Предупреждение: Данное произведение не имеет ничего общего с выдумкой. Всякое совпадение с реально существующими лицами и событиями следует считать намеренным и злопыхательским. Автор не несет ответственности за размещенную ниже антирекламу. Мнение автора может не совпадать со здравым смыслом.
Город назывался смешно. В лучшем случае это рифмовалось с "исцарапал". Сто с лишним лет желчный человек в пенсне, проезжая мимо, написал о скуке, оседающей жирными пластами на здешних заборах. Вскоре, пригубив бокал шампанского, он сказал:
- Ich sterbe.
Еще здесь когда-то жила одна очень непростая барышня, у которой в голове водились большие черные тараканы. Они так сильно щекотали ее мозг изнутри, что сразу после свадьбы барышня переоделась в мужское и сбежала на фронт. О себе она говорила: "я имею дар писать почерком, который часто не разбираю сама, и ставлю точки и запятые вовсе некстати".
Спустя какое-то время в номере третьеразрядной петербургской гостиницы она набрасывала черновик письма, сердясь неизвестно на кого и брызгая дрянными чернилами:
"Видеться нам, как я замечаю, затруднительно. Я не имею средств, вы - времени. Итак, будемте писать; это все равно, тот же разговор.
Своеручные записки мои прошу вас возвратить мне теперь же, если можно: у меня их перепишут в четыре дня... Вот моя покорнейшая просьба, первая, последняя и единственная: действуйте без отлагательства. Что удерживает вас показать мои записки государю, как они есть?.. Действуйте или дайте мне волю действовать; я не имею времени ждать. Полумеры никуда не годятся! Нерешительность хуже полумер; медленность хуже и того, и другого вместе! Это - червь, подтачивающий корни прекраснейших растений и отнимающий у них возможность принесть плод!..
Думал ли я когда-нибудь, что буду говорить такую проповедь величайшему гению нашего времени, привыкшему принимать одну только дань похвалы и удивления? Видно, время чудес опять настало, Александр Сергеевич! Но как я уже начал писать в этом тоне, так хочу и кончить: вы и друг ваш Плетнев сказали, что книгопродавцы задерживают вырученные деньги. Этого я более всего на свете не люблю! Это будет меня сердить и портить мою кровь, чтоб избежать такого несчастия, я решительно отказываюсь от них; нельзя ли и печатать, и продавать в императорской типографии? Там, я думаю, не задержат моих денег.
...Александр Сергеевич! Если в этом письме найдутся выражения, которые вам не понравятся, вспомните, что я родился, вырос и возмужал в лагере..."
Невысокий смуглый человек вздохнул и бросил сложенный вдвое листок на край стола - туда, где уже скопились всякие другие документы, ждущие, когда вдалеке звякнет колокольчик, а потом в кабинет войдет милейший и всезнающий Викентий Викентьевич, сын приходского врача.
"СЧЕТ. Переплетено в бумажку Современник № IV, 900 книг по 10 коп., итого 90 руб."
"Милостивый государь, не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обратился к г. виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного..."
"Александр Сергеевич! Я опять осмелился беспокоить вашу милость моею просьбою, хотя чувствую тягость просьб, но тягость моего положения мучительна: мне около семидесяти лет, и все сии семьдесят лет проведены на службе господ моих, с усердием и радостью употреблены все мои способности, бескорыстность всегда была моим правилом, пять моих сынов мною предоставлено в замену моей старости, надежда на бога, надежда на господ единственно питали меня в будущем..."
"Я настаиваю и сегодня утром на просьбе, с которой имел честь обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я переговорил с секундантом, выбранным вами, и притом в кратчайший срок. До полудня я останусь у себя на квартире; надеюсь ранее этого часа принять лицо, которое вам угодно будет прислать ко мне. Примите, милостивый государь..."
Того смуглого тоже убили. Правда, перед смертью он успел крикнуть:
- Tu la recevra, gredin! -
и навел слабеющей рукой пистолет. С тех пор больше никому в голову не приходило писать по-русски черными буквами на белой бумаге о всяких разных вещах, которые бывают на свете. В том числе о Городе, похожем на многие не очень старые города, например - при желании, в сумерках - на съежившийся и сильно загаженный Петербург. Петербург ведь тоже строили по линейке, на костях окрестных угорских племен.
Кто-то переводил название Города как "желтая рыба". Потом сведущие люди разъяснили, что на самом деле это означает "заболоченное место". Археолог Зарешетников вообще держался особого мнения. По его версии, топоним "сара-пу'ул" имел хазарские корни и расшифровывался следующим образом: "Люди, Живущие В Низине И Жрущие Сырую Стерлядь". Зарешетников был человек несомненно порядочный, он знал наизусть всего "Демона" и носил разные носки. По возрасту ему давно полагалось величаться Николай Насретдинович, но все звали его Коля. Ему казалось, что люди, окружающие его, глухи, равнодушны и придурковаты. Поэтому даже на кондукторов в автобусе Коля-Николай смотрел строго и платил за проезд только медными деньгами.
В Городе имелись и другие достопримечательности. Например, филиал политехнического института, укрывшийся под неоновой аббревиатурой СПИ. Напротив, через площадь, точно такими же аршинными буквами горело Бюро динамических измерений, или БДИ. Еще был нестарый мужчина по имени Владимир Юльевич, тот самый, который некогда опознал в песне "Смоки" "Don't play you rock'n'roll for me" четырехстопный ямб "Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной". Его два раза чуть не приняли в Союз писателей. На своей двери он повесил табличку:
ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ БЕДНОГО СУМАСШЕДШЕГО!
По четным дням Владимир Юльевич вел литературную студию. Почитав для начала новые стихи о портвейне "домашнего, казанского разлива", он набрасывался на молодых поэтесс:
- Ну чего ты заикаешься? Жаворонком нужно петь. Как Георгий Иванов. И вообще, пиши о том, что знаешь. Вот ты про море пишешь. А ты хоть раз живого дельфина видела?
Поэтессы, только что с трудом преодолевшие пубертатный период, превращались в росу и пепел. По нечетным Владимир Юльевич усаживался на площади в точке, равноудаленной от СПИ и БДИ, и задирал прохожих, одновременно прося на пожрать и выпить, или, вернее, так: на выпить и пожрать.
В Городе вообще много пили. Здесь до сих пор было целых два завода: ликероводочный и пивоваренный. Туристы сперва восхищались:
- А воздух.
- А Кама.
- А вот церковь, смотрите, древняя церковь. Ах, это склад? Все равно чудо.
На третий день, перед отъездом, они выглядели помятыми и как бы слегка ополоумевшими. Прощаясь, говорили томно, врастяг:
- Славно, очень славно. Обязательно всем расскажем. Как она называлась? Ну... та, что пили вчера? "Кавалерист-девица"? Надо запомнить.
Особенно любили приезжать финны и венгры. Первые - потому что сухой закон, вторые - по зову крови. Здешние туземцы каким-то боком приходились им родней. Директор филиала СПИ, любивший во всем ясность и законченность, писал на служебках:
"Для делегации венгерских ученых из города Печ выделить микроавтобус до 23-00. Показать ученым достопримечательности, всесторонне осветить исторические события. По завершению мероприятия тщательно помыть салон автобуса".
Венгров, безусловно, следовало привечать. Для этой цели при филиале даже завели свой арт-центр. В уютном сводчатом подвальчике повесили старинный кованый фонарь и фрагменты деревянных наличников. Правда, прибить табличку над входом забыли. Злые языки называли сотрудников арт-центра попросту "артиллеристами", потому что те без зазрения совести стреляли курево у посетителей.
Заведовала всем симпатичная барышня Инна, из музейного племени. У Инны в жизни существовала только одна проблема: она очень походила на актера, игравшего Джин Бина в китайском фильме "Весеннее метро". Она жила со странным выражением лица, будто постоянно готовилась получить некую трансцендентальную пощечину. Этим Инна отличалась от своей сестры-близняшки, у которой и во сне был такой вид, что лучше не будить. Вместе они составляли бы вполне боеспособную единицу.
С китайским выражением лица Инна бродила по приемным и бухгалтериям. Намерения у нее были самые хорошие, но выражалась она загадочно:
- Вылупившись из неких экзотических событийных недр...
- Представляемое здесь лирическое окаянство...
- Проговаривание и осознавание - путь от догматической картины мира к его творческому переосмыслению...
-...Ослы! Ослы! Ослы! Хочешь морковку?
Короче говоря, был нужен человек, владеющий позабытым искусством общения с бухгалтерами, секретарями-референтами и прочими потусторонними силами. И такой человек нашелся. Мишу Шуткина недавно уволили из театра, где он на протяжении шести лет успешно справлялся с ролью Второго Поросенка. Миша тоже был исключительно порядочен и интеллигентен и одевался только в секонд-хендах. Он знал редкое слово "сток". Руководство арт-центра в лице Инны собралось, посовещалось и вынесло единственно возможное решение.
Миша рьяно приступил к обязанностям. За какой-то месяц он пробил "артиллеристам" ежемесячную доплату. Переругавшись со снабженцами, собственноручно приволок в подвальчик замечательный, почти исправный компьютер с 15-тидюймовым монитором. Расставил по углам диковинные декоративные скульптуры.
Кроме всего прочего, Миша умел и любил читать. Однажды, выпив на вечеринке несколько больше, чем мог, но несколько меньше, чем хочется, он пришел домой, взял первую подвернувшуюся книгу без обложки и по обыкновению завалился в пустую ванну. Прыгающие буквы складывались в слова, слова - в строчки, строчки изгибались, как пьяные шалавы на "Дискотеке 80-х". Потом площадка танцпола начала таять, таять, таять, и Миша увидел
К а б и н е т с т и х о т в о р ц а .
Все в большом беспорядке. Посредине стол. С т и х о т в о р е ц и т р о е м о л о д ы х л ю д е й играют в кости.
С т и х о т в о р е ц (гремя стаканчиком). Я в руке. Sept a la main... neuf... Sacredieu... neuf et sept... neuf et sept... neuf... мое... Кто держит?
Г о с т ь . Экое счастие: держу.
С т и х о т в о р е ц . Sept a la main... (про себя). Это кто?
Входит А л ь м а н а ш н и к (одному из гостей). Я давно желал иметь счастие представиться вам. Позвольте одному из усерднейших ваших почитателей... Ваши прекрасные сочинения...
Г о с т ь . Вы ошибаетесь: я, кроме векселей, ничего не сочиняю: вот хозяин...
А л ь м а н а ш н и к . Позвольте одному из усерднейших...
С т и х о т в о р е ц . Помилуйте... радуюсь, что имею честь с вами познакомиться... садитесь, сделайте милость....
А л ь м а н а ш н и к . Вы заняты... извините: я вам помешал.
С т и х о т в о р е ц . О нет... мы будем продолжать. - Sept a la main... 3 крепс. Какое несчастие. (Передает кости.)
Г о с т ь . Сто рублей a prendre.
С т и х о т в о р е ц . Держу...
Играют.
Что за несчастие... (смотрит косо на Альманашника).
А л ь м а н а ш н и к . Я в первый раз выступаю на поприще славы и решился издать Альманак... я надеюсь, что вы...
С т и х о т в о р е ц . Пятую руку проходит! и всегда я попадусь... Вы издаете Альманак? под каким заглавием?.. прошел - я более не держу.
А л ь м а н а ш н и к . "Восточная звезда"... я надеюсь, что вы не откажетесь украсить ее драгоценными...
С т и х о т в о р е ц (берет стаканчик). Позвольте: сто рублей a prendre... Sept a la main... крепс - так. Это удивительно; первой руки не могу пройти. (Плюет, вертит стул.) Несносный альманашник; он мне принес несчастие.
А л ь м а н а ш н и к . Надеюсь, что вы не откажетесь украсить мой Альманак своими драгоценными произведениями...
С т и х о т в о р е ц . Ей-богу - нет у меня стихов, - все разобраны, журналистами, альманашниками... Держу все... что? прошел опять!.. Это непостижимо. Проклятый альманашник.
А л ь м а н а ш н и к (вставая). Позвольте надеяться, что если будет у вас свободная пьеска...
С т и х о т в о р е ц (провожая его до дверей). Отыщу непременно и буду иметь счастие вам доставить.
А л ь м а н а ш н и к . Поверьте, что крайность, бедственное положение, жена и дети...
С т и х о т в о р е ц (его выпроводив). Насилу отвязался. Экое дьявольское ремесло!
Г о с т ь . Чье? твое или его?
С т и х о т в о р е ц . Уж верно мое хуже. Отдавай стихи одному дураку в Альманак, чтоб другой обругал их в журнале. Жена и дети. Черт его бы взял... Человек, кто там?
Входит с л у г а .
С т и х о т в о р е ц . Я говорил тебе, альманашников не пускать.
С л у г а . Да кто их знает, альманашник, нет ли.
С т и х о т в о р е ц . Дурак, это по лицу видно. Я в руке: Sept a la main...
На этом месте Миша почувствовал себя машиной, водитель которой задремал и забыл выключить "дворники".
Ночью Мише приснился сон. Там присутствовали венгры или негры, в общем - какие-то непонятные люди, не по-нашему холеные, не по-нашему лопочущие. Очень яркий свет. Стены подвальчика раздвинулись до самого запредельного нижнего "до". Все цветет улыбками и аплодисментами, причем особым чутьем опытного сновидца Миша чувствует - и улыбки, и аплодисменты предназначены ему. Столичный бард Жилингулин, так и не побрившись с позапозапрошлого лета, исполняет в честь Миши не песню, но песнь. И что-то глянцевое формата А4 переходит из рук в руки.
Сон был настолько необычным, что наутро Миша пришел на работу без опоздания. С порога он заявил Инне:
- Будем делать Журнал. То есть Альманах.
"Артиллеристы" притихли. Инна уловила заглавные буквы, но засомневалась. Она даже подставила левую щеку для невидимой пощечины.
- Все просто, - Миша добивал крупнокалиберными. - Например, я буду главным редактором. Что ты на это скажешь?
- Но ведь...
- Как говорил Олег Генисаретский на семинаре в Красноярске, журнал надо делать точно так же, как и все остальное: с верой, надеждой и любовью, тем более если ничего не умеешь. А хули - соберем редакционный портфель, поработаем с авторами, найдем деньги на издание.
- А гонорары? - спросила Инна.
- Какие такие гонорары? - искренне удивился Миша. - Им что, за это еще и платят?
Редакционный портфель сформировался быстро. Это был даже не портфель, а рюкзак вроде тех, с которыми ездят на природу или в сад. Внутри обычно находится вот что:
- две буханки хлеба;
- тушенка;
- лапша быстрого приготовления;
- несколько коробков спичек;
- какая-нибудь липкая дрянь неизвестного происхождения в полиэтиленовом пакете;
- моток лески и грузила, даже если владелец рюкзака рыбу не ловит и в этой жизни ловить уже не предполагает;
- сборник кроссвордов и/или рулон туалетной бумаги.
Владимир Юльевич принес новые стихи. Поскольку портвейн там почти не упоминался, их решили дать на первой странице.
Сам Шуткин (под псевдонимом Несмеянов) готовил объемную статью "Некоторые соображения по поводу творчества Евгения Гришковца". Гришковец, подло засев где-то в Цюрихе или Брюсселе, по неизвестным причинам не торопился давать для публикации свои соображения по поводу творчества Шуткина-Несмеянова.
Потом принялись за археолога Зарешетникова. Его вынули из какого-то очередного подвала, переодели в чистые носки, напоили чаем и взяли честное слово, что он напишет материал о местной топонимике.
- Что-что? - переспросил Коля-Николай. - К следующему месяцу? Нет вопросов. Ты меня отчетливо слышишь? Пойдем пиво пить на Каму. А? Нет, денег тоже нету.
Очень просили поучаствовать Тамару Бескровных - у нее уже был сборник бытовых зарисовок "Причешите мне уши", изданный за свой счет. Но Бескровных отказалась, сославшись на большую загруженность работой в косметическом салоне.
Константина Июльского никак нельзя было примирить с русской орфографией и синтаксисом.
-Идите нафиг. Это моя фишка.
На суд редакции он предоставил драму на евангельский сюжет под интригующим названием "Лет ит би, или Он пришол?", объемом в восемь общих тетрадей с авторскими иллюстрациями.
Вообще альманаху здорово везло. Шуткин в каком-то секонд-хенде познакомился с дизайнером - классным, правда, покамест безработным. Уяснив сущность заказа, дизайнер бодро кивнул: "Нормально". Когда Шуткин озвучил размер вознаграждения, дизайнер долго смотрел на Шуткина, и только потом, с трудом отлепив взгляд, пробормотал: "Нормально". Это слово он повторял весь следующий месяц, жалуясь друзьям на судьбу и недоуменно крутя головой:
- Нет, блядь, ну нормально, а?
В бухгалтерии филиала происходили примерно такие диалоги.
- Тридцать тысяч, - говорил Шуткин, изнывая от мысли, что эти деньги он выгребает из личного кармана главного бухгалтера.
- Так-так, - по-снайперски щурилась главный бухгалтер. - Тридцать тыщ разделить на пятьсот - это... Лиля, у тебя калькулятор, посчитай. Шисят рублей экземпляр. Вы чего, с ума сдурели?
- А в чем, собственно, дело?
- А в том, что я в Ростове у тетки была. Так вот, там у них общество слепых выпустило сборник стихов и песен "Все цвета радуги". Всего по двадцать пять рублей штука. На вокзале по двадцать.
В конце концов то ли чехи не вовремя приехали из Венгрии, то ли еще какой сбой случился во Вселенной, но однажды директор филиала черкнул на докладной:
"В бухгалтерию. Подготовить счет. Подумать, согласится ли Азат Алмазыч на отсрочку платежа".
Дали все тридцать тысяч, и все - сразу, плюс две тысячи на презентацию и столько же на рекламу. Со Вселенной и в самом деле творилось что-то неладное.
Азат Алмазыч был хозяин городской типографии. В принципе, он соглашался на многое. Он уже согласился с несовершенством мира. Его раздражали только две вещи: когда ему приносили оригинал-макет в формате "Пейджмейкер", и еще - двенадцатая версия программы Corel Draw.
Дальше началась мистика. Профаны могут на время отойти.
- Ну вот... Опять в "пижамкере" верстали?
- Угу.
- Какой битмап?
- Э-э... Наверное, обычный.
- Нет, у вас 32-хразрядный битмап. Этого мы не делаем.
Дизайнер альманаха обливался потом. В типографии ему почему-то всегда было жарко. Пахло резаной бумагой.
- Вот тут рекламный модулек...
- Та-ак. Двенадцатый "корел". А у нас одиннадцатый. Ну, не можем мы этого. И потом, что за шрифты? Конечно, вы дилетанты, вам хоть две тыщи шрифтов подавай, и то мало. Здесь вам типография, а не что.
- Вы это... приходите в пятницу на презентацию.
- Во сколь?
- В четыре.
- Ха, в четыре в пятницу я уже водку пить начну.
В пятницу, в четыре часа, я забрал сына из садика. Я отвез его к бабушке и был у филиала в начале шестого - как раз тогда, когда, по моим подсчетам, должна закончиться официальная часть. В общем, я знал, как все это будет: мэр скажет несколько слов о том, что наш старинный купеческий город. Что традиции. И что даже Чехов, проезжая на Сахалин. Да. Что культурный слой надо удобрять, и потому. И - не к ночи будь помянута - Надежда Дурова, которая. Кстати, городская Дума приняла постановление о. Поправив ожерелье из акульих зубов, мэр передаст трубку младшему вождю и усядется на циновку:
- Однако, я кончил.
Повскакивают с мест растрепанные диоптрические тетки.
- Город умирает.
- Я, как заместитель директора Сарапульского краеведческого музея.
- Кама заболачивается. Уже есть случаи нападения крокодилов на людей.
А мэр поднимется и властно произнесет:
- Ша.
Призрак Жилингулина споет песню о семиструнной радуге.
Но дальше почему-то вспоминался рассказ Миши Шуткина. Однажды он встретил на рынке Владимира Юльевича. Мэтр ел мороженку, был на удивление опрятен и деловит.
- Пошел ты нахер! - увидев Шуткина, крикнул Владимир Юльевич. - Я же говорил - меня в первом номере не печатать! Нахер пошел!
Женщины с сельскохозяйственными инструментами, поджидавшие льготный автобус, покачали головами:
- Ну вот. Опять Вовка напился.
По набережной одиноко прогуливался филиальский завхоз. Лицо у него было скучное. На вахте сказали:
- Польта снимайте в зале, пожалуйста.
Гардеробщица прильнула ухом к двери, над которой висела свежая табличка "АРТ-ЦЕНТР СПИ". За дверью слышались бодрые мясистые аккорды. Там выступала специально приглашенная столичная группа. Я собрался с духом и вошел, звякнув дверным колокольчиком.
Музыкантов было четверо, публики в зале примерно в два раза больше. Рядом со сценой - стол, накрытый скромно, но достойно, этак по-скандинавски. Его главным украшением были бутерброды с сырой стерлядью. Отчего-то сразу вспомнился завхоз.
Я заметил в публике обесцвеченные патлы журналистки из муниципальной газеты и представил себе ее завтрашнюю статью в корректуре. Газета по старинке набиралась высокой печатью.
"...Жаль, что "Лукоеды" выступали не полным составом: ритм, скрипка и сильно профуженный бас. Наверное, только поэтому сложилось впечатление, что из всей современной музыки ребят больше всего вдохновляет последний альбом "Апокалиптики". Но, господа, ведь есть же и Анджело Бадаламенти, в конце концов! Вслушавшись в тексты, просвещенная публика понимала, что тут приложил руку еще и БГ (интересное сочетание, не так ли?). Фронтмен группы, он же - автор текстов и музыки, пел о Поезде Номер Шесть, Красном Драконе и некоем загадочном Диего, у которого сегодня все о'кей, но завтра его ожидает хоккей. Рефреном звучало:
Рокенрол ходит по земле босиком,
прикинется то маятником,
а то барсуком,
мистер Рокенрол,
е-е, мистер Рокенрол,
уга-чага, мистер Рокенрол,
он ходит по земле босиком...
В промежутках между песнями всплесками возникало живое, непринужденное общение со слушателями.
- Эта басуха фирмы "Натс", - говорил фронтмен.
- А струны фирмы "Нестле", - добавлял басист.
- То есть не строят.
- Да, тают в руках, а не во рту.
Директор арт-центра Инна (NB: узнать фамилию) в третий раз приглашала присутствующих пройти к столу, изо всех сил радоваться жизни и друг другу и наконец вспомнить о главном, ради чего мы сегодня так здорово собрались. Неугомонный фронтмен, подкрутив колки на грифе, спрашивал:
- Ну, мы вас не очень утомили?.. Тогда еще поиграем.
В дальнем углу тихонько переговаривались столичные тусовщики: "Надо же, приехали в культурное гетто, понимаешь, а нарвались на своих же лабухов".
"Лукоеды" порадовали свежей шуткой "сарапул-лупарас", а также изъявили желание купить этот город и отстроить заново. Разумеется, у публики, наполовину состоящей из более или менее музейных теток, при этом непроизвольно вытянулись мордасы, как сказал бы популярный автор В. Ерофеев. На фуршете музыканты рассуждали несколько иначе.
- Накормили - значит, концерт удался, - молвил скрипач, протягивая руку за ускользающим стерляжьим бутербродом.
В углу было слышно: "Смотри, как дешево... А *** их уже по сто пятьдесят толкает... Надо к нему заехать".
Единственный из присутствующих, кто был при галстуке, подошел, держа на отлете пластиковый стаканчик.
- Я этот журнал у себя в офисе положу. На видное место, рядом с "Men's Health". Пусть клиенты, пока ждут, полистают. Читать, конечно, вряд ли будут. Но все равно - культурно как-то. Правда?"
Когда бутерброды подходили к концу и Колю-Николая вывели под руки на свежий воздух, раздался недоумевающий голос:
- А Жилингулин разве не будет выступать?
- Жилингулин болен, - нашелся Шуткин.
- Да?.. Ну тогда хоть стихи исполните, что ли.
Мальчик с выбритым лбом и тоненькой косичкой на затылке сказал:
- А можно я?
- Давай-давай.
- Альфонс садится на коня, - начал мальчик.
- У-у, бля... - протянул тот же голос.
- Альфонс садится на коня;
Ему хозяин держит стремя.
"Сеньор, послушайтесь меня:
Пускаться в путь теперь не время.
В горах опасно, ночь близка,
Другая вента далека.
Останьтесь здесь; готов вам ужин;
В камине разложен огонь;
Постеля есть - покой вам нужен,
А к стойлу тянется ваш конь".
- "Мне путешествие привычно
И днем и ночью - был бы путь, -
Тот отвечает. - Неприлично
Бояться мне чего-нибудь;
Я дворянин, - ни черт, ни воры
Не могут удержать меня,
Когда спешу на службу я".
И дон Альфонс коню дал шпоры
И едет рысью. Перед ним
Одна идет дорога в горы
Ущельем тесным и глухим.
Вот выезжает он в долину;
Какую ж видит он картину?
Кругом пустыня, дичь и голь...
А в стороне торчит глаголь,
И на глаголе том два тела
Висят. Закаркав, отлетела
Ватага черная ворон,
Лишь только к ним подъехал он.
То были трупы двух гитанов,
Двух славных братьев-атаманов,
Давно повешенных и там
Оставленных в пример ворам.
Дождями небо их мочило,
А солнце знойное сушило,
Пустынный ветер их качал,
Клевать их ворон прилетал.
И шла молва в простом народе,
Что, обрываясь по ночам,
Они до утра на свободе
Гуляли, мстя своим врагам.
Альфонсов конь всхрапел и боком
Прошел их мимо и потом
Понесся резким, легким скоком
С своим бесстрашным ездоком.
Сереже Ищенко, Бобе, Андрею, Любе,
Наташе Ворон, Кате, Артему и кошке Дженис - с любовью
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
