мысли о доме, в каждом рисунке солнце
в воздухе весь менделеев, включая стронций
под каблуком асфальт безымянных станций
твердью безвидной одевших хребет пространства
не упустив в пути ни одной цирцеи
вертишься мелким греком, сбивая цену
счастлив двуногий, пока не возьмут за яйца
милые призраки, тени второй троянской
на привокзальной голуби и плебеи
парня в машине радуют децибелы
бюст узурпатора, порченный птицей счастья
точно являет суть вертикали власти
далее никого, и вокруг некрополь
хочется в гневе жахнуть тарелкой об пол
право же, вряд ли можно признать подсудным
кто об асфальт одноразовой бьет посудой
можно понять благородный порыв служанки
даже задрав подол не казаться жалкой
ибо хозяин барин, но гордость самки
чует отличья выправки и осанки
тронется поезд, птицы собьются в стаи
равно на тех, кто против, и тех, кто знает
десять минут спустя, надорвав динамик
парень допрет, что телка его динамит
тапки на босу ногу, халат на плечи
как обычно ночью, как никогда тверезый
вдруг ощутишь, что больше заняться нечем
выйдешь на лоджию и обнаружишь... звезды
сколько лет небесный атлас глаза листают
но моральный закон немотствует, Кант свидетель
если где на свете есть хорошо местами
пусть туда с Колымы откинутся наши дети
помнишь, по морю плыли, ведомые волей высшей
наконец, ковчег, на скалу напоровшись, треснул
звери вышли на сушу, и люди на сушу вышли
разбрелись кто куда, и сделалось в мире тесно
время мира бремени войн тяжелее вдвое
на войне как в тире, напротив всегда мишени
на прикладе зарубку, дружок, поспеши спроворить
что одним вычитанье, другим все одно сложенье
относительность, в общем, настала, Эйнштейн не скажет
объясни, отчего небрит, своему ребенку
стены рухнули, склон Арарата зверьми загажен
и куски обшивки бомжи снесли в приемку
может это, Постум, зряшные разговоры
может, снова в калашный ряд не по чину въехал
но когда душа задыхается каждой порой
в глубине вещей боль ее прорастает эхом
докури бычок, улыбнись на прощанье звездам
реже спи, не храни патроны в картонной пачке
не свисти о том, что в провинции чистый воздух
на столе редис и в сортирном бачке заначка
в каждом шкафу, как водится, есть скелет
в каждой саванне бродит ручной жираф
смерть насекомого на лобовом стекле
вытянешь руку на ощупь жара, жара
времени вехи стерлись в расплаве дней
в зыбком пространстве пекла и черти врозь
те, с кем стояли когда-то спина к спине
ныне проходят мимо, глядя насквозь
боже, не дай сподобиться добрых дел
разом пришьют до кучи девчат, деньжат
не отыми последний земной удел
просто позволь мне, боже, бежать, бежать
просто смотреть в окно, как уходят вдаль
тяжким бетонным галопом опоры ЛЭП
и, замерев на вдохе, вдавить педаль
чуя за пашней дом и вино, и хлеб
боги играют в кости в тени аллей
мухи сосут из трупов медвяный сок
просто валить вперед до скончанья лет
так, чтоб у них к гортани язык присох
В стране рубиновых созвездий,
икры, ивáнов и медведей,
берез, дорог и дураков
опять зима. Суровый климат
напоминает вечный климакс,
но утром дышится легко.
Мороз трещит, свистят синицы,
вокруг бредут смурные лица,
неся в руках ручную кладь.
Капитализм с походкой гризли,
и мировой валютный кризис
не может это оправдать.
Я сам такой, я рос и вырос
в рубахах, купленных на вырост,
паленой коже и джинсе,
в стране руби... (смотрите выше),
я как-то незаметно выжил
и научился жить, как все.
Покуда не возьмут за яйца
великосветского паяца
не кисло кормит ремесло.
Под светом лампы вполнакала
по льду застывшего канала
скребет хароново весло.
весна начинает показывать, кто
и словно упрек демонстрирует, где
резиновый коврик, пропахший котом
опять за живое задел
веселая случка дворовых собак
чьи дети по осени станут едой
весна начинает показывать, как
она может двигать собой
сперва удивлялся, а после привык
ничто не гнетет и не сводит с ума
но время и деньги сказали кирдык
и это прискорбно весьма
весна не желает жалеть ни о ком
бессвязно плетет за куплетом куплет
на коврике, пахнущем аммиаком
нетрезвый кемарит сосед
уймутся собаки, сосед не спешит
ни в этот мирок, ни, тем паче, в другой
а в этом проснешься ни мертв и ни жив
прикинешь к фигуре турецкий пошив
и станет на сердце легко
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]