Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




РУССКИЙ  ФАНТАСТИЧЕСКИЙ  БЕСТИАРИЙ

фрагменты

Ам-ам и его потомки
Безглавцы
Верейский тигр
Вещая рыба
Гарантийные человечки   
Зеркальные существа
Крокодил, змей и дракон
Обезьяны
Старик-ребенок
Табачный дым
Яхве


Ам-ам и его потомки

Ам-ам (или Ам-мит) - одно из самых занятных существ в загробном мире Египта. Его имя означает буквально "пожиратель мертвых", и русское ухо безошибочно улавливает детское звукоподражательное слово, составляющее его основу. Вряд ли такое совпадение случайно. Тем не менее, нигде, кроме Египта, подобного существа больше нельзя найти. Внешне, правда, он не слишком оригинален: имеет тело пса и голову крокодила. На фресках и миниатюрах, сопровождавших выдержки из Египетской Книги Мертвых, у этого зверя вполне безобидный вид: туловище ньюфаундленда венчают маленькая головка и длинный нос не то лисы, не то колли. Но это только видимость: правоверным египтянам особый страх внушал именно он.

Разумеется, жители нильских берегов имели вполне ясное представление о крокодильих зубах и потому не обманывались стилизованным изображением. Однако кроме этого была и другая, более важная причина: в том случае, если на весах Анубиса сердце умершего человека оказывалось легче пера, олицетворявшего Истину и Правду, его владелец считался грешником и немедленно попадал в пасть к Ам-аму, после чего прекращалось всякое его существование, в том числе и загробное. Именно эта способность обеспечить смертному полное ничто (о котором еще предстояло мечтать Лукрецию и буддистам), и составляет суверенное, неподражаемое свойство Ам-ама.

Египтяне пять тысяч лет исповедовали воскресшего Озириса, который смертью смерть попрал и даровал бессмертие и рай всем своим адептам (кроме, конечно, тех, кого съел Ам-ам). Но собственного ада у египтян не было. Между тем его идею вынашивал и лелеял греко-иудейский мир, и потому вскоре у древнего "пожирателя" появилось множество преемников. Тут не было недостатка ни в адских псах, ни в крокодилах, легко превращавшихся в драконов. Правда, все они служили либо стражами подземного мира, либо его палачами, либо, как Ахерон, сами являлись адом. Другими словами, человек, попав в пасть к одному из этих зверей, продолжал свое существование, зачастую самое жалкое. Порой бывали и исключения.

Достоевский в одном из ранних, "в духе Гоголя", фельетонов поместил в брюхо привозного, "выставочного" крокодила глупого чиновника, который стал вещать из своей темницы и тем заслужил славу пророка. Это был, разумеется, смеховой перевертыш ветхозаветной притчи об Ионе и ките. Чуткий к требованью минуты критик углядел здесь, однако, насмешку над Чернышевским, писавшим "Что делать?" в Шлиссельбургской крепости. Достоевский догадки не опроверг. Двадцать лет спустя памятливый Некрасов поместил в своем "Современнике" резкий отзыв о только что вышедшем в свет "Преступлении и наказании". По его словам, он сделал это "в отместку за крокодила".




Безглавцы

Мы все живем в подлунном мире, но безглавцы живут на Луне. Поэтому нас не должны особенно удивлять ни их обычаи, ни их способности, а в частности и то, что мы о них ничего не знаем, тогда как они знают о нас всё. Но таково уж свойство Луны, что она притягивает к себе весь наш бумажный мусор, а с ним и документы всех департаментов, и книги, и газеты, и даже рукописи, так что лунные соседи могли бы выяснить о Земле всё что угодно, прийди им на ум такая фантазия. Однако это их мало интересует.

Куда больше озабочены они воспитанием своих детей и тут проявляют крайнюю предусмотрительность. Зажиточные родители к младенцам приставляют наемников, которые подпиливают тем шею до двадцатилетнего возраста. Этих наемников называют воспитателями. В итоге большинство жителей Луны - безглавцы, а их страна зовется Акефалия, то есть Безголовия. Но так как все жители ее владеют искусством чревовещания, это им нимало не вредит, и они не только не теряют голоса, но с утратою головы приобретают необыкновенную быстроту и легкость в разговорах, так что весь лунный воздух дрожит от шуток, каламбуров, эпиграмм. Простолюдинам разрешается жить с головой, но и чернь, по мере возможности, старается сбыть этот лишний, по общему мнению, орган тела.

Известие об акефалах принадлежит В. К. Кюхельбекеру, совершившему в 1820-1821 гг. путешествие по Европе. Результатом этой поездки (в которой он повидал Гёте, Канта и Людвига Тика) явилась пространная книга путевых заметок, однако автор вначале постеснялся рассказать в ней о полете на Луну, совершенном им весной 1821 г. в компании с французским воздухоплавателем, преемником Монгольфьера. Затем, ободренный по его словам, примером другого знаменитого путешественника, английского капитана Лемюэлля Гулливера, он поместил заметку о происшествии в альманахе "Мнемозина" на 1824 г.

История имеет постскриптум. Чуть больше года спустя после публикации заметки Кюхельбекер принял участие в восстании на Сенатской площади. Несколько раз, по свидетельству очевидцев, он "ходил стрелять" в великого князя Михаила Павловича, благодетеля их семьи, по протекции которого, кстати, получил образование в Лицее. Пистолет раз за разом давал осечку, а после разгрома восставших Кюхельбекер бежал в Варшаву, где случайно был пойман тем же Михайлом Павловичем и предан суду. Решением Следственной Комиссии неблагодарный ученик был приговорен к смертной казни путем отсечения головы. Но великий князь оказался не столь последователен, как жители Луны, и ходатайствовал перед царем, своим братом, о смягчении участи бывшего воспитанника. Казнь была заменена тюрьмой и ссылкой.




Верейский тигр

Я - тигр древнего, засыпанного пеплом каменного города, рожден по указанию Бога, дух мой обречен на терпение по пророчеству царя Давида. Аз есмь довека, вовеки и век века.

А. М. Ремизов,
"Бедовая доля"




Вещая рыба

Говорят, в Англии выплыла рыба, которая сказала два слова на таком странном языке, что ученые уже три года стараются определить и еще до сих пор ничего не открыли.

Н. В. Гоголь,
"Записки сумасшедшего"




Гарантийные человечки

Подобно многим другим волшебным существам, гномы в России не прижились. Возможно, что главная их профессия - горное дело - и вытекавшая из нее способность - видеть подземные сокровища - были мало оценены в стране бескрайних степей. Редкие и малоудачные попытки переселить их к нам из Западной Европы привели лишь к тому, что гномы стали порой встречаться в памфлетах и анекдотах. Но всерьез их не принимал никто. Как это ни странно, развитие механики и техники дало неожиданный - правда, пока единственный - случай плодотворного сотрудничества с этим маленьким народцем. А именно, где-то на рубеже XIX и ХХ веков в России объявились гарантийные человечки.

Всякому из нас доводилось хотя бы однажды делать покупку вещи настолько сложной, что в случае неисправности мы можем только развести руками, и такой дорогой, что эта неисправность грозит настоящим крахом нашему бюджету. Потому-то еще в середине позапрошлого (теперь уже) века создатели тонких и замысловатых изделий наподобие хронометра или астролябии стали давать покупателям гарантию: срок, в течение которого при правильной эксплуатации хитроумное приспособление будет действовать безотказно. Конечно, всего предусмотреть нельзя, миром правит энтропия (теория которой тоже стала складываться приблизительно в то же время), - и вот тут-то на помощь большим людям пришли маленькие: ростом в два вершка мастерa-коротышки образовали тайный цех гарантийных человечков.

В новом столетии они стали просто незаменимы. Каждый сложный прибор - холодильник, пылесос, телевизор - теперь заключал в себе крохотную жилую комнатку: отсек, куда селился на весь срок гарантии человечек-умелец, следивший за деятельностью агрегата и в случае нужды быстро и незаметно устранявший дефект. Когда срок истекал, он покидал свое жилище и возвращался - вначале на фирму, потом, с приходом новых времен, на фабрику или завод. Случалось, правда, что вернуться ему не удавалось. Например, часовая фирма Бурре прекратила свое существование, и гарантийный лилипут остался навеки в доверенных ему стенных часах. С годами он приметно поседел, покрылся морщинами, отпустил бороду, сам стал зваться Иоганн Иоганнович Бурре, словом, сделался совсем похож на обычного среднеевропейского гнома. Но поста своего он при этом не бросил, и старинные часы продолжали отсчитывать время так же бодро и точно, как в день их покупки. Случались и другие казусы, потери. Постепенно, с совершенствованием как наземного, так и воздушного транспорта тяготы обратных путешествий исчезли. Но остались домашние животные с излишне тонким нюхом, любопытные детишки и не менее бесцеремонные взрослые. Одним словом, жизнь гарантийных человечков никогда не была ни легкой, ни безопасной. Вероятно, по этой причине их цех принял суровый закон о сохранении тайны их деятельности и даже самого существования. Известие о них как-то раз промелькнуло в одном из русских детских журналов 1970-х гг., но вскоре забылось - должно быть, в угоду букве закона, а также в интересах тайной миссии этих скромных, трудолюбивых и бескорыстных существ.




Зеркальные существа

"Отец" японского детектива Эдогава Рампо в своем рассказе "Волшебные чары луны" сделал ключом к разгадке преступления сверхъестественную склонность обезьяны повторить то, что она видит. Но "обезьянничают" против воли не только обезьяны: именно такова судьба наших отражений в зеркале, или, вернее, зеркальных существ. Известием о них мы обязаны "русскому Гофману" А. В. Чаянову.

В его рассказе герой, силой какого-то наваждения приобретший у антиквара венецианское зеркало, внезапно был схвачен своим отражением и втиснут в зеркальную раму, меж тем как стеклянный двойник выскочил наружу и обрел свободу. Тут-то несчастливый любитель старинных диковин познал в полной мере трагическое устройство зеркал.

"Впоследствии, - пишет Чаянов, - он не мог вспомнить без содрогания и ужаса тот призрачный безмолвный эфир, в котором плавали бледные существа, иногда повторяющие движения своих земных оригиналов, и еще более страшное полубытие в те минуты, когда ни одна зеркальная поверхность не ловила черты движений того, кому стеклянные существа были двойниками.

Алексея поражали те горести и радости, крайне жалкие на земную оценку, которые составляли жизнь этих призрачных существ, их постоянное сопротивление своим "хозяевам" и желание овладеть ими, заставить их отражать свои движения и помыслы.

С содроганием натыкался он в трепетном сумраке зеркальных пространств на отражения давно умерших людей, некогда бывших великими и продолжающих ныне, угасая, свое зеркальное бытие, лишь изредка заглядывая из своих инфернальных далей сквозь стеклянную пленку в земной мир, пугая своих потомков и наводя трепет на девушек, склоненных над гадающим зеркалом".

Лишь благодаря невероятному усилию воли герой вновь обретает свободу, но чтобы загнать на место своего стеклянного двойника, ему приходится прибегнуть к волшебству - как и легендарному Желтому Императору, в незапамятные времена разделившему здешний и зеркальный миры, но предсказавшему, что рано или поздно зеркальные существа снова захватят землю. Об этом писал Х. Л. Борхес со слов синолога Герберта Аллена Джайлса, труд которого, судя по ряду важных расхождений русской версии зеркального мира с версией древнекитайской, был неизвестен Чаянову.




Крокодил, змей и дракон

Языческий ближний и дальний восток издревле знают дракона. Он отлично известен и на католическом западе. Античные авторы тоже часто писали о нем. И лишь православная Византия, а за ней Русь вовсе не приняли дракона. Религия имеет к этому прямое отношение.

Дело в том, что библейский дракон, как и библейский крокодил, понимались в качестве символов сатаны. Между тем библейский дьявол, как известно, змей, а потому, по закону символических соответствий, в православном ортодоксальном мире дракон лишился своих лап ("ты будешь ходить на чреве твоем", Быт. 3. 14) и крыльев. Даже в русских былинах и сказках изрыгающий пламя трехголовый монстр звался опять-таки Змей Горыныч. А поскольку змеи на Руси хорошо известны со времен Вещего Олега, у русских книжников и миниатюристов, должно быть, не возникало особых трудностей при изображении врага рода человеческого. Хуже обошлось дело с крокодилом.

Ему отдали дань еще ранние библейские пророки. Один из них от имени Господа обвинил тогдашнего фараона в том, что тот почитает себя богом - словно крокодил, который "лежа среди рек своих", говорит себе: "моя река и я создал ее для себя" (Иез. 29. 3). В другом месте библейский крокодил уподоблен дракону, а тот сатане (Ис. 51. 9). Поскольку израильтяне были в египетском плену, а Византия сама покорила Египет, превратив его в свою житницу и данника, крокодил ни евреев, ни греков не мог особенно удивить.

Правда, в византийском "Физиолoге", написанном где-то между II и IV вв. н. э., он представлен в неожиданном виде. Там сообщается в частности, что главный его враг - маленький зверек с песьей мордой, называемый инудр, эндур или выдра. Этот зверек, вымазавшись в нечистотах, проскакивает крокодилу в пасть и выедает чудищу все нутро. Вот почему крокодил - подобие ада, а инудр - подобие Христа. "Ибо Господь наш Иисус Христос, приняв бренную плоть, спустился в ад и разрешил муки смертные, сказав узникам: выходите, и тем, кто во тьме: покажитесь". Тут кстати вспомнить, что Имманумл Сведенборг, опираясь, правда, на другие ряды соответствий, говорил, будто ад имеет форму сатаны.

В XV в. "Физиолог" появился на Руси и был почитаем наравне с "Шестодневом", канонической книгой о шести днях творения. Но, в отличие от Византии, для русских книжников крокодил представлял собой существо баснословное. Единственным дополнением к оригиналу, которое они позволили себе, переводя "Физиолог", было следующее разъяснение, взятое из "Хроники" Георгия Амартола: "Коркодил зверь велий, купно же и рыба от главы до хвоста, ногы ему четыри и хвост велий и остр и хребет же его едина кость, яко черн камень и зоострен яко терние, яко пилы зубы, егда же зинетъ, весь оуста есть [...а когда откроет пасть, весь становится ею]".

Тут религиозная аллегория подменена естественнонаучной гиперболой, хотя это вполне здравое описание напоминает все же перечнем свойств дракона, у которого также четыре лапы, чешуя, как у рыбы, хвост как у змеи, огромная пасть, а на хребте ряд острых зубцов. Возможно, как раз о таком драконе сказано в Апокалипсисе: "древний змий, который есть диавол и сатана" (Откр. 20. 2).

Так роль дракона в Византии и на Руси и досталась - на паях со змеем - крокодилу.




Обезьяны

Японский писатель Эдогава Рампо (чей псевдоним был образован по созвучию с именем Эдгара Аллана По) в одном из своих рассказов поменял местами персонажей "Убийств на улице Морг". У По обезьяна зарезала бритвой человека. У Рампо человек перед обезьяньей клеткой водил бритву возле своего горла до тех пор, пока, покорный сверхъестественной страсти к подражанию, зверь не зарезал сама себя.

Несколькими десятилетиями раньше натуралист и путешественник Юлий Гангард, посетив театр в Сан-Риоле, был потрясен одной сценой в спектакле "Золотая цепь". По невероятному стечению обстоятельств труппа театра однажды разыграла эту сцену на поляне между Кордон Брюн и речкой Ис-Ис, куда попала во время заокеанских гастролей по вине кораблекрушения. Кроме спасшихся с артистами пассажиров, единственными зрителями были обезьяны. Гангард застал их за беспрерывным, точным, как ритуал, повторением всех движений персонажей пьесы, но не зная, что в этом диком уголке побывали люди, вначале следил за игрой обезьян с изумлением, а затем, повинуясь смутному, тяжелому чувству, подстрелил ту, что исполняла главную роль. Лишь увидав спектакль и услышав историю о кораблекрушении, он понял, какую чудовищную и беспричинную жестокость совершил, убив "двойника" знаменитого актера Бутса. Ведь именно страсть к подражанию есть основа не только театра, но и искусства вообще, а грань, отделяющая животный мир от мира людей, почти наверняка условна.

Подробное описание этого грустного случая можно найти в рассказе А.С.Грина "Обезьяна-сопун" (1924).




Старик-ребенок

В самом начале ХХ века Ницше в России был главный пророк. Подражания ему явились и в литературе, и в жизни, а этой чести удостоиваются редкие авторы. К числу литературных персонажей-подражателей относится и бывший студент Виноградов, "комнатный Заратустра" из романа А. П. Каменского "Люди" (1908). Без всяких на то прав он селится в доме бывшего министра, где в пятнадцати комнатах обитают сам старик-министр, его сын профессор Тон, и его внучка Надежда. В день ее рождения собирается в анфиладе гостиных разношерстное общество: старые генералы, приват-доценты, литераторы, молодежь, и все, как заведенные, лгут на каждом шагу, каждым словом и жестом. Виноградов, пройдя с Надей по лабиринту комнат и показав ей смешное убожество всеобщих светских ужимок, под конец замечает среди старших гостей одного совсем ветхого генерала. "У военного было розовое, улыбающееся младенческое лицо, опушенное седыми, похожими на беленький детский чепчик волосами, и, разговаривая, он похаживал на одном месте и выделывал руками какие-то по-детски ласковые и доверчивые жесты". Виноградов разъясняет своей спутнице, что этот кроткий человек, "давно перезабывший названия самых обыкновенных предметов, машинально играющий в винт, машинально носящий мундир" на деле хочет лишь одного: поскорей попасть в свою теплую чистую постельку, "и вот, чтобы как-нибудь разогнать сон, он топчется на месте и размахивает руками. И если бы здесь никого не было, я бы вам показал, что его можно посадить на колени и погладить по голове". Позже, разоблачив без лишнего шума прочих притворщиков, он и впрямь выполняет свой замысел.

"- Хочется спать, дедушка? - вдруг сказал он, увидав в одной из опустевших гостиных топчущегося на месте генерала с белыми пушистыми волосами. - Славный ты, добрый старичок, ну, пойди ко мне сюда.

- Как-с? - тоненьким голоском вскричал генерал. - Че-го-с?

- Да так-с, ничего-с, - ласково говорил Виноградов, обнимая его за плечи и совсем не насильно ведя к дивану, - приласкать тебя, старого, хочу, приголубить. Вот разбрелись по комнатам глупые, неласковые люди, а дедушку оставили одного, а дедушке хочется баиньки. Ну, садись ко мне, милый, на коленки.

Пестрый золотой погон слегка оцарапал ему щеку, и сухонькая, странно легкая, полумертвая фигурка с белым, напоминающим чепчик пухом на висках закачалась у него на коленях. Забавно, смешливо, изумленно смотрели на Виноградова что-то вспомнившие глаза, а из полуоткрытого рта веяло теплым безгрешным воздухом, как от ребенка".

Не знаю ничего более трогательного в русской изящной словесности, чем эта невозможная, страшная сцена. Нужно ли говорить, что русская фантастика всегда была самой реалистической в мире?




Табачный дым

Облака легко принимают форму предметов или животных; Полоний, должно быть, не слишком кривил душой в диалоге с Гамлетом (III, 2), когда послушно увидел на небе верблюда, хорька и кита. Но облака обычно создает природа, тогда как дым есть творение человеческое. Достаточно раскурить трубку, чтобы его клубы принялись витать вокруг. Они, правда, не более постоянны, чем облака, поэтому дым часто выступал символом изменчивости. Однако табачный дым - возможно, в силу своей принадлежности к дурманящим средствам - породил и другие образы.

В анналах русской словесности можно найти дневниковые записи двух молодых людей, один из которых был современником Пушкина, а другой вступил в свет тридцатью годами позже. Имя первого утратилось; известно, впрочем, что он был большой охотник до игры на бильярде, и что 12 мая 1827 г. ввязался на Смоленском рынке в торг с престарелым карлой. Предметом спора была фарфоровая курительная трубка удивительной раскраски, и молодой человек в конце концов уступил своему старшему противнику с условием, что тот объяснит, зачем ему эта трубка так уж нужна. Карла охотно согласился, и молодой человек узнал следующее. В Филях прошлым летом некий немец из этой трубки выдувал разные фигуры, потом облака, а под конец надул целую тучу, из которой прошел желтый табачный дождь. Самого немца после этого сдуло невесть куда ветром, а трубка попала на базар. "Вот это та самая трубка и есть", сказал карла и скрылся, однако история еще не кончилась. Наш молодой человек вскоре стал вечерами встречать на улицах Москвы одну и ту же необычайно прекрасную девушку. Но как ни старался он с ней заговорить, всякий раз она от него ускользала. Однако ж он, уже всерьез увлекшись ею, стал ее разыскивать и в конце концов узнал грустную тайну. Девушка эта была невестой карлы и давно умерла. Он же каждую ночь ходил к ее могиле на Новодевичьем кладбище и незримую ее душу с помощью фарфоровой трубки облекал в призрачную плоть. Но сколько ни старался довести возлюбленную до своего дома, всякий раз она таяла, как облако в небе. Карла с тоски повесился, а молодой человек чуть не лишился рассудка и только усердием своих родителей, а также собственной невесты, был возвращен к жизни.

Что касается второго повесы, то звали его Сергей Николаевич Черевин, и кончил он много хуже. Вместо бильярда страстью его были карты. Насколько можно понять из бессвязной его повести, дым случайно раскуренной им во время игры трубки подсказал ему ходы и помог сорвать банк. Но на этом не успокоился, осудил весь образ жизни юного Черевина и принялся давать иные советы, куда более мудрые и дельные. В нужных случаях он попросту складывался в буквы, а те в слова. Дым, впрочем, признался, что говорит не сам от себя, а от лица покойного деда героя. Но как герой советам не последовал и к тому же страдал больной грудью, то от обильных воскурений вскоре скончался, записки же его попали всё на тот же Смоленский рынок, где их и обнаружил в 1860 г. поэт Л.А.Мей.

К этим двум историям примыкает третья, случившаяся с другим поэтом, К.К.Случевским, как раз в канун святок 189* года. Сидя вечером в комнате и наслаждаясь, по признанию своему, самым невоздержанным курением, он вдруг заметил, что струи дыма, без всякой тяги в воздухе, собираются подле большого, красного дерева комода из тех, которых теперь уж не делают: "потому что из одного такого комода, распилив его на фанерки, можно оклеить, пожалуй, сотню-другую комодов". Дымные струи не заставили себя ждать и очень скоро из них соткался сидящий на комоде старичок с длинною бородой, в белом бурнусе. Не став скрывать, что он и есть знаменитый елочный дед, в Европе более известный как Санта-Клаус, он тоже принялся давать мудрые советы, да всё надвое, словно и не дед, а бабка. Говорил лгать во всем и вовсе не лгать, причем представил выгоды обоих тактик; увидав на полке словарь пословиц И.М.Снегирева (словарь блестящий, предшественник Даля, Григоровича, Верховского), сказал, что народ лучше всех всё знает, а потому есть присловье "натура - дура", а рядом "натура - не дура". Но самое интересное, что рассказал старик, так это о своем давнем знакомстве с Вечным Жидом, которого, впрочем, он не любит. Вечно, дескать, они спорят и ни в чем не согласны, кроме, разве, того, что из двух истин про любовь, которая либо самое прочное чувство на свете, либо самое непостоянное, верным, как оба знают по многовековому опыту, является то, что любовь... Тут старичок вдруг растаял, а растяпа-поэт понял, что, заслушавшись его, перестал курить, и сигара его погасла.

Итак, в первом случае дым обрел форму живого существа, но был нем. Во втором разговаривал, но ничего, кроме букв, не изображал. Наконец, в третьем ему удалось соединить голос с подобающей внешностью, хоть и не надолго.

Остается сказать, что история мертвой невесты была опубликована в 1928 г. под заголовком "Юлия, или встречи на Новодевичьем" профессором А.В.Чаяновым, известным русским агрономом, считавшим, между прочим, что "всякий уважающий себя город (Москва в том числе) должен иметь некоторую украшающую его Гофманиаду".




Яхве

В синодальной русской транскрипции имя библейского бога звучит как Иегова. Однако после столетий богословского молчания, на пороге ХХ века, русская мысль и русская философия взялись за его образ в надежде найти и утвердить то, что было прежде не найдено и не понято. Но уже очень скоро пришлось говорить о невозможности богословия "положительного", приписывающего высшему существу определенные - то есть положительные - свойства, и признать необходимость богословия "отрицательного", построенного на указании тех качеств, которых у Бога нет. Нельзя, например, сказать, что Бог всемогущ: согласно старому анекдоту, гимназист-второгодник опроверг на уроке закона божьего это утверждение, заметив со вздохом, что даже бог не может побить козырного туза простой двойкой. Допустимо, однако, считать, что Бог не ограничен ни в чем. Эта мысль очень нравилась Николаю Бердяеву. Ее отчасти - на свой лад - поддержал и Лев Шестoв, киевский философ, еврей по происхождению. В одной из своих книг он даже построил рассуждение, почти такое же изящное, как апория гимназиста, хоть, правда, не столь лаконичное.

Он писал: "Попробуйте раскрыть понятие всесовершенного существа. Первый признак, конечно, всезнание. Второй - всемогущество. Пока - достаточно. Есть ли в самом деле всезнание признак совершеннейшего существа? По-моему, нет. Всезнание - это несчастье, настоящее несчастье, и к тому же такое обидное и позорное. Вперед все предвидеть, все всегда понимать - что может быть скучнее и постылее этого? Для того, кто все знает, нет иного выхода, как пустить себе пулю в лоб. Есть ведь и на земле всезнающие люди. Они, конечно, не знают всего и даже, в сущности, ничего или почти ничего не знают и только притворяются всезнающими, и то от них веет такой злой и удручающей скукой, что их можно выносить только в малых дозах и с большим трудом. Нет! Всесовершенное существо никак не должно быть всезнающим! Много знать - хорошо, все знать - ужасно. То же и с всемогуществом. Кто все может, тому ничего не нужно. И это мы можем проследить на земле: миллиардеры пропадают, буквально сходят с ума с тоски - их богатства им только в тягость. Теперь - третий признак всесовершенного существа: оно находится в вечном покое. Господи! ведь такого удела не пожелаешь и злейшему врагу. Я мог бы перечислить все обычные признаки всесовершенного существа - и они оказались бы не лучше уже разобранных мною. У нас ценится знание, могущество, покой - если все это возвести в превосходную степень, которая тоже у нас ценится, то получится совершенство. Но ведь это чистое ребячество. Хорошо, если у человека большие глаза, но глаза величиной в маленькое блюдце или даже в серебряный рубль обезобразили бы даже самое красивое лицо. И, главное, люди, приписывая те или иные качества совершенному существу, руководствуются не интересами этого существа, а собственными. Им, конечно, нужно, чтобы высшее существо было всезнающим - тогда ему можно без опасения вверить свою судьбу. И хорошо, чтоб оно было всемогущим: из всякой беды выручит. И чтоб было спокойное, бесстрастное и т. д. Но каково-то придется этому существу, если оно окажется таким, каким оно вышло из человеческих рук? Об этом никто не думает! И не думайте! Настолько оно, я надеюсь, могущественно, чтобы быть таким, каким оно хочет, а не таким, каким бы его сделала человеческая мудрость, если бы ее слова превращались в дела..." ("Potestas clavium", I. 26).

Сам Шестов предъявлял к Богу куда более скромные требования. Главное Его свойство, по Шестову, это то, что Он способен сделать невозможное возможным, бывшее небывшим, и в этом вся суть. К примеру, Кьеркегард, датский философ, которому Шестов посветил целую книгу, был вынужден отказаться от любимой невесты Регины Ольстер из-за обидного недуга, мужской слабости. Но, рассуждал Шестов, там, где бессилен разум с его логикой, наукой, медициной, там человек способен воззвать de profundis (из бездны) к Кому-то, Кто его услышит. Такое воззвание ни из какой логики не исходит и ей не подчиняется - в отличие от падшего у древа познания, впавшего в разум и логику мира. И тогда бывшее станет небывшим, Регина Ольстер будет принадлежать своему жениху, Иов получит назад скотов и детей, Сократ избегнет рук афинян, а Джордано Бруно - инквизиторов. И ни одна слезинка ни одного ребенка не ляжет в основание конечной мировой гармонии. Что и требовалось доказать.

Этот вывод, впрочем, смутил Бердяева. Тут, справедливо заметил он, выходит так, будто Бог желает того же, что Кьеркегард или Шестов, а это вряд ли. Шестов прочел критику, но ничего не ответил. В свой последней книге "Solo fide" ("Только верой") он продолжал конструировать образ творца непостижимого, грозного, абсурдного. Этот творец ревниво следит за своими адептами, которых по слабости человеческой вечно тянет к идолам (и особенно к идолу разума), но чуток к несправедливости и властен над прошлым своих тварей. Отвечать Бердяеву Шестов не стал. Единственный (с учетом обратимости времени) возможный ответ состоял бы в том, что Он всё сделает потом, в конце времен; Шестов даже изредка на эту мысль намекал. И все же прямо не высказывал, понимая должно быть, что это был бы другой вид всемогущества. Но без нее тоже было плохо: получалось, что Он хоть и может сделать как надо, однако не делает: ведь никогда, в самом деле, совершенно никогда не делает так, как хочется человеку! Такой бог, подобный пушкинскому скупцу, держащий в руках все силы мира и ни за что, как ни молись, не пускающий их в ход - такой бог вряд ли бы пришелся по сердцу даже скептику и иронику Шестову: он всё же в глубине души, помимо всякого богословия, любил, конечно, своего ветхозаветного Яхве.



© Олег Постнов, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.




Словесность