Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




МОЙ  ДРУГ  ВЛАДИСЛАВ  КУГЕЛЬМАН


Мой друг Владислав Кугельман, теперь он работает обходчиком путей воздушных сообщений, изредка посещает с женой ресторан и убеждает меня, что сейчас для счастья ему хватило бы упиться вином до беспамятства. А тогда, чтобы быть счастливыми, нам требовалось, как минимум, изменить мир, стать великими писателями и каждую ночь спать с новой женщиной. Тогда моему другу было 22 года, мне - 18 лет. Мы клялись на солнечных днях, а Волгой запивали дешевую водку. И жизнь бешено рвалась из наших сердец, как вольная птица, попавшая в силки.

Я не поступил в МГИМО. Но туда поступили осыпающиеся перхотью умники и богатые смехачи - они шутили перед и на экзаменах и уверенно строили планы, как будут учиться в МГИМО, они поступали на платное отделение. Я покидал полутемное общежитие в Новых Черемушках, куда меня поселили на время экзаменов, как Кутузов Бородинское поле после сражения. Собирал в чисто вымытых углах трупы своих надежд, чтобы похоронить их в родной земле. Родная земля без истерик и брезгливости приняла те трупы.

Я хотел уйти в армию, чтобы попасть в ураган Второй Чеченской войны. Но в военкомате сказали, что у меня недостаточно здоровья даже для железнодорожных войск, которые безопасно строят дачи для тыловых генералов.

Что остается юноше, которого мир пинает, как пустую пивную банку? - Изменить мир.

Именно тогда и появился Владислав Кугельман. Он родился и жил в Баку, в самом его центре, где фонтаны били в небо, а горожане старались походить на москвичей. Но лысый мерзавец Горбачев разбудил уродливое чудовище азербайджанского национализма. Чудовище выползало из грязных дыр на окраинах Баку и самых бедных деревень. Фонтаны высохли, а били уже автоматные очереди, направляемые мохнатыми черными дикарями, сначала армян, позже всех других не мусульман. В 14 лет Влад научился собирать и разбирать автомат Калашникова. Спал только на полу, чтобы уберечься от пуль. В 15 лет ему вместе с семьей пришлось уехать в тот маленький среднерусский городок, где родился я.

Я вознамерился создать какую-нибудь радикальную политическую организацию в своем городе и носил футболку с Че Геверой, как икону. Влад зацепился взглядом за ту футболку и начал расспрашивать меня про идеи.

- Левак?

- Типа того.

- Анархист, анархо-синдикалист, маоист, троцкист?...

- Знаешь, главное, чтобы рубануть по прогнившему миру посильнее.

- Уважаю.

- А ты сам?

- Я разделяю левые идеи, но не являюсь активистом ни одной из организаций... пока.

Мы рассмеялись и отправились в культовый кабак под названием "Погребок". Сейчас его уже нет, его помещение превратилось в склад какого-то супермаркета. А тогда он засасывал столько безумных сил! Без преувеличения можно сказать, что благодаря его круглосуточному режиму работы в нашем городе в минимальных объемах бились витрины, появлялись похабные надписи на стенах и терпели удары запозднившиеся одинокие прохожие. В "Погребке" смешивались алкоголь и кровь. Маргиналы, неудачники, рокеры - вот далеко не полный список тех, кто прозябал там, растрачивал энергию на тосты и короткие, но жестокие междоусобицы.

- Слушай, чем конкретно тебя не устраивает этот мир?

- В этом мире нет места алхимикам души, а любое золото Истории он покрывает ржавчиной будней.

- Хорошо. Но мы не на митинге... пока.

- Потреблянство. Мы живем в эпоху потреблянства, в мире потребления. Человечество попало в тиски материализма...

- Это уже давно случилось.

- ... сейчас эти тиски давят с невероятной силой. Выжимают из человечества последние капли мечтательности и идеализма. Производится только то, что точно можно продать: еда, одежда, автомобили и пакеты для мусора. Люди черствеют от материализма. А романтики уходят в подполье, потому что не умеют продавать, а способны только отдавать... за прекрасные глаза, за светлое будущее, за веру. Но то, что дают бесплатно, людей пугает. Большинство людей привыкли платить деньгами и засыпать, плотно поужинав. От этого противно и тошно.

- Да. Люди перестали мечтать о космических полетах и больше не ждут Второго Пришествия, но с завидным упорством считают дни до следующей зарплаты.

- Да. Государство дает нам исключительно право на работу и покупку новых трусов. А тех, кто хочет строить города на Марсе или спасать тайгу от вырубки в промышленных масштабах, оно объявляет сумасшедшими или преступниками.

- Да. Нас заставляют думать, что все покупается и продается. Надежда перестала быть убежищем для непонятых и зарегистрирована, как торговая марка.

- Я хотел выучить африканские наречия и спасать народы Африки от голода, но, оказывается, государству нужнее дипломаты, умеющие договариваться о покупке-продаже нефти, и дети олигархов.

- Нам необходим план.

Мы чокнулись тяжелыми стеклянными кружками, наполненными желтоватым светом пива. Лавки и столы в "Погребке" блестели от пролитого из кружек, бутылок и ран. Воздух потрескался от сигаретного дыма и алкогольного жара, он царапал ноздри и горло. Кто-то незнакомый с лицом, оплывшим от чрезмерного количества водки, взмахнул рукой и упал в сон. Незнакомца подтащили к стене его друзья, деревянный пол и кирпичная стена приютили его не хуже домашней постели. "Погребок" не был забит под завязку - сказывался будний день - и за нечаянно уснувшего не стоило беспокоиться, его не потревожила бы карусель нетвердых ног.

Мы вышли в февральскую ночь, уничтожив литров пять теплого кислого пива. Чувствовали, что совсем немного времени и поступков нас отделяет от того момента, когда сможем переставлять звезды на небе, как стулья в школьном классе. Город свистел от ветра с Волги и шелестел иногда проезжающими такси. Здания, построенные на фундаменте начала 20-ого века, обступили нас. Отделенный тысячами километров и шестью годами от них, я отлично их помню. Шелушащаяся, словно кожа при экземе, облицовка, лепные кудри по верхушкам фасадов, толстые на не смазанных петлях двери, чугунные перила. Мы стояли на углу улиц Володарского и Урицкого. Двинули на Володарского и отмеченные скрипом двери зашли в дом, кажется, он имел номер 10. В нем располагалась, в длинном коридоре второго этажа, редакция районной газеты, на третьем этаже - в игрушечных кабинетах городской отдел народного образования и некие расчетно-кассовые центры. Мы сели на грязный пол под дверью начальника городского отдела народного образования - синяя табличка с золотыми буквами на черном дерматине. Ночь облизывала окно. Уличное освещение растянуло по потолку беловатое четырехугольное пятно.

- Предлагаю взорвать районную прокуратуру, - сказал Влад.

Входная дверь в прокуратуру тоже скрипела. Под козырьком крыши вдавливались в мороз цифры 1904. В том же здании толкались еще городской суд и книжный магазин. Книжный магазин и его немногочисленных посетителей, листающих книжки Эрнеста Хемингуэя или Виктора Пелевина, искренне было жаль.

- Может лучше ментовку? - предложил я.

- Надо все сразу: ментовку, прокуратуру и городскую администрацию.

- Но чтобы без жертв из числа гражданского населения.

- Да. Необходимо хорошенько продумать план.

И мы разошлись по домам. По разным концам города. Через час икающей ходьбы я ввалился в свой деревянный дом, построенный раньше, чем все здания на улице Володарского и Урицкого.

Когда хмель рассеяло утро, я снова встретился с Владом и мы договорились в первую очередь провести идеологическую подготовку населения к вооруженной борьбе. Чтобы взрывы, сминающие прокурора, судей и им подобных, вызвали бурю восторга среди горожан и эта буря поломала бы улицы на баррикады... дальше оставалось дождаться поддержки армии и населения в других регионах. Мы отлично знали самый легкий план, как перевернуть мир. А то, что его не выполнил раньше кто-то другой - так слишком слабы были.

Радикальная организация размером в два человека при поддержке двух десятков друзей и знакомых расцвела в городе на берегах могучей мрачной Волги. Друзья и знакомые толком не разбирались в политике, но они печатали листовки и "качали" в интернете статьи о том, как в домашних условиях сделать взрывчатку. Плоды мятежных действий грозили свалиться на город когда-нибудь. А пока организация каждому дню навстречу раскрывала красно-черные лепестки.

Но политический бунт не являлся единственной нашей целью. Нам хватало времени, чтобы "расширять сознание", много читать, ходить по рок-концертам, метаться в поисках девушек... Времени было действительно много. Каждое мгновение оно раскидывалось бескрайней степью. То, что не было сделано сегодня, легко откладывалось назавтра и, случалось, лежало в завтра по несколько недель.

- Я сейчас абсолютно точно уверен, что время не линейно, - говорил Влад.

Поток канабиоидов уносил всю собравшуюся компанию. Прошло всего-то полминуты в молчании над окурком второго косяка.

- Время скорее похоже на нашу Землю. Оно не круг и не прямая. Оно именно, как Земля, - продолжал Влад.

Это была одна из тех встреч, которая начиналась по телефону вопросом: "Седня курнем?" Продолжалась терпким дымом, стелющимся по кухне или быстро растворяющемся в уличном воздухе.

- У времени также есть мантия, есть твердая корка с лесами и горами, по которой и ходят люди. На чудовищной глубине под твердой коркой и мантией раскаленное жидкое ядро. А может быть оно полое внутри, как Земля в книге Жюль Верна, и там живут другие люди, с другим солнцем и вымершей на поверхности времени фауной.

Попытка увидеть окружающую действительность с новых точек, с новых вершин или глубин, обрядившись в наркотический обморок - это было расширение сознания, а не обыденная наркомания. Обыденная наркомания валялась по подъездам и подворотням нашего города, разбрасывала шприцы на детских площадках и обворовывала родителей и друзей, чтобы достать дозу. Мы старались быть нарко-снобами, почти не употребляли "тяжелые" наркотики и, набив патрон папиросы марихуаной, выбирали еще незнакомые направления в понимании жизни. Деньги на наркотики зарабатывали самостоятельно. Меня взяли в штат районной газеты, а мой друг второй год работал санитаром на "скорой помощи". Марихуана не присутствовала в каждом дне. Но два-три раза в неделю появлялась.

- Значит, если стать горняками, то можно пробурить время, найти его полезные ископаемые. Черт, нафиг бурение!. Можно же найти пещеры времени. Где живут летучие мыши и сохранились рисунки, сделанные первобытными людьми. Или вообще пещеры, где мумии древних правителей, - мысль уже развивал кто-то другой из компании.

Карлос Кастанеда помогал в осмыслении нарко-treep. Дон Хуан, невидимо присутствовавший в каждом treep, напоминал содержание недавно прочитанных глав из Кастанеды. Канабиоиды распарывали швы реальности и становились видимыми магические силы, управляющие реальностью. Новые знания неизменно вызывали голод, обычный голод - хотелось есть и под утро корявая ветка сушняка застревала в горле. И заходя в гости к одному из участников вчерашнего treeр, обязательно слышал вопрос: "Че будешь есть?".

Я и Влад, мы много читали. Невероятно много. Влад читал даже больше, чем я. Пожалуй, только в изучении политических идей и истории радикальных организаций я опережал его.

Книги брали в библиотеках, у иногородних друзей и знакомых, но чаще всего ездили за ними в Москву. Книжные магазины и развалы нашего города все же были скудны. Классиков и кого-то из очень модных современных авторов - например, Сорокина - там еще можно было найти. Но, допустим, Проханов или только начавший публиковаться в России Чак Паланик были невозможны. После трех-четырех раз услышав от разных продавцов одну и туже сокрушительную фразу: "У нас такого не бывает, " - тебя окончательно покидало желание посещать местные книжные магазины и развалы.

Тот же Кастанеда появился, как подарок одного из московских друзей Влада.

В столице книжный развал в Олимпийском, там вскипал разум привередливых читателей. То был книжный Вавилон и читательская Мекка. И к благородным и не очень обложкам тянулись наперегонки тонкие пальцы, украшенные неотразимым маникюром, и пальцы мозолистые и грубые с черной каймой под ногтями. Суета жадно читающих глаз. Ухищрения, приправленные словом "извините", чтобы пробраться к прилавку. Кожаные куртки терлись о старые армейские шинели.

Дешевые книги мы покупали, а дорогие - крали. Схема кражи проста: один брал нужную книгу, другой с противоположного конца прилавка отвлекал продавца галопом вопросов, первый пятился назад, за спины покупателей, растворялся в их мельтешении. Выйдя из Олимпийского, мы раскрывали рюкзаки и подводили баланс. Сидя на асфальте, доставали из рюкзаков купленное и наворованное. Раскрывали наугад новенькие книги и вдыхали типографский дурман, хранившийся на страницах. Старые книги, приобретенные у букинистов, как правило, пахли квартирами предыдущих владельцев, или ветхостью, или тем и другим одновременно.

В Москве были еще несколько магазинов в пределах Бульварного кольца, через которые пролегал наш читательский маршрут. Но в тех магазинах публика не охватывала все социальное разнообразие российской действительности. Цены и охрана пропускали к стеллажам исключительно людей, имевших вид честных налогоплательщиков. Там не состоялся бы спор с сумасшедшим стариком, обвисшие щеки его непрерывно тряслись, о коммюнике субкоманданте Маркоса. А в Олимпийском такое случилось. Нас пропускали в магазины под залог нашей молодости. В прозрачном свете этажи пестрых обложек там окружали свечи галстуков и колокола юбок. И хотелось прикоснуться к пурпурному переплету, простроченному червонными буквами, прежде громко прочитав молитву. Кажется этому никто из посетителей и персонала не удивился бы... или сделал бы вид, что не удивился.

Как только начинался обратный путь домой, начиналось и чтение. Чтение взахлеб, чтение с пренебрежением к физиологическим потребностям. Оно длилось ночи напролет, не выпускало на нужных остановках и приводило к опозданиям на работу. Вернувшись из Москвы в свой город, мы делили добычу и расставались на несколько дней. А встретившись вновь, обменивались устными рецензиями. Вдруг находились общие черты у Герберта Маркузе и той англичанки, которая почти два года прожила среди австралийских аборигенов, у Горана Петровича и Льва Гумилева... Устные рецензии перерастали в споры, рождали новые идеи, плыли в дыме марихуаны или помогали в подготовке бунта.

Прочитанным мы заполняли многочисленные бреши нашего города и он превращался в Северный полюс, столицу столиц, Атлантиду... но ненадолго, скептицизм окружающих обывателей пробивал новые бреши, через которые город заливало время... и город погружался на дно времени, точно "Титаник" в Атлантический океан.

Неизменно книги приводили нас к выводу: великие писатели - это те, кто по-настоящему менял мир, меняет его... и будет менять... и общая мечта, словно ответ на вопрос: "В чем смысл жизни?" - надо стать великими писателями... общая мечта оттачивалась и полировалась каждым новым восхитившем абзацем... При этом сами мы совсем ничего не писали. Но готовились... готовили бунт и готовились к тому, что напишем невиданное, еще никем не написанное, то, что взрастит вокруг прочитавшего райские кущи... наполненные гуриями... или адское пекло с вакханалиями чертей, если прочитавший жаждал именно его... Книга книг, Книга Вечности... много пафосных словосочетаний обозначали в наших диалогах то, что еще ни единой строчкой не проступило на бумаге...

Диалоги наши шлялись по улицам... по чьим-то квартирам... по зачем-то кабакам... по-о-о... а в облаках, в их дворцах и миражах гуляли чудесные девушки... их небесная недоступность сводила с ума... в зачем-то кабаках... в-в-в...

... чудесным девушкам нравилась роскошь автомобилей и частых подарков, а ловить их на крючки интеллектуальности и ненормальности было бесполезно... небесная недоступность...

- Женщины нам нужны только для постельных страстей, - говорил Влад... или я.

И я соглашался... или Влад...

Мы мучились без девушек, которые купались в мужских взглядах, как в морях. Но убеждали себя, что наступит такой момент, переломный момент, ломающий мир момент и девушки, именно те, недоступные сейчас, будут меняться под нами чаще, чем даты на календаре... И в тоже время рассуждали, что необходимо искать ту единственную, которой будешь верен всю жизнь, с которой разделишь все оставшиеся дни и годы... в которую будешь бесконечно влюблен... которая пойдет с тобой, полетит, поплывет куда угодно... и она, единственная, будет самой прекрасной и понимающей... она шагнет с облаков в твою жизнь... но прекрасных и понимающих не было... иногда появлялись толстые громкие хохотушки... в зачем-то кабаках... кривенькие от выпитого пива или вина... никогда не слышавшие о Бакунине... считавшие революцию чепухой, выдуманной Лениным... но Ленин умер, а значит его чепуху можно увидеть только в Мавзолее... ха-ха, - смешная шутка... и твоя бренность вминалась в мягкость пухлых рук... в желе грудей падал твой поцелуй... в поспешном уединении происходил половой акт, такой же грубый, как само это словосочетание... и боль выливалась из тебя, завершая акт... а рассвет... а трезвость... они приносили с собой... лучше бы боль истязала... лучше бы боль не проливалась... минувшая ночь казалась унижением... какими-то оправданиями пытался себя успокоить, заглушить ощущение унижения... проходило время... уставала шея от того, что голова постоянно задрана вверх... голова склонялась... ниже... ниже... и ты в который раз ронял ее в мягкую пухлость рук... ха-ха, - смешная шутка... может ко мне?... у тебя никого дома?... родители уехали на дачу, есть бабка, но она нифига не слышит и спит наверняка... Боже, но ведь рассвет и трезвость, они непременно наступят...

Владу наконец повезло. Однажды он нашел в шуме дискотеки девушку, которая имела прописку в одном из облачных дворцов.

... листья "желтых" газет осень носила по набережным Волги... Волга делила наш город на две части: Левобережье и Савелово... их соединял мост, прогнувшийся к воде из-за того, что положенный срок эксплуатации закончился, а на ремонт не было денег...

Влад бегал через мост, чтобы добраться к своей драгоценной... ненаглядной... и без вопросов было ясно, что он счастлив, он обрел чудо... и бунт, писательство, расширение сознания стали ему казаться оправданием отсутствия чуда... оттуда, с облаков, все виделось иначе... все земное уменьшалось... мельчало...

- Ты поймешь меня, когда найдешь ту, которую ищешь, - говорил мне Влад...

... не так уж часто я мог теперь встретить его на улицах города... в кабаках он вообще больше не появлялся... по телефону постоянно ссылался на занятость...

- Любовь - самое прекрасное и великое. Все остальное является ее суррогатом. Ты поймешь меня, когда найдешь ту, которую ищешь, - говорил мне Влад.

Барахтаться в кабацких унижениях по соседству со счастливым другом мне было невыносимо. Да и кто-то надоумил, что, если не умеешь летать, то к небу можно приблизиться, поднявшись в горы. Туда я и отправился, в горы.

Влад звонит мне время от времени... или я ему. Я поставил палатку на склоне горы и отдыхаю от шести лет непрерывного движения вперед и вверх. Какая тут высота уже над уровнем моря, не знаю - нет у меня альтиметра, чтобы узнать высоту. Но есть спутниковый телефон. Телефон выпросил, еще будучи на равнине, у МЧСников. По спутниковому телефону время от времени и разговариваю с Владом. Он рассказывает, что жизнь в облаках ничем особо от жизни на земле не отличается. Понимаешь это не сразу. Набираешься кой-какого опыта и начинаешь понимать. Порой даже думаешь, что жизнь в облаках скучнее земной. Потому что в кабаки не походишь, нельзя воровать книжки, нельзя смешивать опасные химикаты, пытаясь сделать взрывчатку, - небесный статус не позволяет. Говорит мой друг Владислав Кугельман. Так что, если есть возможность, то задержись подольше на земле. Говорит мой друг Владислав Кугельман.

Но у меня нет никакого альтиметра!

Понятия не имею, какая тут высота над уровнем моря!

Куда мне теперь ближе: до облаков или до равнины, где разложены города?



Владивосток, 2009




© Александр Рыбин, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Словесность