КРАСНОАРМЕЕЦ ПЕТР, ИЛЬИЧ-ТРАВА И КОТИКИ ЛЕНИНА
В темные царские времена Ленинград был под суровым запретом.
Даже случайное упоминание о нем в разговоре каралось ссылкой в Сибирь. Агенты царской охранки подслушивали все разговоры, и если кто-то шепотом произносил слово "Ленинград", его тут же схватывали и отправляли в казематы Петропавловской крепости. Там его избивали и объясняли, что Ленинграда не существует, и его придумали шпионы из немецкой разведки. А затем без суда и следствия отправляли в Сибирь. Там, на лесоповале, на строительстве железных дорог люди быстро забывали о Ленинграде.
Сам город был далеко и надежно спрятан. Вокруг него выставили охрану из вооруженных казаков, обнесли высокими стенами и колючей проволокой, насадили вокруг высокий темный лес, чтобы ни у кого не возникало даже мысли туда отправиться.
Но некоторые все-таки знали о Ленинграде из своих снов. Ленинград в этих снах был сказочным городом с разноцветными домами, стеклянными куполами и невиданными деревьями, а с высоты птичьего полета он сверкал на солнце взбухшими венами надземного метро и расходился в разные стороны фракталами широких проспектов. На газонах росла Ильич-трава, в парках бродили добрые звери, а на белых сверкающих крышах встречали рассвет коты и кошки. Высокие зеркальные небоскребы соседствовали с причудливыми старинными башнями и древними храмами. А еще в Ленинграде не было времени. Никому не нужны были часы, да и никто не знал, что это такое. Каждый мог придумать для себя любое время суток и года, любую погоду - дождь, снег или ясное солнце над головой.
Красноармеец Пётр тогда был простым рабочим. Он тоже знал о Ленинграде из своих снов. Знал он также, что это слово нельзя произносить вслух, а все, кто пытался рассказать о нем людям, в скором времени исчезали. Но сны о городе становились все ярче и правдоподобнее: почти каждую ночь он грезил Ленинградом, гулял по его освещенным разноцветными фонарями улицам, слушал музыку, играющую каждый час из главной городской башни, а потом придумывал себе рассвет и встречал его на прохладной набережной. И просыпался.
И однажды он наконец решился отправиться в Ленинград. Найти его, побывать там, а затем вернуться и, несмотря ни на что, рассказать о нем людям и показать им дорогу туда. В дорогу он взял с собой немного воды и сухарей, положил в карман револьвер, отобранный как-то раз у жандарма во время массовых беспорядков - и хотел было уже отправиться в путь. Но перед этим он решил немного поспать и еще раз посмотреть на Ленинград перед тем, как его, возможно, убьют казаки на подходе к городу.
И он заснул.
На этот раз сон был самым ярким, самым правдоподобным. Все было так же реально, как и наяву - даже еще более реально. Пётр бродил по оживленной улице среди разноцветных домов, здоровался с улыбающимися жителями города, смотрел в чистое-чистое фиолетовое небо и радовался огромному солнцу, полыхающему над горизонтом. Он присел на газон и решил пожевать немного Ильич-травы. Оторвал пару листьев и стал жевать.
И внезапно он понял, что это - не сон.
И проснулся. Проснулся уже в Ленинграде.
Это было 24 октября 1917 года. На следующий день началась Великая Октябрьская Социалистическая Революция.
Отряд красноармейца Петра окружили белые в одном селе.
Долго они отбивались, но белые превосходили их числом, к тому же у них было много пушек и пулеметов, а командовал ими сам белый генерал.
Весь отряд положили белые, один красноармеец Пётр засел в доме с винтовкой и стал отстреливаться.
Три дня и три ночи отстреливался красноармеец Пётр, много белых убил. В конце концов белые закинули в окно гранату, и красноармейцу Петру оторвало ноги.
Умолкла стрельба. Долго белые не решались зайти в дом. Кинули для верности еще одну гранату, и красноармейцу Петру оторвало руки. Наконец белые осмелели, зашли в дом и вытащили красноармейца Петра на дорогу. А он живой еще - ругается, матом кричит, Ленина призывает да про огонь мировой революции твердит.
Пришли все белые посмотреть на храброго красноармейца Петра, и даже сам белый генерал пришел. Посмотрел он на раненого и приказал своим адъютантам зашить ему зерно в живот. Была такая хорошая шутка в те времена - в живот зерно зашивать. Разрезали красноармейцу Петру живот, засыпали туда зерна побольше и зашили суровыми нитками. А он все не умолкает, хрипит безбожно, матом ругается, бога порицает да Ленина призывает. Наконец повесили его у дороги, где он и умер.
Провисел красноармеец Пётр несколько дней, а потом пришли в село красные и выбили белых. Увидели коммунисты труп своего товарища - обезображенный, с культяпками вместо рук и ног, да еще и с зерном в брюхе зашитым - огорчились и головами покачали. Сняли красноармейца Петра со столба и закопали в чистом поле.
Долго ли, коротко ли - вдруг проросло в красноармейце зерно, прорвали тонкие стебельки неживую плоть - и заколосилась, зазолотилась пшеница на ветру. И все поле, где Петра закопали, заколосилось крестьянам на радость. Хороший, урожайный был год.
А через некоторое время вернулись белые. Выбили красных из села, установили свой порядок. А жители встречают их хлебом-солью. Въехал белый генерал на белом коне в село, а ему уже девушки деревенские несут свежеиспеченный каравай на расшитом полотенце, в ноги кланяются, отведать просят. Сошел генерал с коня, перекрестился, поблагодарил девушек и разломал каравай - разделил между собой и своими адъютантами. И только когда он откусил свой кусок, заметил он, что девушки улыбаются так по-хитрому, с ленинским прищуром. И застрял кусок у него в горле, побледнел генерал, схватился за сердце и упал на колени. Стал он хрипеть, глаза выкатил, и вспомнился ему сразу красноармеец Пётр - стоит перед ним как живой, неземным сиянием озаренный, с руками и ногами целыми, и в руке у него винтовка. И улыбается. Лицо генерала почернело, показалась пена на его губах, заголосил он страшно, упал ничком на пыльную дорогу и умер.
И адъютанты его, которые ели этот каравай, озверели в один миг, глаза кровью налились. Набросились они на своих товарищей, стали убивать друг друга, втыкать ножи в живот, рвать зубами плоть, вырывать языки и глаза. И убили они все друг друга и умерли.
А все, кто видел это, сошли с ума и убежали в лес. А кто не сошел с ума, те дезертировали к красным, но красные расстреляли их.
Вот такая у Красной Армии сила!
Однажды красноармейца Петра вызвал в штаб командир.
- Даю тебе, Пётр, важное поручение, - говорит - Растет здесь недалеко растение одно, которое силу дает необыкновенную и мудрость. Этой травой накормим мы наших красноармейцев, и они любого врага с ней победят. Ильич-трава называется. Сходи в лес, нарви этой травы и возвращайся поскорее.
Плевое дело, подумал красноармеец Пётр, почесал в затылке, повесил винтовку на плечо.
Вышел из штаба, да и пошел за Ильич-травой.
Зашел он в лес и идет - ищет траву. Час идет, второй идет - не видно Ильич-травы. Солнце село, ночь прошла, второй день наступил - не может красноармеец Пётр ничего найти. Второй день прошел, третий. Лес уже незнакомый, темный и густой, и не видно ему конца. Идёт красноармеец Пётр - ищет Ильич-траву. А вокруг совы ухают, огромные дубы в небо упираются, солнца не видно, дикие звери где-то воют. Есть хочется, но только несколько сухарей в кармане лежат. Пить хочется, но фляга почти пуста, только на самый крайний случай воды осталось. И долго ли, коротко ли - вышел Пётр на поляну, а посреди поляны - избушка на курьих ножках.
Вспомнил красноармеец Пётр, что читал о такой избушке в старых сказках, но не может вспомнить, что в таких случаях говорить надо. А избушка сама к нему поворачивается и дверь открывает. И голос из избушки: "Заходи, добрый молодец, будешь гостем моим". Снял красноармеец Пётр винтовку с плеча и осторожно вошел внутрь. А там Баба-Яга сидит на печи. Только совсем не такая, как в сказках: одна половина лица у неё старая и в морщинах, другая - как от девицы молодой. "Ну здравствуй, - говорит, - Долго я тебя ждала. За Ильич-травой небось идешь?" Красноармеец Пётр подумал и отвечает: "За ней, бабушка, за Ильич-травой иду". Рассмеялась Баба-Яга: "Какая я тебе бабушка? Ты послушай, что я тебе скажу. Открою я тебе секрет, где Ильич-трава растет, но есть мне хочется, а еды-то у меня в доме и нет. Угости меня сухарями своими". Подумал Пётр да и отдал Бабе-Яге все свои сухари. Пожевала их Баба-Яга и снова говорит: "А теперь пить мне хочется. Угости меня водой из своей фляги". Вздохнул красноармеец тяжело да и отдал флягу с последними каплями воды. "А еще, - говорит, - Винтовочка твоя мне по душе пришлась. Дай посмотрю на неё". Отдал красноармеец Пётр винтовку.
"И буденовка твоя тоже".
И буденовку отдал.
"И шинель"
Снял шинель и отдал.
"И штаны твои"
И штаны отдал.
Стоит красноармеец Пётр голый перед Бабой-Ягой, а она в шинели, в буденовке и с винтовкой. Смотрит на него и говорит с улыбкой: "Ильич-трава везде растет. Просто выходи из избушки и увидишь её".
Удивился Пётр словам Бабы-Яги, повернулся к выходу, вышел из избушки - и ахнул: действительно, по всей поляне растет, колышется на ветру зеленая сочная Ильич-трава. Обернулся он, чтобы Бабу-Ягу поблагодарить - а избушки уже и нет. Будто и не было.
И почувствовал он ужасную усталость, лег на поляну, оторвал один листик Ильич-травы и стал жевать.
И внезапно понял, что уже жевал это. Совсем недавно.
Точно жевал.
Но где и когда?
Так.
Напряги мозг.
Вспоминай.
Где?
Давай, вспоминай!
Давай!
Где? Где? Давай, давай! Где? Давай!
- Давай вставай! Давай, говорю! Где тебя носило, засранец? Мы его три дня уже ждем, ищем, поисковые отряды снарядили, а он, блядь, все это время тут около штаба в траве голый валяется! Вставай, говорю тебе! Давай, приходи в себя, ты совсем охуел что ли? Вставай, ёб твою мать! Ты у меня, блядь, под трибунал пойдешь!
Пётр открыл глаза и увидел над собой командира в окружении суровых красноармейцев.
Однажды Владимир Ильич Ленин поручил красноармейцу Петру доставить одно очень важное сообщение в небольшой городок, где располагались части Красной Армии. Позвал он его в свой кабинет, шепнул на ухо секретное слово, дружески похлопал по плечу и отправил в путь.
Красноармеец Пётр молча сел на коня и поскакал. Скакал он три дня и три ночи. А когда прибыл в городок, оказалось, что он уже захвачен белыми.
"Ха-ха-ха, а мы тебя ждали!" - закричали белые и, прежде чем Пётр успел повернуть коня, сбили его наземь, связали и доставили в штаб.
Стали они его пытать и допрашивать: скажи, мол, что за послание просил тебя Ленин передать?
Молчит красноармеец Пётр. Больно ему, а молчит. Стальной закалки был красноармеец Пётр.
Белые его кипятком поливают, иглы под ногти загоняют - а ему хоть бы что. Стонет, но молчит. Ни единого слова не говорит.
Удивились белые, стали говорить между собой, какие все-таки храбрые эти красноармейцы. Решили, что раз нельзя взять его кнутом, можно взять пряником. Омыли его, одели в дорогую одежду, посадили за стол с многочисленными яствами - угощайся, говорят. А красноармеец Пётр сидит бледный, ни слова не говорит и смотрит в одну точку.
Белые ему и говорят: "Мы тебя, Пётр, в офицеры произведем, кормить будем хорошо, девки молодые у тебя всегда будут. А когда победим, будешь у нас министром. Ты только скажи, что Ленин тебе говорил".
Молчит красноармеец Пётр и в одну точку глядит.
Рассердились белые, раздели его догола и кинули в тюрьму.
Через три дня заходят к нему в камеру и видят - сидит Пётр в углу, а на стене камеры кровью написано:
БУДУ РАЗГОВАРИВАТЬ ТОЛЬКО С САМЫМ ГЛАВНЫМ ИЗ ВАС.
И ТОЛЬКО ЕМУ НА УХО СКАЖУ, ЧТО ГОВОРИЛ МНЕ ЛЕНИН.
Обрадовались белые: "Наконец-то нам удалось сломать этого красноармейца!" Вытащили его из камеры и повели в кабинет главного белого офицера.
Стоит Пётр перед офицером. Стерегут его белые с винтовками, а офицер сидит на стуле и на Петра смотрит. "Ну, - офицер говорит, - Что тебе Ленин сказал?"
Наклонился Пётр к офицеру и тихо-тихо прошептал ему что-то на ухо.
Офицер побледнел, глаза выпучил, встал со стула, достал наган и выстрелил красноармейцу Петру в лоб.
Красноармеец Пётр упал замертво.
Офицер сел на стул, бледный, дрожащий, а белые кинулись к нему: "Зачем же ты красноармейца убил? Что он такого тебе сказал?" А офицер молчит и в одну точку смотрит. Наконец собрался он с силами, поднялся со стула и медленно произнес: "СЛОХО".
"СЛОХО?" - переспросили белые. "СЛОХО" - ответил офицер и застрелился.
"СЛОХО? СЛОХО! СЛОХО, СЛОХО, СЛОХО!" - прокатилось эхом по всему штабу. А кроме этого слова белые теперь ничего не могли говорить. И к вечеру они убили себя и сожгли штаб. А утром в город вернулись красные.
Вот так Владимир Ильич Ленин своим гением, своей удивительной проницательностью освободил город от белых с минимальными человеческими потерями.
Однажды Владимир Ильич Ленин тяжело заболел.
Врачи ничего не могли сделать и лишь беспомощно разводили руками, а Владимиру Ильичу было все хуже и хуже. Он отстранился от государственных дел и жил теперь в подмосковных Горках, но даже во время болезни он не прекращал работать.
Товарищи по партии были очень огорчены болезнью Ленина. И решили они однажды, что надо как-то подбодрить Ильича. И подарили они ему котёнка.
Обрадовался Владимир Ильич котёнку, заулыбался, как ребёнок, от души поблагодарил товарищей. "Спасибо вам, - говорит, - за котика". А котёнок смотрит на него широкими глазами и мурлычет.
Подружился Ленин с котёнком. Каждый день, несмотря на болезнь, он играл с ним, ухаживал за ним. Станет Ильичу грустно, задумается он о тяжелых временах, о болезни своей - а котик тут как тут: потрется о ноги, запрыгнет на коленки, прикроет глазки и замурлычет. А Ильич улыбается и котика гладит. А по ночам Надежда Константиновна Крупская слышала, как Ленин с котиком о революции разговаривает, мемуары свои читает, а тот ему тихо-тихо, еле слышно что-то отвечает.
Настолько рад был Ленин, что даже здоровье его стало улучшаться. Врачи говорят: "Молодец вы, Владимир Ильич, сильный у вас организм, стало быть". А Ильич прищурится хитро и отвечает им: "А за это, батенька, вы котику спасибо скажите. Он меня лечит".
Но через несколько месяцев пропал котик. Долго его искали - нигде найти не могли. Как будто в воду канул. Убежал, видимо. Сильно тогда расстроился Владимир Ильич, хмурый стал, неразговорчивый. И состояние его стало ухудшаться - до того ухудшаться, что стало ему еще хуже, чем раньше. Даже с постели не вставал. "Найдите котика моего", говорит.
Собрались тогда партийные товарищи и решили найти Ильичу котика во что бы то ни стало. Пустили клич по всему Советскому Союзу: "Товарищи! У Владимира Ильича Ленина пропал котик!". И уже на следующий день один рабочий принес в дом Ленина котика. Посмотрел Ленин на котика, покачал головой и сказал: "Нет, товарищ, это не тот котик. Но пусть у нас останется, ему, наверное, жить негде". Остался котик у Ильича. А потом принесли еще одного котика, но он тоже был не тот. И его тоже Ильич у себя оставил. А на следующий день еще несколько котиков принесли.
И стали со всей страны стекаться к Ленину рабочие и крестьяне, да котиков ему дарить. Много их теперь было у Ильича, полный дом теплых и пушистых котиков - и все добрые, ласковые, игривые. Радовался Владимир Ильич котикам, стал с ними играть, смеяться, веселиться. Только иногда вздыхал, что того котика так и не нашли.
Так и жил теперь Ильич с котиками, но на состояние его больше не улучшалось.
И однажды утром зашла Надежда Константиновна в его спальню - а Ильича нет. Только котики на кровати лежат, свернувшись клубочком, мурлычут. Спрашивает она: "Котики, котики, вы Владимира Ильича не видели?". "Нет, Надежда Константиновна, не видели" - отвечают котики, а сами хитро улыбаются.
Так и не нашли тогда Владимира Ильича.
А советскому народу сказали, что он умер.
21 января 1924 года Владимир Ильич Ленин умер.
Красноармеец Пётр кутается в старую шинель, прижимает к щекам высокий воротник, укрываясь от летящего в лицо снега. Морозный ветер летит из арок и подворотен, из недружелюбной вечерней темноты, отдается в ушах назойливым гулом. Улица пуста и молчалива, только несколько фонарей освещают небольшой участок - а дальше темнота.
Плюс электрификация всей страны.
Снег тяжело скрипит под красноармейским шагом, под валенками, которые истоптали полстраны. Революция, война. Война, революция. Плотный холодный ветер уносит войну и революцию назад, куда-то в сторону Кремля, где тоже холодно и темно. Мусор, обрывки газет, пустые пачки из-под папирос катятся по гололёду вместе с уходящими ко всем чертям воспоминаниями. И хорошо.
"Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т. д., всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много ещё нищеты, неустройства в нашей стране".
Что-то шевелится на снегу, там, где кончается свет от фонаря. Что-то маленькое, живое, дрожащее. Красноармеец Пётр ускоряет шаг, сворачивает в сторону и видит котенка.
- Что ж ты, малыш, тут делаешь? Совсем продрог небось. Иди ко мне, согрею тебя.
Красноармеец Пётр нагибается к котенку и поднимает его на руки. Котенок ласково жмется к его рукам, к его шинели. Он грязный, продрогший, мокрый. Совсем маленький еще. Чумазая мордочка и большие уши. Если бы не встретился он красноармейцу Петру, вряд ли он дожил бы до следующего утра.
Красноармеец улыбается и укрывает котенка за своей теплой шинелью. Одна мордочка торчит.
- Пошли, котик. Я дам тебе новый дом. Будешь у меня жить.
- Спасибо, - говорит котик.
Красноармеец снова улыбается и идет вперед, в темноту, туда, откуда завывает суровый ветер. Фонари зажигаются, когда к ним приближается Пётр с котиком. А за его спиной гаснут. Так и идут они по улице - красноармеец Пётр, котик за шинелью и свет фонарей.
Через некоторое время ветер стихает, где-то вдалеке появляется слабый свет - и из морозной ночи навстречу Петру неторопливо, тягостно выплывает похоронная процессия.
Пётр останавливается. Он говорит котику:
- Ты слышал, что Ленин умер?
Котик приоткрывает глаза и отвечает:
- Ленин? Ах, да. Я знаю.
И снова закрывает глаза. Ему хорошо у Петра за пазухой.
Процессия приближается. Петр слышит звук траурного марша, он уже может различать лица идущих - и видит гроб, грубый деревянный гроб. И в нем - Ленин.
Котик снова открывает глаза и вдруг говорит:
- А ты знаешь, что там нет Ленина?
- Как это - нет Ленина? - говорит Пётр. - Он умер, и его несут в этом гробу.
- А ты сам посмотри, - и снова засыпает.
Пётр идет навстречу процессии. Вот он уже приближается к гробу, вглядывается в суровые безмолвные лица несущих его. Уже виден человек, который лежит в гробу. Пётр смотрит на него.
Это не Ленин.
В гробу лежит человек, мёртвый человек, слегка похожий на Ильича. Но это не он, совсем не он. Пётр видел Ленина - он был совсем не таким. Выше ростом, сильнее, с мудрым выражением лица.
Но в гробу не Ленин.
И Пётр видит, что эти угрюмые молчаливые люди, которые несут гроб, тоже знают - это не Ленин. Но зачем-то несут его хоронить.
Хочется закричать: "Что ж вы, с ума сошли? Это же не Ленин!"
Но Пётр молчит. А за грубой тканью шинели спит котик - теплый, живой. Он чувствует его дыхание и не хочет больше ничего говорить.
Похоронная процессия проходит мимо Петра и удаляется назад - туда, куда ветром унесло революцию, в холодную ночную темень.
Музыка стихает, люди исчезают и растворяются в темноте, где не горят фонари.
И теперь горит один-единственный фонарь на пустой улице - рядом с красноармейцем Петром.
Наконец он решается заговорить:
- Котик, скажи мне, а где же тогда Ленин, если там его нет?
Но котик молчит. Он спит. Слышно только его ровное дыхание.
У него теперь новый дом.
Однажды в Ленинграде началась блокада.
Белые не могли смириться с тем, что Ленинград теперь открыт для всех советских людей, и поэтому они возвели вокруг Ленинграда высокую стену с колючей проволокой, поставили на стражу православных казаков, чтобы никто не выбрался, построили много вышек с прожекторами и каждый день сбрасывали на город бомбы.
Советские люди думали, что это наказание за то, что они отошли от заветов Ленина, придумали себе время, завели часы и отмерили для каждого дня ровно 24 часа.
Город горел, рушились дома, полыхала Ильич-трава. Люди умирали прямо на улице, и их несли сжигать на станцию метро Парк Победы.
В некогда зеленых парках теперь торчали только почерневшие стволы деревьев, разноцветные дома обгорели и стали темно-серыми, стеклянные купола оплавились, раскололись, треснули и со звоном обрушились в пыль и грязь умирающего города. Фрактальные проспекты перерезались линиями баррикад и окопов, размылись кляксами глубоких воронок. Упали зеркальные небоскребы, завалили улицы бесчисленными отражениями, и каждый, кто случайно пробегал мимо, спасаясь от бомбежек, мог видеть в каждом осколке себя.
А еще в Ленинграде перестали идти часы. Времени больше не было, но люди уже разучились придумывать его для себя и управлять им как угодно.
И скоро в городе не осталось ни одного целого дома, только мавзолей Ильича остался цел, ибо его невозможно было разрушить. Тогда уцелевшие жители спустились в метро, чтобы выжить и переждать блокаду.
В ленинградском метро не было поездов и эскалаторов. Там были низкие своды и потемневшие стены, украшенные древними надписями. По веткам туннелей бродили невиданные доселе страшные животные, крупные насекомые роились в потаенных уголках, и ползучие гады прилипали к стенам и потолкам. Еще в ленинградском метро было темно и сыро. Воды в туннелях было по колено, и с потолка постоянно капало на голову.
На голову капало всегда.
В метро ленинградцы перестали спать, потому что даже если им удавалось заснуть, несмотря на постоянное капанье, сны им снились настолько ужасные, что заново засыпать совсем не хотелось.
Глаза ленинградцев привыкли к постоянной темноте, стали выпуклыми и желтовато-зелеными; уши ленинградцев привыкли к постоянному грохоту бомбежек, что доносился сверху. Ноги ленинградцев привыкли к постоянной ходьбе по колено в воде, распухли, разрослись перепонками, а кожа их привыкла к влажности и стала постепенно покрываться тонким слоем чешуи. Ленинградцы забыли советский язык и говорили теперь только на своем наречии. Разговаривали они очень редко, поэтому слов в этом наречии было мало - все необходимые мысли и чувства можно было выразить несколькими звуками.
Лишь к одному не могли привыкнуть ленинградцы - к каплям воды, которые постоянно падали на макушку и стекали по лбу. В какой-то момент стук капель стал заменять им часы, и для них снова началось время, от которого они так отвыкли. Но время было уже не нужно им и воспринималось скорее как наказание, нежели как необходимое условие существования.
И когда через много-много лет бомбежки наконец прекратились, никто не заметил этого, потому что их уже было почти не слышно. Только многолетние старики с дрожащими от старости плавниками и облезлой чешуей в тот момент устремили головы вверх и тяжело вздохнули.
А наверху в разрушенный, стертый начисто Ленинград вошли белые. Горделиво въехали на своих конях под православные песнопения, долго и заливисто смеялись, писали матерные слова на руинах города, а затем устроили грандиозную пьянку на три дня и три ночи. И напились они, и стали плясать и орать цыганские песни, и пели они так, что даже ленинградцы слышали их под землей.
А потом они свезли со всего мира рабов и отстроили новый город на этом месте - большой, красивый, современный - и это уже был не Ленинград.
Только мавзолей Ленина остался стоять посреди города, потому что трогать его белые побоялись.
И строить под городом метро они тоже побоялись.
Однажды белые решили вынести Владимира Ильича Ленина из мавзолея и закопать его в земле. По их обычаям мертвецов обычно закапывали, а Владимир Ильич лежал в своей усыпальнице, как будто и не мертвый вовсе. Это очень не нравилось белым. "Живым людям место на земле, а мертвым - под землей" - так говорили они, - "Негоже мертвому человеку быть на земле, иначе получается, будто он живой". Долго вынашивали они план, как закопать Ильича. Средь бела дня при всем народе им делать этого не хотелось, и поэтому они решили пробраться темной ночью в мавзолей, выкрасть оттуда Ленина, отвезти его в лес и закопать, чтобы никто никогда не узнал, где он похоронен.
На том и порешили.
И однажды в полночь прокрались они в мавзолей, взяли Владимира Ильича за руки и ноги, вынесли из усыпальницы и положили в грузовик. И поехали за город. Долго они ехали и в конце концов остановились на окраине темного дремучего леса. Отнесли Ленина в лес, отыскали небольшую поляну, вырыли глубокую могилу и опустили в неё Ильича. А затем закопали и поставили небольшой крестик без имени. Перекрестились, вздохнули облегченно, утерли пот со лбов да и разошлись по домам.
А на следующее утро пришли они в мавзолей и глазам своим не поверили: лежит Владимир Ильич, как и лежал, в стеклянном гробу.
Будто и не выносил его никто.
Сильно удивились белые. Вернулись в лес, раскопали могилу - а в ней никого. Задумались тогда белые. "Как это у него получилось?" - недоумевали они, - "Ведь мы своими руками вынесли его и похоронили!".
Дождались белые прихода ночи, снова проникли в мавзолей, снова вывезли Ильича за город и снова закопали в той же самой могиле. Перекрестились они, утерли пот со лбов и разошлись по домам. А у могилы поставили своих людей, чтобы они сторожили Ленина и не позволили ему вернуться.
А утром пришли они в мавзолей и увидели, что в Ленин лежит в своем гробу. Переполошились белые не на шутку. Вернулись к могиле и стали бить тех, кто её сторожил. А они и говорят: "Не знаем мы ничего! Всю ночь глаз не смыкали - ни звука, ни шороха не было!"
Тогда белые решили сжечь Владимира Ильича Ленина и развеять пепел по ветру.
Так и сделали - следующей ночью снова вынесли его из мавзолея, снова отвезли в тот же лес и на ту же поляну, соорудили огромный костер и положили на него Ильича. И подожгли. Затрещали сухие поленья, загорелся Владимир Ильич. Всю ночь горел, и только пепел от него остался. Развеяли белые его по ветру, перекрестились и вздохнули: "Наконец-то избавились мы от него! Господь нам помог!". И уже под утро разошлись по домам.
Но недолго они спали.
Проснулись белые от страшного грохота.
Выбежали, в чем были одеты, на улицу, и увидели Ленина.
Огромный Ленин шел по городу, сотрясая семимильными шагами асфальт.
Он давил людей, переворачивал машины, сокрушал многоэтажные бетонные дома. Под его ногами дрожала земля и поднимались столбы пыли, глаза его горели неземным огнем и извергали сверкающие разряды молний, испепеляющие все вокруг. Огромный Владимир Ильич Ленин разрушал город, и небо над ним было сурово-темное, и огнем были охвачены жилые кварталы. И убил Ленин всех белых, впечатал их тела сапогами в асфальт дорог, обрушил на них тяжелые бетонные блоки, загнал их в самое пекло пожаров, утопил в реках, вышедших из берегов. И его громогласный отчаянный голос трубил и ревел на сотни километров вокруг:
- Где вы? Где вы, мои друзья-красноармейцы? Где вы, верные мои ученики? Где вы, с которыми делил я и хлеб и воду? Где вы все, кто всегда был со мной рядом? За что вы оставили меня? За что вы оставили меня? За что вы оставили меня?
BONUS TRACKS
Владимир Владимирович Маяковский вышел на сцену ленинградского клуба рабочих. Низкорослый, небритый, коротко стриженный, в черной рубашке. Стихов своих наизусть он не помнил и поэтому всегда носил с собой небольшую папку с распечатанными текстами. Когда он вышел, в зале погас свет, и только шесть свечей, расставленных на полукруглой сцене, продолжали освещать происходящие события.
В первом ряду сидели ленинградские поэты, такие же как Маяковский. Они зааплодировали, но тихо и осторожно, чтобы волнами воздуха не потушить свечи, иначе Маяковскому станет страшно и творческий вечер провалится, не начавшись. За поэтами сидели рабочие. Их аплодисменты были менее сдержанными. "Володькаааа! Давай про блядей!" - закричали они. "Нет, сначала давай про хуй!" - "Или про пизду!" - "Давай про пиздохуй!" - "Вот, про пиздохуй давай! Володькаааа, мы любим тебя! Жги!".
Поэты обернулись к рабочим и стали шептать что-то неразборчивое. Впрочем, к тому времени Маяковский, мало обращая внимание на происходящее, уже говорил в микрофон.
- Здравствуйте, дорогие товарищи. Сегодня мой поэтический вечер. Рад приветствовать здесь вас всех. Простите, что, может быть, немного грустно - у меня разболелась печень, и поэтому гадкой болью отдается мой звучный смех. Во-первых, я хочу поблагодарить Владимира Ильича Ленина за то, что живет в своей избушке и дает нам советы мудрые. Во-вторых, хочу передать привет Сереже Есенину, он сидит тут в первом ряду и сияет своими кудрями. Очень жаль, что не пришел Саша Введенский, я хотел ему о многом сейчас рассказать. В частности о том, что его сказочки детские почему-то вызывают желание убивать.
Зал громко зааплодировал. Первая свеча потухла. Маяковский сглотнул слюну и продолжил.
- Знаете, дорогие товарищи рабочие, все могло быть совсем по-другому. Сережа Есенин, ты бы уже повесился зимней ночью, а я бы вообще застрелился у себя дома. А вы побеждали бы в войнах и в космос летали под песенки про караваны ракет. И как хорошо, ах, если б вы знали, что ни войн, ни космоса в общем-то нет. Ах если б вы знали, ах если б вы знали, ах если б вы только могли увидеть, какие ужасные дали чернели бы в мерзкой дали. Но, впрочем, довольно, довольно, довольно. Я вам расскажу о любви.
Зал громко зааплодировал. Вторая свеча потухла. Маяковский потер висок и продолжил.
- На небе в тот день росли оловянные глыбы седых, как у Боженьки борода, облаков. Казалось, еще немного - и под траурный марш несли бы прохожие мокрые мысли своих погребальных венков. И было все так, а потом бы настало все то, о чем я только что говорил. Но случилась она. И она сказала. Я тоже случился. И я повторил.
Зал громко зааплодировал. Третья свеча потухла. Маяковский провел рукой по лицу и продолжил.
- Дорогие мои, хорошие, не надо хлопать, дорогие, минутку внимания. Пожалуйста, послушайте, я уже перешел на шепот и не хочу переходить на молчание. Послушайте, это важно и наверняка кому-нибудь нужно. Мне кажется, об этом должен знать каждый, ребята, не хлопайте, давайте жить дружно, дело в том, что потом случилось что-то, чего я не вспомню никак, помню только, как мокро-соленый от пота во мне поднимался советский флаг, а потом настало совсем другое: ничего не стало, и я не стал. Оказалось, меня может быть только двое. Подождите, пожалуйста. Я устал.
Маяковский замолчал и стал пристально разглядывать микрофон. Зал громко зааплодировал. Четвертая свеча потухла. Маяковский слегка пошатнулся, провел ладонью по волосам, еще немного помолчал и продолжил.
- Я становлюсь небрит и вечен, я становлюсь себе конец. Я становлюсь как этот вечер и в нем дрожу, как холодец. Я становлюсь ужасно сладок, моих улыбок полон рот, полна несбыточных загадок моя весна наоборот. Я все белее и белее. Я превращаюсь в белый шум. За все великие идеи я вам станцую и спляшу. Покуда этот рваный шепот не разбудил моих зверей...
Отворилась дверь. Вошла молодая женщина в черном свитере и в брюках. Зал громко зааплодировал. Пятая свеча потухла. Маяковский продолжил.
- Читатель ждет уж рифмы "жопа" - так вот, возьми её скорей!
Не дожидаясь аплодисментов, он затушил последнюю свечу ударом каблука. Зал погрузился в полную темноту, настолько полную, что даже с закрытыми глазами обычно бывает светлее. Маяковский сел на краю сцены и обхватил голову руками. Никто не видел, как мелко тряслось его тело.
Посвящается Александру Введенскому и Владимиру Сорокину
Лето. Маленький солнечный дворик. В центре дворика - песочница. В песочнице сидят дети с длинными черными челками, в черно-розовых одеждах и с всяческими значками. Дети играют с бритвами и веревками.
Один из них встает в центр песочницы, накидывает себе на шею петлю и начинает громко читать.
Эмокид.
Послушайте!
Это мое Самое Охуенное Стихотворение!
Я знаю ты меня нелюбиш
Хоть и вовек не позабудеш
Дарил тебе цветы и розы
Хоть это были просто грезы
За что меня ты ненавидиш
Ведь я хороший ты же видиш
Поскольку я тебя люблю
Себе я вены запилю
И напишу о них стихи
И отпущу себе грехи
И окровавленный мой ножик
Я скину в свой уютный бложик
Все будет плакать и кричать:
Не смей мудак с собой кончать
Остальные дети (подпевают).
А с кем еще кончать весной,
Как если не с самим собой?
Эмокид, читавший стихи, поднимает в руке над собой конец веревки, приподнимается на цыпочках и вешается в воздухе. Хрипит, выкатывает глаза, шевелит синим языком. Дети смеются и аплодируют. Эмокид кривляется, корчит рожи и продолжает:
Внезапно стало колотить.
Пора, наверно, стиль сменить.
Теперь, о слушатель, я буду
Высоким штилем говорить!
В поэта сказочных виденьях
В преддверьи утренней зари
Она явилась, как затменье,
Ей любовались все цари!
О Афродита! О Венера!
Я - Марс с воспрянувшим копьем!
Я - конквистадор звездной сферы
В железном панцире своем!
Карету мне! В Москву, скорее!
И из окна...
В это время во двор медленно и торжественно въезжает мавзолей Ленина на восьми колесах. Рядом с мавзолеем бредут печальные люди в капюшонах, в их руках серпы.
Эмокид.
Чу!
Что за хуй
Мне шлет воздушный поцелуй?
Люди в капюшонах.
То Ленин ожил в мавзолее
Его подняли чародеи
И он пошел, как на Луне,
Вперед по радостной весне,
Сегодня он приснился мне
Во сне о ядерной войне.
И вдруг в тягучей тишине
Стало слышно, как зачесались ноги.
Зашевелились волосы.
Загудели, зажглись.
Прямо под кожей.
До костного мозга доходит
зуд.
Покраснело внутри.
Горит нестерпимо
и чешется, чешется, чешется, чешется -
именно так
в три часа ночи
зачесались ноги
у Алексея Маресьева.
А он засмеялся.
(Маресьев смеется. Да, все это время на краю песочницы сидел безногий летчик Маресьев.)
А он сказал: "Я срать ебал!"
"Я срать ебал!" - он так сказал.
И тогда, услышав это,
Подбежали к нему дети.
"Ты скажи-ка нам отец,
что такое есть ПОТЕЦ?
Нам сдается, что ПОТЕЦ -
это вроде как пиздец".
Что такое есть ПОТЕЦ?
Это когда чешутся ноги у Алексея Маресьева.
Снова засмеялся он и продолжил:
"Я вам песенку спою, как вертел всех на хую. Как шагали мы в строю, как я ногу съел свою, как вторую ногу съел - даже Гитлер охуел, как "Смугляночку" я пел, в самолетике летел, как я румбу танцевал, фронтовые выпивал, как мы немцев убивали, как они тогда кричали, как ежа я съел сырым и обмазывался им, как хуево стало мне, как приснилось мне во сне, что веду я эмо-бложик и выкладываю ножик окровавленный туда и кричу что мне пизда как больные наркоманы раскрывают наши планы и летят аэропланы на планету Оби Вана как под курскою дугой распрощался я с ногой был суровый очень бой мы жевали желтый гной мы несли его с собой и кричали ой-ой-ой покупайте русский гной покупайте русский гной будет гнойное с тобой навсегда как виктор цой навсегда-всегда-всегда как холодная вода из-под крана где жыды не напьются все воды поворачиваю кран подставляю свой стакан и вращаю барабан
СЕКТОР ВИД НА БАРАБАНЕ!
ТОДИДОДИДО, СУКИ!
Песочница взрывается, из неё вылетает маска телекомпании ВИД. Дети в ужасе разбегаются, раскидав по двору веревки и бритвы. В арке их останавливает Якубович с барабаном и предлагает каждому покрутить барабан.
Если выпадает сектор "Верева", Якубович тут же вешает ребенка под аркой. Маресьев не обращает ни на что внимания, продолжает сидеть на краю песочницы и говорить. Но его никто не слушает.
Маресьев.
А вот еще был случай такой.
Однажды майской ночью
ко мне залетел Аллен Карр*,
назойливый, как комар.
Я увидел его воочию
и высрал кирпич.
Подумал, что снится.
А он как начнет кружиться
да над моею головой.
Сигареты не дождешься, говорю, Аллен Карр, я не твой.
А он и правда стал просить закурить.
Жалобно так пищать и скулить.
Нервный, сутулый, с красным еблом.
Стал носиться по комнате,
как канарейка в клетке
и жалобно так пищать:
"Хотя бы одну сигаретку!
Прости, мол, ведь я не со зла,
был пьян, когда писал эту чушь,
и вообще пошутил".
Я засыпал, а он все летал.
Он все летал, а я засыпал.
В ухо пищал, а я все не спал.
На город опускается ночь. Никого нет. Маресьев спит в песочнице.
Предрассветный Аллен Карр
опустился в мой пожар
и затянулся дымом
из моего бычка.
ЗАНАВЕС
*На всякий случай, если кто не знает - "Аллен Карр (англ. Allen Carr, 2 сентября 1934 - 29 ноября 2006) - борец с курением, основатель международной сети клиник "Легкий способ", помогающей курильщикам бросить курить применяя методику, описанную в его книгах, среди которых наиболее известна "Легкий способ бросить курить". Методика Аллена Карра основана на самоанализе курящего и его личном опыте курильщика со стажем более 30 лет.
Кроме того Аллен Карр является автором нескольких книг посвященных освобождению от алкогольной зависимости, лишнего веса, некоторых фобий" (Википедия) (Прим. ред.).
© Александр Пелевин, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
