Джозеф Фазано: Стихотворения

Джозеф Фазано (Joseph Fasano) - американский поэт. Родился и вырос в г. Гошен штата Нью-Йорк. Получил степень бакалавра философии в Гарвардском университете и степень магистра искусств в Колумбийском университете. Автор книг стихов Fugue for Other Hands, Inheritance, Vincent. Стихи публиковались в таких периодических изданиях США как The Yale Review, The Southern Review, FIELD, Tin House, Boston Review и многих других. Лауреат и финалист различных литературных премий США, в том числе поэтической премии RATTLE 2008 года. Преподает в Колумбийском университете. Оглавление: – Мертвые – Шествие – Луна в темных соснах – Сострадание – Татуировка – Октябрь – Кода – Начало

[?]	Мертвые Вот они. Сидят в своих старых комнатах, сжимая мягкие ездовые перчатки октября. Ветер лежит раскрытым перед ними, будто заповеди Евангелия, которым они не могут последовать. Они исчерпали друг друга. Они стерли золотые кольца со всей своей нежностью. Их стопы погружены в лунный свет, который будто затапливает их прихожие, выливаясь за пороги. Они темнеющие пастбища, они преемники чего-то другого. Послушай: ты должен отдать их зиме. Ты просыпаешься, и имя источника света разбито на осколки. Ты молвишь, и пробуждение кажется все более безрассудным, ветер - это мелодия бедствия, играющая саму себя до самого завершения. В погребе вино тяготит бутылки, откупоренное, ничье и прокисшее. Послушай: этот час - последний час. Ты должен выйти наружу, преодолев бесплодие и нерешительность. Ты должен слечь посреди оркестра зимы. Ты должен научиться быть пропетым до единой ноты так, как того хочет ветер: не целиком, не слишком тихо, не воскреснув, не исповедавшись, не долго.
[?]	Шествие И мудрость всех остальных, и она тоже. Пока плоть не обратится в стекло. Вспомни о том вечере в детстве: ты был один возле электростанции, там была сова, расправленными крыльями прибитая к стволу ели, что за послание было у нее в клюве? Измученный любовью ты станешь рисовать посреди осени бурыми красками, цветом грудки певчей птицы. Ты откроешь рот соленому воздуху самой темной и тихой гавани. Ты преклонишь колени перед роскошью и величием, промолвив вот мой удел, этот сумрак.
[?]	Луна в темных соснах Как бы вы это не назвали, но сегодня ночью моя мать склоняется во сне и вновь вдыхает запах постели утонувшего мальчика, птицы октября кружат вокруг нее. Зима это ничто иное как ее первый ребенок, лежащий посреди вспаханного поля, закутанный в темную шерсть; его пуговицы из китового уса, его сердце убийцы снова усохло, будто зубок чеснока. В такие ночи она бы пела вместе с ним, откидывая назад свой цветущий лоб, удерживая его от череды угасания, оберегая от окрылений глотков и барных стоек. Но титаны западной музыки говорят, Отрекись. Она всегда попадается мне в спальной одежде, с монетами ностальгии, зажатыми в руках. Она знает, в песне все верно сказано, нет никакого лекарства. Эта зима, эта зимовка, нашей лжи хватает ненадолго, пока мы поем. Пусть в этом доме не будет утешения ни одному началу.
[?]	Сострадание Разве это не милосердно? Этот запоздалый свет, лилии, отец, склонившийся над пастбищем, прикладывающий губы ко лбу каштановой кобылки, старые балки загона, укрепленные на лето. Нам снится человек, который ранит нас в глубь песни.
[?]	Татуировка Всю ночь я слушал голос мертвого музыканта из города Мемфис, Теннесси, оказавшегося на ступеньках моего дома. За каждым ухом у него было по гвоздике. Он показал мне входную рану над глазом, вибрирующую будто улей, и стал убеждать, что голос Христа это единственный тенор рабов, забывших, каково это быть отцами. Затем он рассказал, как видел свою семью, выносившую жеребенка из дома, горящего в летнюю ночь поблизости Миссисипи, и я был готов слушать дальше. Мне всегда хотелось забраться вглубь его голоса и нарисовать где-то там богиню охоты, как это могло делать племя, из которого я родом. Я всегда мечтал заснуть с гвоздями Христа во рту, облизывать их, какое бы слово он в них не затаил, а затем похоронить их вместе с прядью его небесных волос посреди неподвижного сада; я всегда мечтал съесть тот плод снова. Но этим вечером я хочу лишь сползти туда с тобой, брат мой, в воду. Ведь все это время я слушаю твой голос, и вся его желтая саранча просеивается сквозь деревья, посаженные моими руками, мною одним, в этих полях. Ведь я был тем, кто убрал те цветы с твоих ушей и положил их на деревянный стол. Ведь я помню, как ты поместил ту реку в свое горло, будто точильный камень, и упал. И вода смыла слово, которое ты нес на своих плечах, его отвергнув.
[?]	Октябрь Это время года, когда ягнята начинают умирать, когда мальчик в красно-синей клетчатой рубашке сползает ночью на четвереньках в вересковую пустошь и наносит пемзой крест на их лбах. Он зачитывает им церковный гимн, становясь пылающим кораблем, наполненный грузом созревших плодов. Ведь утром он должен будет их убить. Ведь утром он проснется и найдет своего отца стоящим в коридоре, будто лошадь, со светильником в зубах. И он должен будет переправиться вброд через реку, неся в руках одну лишь тишину, и причинить им вред. Ведь каждый год я наблюдаю, как он стоит на пороге сезона и начинает их созывать; держит в руках загубленные тела мертвых, испускает из своих губ еле заметный аккорд пламени и прикасается к ним, прикасается, стоит подле них, прикасается к ним, и поет вместе с ними, как ребенок прикасается ко всему, рукой своего убийцы.
[?]	Кода И теперь я вижу как мой отец отворачивается и идет к пастбищам, где пасутся его лошади. В одиночестве он опускает руки дрейфовать в глубине аккордов тел, вслушиваясь в эту музыку и закрывая свои слепые глаза. Ветер пробирается из сада в его темные сапоги, придерживая за плечо в трудное время. И теперь он слушает, чтобы начать. И теперь он лежит среди всей это силы, спрашивая, будто он еще мальчик, куда уходит его песня. Но он знает, знает, знает. Он знает, пока рядом с ним скачет любовь это песня земли; дико нестись на ее стременах в другой мир. В другой мир. В этот.
[?]	Начало Наконец крапивники свили себе гнездо во впадинах его арок, в доме, не имеющего продолжения. Что за дикая сила пришла найти его. Наш печальный, непричащённый отец, чьи руки не могли вынести труда, ковылял к окнам приподнять свою увядающую речь, будто ил из его рек, будто руки, сжавшие пустую уздечку, в молитве которую он проговаривал ради порядка, ради таинства, как в тот день, когда не притронулся к своим жеребцам. Всю осень я проклинал часы, когда его тело несли сквозь все те комнаты, в которых болезнь его сузила, помещения, где он стоял на коленях, где я клялся, что ему не уподоблюсь. Но сегодня посреди всего этого обнажившегося опустошения я склонился пред его водами и ощутил, как тело дрейфует сквозь тени моего тела, сквозь пирамиды камней древних погребальных костров, сквозь изгибающиеся складки подорожника. Будто тишина, что осталась после родных, будто ржавчина, прошедшая по их голосам. В поцелуе они склонились перед зимой, расписавшей мне плечи, вдыхая запах моих соленых волос. Я знал, что они так и не явятся мне. Но скажите мне прямо сейчас, прошептал я, стоя между этими водами и этим пламенем, между этим покоем и мирским трудом, как мне быть нужным, вы скажете мне, куда мне идти? И внезапным чудом нечто преисполненное любви тихо прошептало за моей спиной Нет, нет, нет.

© Джозеф Фазано.
© Ал Пантелят, перевод, 2017-2019.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2019.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Семён Каминский: Ангелы по пять [...где-то здесь, среди длинных рядов с одеждой, стеллажей с разнокалиберными чашками и вазочками, плохими и неплохими картинами, стульями, столами, диванами...] Александр Карпенко: Пластика и мистика Дианы Рыжаковой (О книге Дианы Рыжаковой "Ибис") [Диана Рыжакова, на мой взгляд, способна стать "Церерой" в Солнечной системе русской словесности. В добрый путь!] Литературно-критический проект "Полёт разборов", 27 октября 2018: Рецензии [В Библиотеке им. Добролюбова (г. Москва) состоялась 36-я серия литературно-критического проекта "Полёт разборов". Стихи читали Ирина Перунова и Роман...] Роман Мичкасов: В ожиданьи нового [Всё приходит к нам естественным путём, / и как только, отлежавшие свой срок, / мы травой декоративной зарастём, / будет выделен нам мирный уголок...] Ирина Перунова: Абсолютный свет [...Как слепости учиться у Гомера, / как в Господа шагнуть без шагомера, / ау-ау - шепнуть - агу-агу! / Спи, детка, спи. / Я рядом. / Я смогу...] Александр Фельдберг: Десять коротких историй про поезда [Все же поезд, бутылка и два стакана - мощнейший локомотив настоящей русской истории...] Алексей Смирнов: Три рассказа [...Он останавливал прекрасные мгновения без всякого черта; прекрасной была каждая секунда - или нет, не прекрасной, а ценной, а если каждая хороша, то...] Сергей Сергеев, Зверский юбилей [5-летие литературного клуба "Стихотворный бегемот" (Малаховка, Московская обл.)] Яков Каунатор: Времена года (Японские мотивы) [Солнечный луч на стене / Выписывает иероглиф. / Привет мне от друга.] Максим Елисеев: Ничего лишнего [Это случилось на вторую ночь после Рождения, / когда Мария сменила простыни младенцу, спела / колыбельную, и бережно его, уснувшего, из рук / переложила...] Читайте также: Виктор Афоничев: Счёт | Алексей Борычев: Небеса. Паруса. Полюса | Семён Каминский: Across The Room | Ростислав Клубков: Новое небо | Алексей Кудряков: Искусство воскрешения: о трёх стихотворениях Владимира Гандельсмана | Виталий Леоненко: Возраст | Айдар Сахибзадинов: Три рассказа | Александр Сизухин, Королевская проза | Ярослав Солонин: Молчать о своём чуде | Сергей Сутулов-Катеринич: Игра через тире | Надежда Герман: Простой сюжет | Максим Жуков: Когда строку диктует чувство | Ирина Жураковская: Дед и миньоны | Александр Карпенко: Борис Берлин: "Дотронуться - жизнями" (О книге Бориса Берлина "Цимес. Несовременная проза") | Вера Липатова, Вечер арт-терапии Нади Делаланд