Дмитрий Бортников.

СТАРИК И ЕГО ЧЕРНЫЙ ПЕС.

© Дмитрий Бортников

Она кричала уже вторые сутки. Я открываю глаза в этом крике. Ем курюмою пол и мочусь с этим криком в ушах. Теперь, наверное, эта женщина сорвала голос. Она беззвучно мяукает, как раздавленная машиной кошка.

Я думаю, когда она родит, наконец, или умрет, я оглохну в наступившей тишине. Если она умрет, мне придется идти в морг к старику, будить его и брести с ним обратно. Старика так и зовут Старик. Никто не может вспомнить, откуда он взялся. Он спит так. Кладет голову на скрещенные руки и дремлет за столом. Он высох и прозрачен, как сушеная рыбина. Его седая плоская голова лежит на светло коричневых, цвета молодого дуба руках. Мне кажется, это не его руки. Слишком они молодые и сильные. Старик здесь уже давно. Он обходится без врача. Иногда мне кажется, что он сам врач. Только очень старый. Он режет трупы прищурившись, будто старается вспомнить лежащего перед ним человека. Временами он напевает колыбельную приятным чуть глуховатым голосом. Первое время мне снились его выцветшие грязно-зеленые глаза. Шофера говорят, что он колдун. " Это мертвецы к нему прибегают, он у них как царь." Они имеют в виду бродячих собак. Их возле морга целые стаи. Они приходят к старику и ложатся на канализационные люки. Этой зимой в сильные морозы они устраивали каре, в сердцевину которого забирались щенки и суки. Смотри-ка, завистливо говорили шофера, проходя мимо. Они замолкают, когда старик медленно проходит под окнами каптерки. Он идет покачиваясь, с высоко поднятой головой. Кажется, что шагает высокое старое дерево.

Я был у него всего три раза. В первый раз он молча поставил передо мною бокал с крепким горячим чаем и пошел в мертвецкую. Привезли свежего клиента, думаю. Я сажусь за стол и решаю ждать. Его комнатка тесна, как пересохший ботинок. Здесь пахнет электрическим нагревателем и сохнущей одеждой. В углу стоят серые с обрезанными голенищами валенки. На стене висит икона. Приподнявшись, рассматриваю внимательно. Христос на темной иконе был совсем один. У него было усталое лицо человека, подбирающего за детьми игрушки. В руке Иисуса лежала раскрытая книга, но букв в ней не было. На серых листах не осталось ни одного слова.

Я грел руки о бокал, когда вошла черная собака. Она появилась неслышно и я вздрогнул от неожиданности. Я обратил внимание на ее большие истертые когти. Она не могла подойти так неслышно. Мы рассматривали друг друга и тут я понял, что меня встревожило. Этот огромный мокрый пес ничем не пах. Он был без запаха. Мне стало не по себе. Я всегда чувствовал запах зверя, а уж запах мокрой собаки я должен был почувствовать издалека. Пес постоял, наклонившись, не выпуская меня из поля зрения, понюхал мой ботинок и удовлетворенно посмотрел в глаза. Потом развернулся и потрусил к двери.

Старика в тот раз я так и не дождался. Оставив пару сигарет на столе я вышел.

В три ночи женщине сделали укол, и минут через двадцать она задремала. Она лежала вся мокрая, темно-русые волосы слиплись и казались почти черными, одна прядка притаилась в уголке рта и трепетала, когда женщина вздыхала во сне. Я подумал, наверное, ей щекотно. Казалось, она только что из бани. Мокрые волосы склеились, темная прядка струйкой вытекала изо рта, обтекая черной тушью волос лицо ее, хмурое от усталости. Даже на расстоянии вытянутой руки чувствовалось, как горяча и влажна ее подушка.

- Ну, что санитар молодой, поспи немного, -сказала операционная сестра. Я кивнул и пошел в ординаторскую к дивану, который примерно через я освобожу для дежурного врача, который пока делает кому-то "кесарево сечение".

Я лег и проснулся в тишине. Спустившись в подвал, умылся, и, закурив, услышал стон женщины. Она опять начинала штурм. Ее палата располагалась надо мною. Может быть, сейчас она лежала прямо над моей головой. Докурив, я воткнул окурок в подошву, затушил и пошел наверх.

Нужно было пройти весь подвал, здесь пахло хлоркой, старыми стенами и пылью, хотя каждую ночь я мыл этот бетонный пол, с которого яичной скорлупой отшелушивалась коричневая краска. Я шел медленно, стараясь двигаться тихо, стараясь слышать стон женщины. Он был для меня как маяк. Звуковой маяк в полутьме этого подвала. Отходя все дальше, я перестал слышать эту женщину. Я вообще ничего не слышал. Только пыль оседала беззвучно за мною.

Я подумал, что в этом подвале можно выдержать долгую осаду. Здесь удобно обороняться, сказал я вслух неожиданно для самого себя. Если бы в тот момент передо мною на стене блеснул клинок двуручного меча, то я бы воспринял это как должное.

Я подошел к стене, положил руки на теплые кирпичи и приложил левое ухо к сухой кладке. Стена пахла камнем, разогретым полдневным солнцем. Так я стоял, раскинув руки, прислушиваясь. В стене был шум, как шум большой воды, но не такой, как в раковине морского моллюска. Казалось, где-то глубоко-глубоко спит подземная река. Мне послышались отдельные редкие всплески. Я долго так стоял, раскинув руки с закрытыми глазами. Как будто обнимал стену. И тут до меня донесся дикий вопль той женщины.

Поднявшись наверх, я встречаю заспанного врача. Он зевает во весь рот.

- Наконец-то, собралась, - бросает он на ходу. И кивает в сторону крика. Я провожаю его взглядом. Он похож на заблудившийся сонный призрак. Он как будто несет на спине крышку своего гроба.

Я слышу, как на лестнице гремит ведром моя коллега, санитарка-старуха.

Она помнит блокаду Великой войны. В кармане у нее всегда лежат куски черного хлеба. Иногда она опускает руку к хлебу и улыбается. Просто прикасается к шершавым кускам. Это ее успокаивает. Бывает, мы с ней курим в подвале.

В комнате кастелянши я могу спокойно почитать. На рассвете, когда все угомонятся, когда младенцы напьются молока, я пойду мыть подвал.

Устроившись на куче матрацев, я достаю из тайника "Фауста". Эта маленькая книга далеко спрятана в свернутый матрац. Я открыл ее, но в эту ночь мне не удалось почитать. Кто-то мощно царапался в окно. Настойчиво, как к себе домой, но, не крыса. Слишком сильные когти для крысы. Погасив свет, я увидел в низком окне большое черное существо. На меня смотрела темная собачья морда. Я услышал сквозь стекло, как она скулит. Я подумал, что она ранена. Отпрыгнув, уже с земли, она смотрела как и тогда, когда я первый раз пришел к старику.

В морге было темно. После холодного ночного ветра мне показалось, что здесьтепло, хотя по коридору тянуло из открытого где-то окна. Я открыл дверь в комнату старика. Собака заворчала и прижалась ко мне. Я чувствовал ее дрожь бедром и эта дрожь передалась мне. Я сразу понял, что старик мертв.Он висел над столом. Я включил свет. Он как будто стоял на цыпочках, склонив как птица голову. Казалось, старик рассматривает что-то под ногами. То место, где оказался с веревкой на шее. Старик был будто удивлен. Я подошел ближе и почувствовал впервые его запах. Осенний дым над рекой. Он еще не успел превратиться в труп. Язык еще не вывалился, смерть казалось, еще не переполнила его. Собака поскуливала, вертелась у стола. Я прикоснулся к руке старика. Пульса не было. Его молодая легкая кисть стала, как вещь. Вещь, еще хранившая тепло того, кто держал ее в руке. Но уже кто-то взял эту вещь в свою невидимую руку.

Выключив свет, я вышел в холодную ночь. В подмороженном неподвижном воздухе стояли обожженные предательски ранней весной яблони. Одна из них,как рука, выросшая из мерзлой земли, тянулась к небу. Казалось, она хотела исцарапать это весеннее слезящееся от ветра небо. И под этой рукой сидела собака. Подняв морду к небу она выла. Переступала лапами, опуская голову, набирала в легкие новой скорби и опять поднимала морду. Она как будто кланялась. Это напоминало древний плач.

Стоило мне войти в "приемный покой", как в уши хлынул голодный рев новорожденного. Человеческий детеныш, казалось, не ел целую вечность.

Усмехнувшись, я пошел искать старуху-санитарку.А потом мы снимали старика. Я с ним не расставался до того момента, когда он поехал в кузове на кладбище.Его не стали вскрывать. Когда мы со старухой обмывали его в ванне, она все приговаривала: " Нельзя так. Нельзя." Она мыла его как живого. Старик был очень худ, волосы на груди и в паху были жесткие. В молодости он был оченьсилен и строен. Широкогрудый, высокий он как сильная мудрая рыбина лежал перед нами. Пока старуха его намыливала, я держал большое полотенце. После бессонной ночи я плохо соображал. Во рту был отвратительный привкус. Но вид этого когда-то могучего старика почему-то успокаивал. Старик вдруг показался самым живым, из тех кого я видел до сих пор. Мы с мылом вымыли ему ноги,оттерли ногти, потом насухо обтерли старика и пошли курить.

- Странный он был, - сказала старуха, - говорили, что псих, но не верю, нет, не псих, правда однажды напугалась. Пришла в морг, открываю дверь, а он склонился, смотрит трупу в лицо и говорит вставай, вставай, как будто разбудить хочет. Я перекреститься не успела, стою рот открыла, потом крещусь, а он поднял на меня глаза свои и улыбнулся. Ну думаю, сошел с ума. Не знаю, вряд ли, не был он психом. Психи не моются и злые и не поймешь их, говорят одно, а живут как свиньи. А этот старик цветы любил, однажды принес мне охапку каких-то высоких как торшеры, не розы, другие какие-то. Я говорю, зачем это, а он смотрит так серьезно и говорит, это тебе от тех, кто в блокаде остался. Взяла.Не знаю, кто он, псих или кто, но вот, что не алкаш, как эти, это точно. Она махнула в сторону шоферской будки.

В то утро, когда старика повезли на кладбище, шофера сожгли его собаку. Его огромного черного пса.

Я стою на ветру. Я слушаю.

-Вот сука, -говорит шофер "скорой", Мосол, -черная сволочь. Он рассказывает о том, как они сожгли собаку. В его голосе злость, наигранная, он как будто оправдывается. Как будто призывает меня в свидетели. Или даже в сообщники.

- Представляешь, села под окнами роддома и воет. А потом прислушивается смотрит в окна. Там, говорят, той ночью, когда старик повесился, пацан родился.

Врачи думали, рехнулась собака от тоски, взбесилась. Решали, идиоты, вызвать стрелков или самим разобраться. Я говорю , нет не рехнулась. Она хозяина ищет. Душа старика вселилась в ребенка, вот она и воет. Приветствует, радуется как будто. Опасные, говорю, игрушки эти. Может ворваться, и ребенка похитить. Зав отделением посмеялся сначала, а я свое гну. Ладно, говорит, делайте, что хотите. Только, чтоб... Ну, понятно, отвечаю. Все тихо будет.

Я молчу. Сигарета сгорает на ветру без дела.

Этот тип передо мною курит дорогие. Я чувствую запах у него изо рта. Он продолжает. Он втянулся в рассказ. Он уже в нем. Он так завелся, что чиркает зажигалкой. Снова сжигает черного пса. Широко расставив ноги выпятив грудь,продолжает: "Долго мы ее ловили. Подойти страшновато. Потом Серега Длинный камнем ее. По голове. Закрутилась, мы ее еще все по разу сапогами. Серега сказал, повесить бы ее, а я говорю, нет, мы что, дети, чтоб кошек вешать. Сжечь ее. Облить бензином и все. Кто-то побежал сливать с ведром. Я подошел поближе и обалдел. Лежит полумертвая, слеза течет. Жалко стало, и тут она как усмехнется. Представляешь, дьявольщина, лежит и ухмыляется. Но потом перестала. В костре не больно-то поусмехаешься.

Усмехнувшись, я поворачиваюсь, чтобы уйти. Мне здесь нечего делать. Мосол явно недоволен такой концовкой. Он ожидал большего.

Из шоферской норы доносятся голоса. Они выходят на порог покурить, а я запахнув стеганый длинный халат, иду в роддом. Мне в спину выстреливает дружный хохот. Развернувшись, всматриваюсь в них. Стая злобных норных зверей. Они хихикают, встав на задние лапы, как сурки. Выкрикивают что-то и смеются.

Я стою к ним лицом. Ловлю себя на том, что не понимаю их языка. Он мне незнаком, я слышу его впервые. Это какое-то булькающее ржание. Их лица под рваными шапками сливаются в одно. Это лицо огромно. Оно отвратительно.

Видно я слишком громко думаю. Эта стая начинает глухо ворчать. Я различаю отдельные выкрики: "Хули уставился!", " Вали!" Я всматриваюсь в эти лица внимательнее. Мои глаза становятся злыми и узкими, губы сжимаются.Я помню все. Все проделки этой стаи. Однажды они напились какой-то лекарственной настойки и устроили свадьбу. Они пили долго. А потом приманили конфетой Валю-дурочку и сделали из нее невесту. Сначала она сосала конфету и хихикала. А когда они принялись натягивать на ее круглую плешивую голову проволочный обруч, Валя насторожилась. Вместо фаты ей полагалась грязная наволочка. Валя заплакала. Они уговаривали ее сплясать. И ржали. Щекотили рыдающую Валю, встали в круг, и Валя начала топать. А потом она опустилась на пол и встав на четвереньки, завыла. Как затравленный медвежонок, она не могла увернуться. Только ползала на четвереньках и выла. А они щекотили и ржали:" Кого укусишь, тот жених!" Теперь дурочка Валя моет подносы в пивной. У нее есть напарник, он работает по ночам. В свободные дни Валю можно встретить на рынке. Она прогуливается, размахивая руками, как мальчишка изображающий солдата. Она ничего не покупает. Я гуляю, говорит она и важно проходит мимо.

Я помню все.

Огромное лицо стаи распадается. Они приближаются. Я прижимаюсь к стене бани. В бешенстве я шепчу:" Идите-идите...Я готов". Как дурочка Валя, я готов встать на четвереньки и зарычать, а потом броситься на эту размытую коричневую массу.

"Нет. Не сейчас." Я слышу голос внутри. - Отступи, - говорит этот голос, - но помни.

Я разжимаю кулаки и лезу в карман за сигаретами. Стая принимает это, как белый флаг.

На сей раз мне повезло, эти норные звери не попробовали крови. Но перемирие будет недолгим. Я знаю это и хорошо подготовлюсь. Они первые показывают спины. Уходят, ворча в свою общую нору.

Я один стою у стены. Мои глаза закрыты. Кажется, всею тяжестью стена легла мне на плечи.

Я шепчу: "Помоги мне старик. Помоги... Господи, дай силу. Никогда не встать вместе с ними. Помоги удержаться, старик!"

Тяжелые слезы открывают глаза мои. Ветер шевелит черные ветви яблони. Старик слышит меня. Я делаю шаг от стены. Это трудно, как будто выходишь из камня. И черное дерево протягивает мне сильные руки.

Слева я замечаю большой валун. Он всегда здесь лежал. Но только теперь я увидел как он врос в землю. Мне кажется, он тоже на меня смотрит. Он темный от влаги и времени. Я подхожу и кладу руку камню на спину. Он как пес лежит у ноги. Он меня охраняет. И я пока жив. Бортников  




Сетевая Словесность / Сетература:

Конкурс русской сетевой литературы
АРТ-ТЕНЕТА 1997
(Архив)