Сетевая
Словесность
КНИЖНАЯ
ПОЛКА
Каннибал из Ротенбурга
Серия "Real book"
Москва
Гелеос
2006
320 стр.
ISBN: 5-8189-0729-5

Несколько лет назад в центре Германии произошло событие, которое потрясло цивилизованный мир: 44-летний убийца-каннибал Армин Майвес, сотрудник одной из крупных компаний, убил и съел своего любовника.
Как выяснило следствие, убийца и его жертва - гомосексуалист - познакомились через Интернет. Майвес заснял процесс убийства на видеопленку, чтобы, по его словам, выпустить "топ-фильм". Судьи решили, что это было сделано "для последующего получения сексуального удовлетворения".
В романе Александра Тавровского "Каннибал из Ротенбурга" подлинная история разворачивается в леденящую душу фантасмагорию, непостижимую простому смертному. Человек способен объяснить что угодно, но сможет ли он понять страстную любовь каннибала и его жертвы?


Шокирующая история, которая до сих пор не сходит со страниц мировой прессы.

Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня.

Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя переполнена.

Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.


Псалом Давида 22  



Поздней мартовской ночью в доме на самой окраине маленького городка Ротенбурга, что в древней немецкой земле Хессен, медленно приоткрылась дверь. Из нее никто не вышел. И свет в узком дверном проеме был похож на свет в старинном готическом окне. По временам дверь дергалась и качалась, как будто пыталась сама закрыться, и тихо поскрипывала.

Дом был в два этажа: огромный, мрачный и старый. Очень старый немецкий хозяйственный дом, может быть даже средневековый. С треугольной черепичной крышей, со слуховыми окнами и со стенами, густо исполосованными встроенными в них черными деревянными брусьями, из-за чего стены казались перекошенными, а окна разных размеров и форм прилепленными где и как попало. А может, так и было на самом деле.

Да и какого черта разглядывать по ночам чужую трухлявую гробоподобную махину, где под одной крышей когда-то размещались и человеческое жилье, и мастерские, и хлев для скотины, и то, что понятно одному лишь хозяину, а может, не понятно и ему!

"Дом с привидениями" - так в шутку называли эту берлогу не очень-то веселые соседи, которых, по правде, здесь было совсем не много.

Вокруг дома - заросшие, как пустырь, сад и хозяйственный двор. Дальше - бесконечные луга, речка Фульда и шоссе. И уж совсем далеко-далеко, почти незаметные отсюда, остатки старых гор, больше похожих на высоченные, поросшие не очень-то здоровым лесом холмы.

Ночью казалось, что дальше дома вообще ничего нет. Даже неба. А может, ночью так оно и было на самом деле.

В эту ночь у порога лежал тяжелый, холодный туман. С запахом гнилого болота. И на нем, как на гнилом болоте, то там, то тут вспыхивали зеленые, желтые и голубые огоньки.

Утром, если оно, конечно, наступит, туман наверняка стечет к шоссе и реке. И машины будут ползти невидимые по самые крыши, а дорогу легко будет спутать с рекой, а реку с дорогой. Так было всегда, и никого не удивляло.

Из открытой двери дома все еще никто не показался. Словно открывшему ее не очень-то хотелось выбираться наружу. Да куда и зачем идти? Тем более что и по самой острой нужде в Ротенбурге даже жильцы таких допотопных домов до ветру давно не ходили. А ночью из дому не выходили и вовсе. И в самое глухое средневековье, чтобы не растрачивать попусту накопленное под пуховой периной тепло, употребляли по такому случаю стоящие под каждой кроватью ночные горшки. Теперь же, во времена домашних удобств, все было еще проще.

Возможно, дверь просто забыли запереть перед сном и ее открыло ночным сквозняком. И свет в коридоре забыли погасить тоже.

Дверь еще раз качнулась и закрылась. Но уже через секунду распахнулась настежь, и на порог вывалился чем-то туго набитый большой пластиковый мешок для отходов.

Не тончайший желтый для пакетов из-под сока или мяса, не такой же, но белый для мусорного ведра, а плотный, темно-синий, в темноте - абсолютно черный. В таком мешке можно переносить даже землю и строительный мусор. Да что угодно!

Вслед за этим свет в коридоре погас и из мрака ясно послышался чей-то мужской голос:

- Френки, Френки! - тяжело дыша, зачастил он и вдруг приглушенно с восторгом закричал: - Френки! Теперь ты не один на Земле!

Кто-то поднял мешок и зашлепал в сторону сада. Серый силуэт то возникал, то полностью проваливался в туман.

Один раз он остановился, мягко опустил мешок на землю и долго смотрел на мерцающий где-то на гребне гор золотой крестик, долго чиркал спичками о коробок, а когда наконец закурил, решительно бросил его под ноги.

- Френки! Френки! - снова горячо запричитал он. - Ты должен был это сделать!

Туман мешал курить, прилипал к пальцам, гасил сигарету. Тот, что курил, окончательно затушил ее о ноготь большого пальца и снова поднял мешок. Но теперь не волочил его по траве, а понес на руках, как носят маленьких детей или подносят снаряд к орудию.

В глубине сада он подошел к сломанным детским качелям. Рядом как будто выползали из тумана останки нескольких машин. Машины тоже были очень древними, каких-то давно забытых марок. И только на "Мерседесе" сохранилось лобовое стекло.

Зайдя за качели, человек несколько раз ковырнул носком ботинка землю. Земля здесь густо поросла невообразимым бурьяном - спутанным и жестким, как тугая резина.

- С-с-сойдет! - неуверенно прошептал он. И неожиданно звонко, по-детски, засмеялся. - А ты вправду видел там горного козла? Ну, там, на стене в моей комнате? А я еще сказал тебе, что это осел. Представляешь! Горный осел! Но ты... ты был прав! Совершенно прав! Я просто пошутил. Думаешь, я никогда не видел горного козла? В зоопарке. И потом хотел нарисовать его по памяти на стене. Но мне казалось, что ничего похожего. А ты сразу понял, что я хотел нарисовать! Как тебе это удалось?

Человек вытащил из-под полы длинного плаща настоящую саперную лопатку. Прищурившись, оглядел ее со всех сторон и даже провел ногтем по острому краю. И остался всем доволен.

- Хорошо, что я купил ее на фломаркте. Саперная лопатка лучше любой другой лопаты, верно? Она никогда не сломается. Я перерубал ею свиные кости. Даже говяжьи! С одного удара! Не затупилась! А на войне ею, наверное, пробивали человеческие черепа. Знаешь, надо было все-таки расспросить того старика на фломаркте, который ее продавал, как он это делал! Как хорошо, что я теперь не один! Есть с кем поболтать. Правда? Даже в такой туман слышно каждое слово!

Он опустился на колени и глубоко вонзил лопатку в землю. Потом еще и еще раз. При этом все время смотрел на черный мешок, лежащий справа от него.

- Хорошо! Очень хорошо! - повторял он, смотрел на мешок и радостно смеялся.

Яма быстро углублялась и тут же наполнялась промозглым болотным туманом, вычерпать который было уже невозможно. Наконец все было готово.

На краю ямы вырос небольшой холмик сырой земли. Он воткнул в него саперную лопатку, и, опираясь на нее, встал. Поднял с земли мешок, снова опустился на колени и, стараясь не зацепить за край ямы, начал осторожно опускать его на дно.

В последний миг мешок все же за что-то зацепился. Может быть, за перерубленный корень. И слегка затрещал. Он задержал спуск, но было уже поздно. Обеспокоенно пошарил рукой в яме, ища разрыв. Нашел. Грязной ладонью потер лысый лоб и сам себя успокоил:

- Треснуло по шву. Но... совсем незаметно. Правда, совсем не заметно? - И уже с улыбкой добавил:

- Ну Френки! Не оставим свиньям... ничего человеческого? Давай-давай!

И быстро засыпал яму.

Все также стоя на коленях, он снова повернулся в сторону, где далеко-далеко на гребне гор по-прежнему мерцал одинокий золотой крестик, положил руку на свежезарытую яму и вдруг протяжно, как на похоронах, затянул:

- Господь - мой Пастух, мне не будет ни в чем недостатка? Он ведет меня по правильной дороге своим именем. Или я уже в темной долине не боюсь несчастья? Добро и милосердие будет меня преследовать всю мою жизнь.

И сразу же, качаясь всем телом, начал быстро-быстро читать "Отче наш". Затем встал с колен и, не отряхиваясь, пошел к дому. Плащ зацепился за качели. Он рванулся. Качели задрожали и жалобно взвизгнули.

- Горный козел, - по пути шептал он. - Так, по-твоему, это - горный козел? О’кей! Пусть будет по-твоему! Я все сделал, как ты хотел: свиньям - ничего человеческого! Так? Но... Нет-нет! Абсолютно ничего!



1 ЧАСТЬ

1

Рене ушел на работу в половине второго ночи. Закрыв за ним дверь, Бернд задернул шторы, погасил во всей квартире свет и включил компьютер.

Рене - его партнер, если хотите, спутник жизни, может быть, самый дорогой человек на свете.

- Ты - моя мама! - иногда говорил ему Бернд.

Тот думал, что Бернд шутит. А Бернд не шутил. Они познакомились на празднике, и в конце прошлого года Рене переехал к нему насовсем. Так считает Ренe. Бернд думает иначе.

Он ничего не имеет против Рене, но не собирается жить с ним вечно. Ни с кем не собирается. Даже с самим собой. У него другие планы. Но Рене - все равно хороший и очень нежный. Он, Бернд, его даже немножко стыдится. И никогда-никогда не потребует от него того, что требовал от других партнеров, например кусать себе пенис и яйца до самой непереносимой боли. До агонии!

А разве он когда-нибудь давал Рене острый кухонный нож для резки мяса, тот самый, с тяжелой металлической ручкой и длинным клинком? И разве, указывая на свой член, кричал:

- Отрежь его! Ты можешь с ним делать все, что захочешь!

Нет! Это - исключено! Должен же быть на свете хоть один человек, с которым это - исключено? С которым ты не позволяешь себе быть самим собой? От которого ты не ждешь исполнения самых заветных своих желаний? Тех желаний, за которые тебя могут даже проклясть или упрятать за решетку или в какой-нибудь страшный лепрозорий, как прокаженного?

Кто, кроме него, Бернда, действительно знает, какое это чудовищное наслаждение - не быть самим собой... когда ты - персона?! А он, Бернд, - персона! Он - один из ведущих компьютерщиков фирмы "Сименс".

А что такое фирма "Сименс" и что такое быть в ней ведущим? Это значит - тебе принадлежит весь мир и ты можешь играть с ним на своем персональном компьютере в любые самые азартные игры и, если повезет, оставлять его с носом!

Но для этого нужно долго-долго жить. А у Бернда другие планы.

А Рене... Они живут вместе, как пожилая интеллигентная супружеская пара, стыдливо трахающаяся под периной. У Рене это все слишком всерьез.

Когда Бернд получил от Сименса самую крутую премию "За выдающиеся успехи в работе" - целых двадцать тысяч марок! - он тут же накупил уйму супердорогих вещей - телевизор, стереоустановку, хэнди, принтер и холодильник. Все - эсклюзив! Целую арбу добра, как молодой арабский шейх, у которого папа - нефтяной король, гарем в Эль-Рейяде, дворец в Париже и три тысячи сделанных на заказ авто в гараже.

Рене тогда подумал, что все это - для их бесконечной счастливой совместной жизни. Долго благодарил. Даже всплакнул. Милый дурачок! Разве вещи могут гарантировать долгую жизнь? Тем более счастливую? Тем более супердорогие!

Самая долговечная вещь на свете - грубое каменное надгробие. Почти неотесанное и без всякой надписи.

Для чего же тогда Бернд накупил весь этот блестящий инвентарь? Он точно не знает. Деньги нужно тратить, чтобы они не достались никому другому и стоило добывать новые. И, может быть, еще для того, чтобы Рене подумал, что все это - для него, для них двоих, навсегда. Так ему будет легче... потом.

Бернд способен терпеть любую боль без наркоза. Он не йог и не впадает в транс, но может терпеть почти любую боль. Даже когда болит душа, он не пытается заглушить ее ни алкоголем, ни дрогеном, как остальные. Пусть болит!

Он часто думал, на что похожа эта боль. И наконец решил, что точно так же болит нарывающий палец - мучительно и противно. Но иногда, очень редко, от боли в душе может скрутить, как от удара ногой ниже пояса. Бернда никогда не били ногой ниже пояса, но когда ему кусали пенис и яйца... Это был ад на Земле!

Иногда душа болит, как ампутированная нога. Ему рассказывали, как болит ампутированная нога! Когда-нибудь он обязательно должен это испытать.

Черт! Ноги нет, и души нет, а боль есть! На том же самом месте. И ее нужно не глушить, а... слушать. Как музыку, затаив дыхание. Он умеет слушать свою боль.

А его Рене боится боли. Слабак! Значит, нужно накупить ему супердорогие цацки, оглушить его душу, дать ей надежду на несбыточное.

Итак, в половине второго ночи, проводив своего друга на работу в пекарню, Бернд наглухо задернул шторы, погасил повсюду свет и включил компьютер.

Он делал так всегда. Только в абсолютной темноте экран компьютера вспыхивает и повисает в пространстве, как Земля в космосе. Голубой холодный прямоугольник во мраке. Все прочее становится несущественным, как будто не существует вовсе.

Бернд читал, что примерно так же поступал какой-то русский писатель. Перед тем как взять в руки перо и начать писать, он тоже задергивал в комнате шторы, зажигал свечу, садился перед письменным столом в кресло, глубоко вдыхал в себя воздух, задерживал его в легких как можно дольше, потом шумно выдыхал, широко крестился и со словами "Господи, помоги!" обмакивал перо в чернила.

Бернд подсел к компьютеру и забыл про Рене. Он знал, что работа на компьютере в полной темноте губит зрение и перенапрягает мозг.

Вот и сейчас над правым глазом стала нарастать мучительная боль. Если включить свет или сильно надавить на глаз, боль скорее всего пройдет. Но он как раз хочет, чтобы она была. Ему это необходимо для дела.

Сегодня он наконец готов... выйти в открытый космос. Он хочет задать миру один вопрос, на который у него скорее всего не найдется ответа. Это будет ужасно! И пропади тогда все пропадом: Рене, "Сименс", компьютеры, весь мир!

Боль над правым глазом стала проникать глубоко в мозг. Темнота вокруг ожила. И заходила ходуном. Но голубой квадрат по-прежнему неподвижно висел перед ним, и едва заметная голубая тень ложилась на клавиатуру, освещая ее.

Бернд мог печатать и с закрытыми глазами. Если бы было возможно, он печатал бы одним напряжением мозга, без помощи рук. Он это может. А компьютер пока нет. Очень жаль!

А еще жаль, что в марте не бывает гроз, почему-то отчетливо подумал Бернд. В такой момент гроза за окном была бы очень кстати. Она помогла бы ему решиться на самый безумный поступок в его жизни. Хотя... почему же безумный?

Вспышка молнии обычно видна и сквозь непроницаемые для солнца шторы, а раскат грома не оставляет времени на раздумья. Когда на улицах Берлина грохочет огненный дождь и кажется, что горящая вода вот-вот ворвется во все окна и двери, а по телевизору показывают, что где-то в Баварии это уже произошло, - терять больше нечего!

Но сейчас - начало марта, а значит, слякоть и ветер, и машины по улицам тянутся медленнее пешеходов. И не хочется ни жить, ни умирать. Потому что на то и другое нужны силы. Много сил. А для того нужна другая погода.

Все! К черту погоду! Ему нужно придумать себе псевдоним. Что-то вроде собачьей клички. Это можно сделать при любой погоде. При первом знакомстве его имя не обязательно. Может быть, не обязательно и после.

Вообще не нужно оставлять никаких следов. Хорошо бы как молния - блеснуть и исчезнуть бесследно. Всего лишь острый запах озона. Молния живет меньше секунды. Бернд хочет так же. Он уже блеснул в жизни: ярко и стремительно. Осталось так же исчезнуть. Это очень важно. Иначе - все зря!

Кличка приходит как-то сама собой, ниоткуда, как рождение души: Kater.

- Kater, Kater, - бессмысленно повторял Бернд и громко мяукал.

Ему стало весело. Почему нет! Он - Kater, зверюга, гуляющая сама по себе и, главное, не оставляющая следов!

Правда, Kater сам ловит мышей, а не наоборот, а у Бернда в отношении себя совсем другие планы. Но кличка Maus ему категорически не нравится. Какая-то бледная немочь. Кто заметит ее в Мировой паутине! А Kater - звучит вызывающе!

Значит, Kater. Бернд медлил: то клал руку на клавиатуру, то отдергивал назад. Рука на клавиатуре выглядела пугающе, как будто просвеченная рентгеном. Голубоватые пальцы неестественно длинны, светились, как лед. Раньше Бернд этого не замечал. Да, кажется, раньше этого и не было.

Бернд стиснул пальцы в кулак. Резко разжал. Снова положил руку на клавиатуру. Свечение вроде бы исчезло. Зато внутри головы все начало вращаться вокруг больной точки над правым глазом.

- Шайсе! - прошипел Бренд. - Так можно свалиться в обморок!

И это перед тем, что он задумал? К чему шел всю жизнь? Ну нет! Он беспощадно надавил костяшками пальцев на правый глаз. Глаз полез наружу, но боль немного утихла.

И сразу на голубом экране компьютера появилось красное "Рено". Оно неслось прямо в толстенное корявое дерево на обочине дороги. Врезалось в него, сплющилось до предела и взрорвалось. В следующее мгновение он увидел только охваченный огнем ствол. А в огне... он знал, что там в огне!

Уже безо всяких колебаний Бернд ударил по клавишам. На экране дисплея буква за буквой отпечаталось слово Kater. Бернд торопился. Мир уже знает, как его зовут, но все еще не имеет ни малейшего понятия, чего он хочет. Мир не любит долго ждать, и твой шанс попасться ему на глаза ничтожно мал.

У Бернда больше нет времени на раздумья. Он - молния. А молния живет меньше секунды. И Бернд написал то, чего страстно желал с детства и от чего у мира должна отвиснуть челюсть, как у покойника. Он вполне может сойти с ума или его разобьет паралич.

"Я предлагаю, - Бернд пишет, упершись подбородком в грудь, - съесть меня живьем. Никакого убийства, только употребление в пищу. Итак, тот, кто это действительно хочет сделать, тот нуждается в стоящей жертве. Не так ли? Я как раз то, что надо. Я - Каter! Я рожден как мясо. Съешь меня!"

Нажатием клавиши он включил объявление в сеть Kannibale Newsgroupe. Через несколько секунд компьютер зафиксировал, что объявление ушло. Бернд двумя руками, как собственную голову, обхватил голубой прямоугольник.

Его глаза широко раскрыты, он - в открытом космосе, и ему уже не хватает воздуха. Он боится, что не дождется ответа.

Но ответ пришел незамедлительно.




2

Ровно через восемь минут в чате зарегистрировался некто Franky. После короткой паузы, как будто решившись, компьютер выдал дополнение: Antropophag.

Берн почувствовал, что лицо его бледнеет, а рот растягивает дикая улыбка. Правой рукой он бессмысленно водил мышью по резиновому коврику, и, так же бессмысленно глядя на экран, повторял:

- Френки... Френки... Антропофаг?

Со стороны могло показаться, что он долго и настойчиво вызывал душу умершего, а когда она вдруг явилась, сам готов умереть от страха.

Но Бернд не испытывал страха. Все, что угодно, только не страх! Просто на мгновение он совершенно забыл о своем послании миру. И появление в пустой комнате чужого имени его поразило. Откуда оно? И зачем?

Наконец, он все вспомнил: "Я - Kater! Съешь меня!"

Господи! Неужели он кого-то заинтересовал! И так быстро! Почти мгновенно!

Ага! Когда после развода с Арианой, у которой обнаружился рассеянный склероз и которой Бернду просто нечего было больше сказать, он сошелся на Зоологическом вокзале с "девкой" Эммануэлем...

О! Этот блестящий, как черный мотоцикл, чернокожий Эммануэль, из-за которого Бернд стал регулярно ходить в фитнес-студию, купил самый черный мотоцикл в мире и между дискотеками и кино весь рабочий день напролет и в бистро во время паузы вовсю мечтал о его лоснящемся мускулистом теле!..

А этот Эманнуэль все время допытывался, почему он такой зажатый и неуверенный в себе, как нищий около бундестага. А еще смеялся, что даже мужчине иногда полезно расслаблять ноги и расставлять их пошире, иначе он мало кого собой заинтересует.

Ага, Эммануэль, чертова черная кукла, говнюк и самый милый друг! Его любимая "девка", которая, похоже, любила его не за деньги! Не только за деньги! Видишь, стоило твоему парню только предложить себя на жаркое, и через пару минут его уже хотят!

- Френки, Френки! - радостно бормотал Бернд. - Антропофаг!

Неожиданно он заметил, что до сих пор не прочитал, что же прислал ему этот Френки. А ведь он, наверное, сейчас тоже сидит в темноте перед горящим экраном и ждет от него ответа! И, наверное, тоже думает, что ответа не будет и быть не может. В такую-то глухую ночь! Что это просто чья-то злая шутка. А Бернд-то и не думал шутить!

Тут он впервые действительно испугался. Что, если Френки-антропофаг со словами ScheiЯe! Verdammt noch mal! уже выключил компьютер и завалился спать? И Бернд никогда уже не найдет его в этой дьявольской Паутине? А ведь откликнулся-то он один!

Не веря своим глазам, Бернд от волнения прочитал буквально по слогам: "Я ищу молодых - от 18 до 30 лет - с хорошей фигурой людей, которые позволят себя убить и съесть. Прошу сообщить о себе подробности".

Радость захлестывает Бернда. Наконец-то! Он танцует вокруг компьютера, целует экран и впервые позволяет себе включить свет в комнате.

Он так торопится написать ответ, что забывает, что именно он должен о себе рассказать. Минуты две сидит абсолютно неподвижно, но, когда начинает писать, пишет без остановки.

Без всякого колебания он делает себя на семь лет моложе. Ему - сорок три. И даже это вранье не спасает, но на большее он не рискует.

Самое страшное чувство - разочарование. Френки ни за что не простит, если при встрече вместо ожидаемой парной телятины он получит мясо довольно старого козла.

Пусть будет тридцать шесть. Это, конечно, далеко не тридцать, но Бернд хорошо сохранился. Он часто наблюдает себя в зеркале: все не так уж плохо. По-крайней мере, в двадцать лет он выглядел гораздо хуже!

Итак, "тридцать шесть лет, рост сто семьдесят пять сантиметров (это - без вранья), семьдесят два килограмма живого веса".

Подумав, Бернд делает короткую приписку: "Я надеюсь, ты думаешь об этом всерьез, потому что я этого действительно хочу!"

Послание отправлено. Бернд ходит по комнате и зачем-то отдергивает шторы, как будто так будет еще светлее. Внутри его все горит и душит, как при очень высокой температуре. Он боится смотреть на экран. Чтобы хоть как-то успокоиться, вынимает из холодильника газировку, но не пьет, а прикладывает пластиковую бутылку к воспаленному лбу.

Вдруг снова выключает свет, но шторы не задергивает. Он просто не успевает этого сделать, на экране появляется долгожданное сообщение, и какое!

Френки посылает ему фотографию... своих зубов! И пишет, что будет ими бурить его тело и откусит язык. А если войдет во вкус, может, как орел Прометею, выгрызть его печень.

Бернд отмечает, что зубы - самые настоящие, не из металлопластики или фарфора. Крепкие и белые зубы крупного самца, нижние слегка выдвинуты вперед... Такими можно перкусить горло или руку. Какая ядреная челюсть - не разомкнешь!

Он с наслаждением читает послание Френки и в упор глядит на его зубы. Теперь внутри него все дрожит и исходит сладкой истомой.

"Я не садист, - доверительно сообщает Френки-антропофаг, - но то, что ты испытаешь, покажется тебе настоящим адом. Ты останешься доволен. Очень доволен. И знаешь, я тебе гарантирую: ты останешься доволен самим собой!"

"Это будет не ад, а рай на Земле! - поспешно отвечает Бренд. - Позволь мне в эту пятницу приехать к тебе в Ротенбург! Я для этого рожден. 9 марта 2001 года, в пятницу, я достигну главной цели в своей жизни. Ты - мое спасение. Я твой Kater, твое мясо!"

"Не беспокойся, - пишет Френки, и Бернду кажется, что его зубы оскалились в улыбке, - ни о чем не беспокойся. Я все беру на себя. Я убью тебя квалифицированно. И съем тебя вместе с моими друзьями-каннибалами. Может быть, я оставлю что-нибудь на память о тебе, например, большой палец или головку члена. Твой Меtzgermeister".

"Нет-нет! - лихорадочно поправляет его Бернд, - Я же сказал, никакого убийства. Я хочу быть съеденным живьем. Это - непременное условие. Я хочу почувствовать, как ты будешь меня есть. Как мое мясо будет хрустеть у тебя на зубах. Кстати! Твои зубы мне очень понравились. Но я не хочу никаких твоих друзей! Мне достаточно и одного друга. Дорогой Френки, я - однолюб".

Бернд ловит себя на мысли, что все время забывает сказать что-то самое главное. Ради чего, собственно, и затевается вся эта дьявольская кухня. Он мучительно морщится, листает в темноте записную книжку, как будто там можно найти ответ.

Что? Ну что же еще? Нет-нет! Надо обо всем договориться на берегу. Потом можно и не успеть. Англичане советуют делать это даже самым близким родственникам, да еще и закреплять соглашения нотариально. Он не знает, что будет потом. А вдруг главное покажется ему второстепенным и наоборот. Так было уже много раз. А он точно знает, что то, что он сейчас забыл, для него очень важно.

"Френки, - растягивая паузы, пишет он, - понимаешь... есть одно обстоятельство... еще что-то такое... я должен... я сейчас скажу!"

"Скажешь при встрече, - советует ему его новый дружок, - на все хватит времени. Я гарантирую: никакой спешки".

- Не-е-ет, - тянет время Бренд, тщетно пытаясь поймать запутавшуюся в мировой Паутине собственную мысль, - это очень важно. Потом будет поздно. Тебе это, может, и все равно, а мне..."

И тут между экраном и его лицом снова вспыхивает то самое дерево и тот самый сплющенный, как консервная банка, автомобиль, и Бернд чувствует, что ему уже ничего не нужно вспоминать. Он спокойно набирает новое сообщение.

"Френки! Дай слово, что от меня ничего не останется. Совершенно ничего. Даже капли крови. Даже кусочка ногтя с мизинца. Если не дашь, я не приеду. Это железно!"

"Никаких проблем! - серьезно отвечает Френки. - Я тебя понимаю. Ты все верно рассчитал. Не оставим свиньям ничего человеческого? Так?"

"Так-так!" - смеется Бернд.

Ему нравится последняя фраза Френки-антропофага. Очень нравится! Звучит как настоящий девиз. И как только он до нее додумался?

"Еще один вопрос, Френки, а что такое антропофаг? Динозавр? Как это ты там себя обозвал?"

"Понятия не имею!" - быстро отвечает Френки, и Бернду снова кажется, что зубы на экране оскалились в улыбке.




3

Утром Бернд проснулся в кресле перед компьютером. Голова больше не болела, но была словно не на своем месте. Он чувствовал себя как трехголовый дракон, у которого только что отрубили две головы, а последняя, третья, оставшись одна, так растерялась, что не знала, что и думать по поводу случившегося.

Компьютер давным-давно перешел в дежурный режим, и на экране то непрерывно шла прокладка каких-то бесконечных труб, то множество галактик стремительно разбегались и сбегались.

Одно Бернд знал точно: сегодня не выходной и нужно идти на работу.

Рене еще не вернулся из пекарни. Бернд иногда очень жалел своего друга. Торчать по ночам у жаркой печки - не для тонких натур.

А Рене, кажется, именно, из таких. Но после своей пекарни он вообще никакой! Какой-то перепеченный или недопеченный, но всегда сильно подгорелый.

К сожалению, ничего другого Бернд предложить Рене не мог. Не тащить же его в "Сименс"! От этого Бернд ощущал еще больший стыд. И заставлял себя быть с ним каким-то неестественным, не таким, как обычно. И все же, проводив Рене на работу, всегда скучал по нему и ждал его возвращения.

Но сегодня утром Бернд впервые был рад, что Рене не было с ним ночью. Ведь у него появился новый друг - Френки-антропофаг! И даст Бог - не надолго!

Наспех выпив кофе, Бернд включил свой супердорогой, купленный на премию телевизор. Телевизор был с плоским экраном, стогерцевый, с дополнительными стереоколонками. Словом, люкс и модерн!

"Чем короче жизнь, - удовлетворенно подумал Бернд, - и ты знаешь об этом, тем меньше необходимости копить деньги на черный день. Тем больше можно себе позволить сразу, сейчас, сию же минуту и хоть один день, да пожить настоящим богачом".

По привычке он составил уравнение: минимум жизни равен максимуму концентрации средств. И самодовольно подмигнул вспыхнувшему экрану.

Собственно, включил он телевизор, как всегда поутру, из-за погоды. Он делал так каждое утро и каждый раз отвлекался и смотрел совершенно другое. Вот и сейчас по "Евроньюс" показывали любопытный сюжет. И Бернд не стал переключаться на погоду.

Оказывается, ночью два израильтянина, кажется, солдаты-резервисты, случайно заехали на палестинскую территорию, в ее столицу Рамаллу. Их тут же задержала полиция и к утру потащила в полицейское управление. Его сразу же со всех сторон окружила многотысячная толпа.

Сначала Бернд никак не мог сообразить, зачем полиция схватила заблудившихся парней, как каких-то шпионов-диверсантов, и, вместо того чтобы помочь им выбраться из Рамаллы, потащила в свою берлогу.

Не ясно было и то, откуда ранним утром взялись тысячи палестинцев, которые, по мнению Бернда, вели себя явно неадекватно: дико орали, скакали, махали кулаками, а по пути и у входа в полицейское управление даже пытались отбить задержанных.

Европейский диктор называл палестинцев "мирным населением", хотя у многих Бернд заметил автоматы, из которых они время от времени с удовольствием постреливали в воздух.

Бернда никогда не интересовали ближневосточные проблемы. Они начались задолго до его рождения и, судя по всему, с ним не умрут. Но смотреть было забавно и даже чуточку жутковато.

Евреев заволокли в двухэтажное здание полиции и больше не показывали. Зато в раскрытое окно постоянно выглядывали чьи-нибудь сияющие рожи и сообщали толпе последние новости. Новости были просты и всем вокруг безумно нравились: израильтян допрашивают, топчут ногами и бьют по лицу, ставят на колени, требуют кричать "Аллах акбар!".

Толпа неистовствовала и просила показать ей "преступников". Толпе тоже хотелось поучаствовать в этом представлении. Телекамеры то и дело выхватывали глаза палестинцев, и Бернд пытался, как мог, заглянуть в них.

Интересно, а какие глаза у его Френки, мелькнуло в голове, и какими они будут, когда?.. Бернд не хотел, чтобы глаза Френки в последний момент были похожи на эти, в толпе. К чему эта волчья злоба и бешенство!

Френки должен все сделать, как друг. И неважно, что он будет с ним делать, главное, как он будет на него тогда смотреть! Бернд хочет, чтобы с любовью и нежностью. А эти!

Вдруг показали, как в окно высунулась по пояс огромная жилистая бородатая фигура. В руке она держала хэнди и то прикладывала его к уху, то направляла в глубь комнаты, то протягивала вниз, в направлении толпы.

Комментатор сообщил, что там, внутри, где избивали этих самых израильтян, кому-то удалось связаться по хэнди с матерью одного из них. И теперь палестинцы ведут прямой репортаж с места событий, то есть дают ей послушать стоны и крики ее сына и рев толпы под окнами и сообщают, что они с ним сейчас делают и собираются делать.

Неужели все это показывают по телевизору в Германии, в прямом эфире? Бернд был изрядно удивлен. Ведь это же почти то же самое, о чем он ночью говорил в чате с Френки! Но там - один на один, без свидетелей, в интимной обстановке, а здесь - на весь мир, открытым текстом, без купюр, в реальном времени!

Неожиданно комментатор аж взвизгнул: "Он говорит матери, что сейчас ее сына выбросят из окна! И так будет с каждым евреем, который ступит на Палестинскую землю. Смерть Израилю и еврейским собакам во всем мире!"

Голос за кадром старательно подбирал слова для перевода, видимо стараясь передать всю полноту чувств говоривших и колорит палестинской речи.

Бернд привстал с дивана, на котором сидел. Нет! Не может быть! Неужели покажут и ЭТО? Вот сейчас обязательно дадут рамку и скажут, что по техническим причинам... Но передача продолжалась. И Бернд снова опустился на диван.

Вскоре из окна действительно вытолкнули тело молодого человека и, держа его за ноги, какое-то время трясли над головами. Руки висевшего болтались буквально в метре от них, и некоторые особенно нетерпеливые подпрыгивали, пытаясь дотянуться.

Видимо, устав держать или посчитав, что оккупант уже достаточно показан народу, палестинцы уронили еврея прямо на головы своих соплеменников. Цепляясь за карнизы и подоконники, тело сползло вниз и мгновенно исчезло под ногами этих соплеменников.

И европейский комментатор недрогнувшим голосом заметил, что скорее всего оно будет растоптано, а потом разорвано на куски. Таков местный обычай. Очень древний религиозный обычай, как все на этой святой земле.

Комментатор старался говорить красиво. Так вот, урвать себе кусочек тела врага или хотя бы окровавленный лоскут одежды - заветная мечта любого мальчишки в Рамалле. Это приносит удачу. И теперь палестинцы, комментатор явно гордился своей эрудицией, будут долго носиться по Рамалле с окровавленными лохмотьями еще теплого человеческого мяса, хвастаясь им перед сгорающими от зависти родственниками и соседями.

Точно так же было и во время Великой французской революции в Париже, добавил коммментатор, но дальше развивать свою мысль не стал.

Вместо этого он начал подробно рассказывать, что и останки шахидов, взорвавших себя вместе с врагами ислама, используются для тех же целей. Конечно, это немного дико с точки зрения просвещенной Европы, но что поделаешь: палестинцы доведены до отчаяния израильской оккупацией!

Тут пришло известие, что израильское правительство обсуждает возможность выброски десанта на Рамаллу, чтобы отбить своих, и что бывший премьер Израиля Беньямин Нитаньягу, он же бывший десантник, готов лично возглавить атаку. Но... израильтяне опасаются, что десант уже опоздал, а большие жертвы со стороны палестинского населения неизбежны. Идея десанта не прошла.

Бернд присвистнул, скривил губы и выключил телевизор, забыв о погоде. Тяжелая судьба палестинского народа его не волновала. А решение израильского правительства показалось глупым. Тем более что евреи лишили телезрителей, быть может, самого интересного в этой истории.

Но, черт возьми, что же пережил тот, когда его вот так, еще живого и горячего, тысячи рук рвали на части! А он же об этом никого не просил! А его мать? Та, что слышала все это по хэнди? Это, конечно, ужасно, но дико интересно!

Сам Бернд на такое категорически не согласен. Только по собственному желанию! А чтобы какой-то араб с перекошенным от ненависти лицом выцарапал ему глаза и таскал его голову по грязным улицам только за то, что он случайно забрел на помеченную его мочой территорию!.. Дожить до такого - упаси бог!

Но сейчас ему не до того. Нужно срочно ехать в бюро. Взять отпуск на три дня. Всего на три дня. Больше все равно вот так вдруг ему не дадут. Да-да! Чем дороже тебя ценят, тем труднее расстаются с тобой даже на один день. Но и трех дней, наверное, вполне достаточно, чтобы уйти и не вернуться.

Что же такое придумать для шефа? Тот не любит сюрпризов. А когда идет новый заказ, и подавно.

- Эй, юноша! - конечно, скажет он. - Не дури! Бери пример с японцев!

И снова в сотый раз расскажет, что, когда он был в Японии, какие-то там узкоглазые идиоты-трудоголики пожертвовали целым отпуском ради своей прогорающей фирмы. Фирма все равно вылетела в трубу, но каков пример!

Однако Бернд уже имеет убедительный повод: он должен ехать в Лондон для лечения волос. В "Сименсе" это поощряется. Термин ему дали полгода назад. Это правдоподобно! И, если его сдвинуть, пройдет еще полгода, а волосы у Бернда выпадают так, словно он участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской атомной электростанции.

Про Чернобыль нужно сказать обязательно. На шефа это производит неотразимое впечатление. Он сам все время твердит, что против обстоятельств не попрешь, и при этом все время нервно глядит себе под ноги, как будто боится ненароком наступить на них.

Бернд еще вернется домой за вещами. И уедет в Кассель завтра утром. Френки сказал, что будет встречать его там на железнодорожном вокзале. Значит, он поедет поездом.

В голове была натуральная манная каша, которую Бернд не терпел с детства. То он пытался в очередной раз вычислить значение странного прозвища Френки - "антропофаг", то перед глазами маячила здоровенная туша того палестинца с хэнди в руке, причем он водил им из стороны в сторону, как будто крестил толпу, то виделся беспомощно висящий на собственных ногах израильтянин.

Иногда он почему-то отчетливо представлял себе его мать. Она намертво прижимала к уху трубку телефона, молча слушала корявую речь и, кажется, даже не плакала. Но лицо ее было черным, как у негра.

Женщина показалась Бернду страшно знакомой, почти родной. Где же он мог раньше видеть это лицо? В той машине? В красном "Рено", неудержимо несущемся прямо в закрывший весь горизонт ствол старого дерева?

Тут Бернд спохватился, что никогда не мог видеть той еврейки, ее попросту не показали в новостях. Откуда же он тогда знает, на кого она похожа?

Он отряхнулся, как мокрая собака, и махнул рукой:

- Шайсе!

Бернд хотел засмеяться и не смог. Вместо этого он сел на стул в коридоре, где обычно надевал туфли, и задумался.

Его вдруг страшно заинтересовал один вопрос. Он готов был задать его даже Богу. Собственно, Богу его и нужно было задавать. Но Бернд не был уверен, что если он и существует, то захочет честно ему ответить.

Скорее всего скажет: не твоего ума дело! И снова впадет в вековую спячку, ворча на то, что его посмели разбудить из-за такой ерунды.

Может ли Френки тоже рассчитывать на семьдесят девственниц на том свете, как палестинцы? Ну... после того, как... Хотя нет! Можно никого и не спрашивать! Ведь тогда он должен быть его, Бернда, врагом и пять раз в день молиться Аллаху.

А арабы? Если бы они его, как того, в толпе или как-нибудь по-другому? Он же тоже для них неверный. Или гурии полагаются только за убийство еврея? Ну хорошо, не семьдесят, хотя бы одну.

Неужели на арабском базаре в Рамалле его мясо не стоило бы и одной паршивой невинной девки? Честное слово, обидно! За него - ни одной, а за еврея - аж семьдесят! А еще брешут - гонимый народ!

Ему вдруг до смерти захотелось стать евреем. Ну хоть чуть-чуть! И еврейская мать горько плакала бы над ним. Не сразу, конечно, но потом - обязательно. Говорят, еврейки очень любят своих детей. Даже мертвых. А палестинские матери часто путают имена своих многочисленных чад.

А кто сейчас любит его? И кто будет любить после смерти? Рене, шеф, этот Френки?

- Френки, Френки, - как на молитве забормотал Бернд, - сделай, как я хочу! Сделай, как я хочу!




4

Придя в бюро, Бернд уже не думал ни о чем, кроме своей поездки в Кассель. Он всегда умел сосредотачиваться на главном, и тогда все остальное теряло для него всякий смысл и казалось ничтожным.

Ночная встреча в Интернете с таинственным Френки встревожила его и наполнила душу безмерной радостью. В этот момент он вполне мог поверить в существование души, бессмертия и прочей чертовщины.

Френки обещал ему, казалось бы, несбыточное. Никто-никто-никто на свете никогда не поверит, что самой заветной мечтой Бернда с раннего детства было не место начальника престижного отдела в одной из самых крутых фирм в мире, и не всемирная известность в компьютерной области, и уж тем более не шикарная премия в двадцать тысяч марок!..

Может быть, только Френки он позволит себе открыть, что еще ребенком мечтал быть... заживо зажаренным и съеденным.

Но и Френки никогда не узнает почему! Это - его сокровенная тайна, которая, как и тело, должна исчезнуть навсегда.

Именно поэтому и Френки, как бы он там себя ни величал, никогда не узнает, почему Бернд так торопится уйти из этого сраного мира бесследно. Чтобы не осталось ни малейшего намека на то, что он когда-то жил, преуспел и умер на Земле.

Это очень сложная проблема, и самому ее не разрешить. Он уже много раз думал над этим, даже кое-что просчитывал на компьютере по собственной программе, которую он держал в секрете и за которую вполне мог бы получить Нобелевскую премию.

Он считал и пересчитывал и каждый раз в итоге чуть не плакал от ощущения своей жуткой беспомощности. Да, он легко может покончить с собой. Существует тысяча способов, описанных еще в древности. Но никто не написал, как потом уничтожить свои следы.

Безо всякой посторонней помощи он способен уничтожить все, что связывало его с жизнью. Но перед смертью он бессилен. Его череп, зубы и кости должны быть размолоты, чтобы никто не смог по самому ничтожному отпечатку восстановить его портрет.

В одиночку это сделать невозможно. И Бернд вынужден пойти на самый неприятный для него шаг - предать себя в чужие, но надежные руки. А он прекрасно осведомлен, как трудно такие руки найти!

Чего стоит Френки, он может узнать уже завтра. А что, если он просто шарлатан и говенный паук, каких пруд пруди в Мировой паутине? Но Бернд знает, как это проверить. И если это так, Френки обломится раньше, чем попробует даже крошечный кусочек его члена.

Итак, нужно действовать: идти к шефу и выклянчить отпуск на завтра. Но так, чтобы никто не заметил, как он взволнован и нетерпелив. В самом деле, разве можно так нервничать из-за какой-то поездки в Лондон по поводу ремонта лысины?

До перерыва осталось чуть больше получаса. Бернд посмотрел на своих парней. Их у него восемь, и все, как назло, сегодня на месте.

За полчаса до обеденой паузы он разрешает им немножко поболтать и вообще расслабиться. А вздремнуть можно в любое время, но не более пятнадцати минут. Правда, храпеть категорически запрещено. Храпа Бернд не переносит. Рене как-то с похвалой сказал ему, что он никогда не храпит во сне. Его это обрадовало. Иначе возненавидел бы себя.

Разгрузочный сон на рабочем месте - его ноу-хау. Нечто похожее он наблюдал у англичан. Но англичане так шутят, такой у них англосаксонский юмор... от частых туманов, а у него - система и строгий немецкий порядок в интересах дела.

А чтобы его люди поняли, что он вовсе не шутит, Бернд выбил у начальства специальное электрическое кресло для релаксации. Кресло с анатомическим сиденьем и трансформируется вместе с телом в любом направлении.

В течение часа в нем может расслабиться только один сотрудник, так что за смену все восемь его парней успевают по разу испробовать на себе силу релаксации.

Сам Бернд не в счет. Если он заснет, то проспит весь рабочий день, а кто посмеет его разбудить, кроме шефа? Бернд знает свою слабость, поэтому иногда не спит даже ночью.

Начальство отнеслось к его идее недоверчиво и подозрительно, даже пошутило, что так можно проспать и обеденный перерыв, но тут он намекнул на англичан, у которых, мол, все это давно уже есть. Такого позора его шеф вынести не мог, и кресло разрешил.

Вот за это в отделе его любят и ценят как дружелюбного и заботливого босса, который ради "своих" готов скинуть последнюю рубашку.

Вот с этим он не согласен. Они все его явно недооценивают. Он готов снять вместе с рубашкой собственную кожу, мясо, кости, все, что мешает ему раствориться в вечности!

Но не для них же! А для кого? Да вообще ни для кого. Даже не для себя самого. В этом-то весь фокус! На то есть причина, но нет цели. Он много раз хотел ее определить, должна же быть хоть какая-то цель у такой жертвы! И наконец решил, что ее вопреки всему попросту не существует. Нет, и все тут!

А разве есть цель у черной дыры на краю Галактики, когда она засасывает в себя очередную солнечную систему?

Или у Солнца, чьи лучи насквозь пронизывают ледяное пространство, даже не согревая его?

Или у самоубийцы, пишущего предсмертную записку кровью, наспех высосанной из пальца?

Или у знаменитого американского хакера Кевина Митника (этого сукина сына Бренд вообще не мог понять!), который вторгся в домашний компьютер ведущего специалиста по компьютерной безопасности Утому Тимамуры, на чем и засыпался?

Или... у Френки, готового переварить его целиком, как удав? Бернд был уверен, что от этого он даже не поправится!

Бернд уже поднялся из-за стола, и тут его, кажется, о чем-то спросили. Он очень торопился к шефу: после перерыва тот, вероятнее всего, куда-нибудь удерет.

Конечно, можно обойтись и без отпуска. Перед смертью - этим, шутка сказать, вечным покоем! - брать отпуск даже не смешно. Но тогда его могут начать искать, пойдут по следу и, кто знает, доберутся до Френки раньше его.

Он не расслышал вопроса, но понял, что обращаются именно к нему. Чтобы не вызывать подозрений, Бернд сделал вид, что никуда не торопится, а просто встал поразмяться. А чтобы не переспрашивать, он считал это несолидным, сам, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

- А что, второго тоже убили?

Все повернулись к нему в растерянности. Каждый, наверное, посчитал, что пропустил что-то очень важное, и теперь лихорадочно соображал, чего, собственно, хочет от них босс.

- Убили? - первым уточнил Курт, длиннющий блондин в очках, которого Бернду подсунули из другого отдела. Там шло сокращение кадров, а Курта "сокращать" было нежелательно. - Кого именно, сэр? Ее мужа? Но кто? Ее родители?

Это "сэр", оставшееся от англо-американской оккупации вместе с "о’кей!", Бернду, как всегда, не понравилось. Он и сам иногда говорил шефу "сэр", и хорошо знал, с какой долей иронии. Ему казалось, что и англичане, и американцы говорят друг другу "сэр" не совсем всерьез.

- Я говорю про израильтян в Рамалле, - насупился Бернд, - вы что, не смотрите утренние новости?

Он понимал, что, когда сердится, выглядит немного смешно. Как говорила когда-то его мать, ему "это не шло". Но сейчас Бернду было не до наблюдений над собой.

- Да-да! Что-то такое, кажется, показывали сегодня утром по "Евроньюс", - поспешил успокоить его сидящий напротив Роберт Шульц, - а что, первого правда убили?

- Да, вот именно, - снова опустившись на край стула, ядовито сказал Бернд, - первого выбросили из окна полицейского участка.

- Полицейского участка? А с какого этажа? - поинтересовался Роберт.

- Со второго... кажется, со второго. Видишь ли, в Рамалле нет небоскребов!

- Очень жаль! Но со второго этажа нельзя разбиться до смерти! - воскликнул Роберт, и Бернду почудилось в его голосе легкое разочарование. - Даже с пятого - трудно, особенно если внизу мягкая земля или трава.

- А вот с шестого, - весело подвел итог парень с самого края комнаты, - мешок с костями! А там, в Рамаллахе, что было, земля или асфальт?

- Там была толпа, - уже совершенно равнодушно отчеканил Бернд. - Целая толпа сумасшедших арабов.

- Тогда ему точно хана! - зазвенело в ушах Бернда. - Толпа арабов хуже всего... хуже всего!

Внезапно Бернду показалось, что он понял смысл того, что произошло утром в Палестине. Толпа растоптала израильтянина только за то, что он упал ей на голову. Может быть, даже кто-то был ранен. Тогда все ясно: виноват еврей.

"Почему никто не спросил, за что сбросили вниз головой бедного парня?" - мимоходом подумал Бернд и хотел уже рассказать о разговоре по хэнди, но не успел.

- Сэр! - дернул его за рукав Курт. - Это неинтересно! Честное слово, скучно. Арабы убивают евреев за то, что евреи убивают арабов. И наоборот. Но я... все равно не завидую тому парню: умереть в какой-то богом забытой Рамаллахе - такая тоска! Ведь это даже не край света, это гораздо дальше!

Бернд незаметно посмотрел на часы. До перерыва осталось каких-нибудь десять минут.

- Черт! - ругнулся про себя Бернд. - Опоздаю!

Он резко встал со стула. Рука машинально потянулась застегнуть пиджак на все пуговицы. Но на этот раз Бернд был в шерстяном пуловере, и ладонь скользнула по нему сверху вниз.

Бернд хотел пройти мимо Курта, но тот ухитрился сунуть ему в руку какую-то газету, и Бернд услышал его голос, как будто летящий к нему со всех сторон:

- Момент! Момент, сэр! Куда же вы? Нам всем очень интересно узнать, что вы думаете по этому поводу!

- Мне нужно к шефу, - строго сказал Бернд и попытался снова пройти мимо Курта.

- Вот тут прелюбопытнейшая история, - Курт тыкал пальцем в газету. - Всего два слова, и вы можете идти к шефу, как мышка на обед к кошке или как кролик на день рождения к удаву, как хотите!

- Что? - судорожно обернулся к нему Бернд. - Что ты сказал? Кккакой кролик? Что ты имеешь в виду?

- Ничего особенного, - как будто испугался Курт, - я просто хотел сказать... не стоит торопиться туда, где тебя могут съесть живьем. Скоро обед, а после обеда все начальники добрее, не так ли, сэр? Вот и все! А что вы подумали, сэр?

- Ничего! - Бернд снял очки и тщательно протер их носовым платком. - Ну что ж! Хорошо, очень хорошо! О’кей! Что там у вас? Хакеры залезли в главный компьютер нашей фирмы? И что они там обнаружили? Дохлую мышь?

Все засмеялись. А напряженный до предела Бернд молниеносно прочитал обведенный красным фломастером текст. Читать он умел так быстро, что в памяти надежно застревали только цифры и факты. На все остальное просто не было времени.

В тексте, который он прочел, шла речь о некоей миссис Фрак, англичанке. Уже пятнадцать лет страдала она редчайшим заболеванием центральной нервной системы, из-за чего ее тело стало абсолютно неподвижным, кроме кисти правой руки.

Речь тоже практически отсутствовала, но мозг и сердце функционировали нормально. Даже слишком нормально в ее положении. Миссис Фрак постоянно испытывала сильнейшие боли во всем теле и удушье, в первую очередь из-за отека мышц.

Никакие таблетки и массажи не могли надолго снять чудовищное напряжеиие, вызванное многолетней неподвижностью.

Общалась несчастная с окружающими при помощи компьютера и правой кисти, единственной оставшейся в ее распоряжении части тела. Сейчас миссис Фрак уже сорок два года, и все пятнадцать лет ее горе разделяет оставшийся верным ей супруг Томас.

В своем распоряжении, написанном через два года после начала болезни, англичанка требовала, чтобы в случае подтверждения всеми специалистами ее полной непригодности к нормальной жизни, ее мужу было предоставлено право прервать ее земное существование.

Но в Англии эвтаназия запрещена законом, и в случае исполнения мужем ее желания без решения суда его будут судить как человека, совершившего преднамеренное убийство.

Миссис Фрак знает об этом и прошла уже через многие судебные процессы с целью добиться для мужа законного права ее убить.

Совсем недавно консилиум врачей вынес окончательный вердикт: болезнь неизлечима и будет прогрессировать. При этом из-за огромной жизнеспособности сердца и мозга больная не сможет умереть самостоятельно еще долгие годы. Миссис Фрак ждет поистине ужасное будущее, так как пораженная нервная система в конце концов перестанет реагировать на самые сильнейшие обезболивающие препараты, даже на наркотики.

С этим вердиктом муж и жена отважились на новый судебный процесс, и суд первой инстанции, впервые в истории страны, признал их право на эвтаназию: Томасу было разрешено нанести жене смертельный удар при помощи специальной инъекции.

Радости супругов не было границ. Но тут в дело вмешались родители Фрак, обратившиеся в суд высшей инстанции с требованием отменить несправедливый приговор, так как муж якобы хочет использовать смерть своей жены с целью завладеть ее состоянием, между тем как их дочь все еще реагирует глазами на их присутствие, улыбается, и они надеются, что в будущем все же будет найдено средство от этой ужасной болезни.

Они требуют не отбирать у своей дочери законный шанс выжить. Кроме того, даже в таком состоянии дочь способна утешать их на старости лет, а без нее они останутся совсем одинокими.

Дело затормозилось, вызвав отчаяние у и без того доведенных до крайности супругов.

- Н-да... - у Бернда неожиданно заболело горло, как будто воспалились миндалины, - очень странная история. Но почему?..

- Что почему? - не поняли его.

- Почему... - Бернд дернул головой, - почему он не может это сделать без суда? Ведь она согласна!

- Господи! - ответили ему. - Да это же будет преднамеренное убийство при отягчающих вину обстоятельствах! Даже компьютеру ясно!

- Почему убийство? - Бернд растерянно посмотрел по сторонам. - Убийство - когда насильно. А она же сама... просит.

- Просит? Просит что? Конфетку? Цианистый калий! Ну и что сделает тот, кто ей его даст?

- Хм... - Бернд поджал губы и снова снял очки. - Я думаю, здесь нет проблемы.

- То есть как! - Вся комната уставилась на него. - Нет проблемы? Но разве он не убьет ее?

- Хм... - снова хмыкнул Бернд, как человек, который должен сказать что-то такое, чего говорить не стоит. - Нет! Не убьет!

- А что же, черт побери, он тогда сделает?

- Например, поможет ей сделать то, чего она сама сделать не может. Разве это преступление?

- Но сэр! - подскочил к нему Курт. - Тогда и убийца Линкольна не преступник! Может, Линкольн его тоже об этом попросил! Говорят, он был тяжело болен...

- Кстати, - невпопад спросил кто-то, - а что делали в Рамаллахе те двое убитых?

- Разве я не сказал? - удивился Бернд. - Это два солдата-резервиста, они заблудились по пути в часть. Там же города стоят впритык. Сразу и не разберешь, где чей. А ночью...

- Вот видите! Они сбились с пути, и палестинцы решили им помочь. Ведь смерть решила все их проблемы, не так ли?

Теперь все говорили наперебой, и никто никого не слушал.

"Мне надо идти к шефу", - упорно повторял про себя Бернд и не трогался с места.

Наверное, уже был перерыв, но никто не думал расходиться. Мысль Бернда растревожила всех.

И вдруг среди всеобщего гама Бернд отчетливо улышал чей-то голос. Голос был негромкий, но слова произносились так четко и ясно, как будто кто-то очень хотел, чтобы его улышали или услышал именно Бернд. Так ему, по крайней мере, показалось.

- Я читал, что команда капитана Кука тоже заблудилась в океане и попала на остров дикарей случайно. А те сжалились над нею и съели Кука, чтоб помочь ему найти дорогу... к Богу. Может, он им тоже это разрешил, а мы просто не знаем. А людоеды...

При слове "людоеды" и без того круглые, как у совы, глаза Бернда расширились до размеров окуляров очков. Он тщетно пытался заметить того, кто это сказал.

Наконец он направился к двери, но, уже открыв ее, обернулся назад. Рот его искривила какая-то загадочная улыбка. Он тихо спросил:

- А Кука съели живьем?

- Нет, кажется, сначала убили, - ответили ему.

- Жаль, - сказал Бернд, - значит, он никогда не узнает... как его ели.

Вся комната дружно расхохоталась.

Через несколько минут Бернд стоял перед шефом, и шеф, как он и ожидал, занудно тянул:

- Эй, юноша, не дури! Бери пример с японцев!

Но на три дня отпустил.

Прощаясь с ним, Бернд непонятно зачем совершенно чужим голосом вдруг произнес:

- Люди любят животных больше, чем друг друга. Собаку с перебитым хребтом усыпляют. А человека... заставляют жить вечно. Почему?

Ничего не понявший шеф все же строго ответил:

- По закону, Бернд, по закону. - И тоже совсем ни к селу ни к городу требовательно заметил: - Солдаты и компьютерщики не должны лезть в политику.

- Яволь, сэр! - вытянулся Бернд и вышел.




5

Билет на Кассель Бернд купил на Зоологическом вокзале, откуда шли поезда в западном направлении. Он долго стоял за белой "чертой ожидания" перед кассой, пропуская вперед стоящих за ним. Он убеждал себя, что хочет остаться у кассы один, чтобы никто не запомнил его лица, когда он будет покупать билет.

Едва ли в этом был какой-нибудь смысл, люди бежали мимо него к кассе, даже не взглянув в его сторону, а запомнить его мог и кассир, встреча с которым была попросту неизбежной. Но Бернд не задумывался о смысле.

Наконец ему самому показалось подозрительным так долго топтаться у белой черты. А тут еще какой-то малый с крошечным рюкзаком за широченными плечами, довольно грубо отпихнув его, протопал к кассе без всякого разрешения, обозвав его при этом Stau - дорожной пробкой. После этого Бернд со словами "моя очередь" буквально побежал к кассе.

Стоящие за ним посмотрели на него с удивлением, видимо посчитав, что он вообще незвестно откуда взялся. Пожилая женщина в белом пальто даже попыталась схватить его за воротник куртки, но Бернд увернулся.

Добежав до окошка, он сразу же сунул в него пластиковую кредитную карточку Volksbank и как можно спокойнее сказал билетеру:

- Пожалуйста, на Кассель, утренний поезд, самый первый.

Билетер уже дотронулся пальцами до кредитной карточки, когда Бернд резко потянул ее обратно.

- Один момент! - лихорадочно зашептал он. - Я ошибся! Она пустая. Я просто забыл. Я хочу заплатить наличкой.

- Как вам угодно, - дружелюбно сказал ему билетер, - но почему бы вам не воспользоваться депозитом? Вы же можете воспользоваться своей карточкой даже при круглом нуле на вашей конте. Вы можете истратить до трех зарплат в кредит, не оформляя его в банке, точно! Разве вас об этом не проинформировали в банке? Странно! Потом они это, конечно, все с вас сдерут с процентом, будьте уверены! Но в принципе очень удобно. Давайте вашу карточку!

- Нет! - категорически отказался Бернд. - Я никогда не беру в долг. Никогда! Тем более я уже приготовил деньги. Вот они!

- Напрасно! - строго, по-немецки, пошутил билетер. - Хотите стать богачом, пользуйтесь кредитом. Вдруг вам повезет и отдавать не придется!

- Да-да! - не улыбнувшись, ответил Бернд. - Такое бывает. Но мне редко везет. По крайней мере, мне так кажется.

Зажав в кулаке билет и сдачу, он отошел в сторону и задумался. Его немного трясло. Хвала провидению, если оно есть, он не дал этому парню в униформе свою карточку! По ней, так считал Бернд, можно легко определить, кто он такой и куда он направился. И тогда он не сможет исчезнуть бесследно.

Собственно говоря, билет можно было взять и в поезде, но в пути Бернду уже не хотелось вступать ни в какие отношения с чужими людьми. Там он будет занят исключительно самим собой. Да и контролер также может запомнить его лицо.

Почему все именно в эти дни должны непременно обращать на него особое внимание, Бернд не мог себе объяснить. Но что-то подсказывало ему, что как за секунду до смерти человек вспоминает всю свою жизнь, так и люди способны инстиктивно вычислять обреченного на гибель, выделять его из толпы и запоминать на всю жизнь. А он не хотел остаться в памяти людей даже смутным воспоминанием, тепловым пятном.

Хотя... с некоторыми все же придется смириться. Например, с Рене.

Они познакомились на празднике. Кажется, это было Goldener Sonntag - "Золотое воскресенье", проводы лета.

Они весь день ходили по Берлину и ели мороженое. Бернд хотел угостить нового друга по полной программе, но Рене оказался заядлым вегетарианцем, к тому же постником и в отличие от Бернда был каким-то образом всегда сыт.

Он держал трубочку с тремя разноцветными шариками двумя пальцами, смеялся и все время просил Бернда облизнуть их. Потом лизал мороженое сам и убеждал, что возбуждается от этого сильнее, чем от поцелуев.

Поздним вечером, как всегда, был большой салют. Но друзья так устали, что решили смотреть его из окна квартиры Бернда. Окно открыли настежь, и Рене все время ужасно бледнел, когда небо озарялось вспышками сотен ракет и от грома закладывало уши.

В десятый раз он рассказывал Бернду страшную историю, когда ракета влетела в раскрытое окно публичного дома и попала прямо на кровать, где в тот момент проститутка занималась любовью с клиентом. Рене дрожал от ужаса, когда говорил, что оба сгорели заживо и полиция не смогла разнять их обугленные трупы.

Бернд хлопал Рене по плечу и под грохот салюта кричал ему на ухо, что готов хоть сейчас принять такую же мученическую смерть. Но ему всегда не везет, и ракета вряд ли залетит в его окно. Разве что Рене везет в жизни больше!

Ровно в час ночи Рене разбудил Бернда и заявил, что ему пора уходить.

- Уходить? - спросонок Бернд не мог разобрать, что к чему. - Но зачем? Мне с тобой хорошо! Спи, мое сокровище! Я гашу свет...

- Нет, - заупрямился Рене, - мне пора.

- Но куда, куда тебе пора в час ночи?

- В пекарню, - нехотя ответил Рене, - я там работаю.

- В пекарне? - Бернд сел на кровать и внимательно посмотрел на Рене, как будто тот только что зашел в комнату с балкона. - Что ты, несчастный, там делаешь ночью?

- Пеку хлеб.

- Послушай, дружище, не морочь мне голову! Кому ночью нужен хлеб!

Теперь Рене посмотрел на него с удивлением и легонько постучал костяшками пальцев по его лбу:

- Малыш! Ты все еще полагаешь, что булки растут на деревьях? А кем, собственно, работаешь ты?

- Ремонтирую телефоны-автоматы в будках, - мгновенно ответил Бернд.

Ему не хотелось говорить Рене, что он компьютерщик в "Сименсе". Один раз он уже сказал правду своему другу, и тот с презрением заявил, что терпеть не может "белые воротнички" и что у Бернда для него слишком завышенная квалификация.

Услышав про телефонные будки, Рене заметно расслабился и доверительно сказал:

- Монтер, значит. Тоже ничего. Не пекарь, конечно, но и не хаусмастер.

И, оглядев комнату, добавил:

- А я уж было подумал, что ты...

- Нет-нет! Дурачок! Это все чужое. Я снял меблированную квартиру у одной очень крутой старухи. Она уехала к сыну в Испанию.

- И сколько ты за нее отстегиваешь? - поинтересовался Рене. - Наверное, всю зарплату!

- Ничего подобного! - как ребенок, захлопал в ладоши Бернд. - Я сказал ей, что я... сирота. Ну вообще один-одинешенек на этом свете. И она мне отдала квартиру почти даром. Она сказала, что сироты - ее слабость. Еще, мол, покойный фюрер говорил, что в будущей Германии не будет сирот. А у нее таких квартир!..

- Лгунишка! - Рене любовно потрепал его по щеке. - А ты вправду сирота?

Бернд тогда встал с кровати, обнял своего недоверчивого друга и прошептал ему на ухо:

- Теперь нет! Теперь у меня есть ты. Ты - мои папа и мама!





 Искать книгу в книжных интернет-магазинах
Название (1-3 слова)
Автор (фамилия)
Доставка в регион



Сетевая
Словесность
КНИЖНАЯ
ПОЛКА