темнота щербата светом окон
и циклопна лунным медяком.
(вот ведь слово вздорное - циклопна,
так нелепо брякнуть и о ком!)
темнота кусает крекер улиц
и темнит насчет раскрытья тайн,
черной челкой небо ахмадулит,
шекспириментируя sleep-time.
темнота в разрезе недосыпа
так гламурна - платье в серебре.
женственностью пламенного типа
пряталась в адамовом ребре,
обучая еву хитрым штучкам:
"кожура и мякоть плюс резцы..."
темнотой кокетливой приручен,
обнажает плечи гиацинт...
ей послушно всё и всяк неспящий,
кто примерить таинство готов.
лунная мудра единозрячесть
и хитра насмешливая бровь.
темнота плетет страстей тенёты:
бабочку заката - под сачок.
темнота в разрезе тюля, кто ты?
а в ответ лишь сажи кулачок...
все жиже, хуже, слякотнее дни:
февраль являет признаки простуды.
мир черно-белый, и, куда ни ткни,
он сходит с рельс, меняя амплитуду;
сдает, страдалец смогов городских,
в бюро прогнозов пробу атмосферы...
вот дом, а в нем алхимия тоски -
гремучий сплав буковски и кундеры.
в нем все рутинно, в нем веселью - бой!
в нем пахнет интернетом и овсянкой.
здесь молодость с чужими и с собой
играет то в очко, то в несознанку...
бесплодны вазы, маникюр убог.
но тонким пальцам не до маникюра.
в какой-то год, наверно, сдуру бог
из мыслей и чернил состряпал дуру,
зажав для прочих крови с молоком.
а, может быть, он новый ставил опыт?..
но к черту опыт! разве мы о том?
день был слюняв, глазами сонно хлопал...
и шарила обмякшая душа,
ища предлог для радости, в кармашках.
но только сплин стекал с карандаша,
и щелкали минуты, как фисташки.
молчала кухня, запахи сглотнув,
не парила, не терла, не шкварчала.
трехпалубка квартиры шла ко дну
спокойствия. и это означало -
надменность яви и провал затей.
и ежилось сознание синицей.
а где-то в небе хор смешливых фей
сквозь путы смога тщился дозвониться...
и девушка была вещам подстать -
без праздничных сюсюканий и граций.
а год назад ей было двадцать пять,
а пастернаку - только сто тринадцать.
вероятность вины не мужчины, а знака
высока, как высок тот космический знак:
в беспристрастно холодном кругу зодиака
деловито мерцает серебряный рак.
вот и этот, земной, непредвиденно цепок,
аккурат ко второму свиданному дню
без досужих бесед и прогулок нелепых
в мое сердце вонзил не стрелу, а клешню.
день за днем - снегопад... оперившийся камень
в январе с нескрываемой лаской глядит.
но мужчина уныл, он герой му~рак~ами,
крутит радио и материт аппетит.
я сержусь, но иду по кривому маршруту
непременных утрат, беспросветной любви.
и заочно рыдает метель по кому-то,
и целует в висок жаркой о.р.в.и.
под щекочущим пледом тепло и слюняво...
любознательность тела не знает границ.
отпускаю спокойно хмельную себя во
внеземные вояжи, и падаю ниц.
домовитость его - в целовании бедер,
и тихонько, легонько, лениво, едва,
как по сердцу, по телу касания бродят,
и не хочется звукам слагаться в слова.
что про завтра гадать? мир жесток и цикличен.
мне опять выпадает познать и сгореть.
оттого я люблю запах скрюченных спичек,
оттого я тиха и уступчива впредь.
вероятность вины... хуже нет околесиц.
в непонятное верю сильнее сто крат.
карту неба вспорол ятаган-полумесяц,
и опять - снегопад, снегопад, снегопад...
чернильный вечер долго-долго
на блюдца окон наползал...
но вспыхнул разноцветно зал,
жонглировала светом ёлка,
проснулась пыль на книжных полках,
тараща серые глаза.
в орешке - детском кулачке -
из леденца рождалась фея
(пока не полночь - пусть дозреет).
кружилась тень на потолке,
как несмышленая фике
в елизаветинских аллеях.
но кто-то вдруг зажег свечу -
янтарный ялик в море света.
рука скользнула по плечу,
по разукрасу хвойных веток,
и обогнула пируэтом
зеркал стеклянную парчу...
затем часы издали гул -
округло сиротело время.
игра вступала в новый level.
был мальчик водружен на стул,
он хлестко сабельку взметнул
и новый год отсек от плевел.
с экрана музыка звучала,
виолончель бедром качала...
старик, укрывшись одеялом,
дремал, младенчески лучист...
и в воске алчущих мелодий -
ключа скрипичного угодий -
минором споро кукловодил
кудесник-виолончелист.
в серванте бал давали чашки:
всей блюдцеюбочной компашкой
учили па, кружились тяжко
за старым треснутым стеклом.
но эта комнатная старость
ничуть не горбилась устало,
храня в себе шарад и салок,
и ласки верное тепло.
здесь жили люди, жили вещи.
здесь снов побаивались вещих.
под шалью вздрагивали плечи,
пугаясь резкого звонка.
скрипела лестничная клетка
осипшей лифта вагонеткой
и смехом пьяненькой соседки,
приведшей в гости мужичка.
здесь лица святостью светились
в речах о юношеской были,
о том бумажно говорили
альбомы, письма и стихи.
и в кружевах старинных музык
здесь бились бабочками музы.
но невесомы были узы,
и музы тикали: хи-хи!..
квартира номер "эти двое" -
был адрес векового кроя.
с буфета месиво алоэ
свисало, будто осьминог,
хранящий маленькое море
вещей, мелодий и историй,
и странных пятничных риторик
под самодельное вино.
здесь время вписано в окружность
стола, очков с помятой дужкой.
здесь всякий гость - mon sher и душка,
и всякий пёс - дай лапу, джим!..
была одна лишь из утопий -
своих нашить забыли копий.
увы, внучатых звонких скопов,
квартира старая, не жди...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]