| Сетевая Словесность |  |
|
|
|
|
Поэтоград
201140 стр.ISBN: 5-86676-074-6Так что делать с Жуковым? Куда нам его отнести, к каким школам и течениям? Он "вне", и в то же время "в". И не замечать его уже нельзя, и замолчать не получится. Как однажды сказал Есенин: "Что ни говори, а Маяковского не выкинешь. Ляжет в литературе бревном, и многие о него споткнутся". А споткнутся ли о жуковское "бревно"? Не сомневаюсь. Уже спотыкаются сплошь и рядом. Сколько бы его ни игнорировали и ни третировали - ничего уже не изменишь. Он состоялся. Он такой, какой есть. Но он есть. (Игорь Панин)
КОНТР- И КУЛЬТУРА НА ОТШИБЕ
В большинстве случаев писателю хотят польстить, когда утверждают, что он находится в стороне от литературных течений и группировок. Это тонкий и расчетливый комплимент. Ведь с этой точки зрения можно оправдать любые неудачи. Не замечают критики? Не печатают журналы? Не воспринимают всерьез собратья по перу? Не светят крупные (да и мелкие) премии? Всему найдется логичное объяснение, если человек, как говорят, стоит особняком и не желает ни к кому примыкать. Для автора средней руки подобная характеристика будет служить утешением; первоклассный же привычно согласится с мнением о своей исключительности.
Штука в том, что течения сегодня крайне размыты и неоднозначны, а группировки сами часто прозябают вне литпроцесса. Ткните пальцем в любого серьезного средневозрастного писателя - скорее всего попадете в одиночку. Можно говорить о тех или иных влияниях, которое он испытывал на протяжении творческого пути, об учителях, но вряд ли удастся отнести его к какой-то определенной школе.
Вот и с Жуковым, которого я, безусловно, отношу к авторам серьезным и состоявшимся, такая же история. Он сам по себе. Истоков его творчества вы не найдете, а если и найдете, то наверняка ошибетесь. Завсегдатай контркультурных сайтов, он резко выделяется на фоне остальных "падонкаф", главным образом тем, что умеет писать (в данной среде это редкость). Для него коверкание языка, образование новых слов являются не пустым времяпрепровождением, не "приколом", а экспериментом. Возможностью расширить свой словарь и усилить образность. Конечный результат может и разочаровать, но стоит ли загадывать? Поэтому когда Жуков пишет, обращаясь к неведомому интернет-зависимому "падонку":
Ты такой же, как фсе здесь - втыкатель, и такой же, как все - хуйпойми, -
он знает, о чем говорит. И знает, чего не хватает большинству контркультурщиков:
Среди сотен стихов пиздодельных напиши хоть один - ОХУЕТЬ!
Однако хоть один такой стишок написать может только автор, не зацикленный на обсценной лексике, который все же занимается литературой, а не развлекается в Сети. Книги Жукова, его публикации в журналах, газетах, выступления - все это не может не раздражать людей, чья известность не выходит за рамки одного-двух специфических сайтов. Стоит ли говорить, что основная масса "падонкаф" относится к Максиму с подозрением, если не враждебно? Для них он - чужеродный элемент, этакий барин, блажи ради пошедший за плугом. О том, что у барина может быть своя философия, они и не подозревают.
Не снискав признания на площадках, где принято противопоставлять себя литературе "нормальной", Жуков умудрился не прижиться и в противоположном лагере. Здесь-то как раз у него репутация матерщинника, порнографа и - с некоторых пор - богохульника. Последнее и вовсе комично. За стихотворение "Библейский блиц", вошедшее, кстати, в данную книгу, Максиму отключили микрофон на Фестивале вольных издателей ("БуФест") в 2009 году. Как пояснил звукорежиссер, его религиозные чувства были оскорблены и он нажал на кнопку дабы "прекратить этот Содом". И это не первый такой случай; мне запомнился демонстративный выход группы товарищей из зала Музея Маяковского во время выступления Жукова в 2008-ом: слишком брутальными оказались его стихи для слушателей.
Осознавая свое положение (свой среди чужих, чужой среди своих), он открыто заявляет:
Но если здесь я послан нах, то там мне делать нех...
Мало того, он даже не думает меняться. Ему вполне достаточно того образа, который сложился:
Светлоликим совершенством мне не стать в ряду икон,
Я всегда был отщепенцем, похуистом, говнюком...И в данной книге он остался верен себе. Ни единого слова не заменил точками. Ни одного "крамольного" стихотворения не смягчил. Лучшее (по авторской версии), из написанного за 20 с лишним лет, начиная с конца 80-х, уместилось в небольшом сборнике. Что особенно импонирует в Жукове - он последователен. Его жизненная (и литературная, что суть одно и то же) позиция, заявленная давным-давно, остается неизменной и по сей день. Конечно, можно было бы заподозрить тут мистификацию, предположить, что ранние стихи откорректированы и переписаны, а то и вовсе созданы гораздо позже, однако я сам держал в руках его сборник "Московские ригведы", выпущенный в издательстве "Агро-риск" в 1993 году. На пожелтевших страницах - та же харизма, фатализм, крепкое словцо. И ведь все это задолго до Интернета, до контркультурных сайтов и моды на "олбанский" язык!
Так что делать с Жуковым? Куда нам его отнести, к каким школам и течениям? Он "вне", и в то же время "в". И не замечать его уже нельзя, и замолчать не получится. Как однажды сказал Есенин: "Что ни говори, а Маяковского не выкинешь. Ляжет в литературе бревном, и многие о него споткнутся". А споткнутся ли о жуковское "бревно"? Не сомневаюсь. Уже спотыкаются сплошь и рядом. Сколько бы его ни игнорировали и ни третировали - ничего уже не изменишь. Он состоялся. Он такой, какой есть. Но он есть.
Игорь Панин
* * *
Ой, ты гой еси, русофилочка, за столом сидишь, как побитая;
В огурец вошла криво вилочка, брага пенная, блядовитая
Сарафан цветной весь изгваздала; подсластив рассол Пепси-колою,
Женихам своим ты отказ дала, к сватам вышедши с жопой голою.
Затянув кушак, закатав рукав, как баран боднув сдуру ярочку,
Три "дорожки" в раз с кулака убрав, с покемонами скушав "марочку", -
То ли молишься, то ли злобствуешь, среди гомона полупьяного, -
Ой, ты гой еси, юдофобствуешь под Бердяева и Розанова.
А сестра твоя (нынче бывшая!) в НАТО грозное слезно просится.
Ты в раскладе сём - вечно-лишняя, миротворица, богоносица.
Вся на улицы злоба выльется, в центре города разукрашенном -
Гости зарятся, стройка ширится, и талиб сидит в кране башенном.
В лентах блоггеры пишут набело о Святой Руси речи куцые;
Ты б пожгла еще, ты б пограбила, - жалко кончилась РЕВОЛЮЦИЯ.
Извини, мин херц, danke schon, камрад, не собраться нам больше с силами,
Где цветы цвели - ковыли торчат, поебень-трава над могилами.
Прикури косяк, накати стакан, изойди тоской приворотною,
Нам с тобою жить поперек дехкан, словно Вечный Жид с черной сотнею;
Отворив сезам, обойдя посты, заметая след по фарватеру:
- Баяртай, кампан! Вот и все понты, - как сказал Чучхе Сухе-Батору.
Так забей на все, не гони волну, не гуляй селом в неприкаянных...
Обними коня, накорми жену, перекрой трубу на окраинах,
Чтобы знали все, чтоб и стар, и млад, перебрались в рай, как по досточке;
Чтобы реял стяг и звенел булат, и каблук давил вражьи косточки.
2007
Баллада
Когда с откляченной губой, черней, чем уголь и сурьма,
С москвичкой стройной, молодой заходит негр в синема
И покупает ей попкорн, и нежно за руку берет,
Я, как сторонник строгих норм, не одобряю... это вот.
И грусть, похожая на боль, моих касается основ,
И словно паспортный контроль (обогащающий ментов)
Меня - МЕНЯ!!! - в моем дому тоска берет за удила,
Чтоб я в дверях спросил жену: "Ты паспорт, милая, взяла"?
Да, русский корень наш ослаб; когда по улицам брожу,
Я вижу тут и там - хиджаб, лет через десять паранджу
На фоне древнего Кремля, у дорогих великих стен,
Скорей всего, увижу я. И разрыдаюсь... как нацмен.
Нас были тьмы. Осталась - тьма. В которой мы - уже не мы...
Мне хочется сойти с ума, когда домой из синемы
Шагает черный силуэт, москвичку под руку ведя;
Как говорил один поэт: "Такая вышла з а п и н д я,
что запятой не заменить!" И сокращая текст на треть:
..................................................................
Москвичку хочется убить! А негра взять да пожалеть.
Как он намучается с ней; какого лиха хватит и
В горниле расовых страстей, бесплодных споров посреди,
Среди скинхедов и опричь, средь понуканий бесперечь
Он будет жить, как черный сыч и слушать нашу злую речь.
К чему? Зачем? Какой ценой - преодоленного дерьма?
Мой негр с беременной женой, белей, чем русская зима,
Поставив накануне штамп в цветастом паспорте своем,
Поймет, что значит слово "вамп", но будет поздно, и потом
Дожив до старческих седин, осилив тысячи проблем,
Не осознав первопричин, он ласты склеит, прежде чем -
Не фунт изюму в нифелях - как на духу, как по канве,
Напишет правнук на полях: "Я помню чудное мгнове..."
2008
Курортный романс
Прощается с девочкой мальчик, она, если любит - поймёт.
Играя огнями, вокзальчик отправки курьерского ждёт.
Чем ветер из Турции круче, тем толще у берега лёд.
Кольцо соломоново учит, что всё это - тоже пройдёт.
Но евпаторийский, не свитский, под вечнозеленой звездой
Мерцает залив Каламитский холодной и темной водой.
И чтобы сродниться с эпохой, твержу, как в бреду, как во сне:
Мне похую, похую, похуй! И всё же, не похую мне...
Не ведая как, по-каковски я здесь говорю вкось и вкривь,
Но мне отпускает в киоске похожая на Суламифь
Скучающая продавщица - помятый стаканчик, вино...
И что ещё может случиться, когда всё случилось давно?..
Вполне предсказуем финальчик, и вряд ли назад прилетит
Простившийся с девочкой мальчик. Она никогда не простит -
Пойдёт целоваться "со всяким", вокзал обходя стороной,
На пирс, где заржавленный бакен качает в волнах головой.
Где яхта с огнем на бушприте встречает гостей под шансон.
Над городом тёмным - смотрите! - наполнилось небо свинцом.
И волны блестят нержавейкой, когда забегают под лед,
И чайка печальной еврейкой по кромке прибоя бредёт.
И весь в угасающих бликах, как некогда Русью Мамай,
Идёт, спотыкаясь на стыках, татаро-монгольский трамвай.
Он в сварочных швах многолетних и в краске, облезшей на треть.
Он в парк убывает, последний... И мне на него не успеть.
И путь рассчитав до минуты, составив решительный план,
По самое некуда вдутый, домой семенит наркоман;
В значении равновеликом мы схожи, как выдох и вдох:
Я, в сеть выходящий под ником и жаждущий смены эпох (!),
И он - переполненный мукой и болью, испытанной им, -
Как я притворяется сукой, но выбрал другой псевдоним.
И всё это: девочка, мальчик и я с наркоманом во тьме,
И пирс, и заснувший вокзальчик, и всё, что не похую мне, -
Скользя как по лезвию бритвы и перемещаясь впотьмах,
Как минимум - стоит молитвы, с которою мы на устах
Тревожим порой Богоматерь под утро, когда синева
Над морем, как грязная скатерть, и в воздухе вязнут слова.
Пусть видит прибрежную сизость и морось на грешном лице.
И пусть это будет - как низость! Как страшная низость - в конце.
2010
Колыбельная для Оксаны
На пределе звука, в ангельском строю
Ты послушай, сука, песенку мою.
К образам не липнем, славу не поём;
Мы нальём и выпьем. И еще нальём.
В Вере мы ослабли; Отче, укрепи!
Спи, бля! Крибле-крабле...Слышишь?
Всё, бля... спи.
Ничего не будет: к стенке, на бочок...
Пусть тебя разбудит - Серенький волчок;
Прежняя обида - яровая рожь;
Пусть он будет, гнида, чудо как хорош!
Самопроизвольно: когти - цок-цок-цок;
Схватит он не больно детку за бочок.
Был хороший почерк в школе у неё;
Синенький платочек - не хуё-моё...
...Ничего не знаю; не о том пою.
Баю-баю-баю, баюшки-баю.
Говорила мама (как Полишинель):
"Девочка Оксана вышла на панель.
Сколько стоит пачка? Хватит ста рублей?"
Мать моя - казачка, не поспоришь с ней!
У афганской дури - подмосковный вкус.
Снуре, базелюре, крибле-крабле - бумс!
Ни свобод, ни тюрем мы не воспоём;
Мы забьём - покурим. И опять забьём.
Вот такая штука, будто на войне;
На пределе звука не пытайся, не...
...Синенький платочек. Было. Не срослось...
Восемнадцать "точек" - явный передоз.
Много или мало, в ангельском строю,
Как тебя не стало, всё пою, пою...
А о чем не знаю; Отче, укрепи!
Баю-баю-баю. Спи спокойно...
Спи.
