Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




Восемь  с  половиной  сентиментальных  историй


Ни для кого и для двоих.
Гаман  


* * */40 и еще 2 сновидения ниже ноля

Когда дороги все замело, он взял привычку являться ко мне во сне. Действительно, морозы стояли такие, что и носу наружу не высунешь. Оставалось сидеть дома безвылазно, питаться припасенными заблаговременно макаронами, смотреть в окно, отогревая стекла своим дыханием, телевизор и сны.

Я ложилась всегда в одно время, читала пару страниц из какой-нибудь потрепанной книжки и закрывала глаза. Он приходил как полагается - через дверь. Я вскакивала на звонок - не так-то трудно преодолеть коридор, в котором два с половиной шага длины и шаг в ширину - и бежала ему открывать.

Стоял такой мороз (ах да, я уже говорила), что он все равно появлялся продрогший. Мы шли на кухню, я ставила две стопки на стол и разливала наливку. Он сидел у плиты и грел покрасневшие от холода руки.

Мы болтали о пустяках, обсуждать было нечего: хотя окна у нас были разные, но телевизор показывал всем одно, а сны... Все было как настоящее - его голос, глаза, прикосновение его губ и рук, и колючая щетина на плохо выбритом подбородке. Главное, не открывать глаза, ни чтобы сморгнуть, ни на мгновение...

Иногда он приносил мне цветы: белые, как этот не сумевший нас разлучить снег, розы. Наутро, когда я просыпалась, конечно, они исчезали. Но вместо того, чтобы огорчаться, я всегда думала, что точно так же исчезнут мороз и сугробы, и мы сможем увидеться вновь... взаправду на этот раз.

Конечно, он появлялся не каждый день - это было бы чересчур хорошо. Всего за эту зиму у нас было сорок встреч, я считала.

А потом все как-то незаметно сменилось весной. Небо из белого сделалось серым - но и этого уже было достаточно. Снег потемнел, съежился, растекся водой.

Он пришел ко мне один, другой раз, пока я наконец решилась сказать (не ночью, а потом уже, по телефону), что он мог бы прийти теперь по-настоящему, что я соскучилась и хочу увидеть, вдруг на самом деле он уже изменился: остриг волосы, отрастил бороду или усы...

Но он спросил, разве так мне с ним не хорошо?.. что ведь никто больше как мы не встречается... Я сказала, что хочу его непременно увидеть, а он - что на улице мокро и что у него денег нет на трамвай. Посыпались какие-то еще объяснения, но я уже бросила трубку. Приняла снотворное, легла в постель и заснула без снов.

Ну что за мерзавец!..




* * */Камни падают вверх

Она жила на седьмом этаже и носила незапоминающуюся фамилию.

- Я таскаю книги из библиотеки, - сказала она как-то за чаем. - Есть такая огромная библиотека книг, которые я еще не читала. Так вот, - поднесла чашку к губам и быстро, словно боясь чего-то, из нее отхлебнула, - я перетаскиваю их оттуда в другую библиотеку: книг, с которыми я знакома.

- На короткой ноге? - это был ход против правил: не сразу бросалось в глаза, но одна нога у нее была немного короче другой.

Кажется, она не расслышала. Вздохнула.

- Но слишком быстро они все переходят в особый раздел: книг, которые я прочитала, но совершенно не помню.

Чай в ее чашке медленно остывал.

- А потом еще дальше - в книги, которые я прочитала, но о которых самих даже не помню.

Ну что за чушь?!

Она поджала губы.

На блюдечке осталось последнее печенье - уже пора.

"Камни падают вверх, все мертвецы плачут вверх", - красовалась размашистая, выведенная толстым фломастером надпись на листе настенного календаря.

Ну что за чушь?!

Я взял со столика пепельницу и на пробу бросил ее, проследил. Сперва действительно подскочив от первого столкновения с полом, после второго она разлетелась по всему коридору уймой блестящих черных осколков.

Больше меня не приглашали.




* * */Делить имущество

- Я не хочу тебя больше видеть, - сказала она.

Ну так к тому дело и шло. Давно уже шло. Но не об этом речь. Я мог бы тоже конечно встать в позу, попросить, к примеру, вернуть все мои подарки. Но вот беда: я ей никогда ничего не дарил.

- Ну что?.. - надо же было сказать хоть что-то. Она сидела, полуодетая, на краешке неубранного дивана, явно о чем-то задумавшись.

- Давай хоть что-нибудь сделаем как у людей.

Я, признаться, не понял.

- Ну что вообще принято в таких случаях?!

- Делить имущество, - брякнул я... на свою голову.

Глаза ее загорелись, но тут же она вся снова обмякла, тяжело вздохнула. Что у нас было? А ничего. Три засушенных розы, билеты в кино (даже точно не помню, на что мы ходили), фантики от конфет, пробки от винных бутылок... Хотя нет, пробки я честно выбрасывал.

Мы встречались на самых разных квартирах, чужих, не обязательно даже пустых, где нашей на какие-то короткие часы становилась только кровать. Кровать!

Я со значением посмотрел на диван, она проследила за моим взглядом.

- Давай распилим диван.

- Ты что, рехнулся?!

Да. Правда, давно, а не сейчас. Когда связался с тобой, - хотел сказать я, но передумал.

- Тебе половина и мне половина, - не без патетики. - Подумай, какая память!

- А здесь есть пила? - вид у нее был подозрительно серьезный.

- Неужели у нас совсем нет ничего общего? - теперь уже я был склонен впадать в отчаяние.

- Вот именно, поэтому мы и...

- На память... - бессмысленно повторил я. - Воспоминания! - воскликнул, не дав ей закончить фразу. - Давай разделим наши воспоминания!

- Но для этого их надо сначала... ну... вспомнить, - заметила она с присущей ей (иногда) рассудительностью.

- Конечно, - пробормотал я не совсем уверенно, но сознание мое уже вовсю принялось работать. - Я ждал тебя в тот вечер под фонарем... начинал накрапывать дождь, - я откинулся на диван. Она долго слушала молча, продолжая сидеть в напряженной позе, на краешке; потом легла рядом.

- А помнишь, как мы в первый раз встретились?

- На тебе было белое шерстяное платье...

- А я посмотрела на тебя и подумала: ну и...

- А помнишь?..

Ее рука медленно потянулась к моей, я дотронулся большим пальцем до ложбинки у нее возле локтя.........




* * */Мёртвые птицы

Ей всюду попадались мертвые птицы. Еще ребенком, играя в песочнице, она запросто могла наткнуться на обглоданные котами и временем белые хрупкие косточки. В ее подъезде часто пытались найти последний приют растрепанные больные голуби, на ее балкон - когда она жила в квартире с балконом - тоже прилетал кто-нибудь умирать. Стоило ей забрести в зоомагазин, она непременно упиралась взглядом в одно из выставленных там для продажи существ, которое явно для этой цели уже не годилось. Оказываясь в мясных отделах, где на прилавках лежали синие тушки, она невесело усмехалась. Зоопарков она не любила.

Она окончила художественную школу и по какой-то никому не понятной инерции стала в свободное время писать натюрморты в манере старинных мастеров, почти неизменно изображавшие в числе прочего пернатую - реже ощипанную - дичь.

- Птичка моя, - шептал ей в постели случайный очередной ухажер.

- Не надо, меня так называть, - отвечала она, брезгливо морщась и только сильнее недоумевая, как могла оказаться с этим человеком настолько рядом.

Она никогда не летала на самолете. Просто было некуда, незачем, иногда не на что. К тому же нельзя сказать, что б у нее вызывал симпатию этот нелепый современный кённинг - "стальная птица".

Рекламной конторой, где она работала, был получен заказ на разработку логотипа для сети ресторанов быстрого питания, делавших основной упор на куриное мясо. В самый последний момент задание было поручено другому сотруднику, хотя изначально этой работой должна была заниматься она. Почему - она решила не узнавать, с благодарностью принимая неожиданную передышку.

Очень поздно - потому что раньше это было как-то не принято - она прочла библию. Просто так, для развития и интереса. Ни до, ни после она не нашлась бы с ответом, если б кто-то спросил о ее мыслях о боге, но зато для себя с тех пор она определила, что всю жизнь, сколько себя помнит, наблюдает свой маленький конец света. И ей не составляло труда воображать, что, может быть, где-нибудь на другом конце глобуса живет некий фермер, которого постоянно повсюду преследует саранча, либо каких-то еще людей, с которыми случаются и более неприятные вещи.

Она не задумывалась, что может быть с ними со всеми или вообще со всеми когда-нибудь после, зато ей очень нравился рассказ одного латиноамериканца про старика с огромными крыльями. Однажды, оказавшись в большом городе, она даже видела сценическую постановку. Она все гадала - достаточный ли крылья признак для птицы, и все надеялась: что если в один день, даже если очень не скоро ей посчастливится встретить самого настоящего ангела, пусть даже и в далеко не лучший момент его жизни?..




* * */Снег, лес, домик (пастораль)

Снег, лес, домик. Снег искрится и играет на солнце. Из трубы маленького домика идет дым. Еще дальше на фоне неба едва различима высоковольтная вышка. С приходом зимы небо становится темнее земли, вот такой вот эффект.

Ты могла бы рисовать свои картинки на подобранных где попало фанерках, стоя у незашторенного выходящего в поле окна. Наши дети резвились бы во дворе, вылепляя из снега разных зверей. Кто-то сказал, снег - символ удачи. Я б тоже что-нибудь хорошее делал, возился бы с машиною в гараже, прибирался по дому, готовил обед...

Снег, лес, домик. Я понимаю, конечно, что я подлец, но... кто придумал лепить такие пасторальные этикетки на консервные банки?.. я понимаю, что виноват перед тобой... но зачем было разбивать мне голову этой жестяной банкой? И разве ж это культурно - выедать у человека мозг чайной ложкой? А еще говорила, по образованию ты искусствовед...




* * */Ожидание

Мы ждали, когда что-то произойдет. Каждая выносила стул и усаживалась перед крыльцом своего дома. Когда тетушка Мэй умерла, ее стул и дом остались стоять, просто теперь они пустовали. Шел дождь или снег, распускались, а спустя некоторое время желтели листья, но теперь нас вместо троих стало двое.

Бывают времена, когда все старое лучшее уже подошло к концу, а новое еще никак не начнется. Но мы ждали совсем не этого, мы просто нуждались в том, чтобы что-то случилось. Смерть тетушки Мэй была не в счет - она ведь тоже ждала. По нашей улице, исключительно пыльной большую часть года, никто не проезжал - ни скрипучая бочка с водой, ни проржавевший, но все равно предел детских мечтаний велосипед. Иногда в песке оставались наши следы, когда нас зачем-то одолевала охота перейти на другую сторону, где начинался заросший полынью овраг.

С задних дворов мы слышали, что там вдалеке течет жизнь, но мы не хотели искать ее где-то еще, мы ждали, когда она придет к нам. В городе нас называли не иначе как полоумными старыми девами. Ветер, разумеется, доносил до нас слухи, но мы досадовали только на бедность фантазии тамошних кумушек.

Сидя перед своим домом, хорошо было вечерами пить чай, а в полдень - разгрызать яблоки, прежде аккуратно счищая с них тонкую кожицу. Все шло своим чередом, вернее, никуда не двигалось, стояло на месте. Вертелись только стрелки часов, но и они дважды в сутки возвращались к началу, так что мы почитали это за сущую чепуху.

Все шло своим чередом, когда однажды по нашей улице двинулись танки. Два старых, потрепанных, не менее проржавевших, чем детские велосипеды, которые, впрочем, никогда сюда не заезжали, гиганта. Мы спросили солдат: "что?".

Они ответили:

- Все.

И оказались правы. Гусеницы застряли в пыли и больше не двинулись. У них было радио, но сюда не доходили никакие его волны, у них был приказ, но они потеряли пакет, который не успели еще вскрыть. Дула танков отлично подошли, чтобы натянуть веревки - развешивать наше общее белье. Талия моей сестрицы слегка расплылась, а живот значительно округлился, хотя она все отрицала. Мы больше не ждали. В наших домах не осталось ни одной поломанной вещи: все было починено, выброшено, либо пущено на починку другого.

Нас увлекло вязание - тоже приятное занятие, если проводить за ним время, сидя рядом с крыльцом своего дома. Солдаты не уставали прохаживаться туда и сюда, вглядываясь в один и другой конец нашей богом забытой улицы. Но мы знали, их ожидание тоже когда-нибудь кончится.

Чего станут ждать наши дети? Того, что мы последуем за тетушкой Мэй, дабы освободить им побольше места на тесной улице между тремя домами и заросшим травой оврагом? Капрал говорит: они подождут, чтобы научиться ходить, чтобы сбежать прочь отсюда. Но сам он почему-то по-прежнему здесь. Наверное, во всем есть какой-то смысл.




* * */Телефон

Никто не знал ее номера. У нее был телефон, но стоял он скорее на случай, если пришлось бы вдруг вызывать скорую или кого-то еще, хотя она и была еще достаточно молода, чтоб не иметь проблем со здоровьем.

Но вот с какого-то момента в ее сумрачном, с пола до потолка запыленном доме, где она всякий раз находила себе новый резон, чтобы не прибираться, начали раздаваться трели телефонных звонков. Она поднимала трубку, говорила "Алло", но в ответ не слышала ничего.

Тем не менее, звонки продолжались. Не каждый день, но с достаточной регулярность, так что кто-то молчаливый на другом конце провода не давал забыть о себе. Прошло сколько-то времени - хотя для нее любое время тянулось исключительно долго - и она пришла к мысли, что кто-то хочет сказать ей нечто важное.

Постепенно она научилась различать, или ей только казалось, что она различает чье-то спокойное, но по всему судя неуверенное дыхание в трубке. Она и сама только говорила "Алло" и ничего более, а спустя несколько мгновений в трубке уже звучали гудки. Зато между звонками у нее было больше чем достаточно времени, чтобы гадать о том, почему этот загадочный человек молчит.

Может быть, он был неспособен говорить вовсе? Ей представлялся некий немой или глухонемой, несмотря на то, что она никогда б не сказала, как немота могла проявляться бы внешне.

Или этот человек был тайно влюблен в нее, но боялся признаться в своих чувствах? Что если он влюбился в нее с первого взгляда и теперь для него счастьем было слышать иногда ее голос?

Но кто это мог быть?! Часто с наступлением вечера, поставит ночник на подоконник, она всматривалась в темные и освещенные окна дома напротив. Она даже порой ободряюще улыбалась своему неизвестному поклоннику - от чего-то ее ничуть не смущала мысль, что этот человек мог негласно следить за всем, что бы она ни делала.

У нее были и еще догадки о том, кто это мог звонить, хотя последняя нравилась ей более всего, а если бы она могла с кем-нибудь поговорить об этом, то услышала бы и другие предположения, но... Однажды, когда телефон вновь зазвонил, она сняла трубку и, обернувшись к окну, неосторожно толкнула бедром шаткий столик. Аппарат с дребезгом упал на пол, хотя трубка так и осталась у нее в руках - провод оказался достаточно длинным. В динамике что-то щелкнуло.

- Алло, - наконец испуганно сказала она.

- Алло-алло! - голос, ответивший ей был женский, немолодой и неприятный; если в нем что-то и слышалось, то издевка пополам с укоризной. - Это телефонный узел! Сколько вам можно звонить?! Вы только снимаете трубу и молчите в нее. Почтовый ящик тоже, наверно, не открываете. Так вот, если вы, наконец, не заплатите за телефон, мы отключим его и заберем номер.




* * */Болотное лето

Он повадился ко мне ходить, этот заезжий молодчик. Увлекшись, сначала бывал едва ли не каждый день. Развлекал разговором, не боялся дотрагиваться до меня, и вот уже несколько раз наши губы встречались.

Я знала, что все будет как всегда, но лето покуда тянулось. С рассветом или под вечер он появлялся у меня на болоте. Мои мертвецы судачили о нем, и мне нравилось в его отсутствие с ними его обсуждать. Я привыкла на все им говорить "да нет, он хороший", хотя все мы видели уже такую картину не раз.

Я и ему говорила что-то, а он все твердил, до чего я особенная и что ни к кому подобного не испытывал. Конечно, откуда ему прежде было взять в городе женщину с зелеными волосами?

Все продолжалось, но я знала, вот подойдет к концу лето - осенью в этих краях тоска смертная. Мои мертвецы сами, посмеиваясь, любят так говорить. Он продолжал у меня бывать, но, кажется, чуточку реже, и сердце мое сжималось. Я видела, как желтеют уже на деревьях листья.

Можно долго было еще ждать его слов, но вот... "скоро осень", - однажды прошептала я.

Он изменился в лице, но промолчал.

- Ты можешь остаться здесь, - как можно мягче продолжила я. - Если сделаешь это добровольно, ты станешь таким же. Здесь чудесно и осенью, и зимой, не верь никому.

Я видела, что он задумался.

- Ты понимаешь...

- Понимаю, ты родился и вырос в городе. Тебе дико и непривычно. Но если в твоем сердце довольно любви - ты говорил ведь, что любишь - ты можешь унести меня в своем сердце. Я не могу жить без воды, но там мне будет удобно. И я буду только с тобой. Если ты позовешь - я готова согласиться на это.

Я посмотрела ему в глаза, но он пытался их спрятать. Пробормотав что-то невнятное, он ушел, сказал только, что ему нужно подумать. Все уже было ясно как день, но я места себе не находила. И он действительно пришел еще раз. Бледный и какой-то измученный.

Стал говорить, что он городской житель, что мой дом здесь, что да, в начале лета он нечто ко мне испытывал, но теперь уже ни в чем не уверен, что мне лучше забыть его, потому что он не стоит того, чтоб ради него жертвовать всем. Слова, слова, много слов. Кажется, там, вдали отсюда это было его профессией.

- Я могла бы просто заманить тебя в трясину - точно как их, - и я сделала широкий жест, намекая на моих мертвецов; конечно, он их не видел, но понимал, что они где-то есть (мне показалось или он вздрогнул), в самом деле, все они либо старые, либо местные - те, от кого никакого толку. - Но ты знаешь: я не сделаю этого.

В конце концов он ушел. Раз и навсегда. Я тосковала. Еще из-за этого не люблю осень. Каждый раз одно и то же, но каждый из них по своему обаятелен, каждый находит что-то новое, чтобы сначала убеждать меня, но я ведь вижу, как они и сами ко мне привязываются.

Не знаю, что происходит с ними потом в городе, но, кажется, не все забывают обо мне так уж быстро. Говорят - ох, не спрашивайте, откуда я это знаю - один сам до того скучал, что принялся пить, да и сверзился как-то ночью с моста в реку. Утонул. Смех. Жаль только, та вода далеко от моей воды и им не встретиться.

Но вот новая осень и еще один ушел, чтобы не возвращаться. Горсть болотных огней ему в голову - все мужчины такие трусы!




* * */Билет до последней станции

Я возьму тебе билет до последней станции, где трава высокая и жесткая и нет никого. Пустой неметеный перрон и зыбкий туман над водами озера. Оно подобралось совсем близко к дороге, словно тоже собралось ехать куда-то. На последней станции у меня дом, тоже пустой, как и все здесь. Почерневший от времени сруб и маленькие занавешенные окошки, горько пахнущая полынь и лиловыми звездочками цветущий чертополох в огороде и прогнившие доски, из которых никто так и не сделал крыльцо. Наколи свой билет на сук старой иссохшей яблони, чтобы удостоверить свое присутствие, прогремев ржавой цепью, извлеки на свет божий помятое жестяное ведро, чтобы убедиться, что воды нет. Сюда рано приходит ночь и с неохотой добирается утро, здесь даже комары летают бесшумно и жалят, наверное, самих себя. Но ты едешь сюда не для того. Возьми с собой какую-нибудь дудку, чтобы пронзительным звуком встречать ленивый рассвет, возьми с собой всю память и нежность, чтобы думать обо мне, как я сижу в заброшенном доме на конце совсем другой железной дороги.




© Ева Рапопорт, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2007-2024.




Словесность