ВИКТОРИЯ ИЗМАЙЛОВА


*   *   *

Стальные прогалины крыш
На фоне весеннего неба,
И с криком восторженным чиж,
И церкви пронзительный крест...
Ты смотришь в окно и молчишь
На фоне весеннего неба,
Я верю, что ты различишь
Все то, что творится окрест.

Резвящихся ангелов рой
На фоне весеннего неба,
Увлекшихся вечной игрой
Шальных голубей на трубе,
И там, за седьмою горой
На фоне весеннего неба,
Задумчивых башенок строй,
Где струны грустят о тебе.

Сосны золотую свечу
На фоне весеннего неба,
Садов огневую парчу,
Цветное, живое тканье...
Ты видишь, к тебе я лечу
На фоне весеннего неба?
Ты слышишь? Я снова шепчу
Забытое имя твое!



*   *   *

Выцвели луж голубые камеи,
Вдоль по обочинам - пыльные рвы,
А по лугам все лежит и тускнеет
Скифское золото старой травы.

Снова сквозь ветви березы и ели
Ветреный полдень разлил стеарин.
Каждою ночью поет у постели
Желтая птица весенних равнин.

В крапчатых перьях, некроткого нрава,
Тонко выводит, склоняясь ко мне,
Как закипает зеленая лава
Там, в глубине, у древесных корней.

Скоро! Подступит, прорвется, нахлынет
Сквозь раскаленные поры земли,
Мусор и хлам - захлестнет, опрокинет,
Словно враждебной страны корабли!

Если скажу, что напрасны усилья:
Время Вселенной подходит к концу, -
Благословенные пестрые крылья
Больно ударят меня по лицу.

Если под вопли взбесившейся стаи
В зимнюю полночь придется уйти,
Желтая птица меня не оставит,
Тень ее будет бежать впереди.



*   *   *

Живой клубок сплетенных змей
В плену фиала,
Кровь белоснежных голубей
И рог нарвала,

Скрываясь в зарослях густых
На дне оврага,
За горсть румяных золотых
Куплю у мага,

И в старом замке на скале
При свете бедном
Под наговор сварю в котле
Багряно-медном,

И подмешаю в темный мед
В хрустальном кубке,
И выйду встретить у ворот
В бордовой юбке.



ТАЛИСМАН

Только сплети мне
				из алого шелка кольцо,
Мягче травы
			и веселей
					огня,
Чтобы, когда я пойду
				над стеклянным дворцом,
Взгляды с земли
			не обожгли
					меня.


Там высоко,
			в неоглядной безлюдной дали,
В пышных садах
			желтых закатных
						роз,
Нет ничего
			оскорбительней взглядов с земли
И ничего
		нет
			бесполезней
	слез.


Станет кривляться
				столикая мгла
							за спиной,
Станет заря
			томно дышать
						в лицо,
Но и беда,
		и тревога
				пройдут стороной,
Если со мной
			будет твое
					кольцо.


Я распознаю
			мятущихся бликов
							обман,
Я отыщу
		истины старой
					след.
И от печали
			меня не спасет
						талисман.
Но от нее
		средства на свете
					нет.



*   *   *

Лицам подобной профессии
Это несвойственно, но
Бог пребывает в депрессии
И, очевидно, давно.

Все ему кажется сереньким,
Движущимся под уклон,
Хоть до банальной истерики
Не опускается он.

Молча влачит одиночество,
Мается чувством вины,
Верит в дурные пророчества,
Видит тревожные сны,

Плачет и копит предательства
Тех, кто был дорог и мил.
Но изменить обстоятельства
Нет ни желанья, ни сил.

Смотрится в лужи, как в зеркало,
В сумрачном сердце - ни зги!
Тут бы влюбиться, да не в кого -
Столько вокруг мелюзги!

Кошки, торговки, чиновники,
Липы в пыли дождевой!
Вы не годитесь в любовники,
Но полюбите его!

Без простодушной агрессии,
Не норовя огорчить.
Только Любовью депрессию
Можно порой излечить.



*   *   *

Весенним хмельным дуновеньем,
Слепым неподкупным судом
Прекрасные дети затменья
Однажды приходят в твой дом.

Не мерено их обаянье,
твою озарившее клеть.
Какие, мой Бог, расстоянья
Сумели они одолеть!

Покуда их вечные очи
Томят обещаньем любви,
Не видишь - истерзаны в клочья
Одежды и руки твои.

А видишь... и гонишь сомненья
Мечтаньями ум иссушив, -
Прекрасные дети затменья
Дороже бессмертной души!

Беспечны, жестоки и лживы,
С повадками диких зверей
В ответ на твои же призывы
Возникли они у дверей.

Дрожите же, ветхие стены!
Лети, роковая стрела!
Какие нас ждут перемены!
Какая глубокая мгла...



*   *   *

Под вечер в бору еловом
Опять повстречался мне
Седой господин в лиловом
На белом своем коне.

Фиалки, клоня головки,
На пестрой цвели узде,
На каждой стальной подковке -
По сумеречной звезде.

А знамя рвалось все выше,
В пределы, где туч свинец,
На знамени шелком вышит
Синий лесной скворец.

Слагались на тропах тени
В пространные письмена,
Шептались кусты в смятенье,
И пел скворец с полотна.

А всадник смотрел устало
И глаз не сводил с пути.
Я знаю, чего искал он
И что не сумел найти.

Он ларчик держал у сердца,
На крышке сиял сапфир.
В том ларчике ключ от дверцы,
От дверцы в Нескучный мир.

Седой господин в лиловом
Умчался в туман густой.
Опять не сказал ни слова
В ответ на мое: "Постой!"

Над лесом полоска света,
Серебряная парча.
Я знаю, где дверца эта,
Но нет у меня ключа.



*   *   *

Ужасно линючие кошки,
Достаточно грустные книжки,
С мостком деревянным картина.
В январских узорах окошки,
Кроватка для рыжего мишки
И - маленькое пианино.

Артачились нот закорючки,
Тускнела в пыли полировка,
Ленивые кошки - скучали.
А мамины тонкие ручки
По клавишам били неловко.
"Средь шумного бала, случайно..."

Но к маминой робкой досаде
Росла я с решеньем жестоким
И в этой разлуке повинна.
Ты в крохотной нашей мансарде
Казалось мне слишком громоздким,
О маленькое пианино!

В том доме - серьезные люди,
Хрусталь, и сверкающий кафель,
И девушки правильный профиль...
По клавишам бегает пудель,
Любитель печенья и вафель,
И кличут его - Мефистофель.



*   *   *

Он пил и сорил словами
Всю долгую ночь без сна.
Он пил и сорил словами,
И сам от себя устал.
- А мне по дороге с Вами! -
Сказала ему Весна. -
Пожалуй, пройду-ка с Вами,
Хотя бы один квартал! -

Не шла она, танцевала,
Кружила, как стрекоза,
Смеялась и танцевала,
А он ступал, как в бреду.
Она его целовала,
Заглядывала в глаза,
Она его целовала
Сто тысяч раз на ходу.

А он все не мог согреться
И в прорву над головой
Никак не мог насмотреться,
Все плакал, что мир - бордель,
И смешивал слезы в сердце
С пронзительной синевой,
Он смешивал это в сердце
В немыслимый злой коктейль.



*   *   *

Весны восторженный фальстарт,
Три первых дня недели первой.
За дело рьяно взялся март,
Акварелист в рубахе серой.

Как славно, сердце отогрев,
На время с миром примириться,
В прозрачной бледности дерев
Жемчужным бликом раствориться,

И потемнев лицом, как снег,
Смятенно, робко и устало
Ступить опять на милый брег
Ручьем омытого квартала!

О родники капельных слез!
Прохожих сдержанная томность!
О жадно дышащих берез,
Домов и неба однотонность!

О туч бродячие стада,
Мальчишек яростные альты!
И обнаженные асфальты!
И бесконечная вода...

А мир, немного сголуба,
Дрожит, как птица, под рукою.
И так постыла скорлупа
Одежды зимней и покоя!



*   *   *

Уедем с тобой на остров
Согласно предназначенью,
Сродни Робинзону Крузо
Доверим судьбу циклонам,
И нынешней жизни остов
Без боли даря теченью,
Ты станешь моею Музой,
Ты станешь моим Хароном.

Мы будем питаться светом
С поверхности океана
И душ утомленных узы
Водой освятим соленой,
И там, в цитадели лета,
На гребне его канкана
Я стану твоей медузой,
Я стану твоей Горгоной.



*   *   *

По асфальтовой дорожке у пруда
Рыщут граждане и мошки, кто куда.

А вчера с безмолвной мукою ползла
Отвратительная муха без крыла.

И была ее походка нелегка,
И была она похожа на жука.

Не спешили к ней метель и стужа, но
Было с нею все предельно решено.

Под ногами пел и ахал тротуар.
Жизнь летела, как деваха на пожар,

И затягивала, словно полынья,
Черный с зеленью плевок Небытия.

Муха медлила, о риске позабыв,
И не кушала огрызки синих слив,

И не грел ее неявный пустячок,
Что жалел ее слюнявый дурачок.



*   *   *

В перечне надежд и заблуждений
На пути с работы до аптеки
Есть одно из чистых наслаждений -
Думать о хорошем человеке.

Позабыть упрямство и сиротство,
Не судить придирчиво и строго,
Веруя в чужое благородство,
Как в большого истинного Бога.

Кто-то есть - не мелочный, не скользкий,
Не хмельной, не подлый, не спесивый,
Он далек, но лямка жизни скотской,
Как ни странно, нынче выносима.

Хорошо наполнить неким смыслом
Бренный мир, Творца не обличая,
И под ветром гнуться коромыслом,
Непогоды все ж не замечая,

Кланяться заносчивой особе,
Чья улыбка постная - прелестна
Оттого, что кто-то неспособен
Поступить жестоко и бесчестно.

И пока на новом круге ада
Не найдешь причины для сомнений,
Кажется для счастья и не надо
Никаких возможных дополнений.



*   *   *

На границе сна и тленья,
Но на грани просветленья
И с мечтой накоротке
За столом пишу стихи я.
Правит водная стихия
Бал в немытом городке.

Нескончаемая слякоть.
Вольно ж нынче им лялякать,
Каплям, ищущим меня,
Ворковать, шептать молитвы,
Рассыпать по лужам ритмы,
Колыбеля и пьяня!

И плывут цветные глыбы,
То ли люди, то ли рыбы,
В затуманенном окне,
Словно мимо парохода,
Словно дом ушел под воду
И стоит на самом дне.

Капель скомканные трели
Топят в летней акварели
И калитку, и забор,
А сомненья и расстройства,
Вдохновенье и геройство
Превращаются в раствор.



*   *   *

О товарищ мой, о враг,
Что вздыхаешь у оконца?
Одиночество - овраг,
Над которым нету солнца,

Телефонные гудки,
В богадельне старый нищий,
Деревенское кладбище,
Проржавелые венки.

О противник мой, о друг,
Канет день в иные дали.
Одиночество - паук,
Ткущий женщинам вуали.

Так нескладен твой поклон.
Может, мы перемудрили
И друг друга уморили
В черных рамочках окон?



*   *   *

Полдневного луча горячий грошик
И на столе меж черствых хлебных крошек
Остывший чай.

В лесную глухомань, такая жалость,
Не нужно уходить, как оказалось,
Чтоб одичать.

Под крана неисправного журчанье
Забыть речей значенье и звучанье -
Таков итог.

Вселенная глуха на оба уха.
Стучит в стекло разгневанная муха,
Ей невдомек.

Судьба всегда пристрастна и дотошна,
Но, может быть, совсем неплохо то, что
Все решено,

Что за окном - ни облака, ни птицы,
И никуда не надо торопиться
Давным-давно.



*   *   *

На этом дереве, где ангел свил гнездо,
Сегодня платье цвета вишни и бордо,
А в сонной кроне, где парит закатный блик,
Там крылья белые, как белый воротник.



*   *   *

Сыпал град по черепице
Разудалые коленца,
Плавал лед в воде колодца
Тусклым бликом в леденце.
Утром ветер обратится
В бесприютного младенца
И от холода зайдется
Тонким криком на крыльце.



ЭХНАТОН

Жил в Египте фараон,
Благороден и велик,
Он любил, когда на трон
Прыгал солнца алый блик,

На рассвете - падал ниц,
Комкал полог голубой.
Он не чувствовал границ
Между солнцем и собой.

А при нем была жена,
Тоже пялилась в окно.
Ведь во всем была она
С фараоном заодно,

Всем нутром - тянулась ввысь,
В обжигающую даль,
Очи щурила, как рысь,
И сверкала, как медаль.

А фараон гулял в саду,
Улыбался облакам.
Словно зелье на меду,
Жар струился по щекам.

Он кормил окрестных птиц
И смеялся над судьбой.
Он не чувствовал границ
Между солнцем и собой!

А однажды поутру,
Полыхнув, как бес в аду,
Фараон сказал: "Умру,
Если тотчас не взойду!"

Он ладонью тер висок.
"Я, - твердил, - не человек!.."
Словно персиковый сок,
Свет сочился из-под век...

Фараон послал гонцов
Возвестить, что в прошлом тьма,
И египетских жрецов
Поголовно свел с ума,

Он не мог свернуть назад,
Оболванив весь народ...
Это было, как закат!
Это было, как заход!

Кто-то верил, кто-то - нет
Голосам со всех сторон,
Что один в оконце свет
Этот самый фараон,

Но когда легла свинцом
Мгла египетских ночей,
Три квартала за дворцом
Обходились без свечей!

Эх, на то он - Эхнатон!
Ты же, смертный, промолчи,
Если в сердце, точно стон,
Прячешь дерзкие лучи,

Стынешь в сумраке темниц,
Бродишь бледный да рябой...
А не чувствуешь границ
Между солнцем и собой!



*   *   *

Читает мама моя роман,
Блестят очки на носу.
Но мама всех бесконечных мам,
Конечно, живет в лесу.

Она огромна, она стара,
Но всё норовит расти.
В глубокой чаще ее нора,
И лапы ее - в шерсти.

Сминает ели ее живот,
Угодьям чиня урон,
Как будто она проглотила взвод,
А может быть, эскадрон.

Но хоть боится ее когтей,
Похоже, сам Сатана,
Большая Мама не ест людей,
Не ест никого она.

Встает во весь беспримерный рост
В предутренней тишине
И пьет молоко заплутавших звезд,
И лижет бочок луне,

И жаждет Мама весь мир объять,
И шепчет в сырой рассвет,
Что будет насмерть она стоять
За этот безумный свет.

Она воркует, она рычит
Среди бескрайних лесов,
И этот голос во мне звучит
Сильней других голосов.




Сетевая Словесность / Сетература:

Конкурс русской сетевой литературы
АРТ-ТЕНЕТА 1997
(Архив)