Я опять упираюсь руками в дождливую сеть -
В этот сумрачный Лайф, в этот злой полумесяц турецкий.
Моя память не спит, и колбасит меня не по-детски,
И мой крест намокает, и мне неудобно висеть.
Это крест - между злом и добром, между силой и нет,
Я распят посредине, и мне уже поздно за парту.
Я устану от Лайфа, и я поменяю sim-карту,
Мне звезда Киев-Стара уронит спасительный свет.
II
Когда я умру, то мой старый Simens
Сорвёт блокировку и выйдет в сеть.
И все, кого я считал своими,
Узнают, что я переехал.
В смерть.
Ни боль, ни ненависть, ни интриги -
С собой не возьму - ни шубу, ни зонт.
И только моя телефонная книга
Со мною отчалит.
За горизонт.
III
А мой номер всё тот же: Киев-Стар шестьдесят седьмой,
Восемь, девять и девятнадцать, ноль, две шестёрки.
Жизнь пуста и плохо понятна себе самой,
И карман мой протёрт, и сам я весьма потёртый.
Когда свет покидает тебя, остаётся тьма,
И приходится жить на звук, а то и на ощупь.
Создаётся какая-то внутренняя тюрьма,
Одиночная злая камера. Вместо общей.
Я сижу на полу, привалившись к стене спиной,
И один только голос мой до сих пор не мёртвый.
А мой номер по-прежнему - ноль шестьдесят седьмой,
Восемь, девять и девятнадцать, ноль, две шестёрки.
Когда не можешь найти ни лучика, ни строки,
(Штаны уже постирал, посуду уже помыл),
И тихо, и не стучат ни сердце, ни каблучки -
Пришла пора надевать сиреневые очки,
В прошедшее время глядеть - искать хоть какой-то смысл.
Тяжёлая летняя ночь. Балконных перил гнильё.
(Наверное, будет дождь, неясно только когда).
Всё то, что было твоё - бесспорно, было (твоё).
Расставлены точки над "и", и точки стоят над "ё",
А время - просто вода, (не более чем вода).
И белые зубы добра, и чёрные губы зла,
Попавшие во вчера, глядишь, поменяют цвет.
В прошедшем времени нет ни воздуха, ни тепла,
Лишь скрип осколков стекла, лишь бывших костров зола,
И даже тебя в нём нет.
(И даже меня в нём нет).
II
Настоящее время
Мелочи и детали, случайности, пустяки -
Упавшая на пол вилка, потухшая сигарета.
Соседи, которым до фени твои стихи,
Не спят за стеной и пьянствуют до рассвета.
Настоящее время: естественный ход вещей
Побеждает. И от Духа - только подмышки.
То есть - всё ничьё (а также - ничья, ничей),
И сигналят тебе исключительно с телевышки.
Игровая площадка "Здесь и сейчас". Игра
Не даёт тебе ни вздохнуть, ни остановиться.
Настоящее время знает, когда пора
Кончиться. Но не кончается. Длится. Длится.
III
Будущее время
Когда от жары подсыхают твои глаза,
И ускользает сознанье в окно маршрутки,
Сгорающий кислород и грязная бирюза
Свиваются в предначертанный свиток жуткий.
Так всё-таки - жертва?! К горячей плите земли
Пришпилены тьмы людей, по счёту и весу.
И если вы до сих пор её не нашли,
То вот она - времени будущего завеса.
Пройти через марево, сквозь перегретый дым,
Прорваться за край, и дальше - вперёд от края.
И если совсем повезёт, уйти молодым,
Из прошлого ничего с собою не забирая.
IV
Кто-то стоит за спиной и ждёт,
Знать бы ещё - чего.
...Голод - не тётка, служба - не мёд,
Сон - дороже всего...
Кто-то стоит за моей спиной,
Благо, если молчит.
То ли сумою, то ли тюрьмой
Слово его горчит.
Кто-то стоит за спиной моей.
Стой, сколько хочешь, брат.
При полученьи дурных вестей
Вестник не виноват.
Кто-то и я стоим спиною к спине
И защищаем друг друга, как на войне.
Двадцать два и двенадцать, четырнадцать и тридцать семь,
Иногда девятнадцать, но чаще всего - сорок восемь.
Семь сползает к девятке.
Зачем?! Ну, скажи мне - зачем
Мы всегда получаем не то, что так яростно просим?!
С двух третей половина, две трети от трёх четвертей.
Это дождь или снег, это свет или всё ещё темень?
Два процента от штуки, тринадцать неполных горстей,
И всегда без пяти - то ли поздно, а то ли не время.
И когда даже тётушка вера слабеет совсем -
Двадцать два и двенадцать, четырнадцать и тридцать семь.
II Ангел
Мой друг - полковник неизвестных войск -
Полжизни пьян, полжизни засекречен,
Труба трубит, отмазываться нечем,
И он летит, пока не началось.
Он спит в часы подлёта, в голове
Полшарика болтается Земного.
Опустится на землю, скажет слово
И снова растворится в синеве.
Тяжёлый взгляд, усталое лицо,
Он создаёт то самое кольцо,
Железное, что это мир скрепляет,
Чтоб он не развалился на куски.
И запах гари, смерти и тоски
Струится по углам. Но тает. Тает.
III
Для тех, кто всё ещё люди, для тех, чей Бог
Понятен и прост, в своём календарном цикле,
Для тех, чьи души сонливы, а быт убог,
Для тех, что живут, потому что просто привыкли,
Для тех, кто мало знает и крепко спит,
Для тех, кто курил Букварь в углу за сараем,
Для тех, чьё сердце не плачет и не болит,
И слово "люблю" для них всего лишь - "сыграем",
Для тех, чьё имя даже не легион,
А просто - куча, большая тёплая куча...
Я всё ещё слышу тихий бронзовый звон,
Я всё ещё верю - им лучше, им будет лучше.
Они в середине кольца. Сияет кольцо.
И смотрится Бог, как в зеркало, в их лицо.
IV
Я прощаю себя, я устал воевать без прощенья,
Мои руки опухли, а волосы - пепел и соль.
В мясорубке нельзя изменить направленье вращенья.
Боль - не больше, чем боль,
Алкоголь - он и есть алкоголь.
Я иду по кольцу, хотя думаю, что по спирали.
Солнце - мёртвой невестой, а месяц - погибший жених.
На плечах моих вместо погон две тяжёлых скрижали,
Если б я ещё мог понимать, что написано в них.
Пара снов до рассвета, и первый всегда неудачен.
Центр кольца где-то слева, далёкой звездой обозначен.
V
Я - смотрящий.
Я тот, кто следит за кольцом, тот, кто держит кольцо,
Так, как держат район или камеру - авторитетом.
Я сижу посредине земли, попивая винцо,
Это с виду, в реале ж - стреляю тяжёлым дуплетом
Своих сорванных глаз.
Подо мной кочевряжится мир.
Он избыточно щедр, он пропах дележом и обманом,
Он прострелян моими глазами, прострелян до дыр,
И я штопаю дыры седым, как и сам я, туманом.
Я слежу, чтобы сила держала себя в берегах.
И не чувствую боли в закушенных насмерть губах.
Попробуй, расскажи апрельским сквознякам,
Что осень, как сезон, ни в чём не виновата,
Что всё ко всем придёт, что все мы будем там.
Попробуй - заклюют, затюкают, освищут,
У них всего полно, у них и жизни - тьма!
Поэтому - смолчи, пускай они поищут
То место, где ноябрь, а вслед за ним - зима.
II
То место, где ноябрь, а вслед за ним - зима.
От мыслей о зиме не спрятаться под пледом.
На завтрак - белый снег, и мокрый снег к обеду,
А к ужину - метель, сводящая с ума,
И всюду - чёрный лёд, от края и до края,
Ни птицы, ни цветы, ни солнце, ни трава.
И на порог зимы так медленно вступаешь,
И за спиной твоей на саночках дрова.
III
И за спиной твоей на саночках дрова,
В кармане табачок, за пазухою книга,
Завязана платком осенняя интрига,
Присыпана снежком седая голова.
По белой целине - на валенках галоши -
К далёкому дымку, к похлёбке и теплу,
Успеть до темноты, до заходящей стужи,
И провалиться в сон у печки на полу.
IV
И провалиться в сон у печки на полу,
И там, на самом дне, расслабиться, оттаять,
Увидеть - май цветёт, и белый пух летает,
И ты кого-то ждёшь на солнечном углу,
И запахи, они сплетаются, как песни, -
Сирень, листва, река - привет, привет, привет!
Цветы, цыплята, снег - не спрашивай у жизни! -
И дальше только тьма. (И дальше только свет).
Ты хочешь вырубить Бога, вряд ли удастся,
Он будет включаться, он будет тебя доставать,
По крайней мере, снов, которые снятся,
Тебе, при всём желании, не избежать.
Он явится, он ведь знает тебя по имени,
И ты отзовёшься, попробуй не отзовись.
Его слова и твои невнятные линии
Соединятся и образуют жизнь.
А называть его можешь в любой редакции -
Богом, любовью, предчувствием, волшебством.
Он не обидится, он, как и ты, в резервации -
Кроме тебя, никто не помнит о нём.
II
Ты думаешь, резервация, это - ...
Правильно, это она и есть -
Допустим, стол, застеленный старой газетой
С портретом дедушки Б, заголовок - какой-то съезд.
На столе в беспорядке: хлеб, четыре стакана,
Огурцы в трёхлитровой банке, окурки - хлам.
На стене, над спинкой продавленного дивана,
Календарь - разворот журнала. Чего-то там
Нарисовано, какие-то ноги, губы.
Лампочка без абажура на сорок ватт.
Водки - бутылок пять. От запоя сгорели трубы.
И никто ни в чём совершенно не виноват.
III
Резервация - это, конечно, от слова "резерв".
Я в резерве - майор - да чего уж! - полковник запаса,
В ожидании дня, в ожидании знака и часа,
Как сигнала трубы, не забывший девиз пионер.
Петербург. Копенгаген. Венеция. Ницца. Москва.
Я гоню депрессняк, проверяя свой ящик почтовый.
Там по-прежнему пусто. И тучи, как вдовы, суровы.
Собирается снег. Пахнет дымом. Болит голова.
Тихий шелест зимы, и румяная робость мороза.
И пустая ладонь - то ли клятва, а то ли угроза.
IV
Я говорю о смерти. В том числе.
Я, собственно, о ней всегда толкую.
Попробуй, перемазавшись в золе,
Найти в себе хоть искорку живую.
Молчи и думай, ковыряй мозги,
Как старую присохшую болячку,
Оглядывайся, сожалей, беги,
Тащи с собой воспоминаний пачку.
Весь этот мир, вся музыка его,
Внутри тебя рождают колдовство,
Рисуй же знаки собственною кровью
На внутренней поверхности груди
И хохочи, и пой, и не следи,
Как смерть твоя подходит к изголовью.
Смерть приходит, как избавление от рассвета,
Никогда - неожиданно, всегда расставляет знаки:
Встретишь вдруг на себя похожего человека
И поймёшь - на тебя перестали лаять собаки.
И никто не пишет писем, в мобильник даже,
И теряют вкус папиросы, портвейн и сливы,
И ничем не пахнет - ни лучше уже, ни гаже.
И в любой из выбранных дней погода дождлива.
II
Смерть приходит, как избавление от рассвета.
Ничего уже тебя не схватит за лацкан.
Нет зимы промозглой, нет колыханья лета,
Ни бессмысленных будней, ни выходных напрасных.
Ничего не терзает тебя - ни любовь, ни дружба,
И плевать - суров ты, молод или забавен.
Денег нет, и платить ни за что никому не нужно.
Всё уплачено.
Ты от всего избавлен.
III
Смерть приходит, как избавление от рассвета,
От его тумана, от солнечной морды красной,
И от птичьего щебета (нет на них пистолета!),
И от вечного "кукареку" петухов горластых,
И от зябкого душа, и чашки с горячим чаем,
И яичницы, что глазами в тебя глядится.
Смерть приходит.
Приход её не случаен.
И одна полоска рассвета, чертой печали,
Словно траурной лентою,
Вслед тебе загорится.
Оно подступает издалека,
Колотится изнутри,
И хочешь - спляши ему гопака,
А хочешь - мимо смотри,
А хочешь - можешь себя представить в Ялте или в Москве,
При-чёсывайся, при-слушивайся, молчи-и...
Рассыпанный бисер памяти шуршит в твоей голове,
И можешь даже кричать, но лучше уж - не кричи.
А лучше расслабься, спиной прислонись к стене,
Поближе к углу, стена холодна, бела,
И можешь себя представить на мировой войне,
На той, которая будет, и на той, что уже была,
Представь на обеих сразу -
болото, сырой туман,
Холодной невкусной грязи двухсотграммовый стакан.
Давай, прими его внутрь - листочки, веточки, мох,
Давай, растяни в улыбке беззубый треснутый рот.
Ты думаешь - Бог с тобой? Не угадал. Не Бог.
Есть ветер и ночь, и ты (по-прежнему одинок).
И то, что живёт в тебе, не стоит искать в других,
У каждого на извилинах свой плесневой грибок.
Покуда добрая смерть не врежет тебя под дых,
Ты будешь носить в голове тяжёлый склизкий комок.
Мы всё ещё верим, что большего счастья нету,
Чем побродить по белу свету с друзьями,
Мы всё ещё пополам кусаем конфету,
Не то, чтобы полностью, но - своими зубами.
А осень пахнет рекой, а костёр - картошкой,
И в стеблях травы подпевают сверчки гитаре.
Когда мы теряем девчонку - теряем ложку,
Теряется нож, когда нас покидает парень.
Всё так же по нашим следам - гениальный сыщик,
Всё так же нас укрывают леса и степи,
А деньги - до фени нам, как на солнце прыщик,
И наши седые хаеры треплет ветер.
На моей территории пахнет травой и пылью.
Редкий дождь на этих просторах - степной кочевник,
Налетит, залопочет по-своему, воду выльет.
Ну, чего шумел, чего суетился, как драный веник?!
Я и сам, когда молод был, вот так же метался,
Всё разбрасывал семена, теперь собираю.
Спору нет, чего засевал, того и дождался -
Помидоры, мак и полоска травы по краю.
На моей территории август съедает лето.
Где-то там, далеко, и море, и свет в окошке.
На сухой сучок абрикосы луна надета,
И горит свеча в закопчённой глиняной плошке.
После второго августа в гости приходит осень,
Руки её загорелы, глаза её голубы,
Откажется от обеда, и даже чай не попросит,
Усядется у окошка сматывать нить судьбы.
Четырнадцатого, медовая, она вдругорядь является,
Уже останется на ночь, уже не уйдёт до утра,
(Сверчки орут, что есть мочи, звезда на небе качается),
И не дождавшись завтрака, прошепчет тебе: "Пора"
Пора, дела уже сделаны, отлюблено, отбуянено,
Рубаху в путь не выглаживай и не бери запас.
Взгляни от порога рассеянно - чего там в комнатах свалено,
И пусть тебя выведут за руки она и яблочный спас.
II
Моя мамочка спит в могиле и видит сны,
Сны про раннюю осень, про первое сентября,
Хризантем букеты оттуда ей не видны,
У неё во сне пионы красным горят.
Мама видит себя девчонкой с чёрной косой,
На ногах босоножки, в портфеле новый дневник,
Вслед за нею бежит соседский пацан босой
И завидует ей - он пока что не ученик.
Я напьюсь люминала и вниз глубоко нырну,
И дойду до предела, и через него пройду,
И возьму маму за руку, и сентября вдохну,
И в открытые двери школы с нею войду.
III
Я копаю яму, и лопата моя стара,
Я хочу успеть, пока не пошли дожди.
То, что было игрою, давно уже не игра,
И я слишком часто слышу: "Не уходи",
Это значит - пора уходить. Ну что ещё ждать?
Пересуды да сплетни, с поступками - полный крах.
Я б ещё убежал, если б было куда бежать,
Я б построил у моря дом на семи ветрах,
Чтобы неба - до чёрта!
Лопата скрипит о грунт,
Начинается дождь, но я, похоже, успел,
Дожевал своей соли сорок девятый фунт,
Дочь родил, скамейку построил и песню спел.
По пыльной дороге, печали не зная,
Среди одуванчиков и молочая
Шёл мудрый Аркаша, его окружала
Земля, и земля под ногами лежала.
Земля, как земля - буераки да реки.
То скифы блатные, то древние греки
Из жёлтых холмов возникали.
И слово
Звучало, и степь забирала их снова.
Один говорил - я родился богатым,
Мой дед был купцом, мой отец был пиратом,
Я в жизни не знал ни законов, ни правил,
А умер больным, и детей не оставил.
Другой всё рассказывал об урожае,
О том, что жена сыновей нарожала.
Да разве спасает земля от бандитов -
И сам он зарезан, и дети убиты.
Я умер, я умер - земля говорила,
Я помню, как ласточка в небе кружила,
Кружила и пела, трава шелестела.
Я умер, а впрочем, какое вам дело?
Какое вам дело? У вас виноградник.
Ты всадник, Аркаша? Я вовсе не всадник,
Я просто прохожий, идущий по свету,
И ужин мой скромный завёрнут в газету.
По пыльной дороге, от края до края,
Среди одуванчиков и молочая
Шёл тихий Аркаша, его окружала
Земля, и земля под ногами лежала.
Ну что ж Вы такая грустная, тётя Песя?
Ваш сын, Бенциончик, уехал на крайний север?
Так он же ж вернётся, кому он там интересен?
Напьётся и будет орать: "Рок-н-ролл форевер!"
Ну что Вы, ей богу, ведь он всегда возвращался.
Когда попервах, пацаном ещё забирали,
Так даже не плакал, вспомните, враз собрался
И кучу денег оставил на одеяле.
Но дело не в деньгах, не в них, тётя Песя, точно,
А в мыслях о сыне, встаёте ли Вы, ложитесь.
И он вспоминает о Вас морозною ночью.
Не умирайте, дождитесь его, дождитесь.
II
Я не пишу тебе, мама, (и ты не пишешь),
Знаешь, я - далеко, а почту читают,
Но я шепчу тебе, и ты меня слышишь,
И птицы мои зимой к тебе прилетают.
Ты покорми их, мама, насыпь им зёрен,
Подбери перо, что одна из них потеряла.
Помнишь, ведь я никогда не бывал покорен,
Даже в детстве, и ты на меня кричала,
Я - и теперь, вот дождусь осеннего ветра,
Когда тайга, как живая, от боли стонет,
И пристроюсь к стае, идущей в нашу сторону света,
И усталою птицей в твои упаду ладони.
III
Ты взрослеешь, мой мальчик, мой Беня, тебе тринадцать,
Твой отец почти ничего тебе не оставил,
Кроме имени своего и уменья драться
По босяцким правилам, то есть без всяких правил.
Твои волосы крепко пахнут дешёвой "Примой",
А в карманах твоих - не знаю, что и укрылось.
Мальчуган мой, мальчишка с чёлочкою невинной,
Не убегай, обними меня, сделай милость.
IV
Костя, Женя, Сергей Петрович, дядя Аркаша,
Ну кому, как не вам, друзьям моим закадычным,
Горевать о нашей разлуке, и горе ваше
Постепенно моим становится, важным, личным.
Да, братишки мои, я тоже по всем скучаю,
Вспоминаю рыбалку и море, и все приколы,
И дождусь непременно от вас и сала и чаю,
Вот задует весна, и дойдут до нас ледоколы.
И ещё, дядя Арик, черкните хоть пару строчек,
Как там мамка моя - всё скучает да жарит рыбу?
На окне ей оставьте, завёрнутыми в платочек,
С доли - денег.
А мне - не надо.
За всё - спасибо.
V
Золотая моя, медовая, Ася, Аля,
Не ревную и не держу, поступай, как знаешь.
Мне уже пацаны обо всём твоём написали -
С кем обедаешь ты и, тем более, с кем гуляешь,
Пусть, как будет.
Ну что между нами - ветер и небо,
Да и жизнь твоя молодая бурлит и стонет.
Не приманишь оленя надолго краюхой хлеба,
Да и до смерти он заскучает в тесном загоне.
А когда тебе станет совсем уж невыносимо,
Может быть,
Ты найдёшь меня
И родишь мне сына.
VI
Разве можно работать летом?
Летом надо ходить с пистолетом
И постреливать для порядку
В отдыхающих и котов.
Летом, правда, тёплое пиво,
Но зато под луной, лениво,
Лижут берег тёплые волны,
И к разврату народ готов.
Вот иду я по побережью
И жую абрикосу свежую,
Надо мной суетятся чайки,
Предвкушая утренний клев,
Рыбаки натянули лески,
В окнах мечутся занавески,
И я руку свою с пистолетом
Глубже прячу в карман штанов.
Это всё ещё я - близорукий, сутулый, седой,
Исполняющий танец улыбок - увы! - ритуальный.
К сожалению, мой ритуал - ритуал погребальный,
Да не очень-то это и важно. И танец - простой.
Это всё ещё вы, мои люди - моё ремесло.
Я заточен о вас, словно нож, и о вас мне сточиться.
Это мне из-за вас так мучительно ночью не спится.
Это вы - доказательство, что моя жизнь - не фуфло.
Это всё ещё жизнь и, по-моему, пахнет весной,
И земля шевельнула корявой своей пятернёй,
И осталось немного - дождаться ухода зимы.
Это - солнце и ветер, которые будут всегда,
Это раненый снег и бегущая с неба вода,
Это - мы, (и-ибит-твою-мать!), это, всё-таки - мы!
Это наша пора - большая тёплая осень,
Это наш туман ложится на хризантемы,
Сенокос завершён, ничего мы уже не скосим,
С кем нам осенью быть суждено, мы и будем с теми.
Это всё ещё мы, поседевшие и не очень,
Заломившие руки злодейке-судьбе до хруста.
Наши дни бывают дождливы, а наши ночи
Крепко пахнут цветами, звёздами и петрушкой.
Бог не видит нас порознь, мы - части одной картины.
Это просто октябрь, середина его, вершина.
Я встречаю старость.
Отожжённый сухой остаток
Моих прожитых лет невелик, как корабль травы.
Мои алые паруса в тяжёлых заплатах.
Все матросы живы, хоть глаза их совсем мертвы.
Я встречаю старость, как после бури - берег,
Наплывающий из-за тумана старый маяк,
И уже нигде не видать никаких америк,
И в пиратской шляпе своей ты просто чудак.
А на пристани женщина машет косынкой белой
Или тихо стоит и смотрит, руки сложив,
Как я в гавань вхожу, поседевший и загорелый,
С понтом опытный, с понтом весёлый и с понтом жив.
Я стою на посту, надо мной пролетают снега,
Злая оттепель грязным туманом за шиворот лезет,
Мне бы смыться с поста своего, да и вся недолга,
Перебраться в тепло и забыться дремотой нетрезвой.
Я стою на посту. Пару выстрелов в сторону тьмы
Да спасение зайца путём согревания лапок,
Да на краешке глаза какая-то местность - холмы,
Но и там не видать ничего - ни костров, ни палаток.
Сердце ёкнуло - это на пульте штабной офицер
Мою лампочку взглядом усталым случайно задел,
"Я не сплю, командир, я почую врага за версту,
Никаких происшествий, достаточный боекомплект,
Жду дальнейших приказов", но мне не приходит ответ.
Злая оттепель. Ветер. Туман. Я стою на посту.
Я стою у окна. (Я пока ещё не сижу.)
Если взгляд не фиксировать в точке, то ткань пространства
Распадается, как предметы по падежу -
Окончания разные, разный характер танца
Вероятностей, разделяющихся путей:
Я свернул когда-то направо, а мог - налево.
Это - как вернуться домой из долгих гостей
И в окне увидеть себя.
Да не стой нелепо,
Помаши рукой. Глаза слезит сигарета.
С того света?
С того ли, нет ли - с общего света.
Андрей Бычков. Человек знака[Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...]Владимир Буев. Обнять не обнятое[Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".]Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка"[Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...]Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях[Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...]Лана Яснова. Из прошлого в настоящее[Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...]Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте[Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...]Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю"[Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...]Дмитрий Аникин. Царь Эдип[Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...]Илья Будницкий. После оттепели[Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...]Александр Заев. Акварели[Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...]
