Астрофизику снится чужая жена
в ледяной безразмерной кухлянке
ни светла ни грустна ни мертва ни жива
мутен взор и дыхание хладно
Антиподы коварны хитры и наглы
подбираются к отчим ярангам
Всем нетронутым девам навалят на клык
и поставят всех отроков раком
Только б тонкой иголкой проткнуть родничок
загадать три посмертных желанья
и березовый ток сам собой потечет
как вода ножевая
(2.)
Астрофизику снятся земные моря
он бормочет под клетчатым пледом
Ах Гренада Гренада Гренада моя
я вчера не вернулся из плена
Антарктида моя ты под игом врага
я не знаю как это словами
запихай меня лучше как шавку в рукав
в желтый ад африканской саванны
Там пребудет могила моя горяча
и ромашки поклонятся в ноги
там меня повстречают братки кореша
там дождемся подмоги
(3.)
Астрофизику снится отвал головы
вынос мозга прощанье с Матёрой
И последнюю речь он тогда говорит
обращаясь к пустым мониторам
Легкой тенью газуй
быстрой мухой лети
среброкрылый койот-письмоноша
пусть по левую руку старуха Итиль
горбит свой голубой позвоночник
а по правую руку сестренка Янцзы
месит грязь в расцарапанной ранке
..............................................................................
..............................................................................
..............................................................................
..............................................................................
Там я вырву мой грешный нерусский язык
и повешу над входом в ярангу
На родине моей, что характерно,
царит Борей, что очень характерно,
и нет морей, что крайне характерно,
в которых не мочили б сапоги
коварные Отечества враги.
На родине моей, что характерно,
не устоит ни город, ни село
без праведника или дурака,
для прочности вмурованного в стену,
что, сука, характернее всего.
А населенье пляшет трупака,
и в общем, все здесь на соплях и сперме -
и каземат, и мраморные термы,
на сгустках слизи, спелых и тугих.
Чего-чего, а этого до чёрта,
а под крылом молчит себе о чем-то
как прежде, море песенной тайги.
Не оставлю тебе уж прости-извини
ни кола ни двора ни воды ни земли
Дам в подмогу тебе говорящего пса
а ружье как-нибудь раздобудешь и сам
А в награду тебе я придумал врага
потому что все-все снегопад и пурга
кроме кислой как брага и едкой как дым
клочковатой неправды
посконной вражды
И еще непонятное есть существо
две руки две ноги называется скво
темнота меж ушей и зверек между ног
вот она-то тебя и погубит сынок
Будь в усладу тебе и кумыс и варган
если враг постучится уважь и врага
пусть с ножа оплывает малиновый воск
и урчит на кошме светлоглазая скво
и на черством снегу до полярной зари
дымный потрох собачий клюют снегири
Ты чувствуешь себя пустой бутылью,
в которой некий хмурый демиург
игрушечный кораблик день за днем
настойчиво и кропотливо строит.
Ему в подмогу, кроме ловких пальцев
и вечности (которой не бывает
ни много и ни мало) - инструменты
загадочные, им же несть числа:
тончайшие и умные пинцеты,
и кисточки из беличьих ресниц,
и что-то вроде лилипутских лапок,
чему названья даже и не знаю.
(Такая нудная неспешная работа -
отличный способ скоротать разлуку,
иль, скажем, непогоду переждать.)
И понемногу из дрянного сора,
из чепухи, из тряпочек и спичек
растет в бутылке маленькое чудо,
бессмысленнейшее из всех чудес:
еще чуть-чуть - и назовешь его
пиратскою фелукой, или даже
египетскою лодкой погребальной,
а может, каравеллою какой.
Все прочее (небритые матросы,
который век страдающие от
цынги, похмелья, боцманских придирок,
а вот и бравый боцман с медной дудкой,
а вот соленый злобный ветерок,
присевший в ожидании на рее) -
все остальное довообразишь
и аккуратно утвердишь на полке
каминной, по соседству с чудесами
того же плана: выцветшее фото
с чужой необязательной улыбкой,
собачка неизвестной пыльной масти,
обкатанный голыш "привет из Гагр"
и раковина сонная, витая,
хранящая далекий шум-шум-шум
игрушечного кораблекрушенья.
На Луне придумали такое -
там есть море скорби и покоя.
Но сказать по правде и секрету,
никаких морей там вовсе нету.
Заблудившиеся космонавты
населяют лунные ландшафты,
все гуляют в праздничных скафандрах
и поют-играют на кифарах:
"Хорошо нам - что бы ни случилось,
остаются правильные числа.
Оттого-то в шерстяных могилах
мы хороним наших мертвых милых
и в чудесных глиняных ретортах
зачинаем наших новых мертвых.
Мир пребудет тот же, что и раньше -
ядовито-зелен и оранжев.
Мир пребудет золотой и зряшный,
молодой, бесстыдный и нестрашный".
На Луне придумали такое,
что до Господа подать рукою.
Но сказать по правде и секрету,
никого там не было и нету.
Только бриллиантовый лишайник
оживляет лунные ландшафты.
В лунном грунте, в ледяных каморках
спят спокойно лучшие из мертвых.
Тот сон был сделан из воды и глины,
холодного расстрельного дождя
(ты говорить об этом не должна).
Вода уже до горлышка дошла,
а сон был длинный,
как спор двух полоумных чудаков,
как бы друзей, а присмотрись - врагов,
и ямина осклизлая меж ними.
Один (в упор не вспомнишь, кто таков)
как будто с мягким треугольным нимбом,
другой с ехидной мордочкой зверька,
а может, в хищной зооморфной маске,
а может, в доме не было зеркал,
и он себе лицо придумал наспех,
а может быть (не говори, забудь
и этот сон, и как меня зовут).
Один как будто в чем-то убеждал
другого, зверолицего и злого
(да только вот беда, ну вот беда,
не разобрать ни слова, ни полслова,
и сон, как оборванец, убежал,
и вспухла глина, и пошла вода
из всех моих естественных отверстий,
и встала яма, как звезда, отвесно,
голодная, глумливая звезда).
Не говори, не помни, не пиши.
Такие сны, сестра, скучнее яви.
Я отдал бы полсмерти, полдуши -
чтобы узнать, да, только бы узнать,
о чем поспорили у края гиблой ямы
два дурака, два брата, два поэта,
как бы враги, а присмотрись - друзья.
