ногами, террористов-ментов, паспортисток, кассирш, всей этой мути - видеть как-то не желаем. Отсюда проще съездить во Флоренцию... ну не в этом году (я здесь меньше полугода) - так в следующем - как два байта переслать. Это все да, существование..."
- Ладно, ребята! Пора заканчивать литературный вечер. Давайте засунем это письмо в жопу.
Я скомкал листок и попытался воткнуть в задний проход Кристине, но она достаточно быстро отреагировала и сильно пнула меня одной ногой, а другою - письмо, да так что оно откатилось куда-то под стол к Писателю. Он кряхтя нагнулся, поднял его, расправил, а затем аккуратно сложил и убрал в бумажник.
- Ну вот, тебе дядя, еще один сюжет для книги, - сказал Витька и скорчил совершенно гнусную рожу: "Hello Америка!"
Ну и азиаты же мы,- подумал я. Как можно жить рядом с таким человеческим дерьмом - совершенно другим, тонким, культурным, интеллигентным людям, мечтающим уехать в Америку. Даже если они очень сильно нашкодят в России - у них всегда есть возможность спрятаться в тихом американском "раю".
"Кавычки можно убрать. Америка - рай. Здесь осуществлены, по большей части, те мечты, что грели душу советского человека, когда тот ожидал коммунизма. А уж компания, в которой я работаю- это рай в раю. Пансионат "Горная Свежесть", как я его называл, когда работал в Скотном, на основной площадке. Под окном у меня были три березки, две пальмы, клубничное дерево. Во дворе - пруд, фонтан, березы, летают между ними колибри... Рядом со столовой - бассейн, куда мы, впрочем, регулярно ездим - но теперь только по выходным. Спортзал, фитнесс-центр с тренажерами. Девочки из фитнесс-центра (тренеры, в смысле) поздравили меня с днем рождения. Общие собрания происходят в спортзале - все садятся на пол, ставится микрофон посередине. В галстуках ходят человека два-три (которым нужно общаться с внешней общественностью). У Рика Лефевра, вице-президента кабинет такого же размера, как и у директоров отделов, как и руководителей групп, и как у простых инженеров - скажем, у меня. У президента в кабинете не был, не знаю. Другие работают в более неудобных условиях - весь отдел кадров сидит в кьюбиклах, включая и заведующую, Мелиссу. "
Дай бог им счастья! Говорят, что в самом центре смертельного циклона или убийственного смерча царит удивительная тишина и спокойствие. Говорят, что люди перед своим смертным часом испытывают благость и умиротворение. Кажется, Л.Леонов в "Пирамиде" написал, что Америка рассыпется от горсти песка. Слишком это тонкий и отлаженный механизм, слишком незащищенный, слишком сконcтруированный. Сами американские художники предчувствуют это. Предчувствие катастрофы. Фильмы катастроф. "Титаник". "Deep Impact". Мировая финансовая система - это величайшая иллюзия, величайший обман. Обвал в Азии, обвал в Японии, обвал в России, бурлящее море ислама, войны и революции в Африке, в Афганистане, Пакистане, Индии, в центре Европы Громадная лавина ничем не обеспеченных сотен миллиардов долларов катится на Америку как снежный ком. Конец света, который все ждали в России, придет в Америку. Цивилизованный покров на человеке - это такой тонкий слой, такой непрочный, что, когда просыпается зверь, покров этот рвется, будто паутинка на ветви. Что толку быть влюбленым в Америку и совсем не задумываться о судьбах других людей, как и большинство американцев, которые сострадают только до определенной черты, которая, не дай бог, перечеркнет их привычный образ жизни, привычный способ существования, если на них вдруг надвинется темная тень невидимых и неощутимых ими страданий множества других народов, из которых они невинно, как младенцы-вампиры высысывают соки жизни? Можно смеяться, пожимать плечами, но все это так. Жизнь - это вовсе не потребление, и даже не работа, это не игра на рынке, жизнь сама по себе противоположна рынку и те ценности, которыми сегодня упиваются многие, как приобщенные к кругу "избранных" римляне-дикари, вовсе не являются ценностями.
- А что же, все-таки, такое - настоящие ценности? - спросила Ленка, снова возобновляя свою игру и крепко ухватившая меня за хуй.
- Я это сказал? С кем я говорил?
- Откуда мне знать? С самим собой. Ты становишься похож на Писателя. Поэтому у тебя и хуй не стоит.
- Да как ты смеешь, сучка!
- А вот так.
Потом наверху, в тесной комнатушке мы пили портвейн и занимались групповухой. За окнами мело, трещал мороз, но нам было тепло, как животным в хлеву. Что еще мы могли противопоставить Цивилизации? Все кончено. Истории больше нет и не надо. Пространство съежилось до размеров утробы и времени в нем не существовало. Я погружался и погружался в упругое обволакивающее лоно и каждым сантиметром тела ощущал прикосновение мягких влажных губ, теплых рук, меня лизали языком и я кого-то целовал, лизал, сосал, я падал между раздвинутых ног на теплый женский живот и, нащупывая упругость лобка, вонзал свой хуй в глубокую, бесконечно родную бескорыстную и всегда утешающую русскую манду, я захватывал губами соски и плыл, плыл по волнам куда-то… А куда? Да какая разница! Может быть на плес, а может быть в степь, или в смерть, или на небо - в свою первосущность.
Но главное ведь - человек!
Когда же, наконец речь пойдет
о самом человеке?
Неужто никто не возвысит свой голос?
Ибо главное ведь - человек
в его человеческой сути;
главное - взор распахнуть
на бескрайность глубинных морей…
(Сен-Жон Перс "Ветры")
Good bye, America! Когда-нибудь и тебя смоет океан. Hello, Америка!
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
