Коллеги Юрию Ивановичу понравились. Оба вышли на работу в один день - так уж получилось. Курицын вернулся из отпуска, а Ненашева - из больницы.
Они отнеслись к новичку спокойно и доброжелательно, не проявив никаких комплексов относительно того, что Юрий Иванович уже месяц как назначен читающим замом и уже введён в состав редакционной коллегии - ещё при старом редакторе. Их, разумеется, гораздо больше волновала личность нового редактора.
Моего героя коллеги-секретариатчики расспросили его о прежней работе, о специфике вечерней газеты.
- А это у тебя что? - сразу перейдя на ты, спросил Курицын.
Новый зам ответственного секретаря ответил, что привык считать варианты на калькуляторе, а потому, едва приступив к обязанностям, сразу попросил оный у завхоза.
- Не у завхоза, а у заместителя редактора по хозяйственной части... - усмехнулась Ненашева.
- А у меня калькулятор вот тут, - горделиво сообщил Курицын, постучав себя по лбу. Впоследствии Юрий Иванович не раз убеждался, что он действительно считал в уме исключительно быстро.
Ненашева отреагировала на калькулятор по-другому.
- Надо бы и мне на машинке попробовать, - сказала она, - а то вечно я в столбик делю.
Тут вошёл ответственный секретарь Цессарский и с некоторым запозданием торжественно назвал фамилию моего героя:
- Са-мар-цев! Хотя, вижу и слышу, что Курицын уже с Юрой на ты. Вот и ладно... Вы спросите: как мы тут справлялись? Я вам отвечу: отлично. Профессионал есть профессионал. Но что было действительно ужасно, так это проблема курьера. Учтите: проблема остаётся.
- А что такое? - спросил Курицын, благодушный после отпуска и ничего ещё не ведающий. - Кузьмич, что ли, напился?
- Хуже, - сказал Цессарский. - Он не просто напился, он пропил члена Политбюро.
- Вот тебе раз, - растерялся Курицын.
- Временно поработает дочка Ольги Петровны.
- Катя! - воскликнула Ненашева.
- Катерина? - удивился Курицын. - В каком же она классе теперь?
- Перешла в девятый, - ответила Ненашева.
Юрий Иванович давно заметил, что в любом коллективе женщины знают друг о друге гораздо больше, чем мужчины... И вообще женщины знают больше о быте и житейских проблемах всех своих коллег, соседей, хорошо осведомлены о личной жизни людей известных, особенно из начальствующего состава, не говоря уже о кино- и прочих звёздах.
- Уже вполне взрослая, самостоятельная девушка, - объявил Цессарский.
- Чужие дети быстро растут, - вздохнул Курицын.
- Ещё одну проблему, надеюсь, решите без меня, в рабочем порядке. Юрий Иванович до вашего прихода не решился освободить себе место для папок и прочего инвентаря. Я думаю, вы примете правильное решение, выделив ему в шкафу отдельную полку.
Отдав это ценное руководящее указание, Цессарский удалился в свой кабинет.
- Тоже мне, проблема! - хмыкнул Курицын. - Разделикатничался.
- В самом деле, Юра. Зачем же вы нас ждали? В шкафу полно свободного места... - пожала плечами Ненашева.
Юрий Иванович засмеялся и сказал:
- Александр Моисеевич слишком уж укрупнил проблему, как выразился бы наш новый редактор. Но по поводу свободного места, Лидия Дмитриевна, вы не совсем правы: шкаф буквально забит какими-то бумагами...
- Да ты что? - удивился Курицын.
- Демонстрирую, - сказал мой герой, распахнул дверцы шкафа, и оттуда тотчас с глухим шорохом повалились и посыпались журналы, папки, гроссбухи, сшивки, какие-то документы, намертво схваченные изржавевшими скрепками, перевязанные бечёвками, и россыпь ничем не скреплённых жёлтых от времени бумаг.
- Ох, чёрт возьми! - вскрикнул Юрий Иванович, пытаясь остановить и унять бумажный поток. - Признаться, столь наглядной демонстрации я не хотел...
- Батюшки! - ахнул Курицын. - Что это?
Ненашева ничего не сказала, но вид у неё был слегка ошеломлённый.
- Вот что значит, Лидунь, проболтаться месяц вдали от родного тебе рабочего места, - захихикал Курицын. - Не иначе как инициатива товарища Гвоздюка!
- Какая инициатива? - всё ещё оторопело спросила Ненашева.
- А он, наверное, в наш шкаф затолкал старые редакционные документы. Ну, те самые, которые мы когда-то не сдали вовремя в партархив, и сейчас их там уже не принимают.
- А, я помню... - откликнулась Ненашева. - Говорили об этом. Так ведь было принято решение выбросить макулатуру, и дело с концом.
- Товарищ Гвоздюк и кривого гвоздя не выбросит, а если и выбросит, то предварительно составив опись этого самого гвоздя в трёх экземплярах за семью подписями и с круглой печатью...
- А что там, интересно? - заинтересовалась Ненашева.
Юрий Иванович нагнулся, поднял из груды бумажного хлама первую попавшуюся папку и прочитал:
- Это, например, - протоколы профсоюзных собраний за апрель-июнь 1957 года.
- Ты смотри, что сохранилось! - восхитился Курицын. - Мы с Лидой тогда ещё и не работали...
- Я уже была в это время внештатным корреспондентом краевой молодёжки, - возразила она.
- Я имел в виду - в "Ташлянке". Кто ж из наших уже был в редакции? - спросил Курицын, и они вместе с Ненашевой стали перечислять:
- Цессарский, понятно...
- Был корреспондентом.
- Надежда Павловна...
- Автор термина "мурлындия". Так машинисткой и начинала.
- Белла Исаковна...
- Была уже заведующей корректорским цехом.
- Она всю свою жизнь, кажется, заведовала корректорами...
- Художники, причём оба - и Гришунёв, и Буков...
Тут какая-то мысль осенила Курицына, он хлопнул себя по лбу, захихикал и сказал:
- О! Проведём эксперимент.
- Какой - поинтересовалась Ненашева.
- На предмет Букова! Юра, открой-ка эти протоколы где-нибудь в середине, на любом попавшемся месте... Листай, пока не встретишь фамилию - Буков. И зачитай, что он там говорит...
Юрий Иванович исполнил распоряжение. Фамилия художника встретилась ему сразу, как только он раскрыл папку с протоколами.
- Есть? - подъёрзывал от нетерпения Курицын. - Зачитывай!
- "Тов. Буков", - зачитал Юрий Иванович с пожелтелого ломкого листа машинописной бумаги. - Двоеточие. "Не был я пьян!"
- А?! Что я говорил?! - взвизгнул Курицын и принялся хохотать взахлёб, сняв очки и размазывая по лицу слёзы.
Ненашева прыснула, как девчонка, и тоже закатилась смехом.
И Юрий Иванович засмеялся, поняв юмор ситуации: видимо, Валентин Петрович давненько обзавёлся некоторыми привычками.
- Есть, есть нерушимые традиции в "Ташлореченской правде"! - плакал Курицын.
- И самое главное - есть кому их хранить...
<...>
- Ну, каковы впечатления?
- Многое приводит меня в удивление, - откликнулся Юрий Иванович. Разговор шёл о газете, которую за месяц работы мой герой основательно изучил, просмотрев подшивки "Ташлореченской правды" за несколько лет.
- Например? - подначила Ненашева.
- Например, приоритеты в тематике. Особенно на первой полосе. Неужели все наши сто пятьдесят тысяч читателей прежде всего ищут сообщений о том, что на поля таких-то и таких-то хозяйств вывезено нынче столько-то тонн навоза?
- А как же!
- Или о том, что в таком-то районе или городе "широко развернулась работа по выполнению решений такой-то (следует номер) районной или городской партийной конференции"?
- А ты разве против выполнения решений?
- Я за, но в информации говорится всего лишь о том, что дескать созданы и действуют комиссии горкома: организационно-партийная, кадровая, идеологическая! Они что-нибудь уже сделали? Нет, они созданы. Но это ведь внутреннее партийное дело! Или: что заслушан отчёт парткома такого-то завода по выполнению такой-то программы или, в ещё более общей форме, о выполнении опять-таки решений съезда, пленума, конференции?
- Я не понимаю, что тебя не устраивает.
- А я не понимаю, что мы сообщаем читателю. Что сделано по существу? Что произошло? Где факт?
...Почему рядовое событие, например, открытие нового магазина или заселение нового дома, мы обязательно начинаем словом "подарок"? Кто кому сделал этот подарок? Строители, сдавшие дом, как водится, позже намеченного срока и с недоделками, или исполком местного Совета, после долгих проволочек открывший, наконец, магазин там, где он давным-давно был нужен?
Я не понимаю, почему у нас постоянно идёт какая-то компания.
Ну ладно, урожай убираем - куда ни шло. Большое дело, много непредвиденного. И то непонятно, почему непредвиденного оказывается так много. Но почему ежегодно чёрт знает что творится с заготовкой кормов? Почему десятки тысяч горожан срываются с рабочих мест на уборку картофеля? Почему зимовка, как мы выражаемся, "общественного скота" - это всегда экстремальная ситуация? При этом интересно, что в ходе подготовки к зимовке у нас преобладают подборки информаций с сообщениями типа "кошары отремонтированы", "к зимовке готовы", а когда зимовка в разгаре, основным жанром становится рейдовый материал с вопиющими фактами безобразной подготовки к зиме.
Мы когда-нибудь научимся жить нормально, работать спокойно?
Меня приводит в оторопь рубрика "Идеологическое обеспечение" той же зимовки. Пусть существует ряд организационных вопросов в деятельности парткомов, но почему мы эту сугубо внутреннюю кухню выносим на страницы газеты в качестве первополосной информации?
- А что б ты хотел видеть на первой полосе? Обойтись совсем без информации?
- Ну почему же? Но это должна быть действительно интересная всем информация.
<...>
- Знаешь, Юра, - сказала Ненашева, - ты во многом прав, но в то же время ты смотришь на газету всё ещё под впечатлением специфики вечёрки. Да и с тематикой: посуди сам, она не может быть одинаковой в двух городах, один из которых по числу жителей всего лишь на миллион с хвостиком больше другого, а во втором народу - меньше половины хвостика... И ещё, но это уже, как говорится, между нами: а в окружающей нас жизни меньше идиотизма, чем на страницах нашей газеты?
- Нет, - сказал Юрий Иванович с горечью, - не меньше. Вчерашняя мелочь, по-моему, вовсе не мелочь: бросив работу, все пошли на улицу махать мётлами. Это что, пример коллективизма советского человека? По-моему, это пример полной безответственности городских властей, которые не в состоянии без авральных методов наладить уборку улиц.
- Хочешь, случай с уборкой улиц? Это ведь у нас традиция, как ты понял. Раз в месяц, а кое-где каждую пятницу все выходят на уборку закреплённой территории. И не только мы, гнилая интеллигенция, но и работники производственной сферы. Так вот, в прошлом году на нашем заводе "Кристалл" выгнали на уборку всех. На полчаса. То ли у них новый зам оказался слишком рьяный, то ли проверка шла выполнения решений горкома партии. Одним словом, пока работницы одного закрытого цеха полчаса махали мётлами, у них там в установке, за которой нужно непрерывно наблюдать, треснул кристалл рубина, выращиваемый для лазера. Стоимость рубина - тридцать тысяч рублей, растёт он в течение нескольких месяцев.
- Это же тема! - сказал Юрий Иванович. - Вот это - настоящая тема для материала!
- Уже такие темы пробовали поднимать. Не эту, конечно, мы о "Кристалле" вообще ни слова не можем напечатать, предприятие закрытое. А вот по уборке улиц была попытка. Года два назад город приобрёл для уборки тротуаров сорок штук этих немецких машинок, как они называются...
- "Мультикары"?
- Да. С полными комплектами сменного оборудования: там и щётки, и поливалки, и снегоуборочное оборудование... Где эти "Мультикары"? Используются как малотоннажные грузовики. А где оборудование? Поржавело, брошенное. Что ж ты думаешь? Материал был снят с полосы.
- Ну, - сказал Юрий Иванович, - я просто не понимаю...
- Это твоё личное дело! - заявил Курицын, добродушно ухмыляясь и уставившись на нового коллегу концентрическими кругами очков с сумасшедше толстыми линзами. Очки его напоминали этими кругами две маленькие мишени, в центре которых, в десятке, помаргивали крошечные близорукие глазки. - Хочешь анекдот? Ещё смешнее, чем рубин для лазера.
- Хочу, - сказал Юрий Иванович.
- Ты про сетку, что ли, собираешься рассказать? - спросила Ненашева.
- Ну!
- Расскажи, расскажи. Вот он, идиотизм нашей жизни.
- Но смешной!
- Лучше бы в жизни подобных анекдотов было меньше.
- Ну, это само собой, - отмахнулся Курицын. - Слушай!
И поведал коллеге такой ташлореченский эпизод уголовно-бытового характера.
На завод химически тонких веществ ("Разумеется, закрытый, у нас, в Ташлореченске, всё закрытое...") как-то вечером привезли часть технологического оборудования. Было поздно, принять оборудование по описи оказалось некому; грузовик же следовало отпустить. Всё привезённое свалили в кучу на заводском дворе перед закрытыми воротами цеха; дежурный подписал накладные, и шофёр отправился восвояси.
На следующий день оборудование стали разбирать; всё в порядке, всё на месте - нет безделки, пустячка: катализаторной сетки. А это такая штука, что хоть и всё остальное на месте, как у всех сорока дочерей царя Никиты, а без этого пустячка что-то уже как бы не так, не совсем то... в общем, замуж не выдашь! Хоть как его ни монтируй, это оборудование, а нужная реакция без катализатора не пойдёт.
Ну, казалось бы - мелочи жизни, заказать дополнительно, да и дело с концом, однако тонкость ситуации имеется: сетка эта - не из оцинкованной проволоки и даже не латунная; сетка - из чистой платины! Что там грузовик оборудования - ползавода, наверное, столько не стоит, сколько скромная сеточка эта!
Дело нешуточное.
Завели дело о хищении в особо крупных размерах. Бригада следователей. Перетряхнули на заводе всех, кто мог иметь отношение к возможной краже. Ведь оборудование лежало горой очень недолгое время: вечер, ночь да утро, случайностью кражу именно этой сетки никак не назовёшь, потому как, следует подчеркнуть, вид у сетки вполне невзрачный (она такая - как бы лужёная, и ничего о ней больше и не скажешь), а среди привезённого были гораздо более соблазнительные для случайного вора предметы: дорогостоящие приборы, вентили, трубы и много чего прочего. Там, например, одних змеевиков было, наверное, штук на сто хороших самогонных аппаратов.
Значит, кража была спланирована; организатор похищения, конечно, должен был иметь определённую квалификацию, чтобы об этой самой платиновой сеточке - знать; а будучи только лишь специалистом химического профиля, нелегко решить проблему иного рода, а именно - сбыта драгоценного металла; для сбыта нужен совсем другой специалист; возможно, и грузовик с этой технологической установкой задержался в пути не случайно - сговор, значит, имел место.
Серьёзное дело, но подходы к нему намечались.
Как уже сказано, перетряхнули всех, начиная с директора, главного технолога и прочих руководителей и кончая распоследним оператором, который только и может, что вентиль крутить на говноочистительной установке. И что же? А ничего! Все, кто мог украсть, не крали - доказано; а сеточка - как испарилась.
Тянули, тянули дело... полное фиаско. Осталось оно, как говорится, в незавершёнке. И таковым бы оно оставалось и по сей день, кабы не случайность - самая что ни на есть случайная.
Следователи, как известно, тоже люди. У них есть семьи, дома, соседи; а соседи тоже бывают люди разные - кто собаку держит, кто рыбок в аквариуме или попугая на жёрдочке; собака - это ещё куда ни шло, если не пудель, остальное же, конечно, баловство. Но люди ведь не все легкомысленны - есть и серьёзные, такие, например, что даже в городских условиях, не в деревне живя, всё же находят возможность посильно участвовать в решении продовольственной проблемы, поддержать, так сказать, собственным плечом соответствующую партийную программу. И не обязательно при этом свинью выращивать в ванне, нанося ущерб личной гигиене; можно ведь и на курочках остановиться, а если не курей, то кроликов завести - и от них ведь польза двойная.
Короче, глядит следователь на соседский крольчатник и начинает глаза протирать: что за сеточка такая? Хорошая сетка, видно сразу - нержавеющая! Где взял?! Где взял, где взял... Места надо знать! Что, такая же требуется? Кролей, значит, заводишь - это дело хорошее. Ладно, если в следующий раз увижу - и тебе прихвачу... У нас на заводе, бывает, эта сетка по двору просто так валяется, а в магазине - хрен чего купишь. Ездишь вот по территории на электрокаре, там - доски, там - проволока; бочек у нас ещё валом - хорошие бочки, стальные... Вынести? Да какие проблемы, сосед; такая задача, как чего-нибудь вынести с родного производства, для советского человека неразрешимой не бывает...
- Анекдот? - спросил на всякий случай Юрий Иванович.
- А вся наша жизнь - не анекдот? - парировал Курицын. - Ты как будто вчера родился.
- Да нет... Я и на заводе работал в молодости... тащили, конечно... Но у нас на "Катэке" платиновых сеток по двору не валялось.
- А жаль!.. - засмеялся Курицын.
- Дим, ты расскажи ещё Юре про Баранова... - оторвалась от гранок Ненашева. - Тоже ведь анекдот.
- Ну, это разве анекдот? Это настоящая уголовщина. С полиграфическим уклоном! Фальшивомонетчик у нас в Ставрополе недавно пойман. Двадцатипятирублёвки клепал. Не отличишь! Тоже ведь - перетряхнули вначале обе типографии, особенно почему-то к нашему цинкографу Лёше пристрастно отнеслись. Всех нас допрашивали, а его таскали к следователю бессчётно... Ну, действительно: как без клише наладить печатное производство? А изготовить клише - дело нешуточное.
- И что же выяснилось?
- А выяснилось, что никакая типография здесь ни при чём. Это не сахарные талоны клепать на обёрточной бумаге! Оказалось - есть ещё талантливые люди на земле российской. Этот Баранов самостоятельно придумал и процесс изготовления бумаги - водяные знаки делал! - и краски составлял сам; наконец, проблему переноса изображения тоже решил совершенно оригинально... На уровне изобретения! На суде подробности не оглашали.
- На всякий случай, наверное, - снова подала реплику Ненашева.
- Говорят, он хоть и попался на двадцатипятирублёвках, но делал уже не советские деньги, а доллары. И тоже - не отличишь.
- Сколько ж ему дали?
- Да долго ему теперь... доллары клепать!
- На благо родины...
В ответ на эту историю Юрий Иванович вспомнил, что когда он только начал свою трудовую биографию, поступив на завод токарем, на "Катэке" тоже изловили фальшивомонетчика, причём в прямом значении слова: он штамповал именно монеты, металлические рубли образца 1961 года. Работал всегда в ночную смену, под утро заменял на своём штамповочном станке пуансон и матрицу, быстренько из полосы нержавейки выбивал себе доплату - десяток-полтора рубликов (никогда не зарывался и не жадничал!), убирал станок и сдавал смену...
- И на чём же попался?
- Да говорят, увлёкся основной работой, вспомнил о дополнительной уже под утро, сменил приспособления, а тут станок возьми и сломайся. В пуансоне заклинило отштампованную монету. Пока он возился, пришёл сменщик. Наш герой сунул пуансон в стружку (рядом стояла токарная линия) и ушёл. Сменщик заметил. Порылся в стружке, видит - какая-то форма; заглянул в дырочку - а там рублик отсвечивает...
- Ну и сразу же заложил! - догадался Курицын.
- А это у нашего народа в крови, - спокойно констатировала Ненашева.
- А чего ж он со сменщиком не делился? Втихаря добивался благосостояния, в одиночку... - иронизировал Курицын.
- Ну, о преступлении заявить - это обязанность каждого порядочного человека, его гражданский долг, - пожал плечами Юрий Иванович.
Ненашева оторвалась от гранок и внимательно посмотрела на своего нового коллегу.
- Конечно, - сказала она. - О преступлении нельзя не заявить. Смотря что, конечно, считать преступлением...
Мой герой не нашёлся, что ответить на эту странную, на его взгляд, реплику, и разговор временно завял. Каждый занялся делом. Потом вдруг Курицын, звонко хлопнув себя ладонью по лбу, воскликнул:
- А, я ж тебе ещё не всё рассказал про Баранова! Был накат у Фанасюка, это у нас есть такой сотрудник... - Курицын вдруг хмыкнул, хрюкнул, приостановился, махнул рукой, смеясь, в сторону моего героя и заявил: - Ну, если ты его ещё не знаешь, рано или поздно познакомишься... Так вот, поскольку Фанасюк корреспондент, ведущий в частности правовую тематику, он с милицией поддерживает тесные связи и этого Баранова видел. Клянётся, что после отсидки тот станет - певцом! Во всяком случае, он ему привиделся на сцене уже действующего нового дворца культуры - есть у нас в Ставрополе такой долгострой на улице Ленина, и привиделся солистом...
- А что, я допускаю, - сказала Ненашева. - Талантливый человек талантлив во всём.
- Да, брат, вот тебе ещё проблема нашего общества и - бессилие нашей журналистики, которая не в состоянии об этой проблеме писать: невостребованность таланта... Ведь на Западе изобретатель, да и вообще любой талантливый человек ценится на вес золота, а у нас... - Курицын снова махнул рукой, на этот раз обречённо-пессимистически.
Юрий Иванович раскрыл было рот, чтобы возразить своему коллеге, но вместо это спросил:
- А что за накат? И как это - привиделся?
- Это, Юра, тебе ещё предстоит самому узнать... - подмигнул Курицын, и в этот момент загремел селектор...
Юрий Иванович чувствовал, что уже набрался. Уже хватит. Причём давно.
Но разговор шёл, и разговор серьёзный. Чуев, конечно же, пригласил его на выпивку не просто так, чтобы отметить свой номенклатурный взлёт. Чуев мужик дальновидный и просто так выпивку организовывать не стал бы. Чуеву надо поговорить, высказаться. Изложить, так сказать, свою программу... Так что надо держаться. Из приличия, хотя бы - перед также зазванными коллегами - Володькой Черноуховым и Валерой Толстым.
- Профессионализм в журналистике - это совсем не то, что ты думаешь... Ты думаешь, это умение найти тему, раскрыть её, придумать интересный ход, когда начинаешь писать материал... Это всё нужно, но всё это - во-вторых. Я тебе скажу, что во-первых. Во-первых - это всегда знать, чего можно, а чего нельзя!...Да, дружок, именно так.
- Никто не возражает, - вяло согласился он. - Но ведь это... это... тривиально. У каждого пишущего цензор должен быть на уме. Цензура дура, но ведь действительно есть вещи, о которых нельзя говорить по тем или иным соображениям...
- Вот теперь я вижу, дружок, что ты действительно ничего не понял, - с удовлетворением сказал Чуев и притушил окурок. - Тогда я скажу тебе о другом правиле нашей жизни, по которому надо играть. Это очень серьёзное правило, я бы сказал - краеугольное. Служить надо не идее, а людям.
- Ну... И опять же никто не возражает. - Он силился сохранить ясную голову, но временами, когда комната начинала кружиться, он терял ход мысли. - Служение идее и предполагает служение людям, потому что... потому что... в словах "Всё во имя человека..."
Юрий Иванович услышал ехидный (и синхронный!) смех.
- Дружочек, - сказал Чуев, - разъясняю. Служение идее предполагает полную свободу. Следовательно, и беспартийность. Насчёт полной свободы ты и сам понимаешь, что такого не может быть в принципе. А по поводу второго, то раз уж у тебя лежит в кармане партийный билет, ты уже обязан служить не идее, а партии, сиречь - партийному аппарату. Надеюсь, это доступно и разъяснений не требует. Но что значит - служение аппарату? Ведь аппарат - это люди... Лю-ди, - повторил он.
- Подожди, - сказал он. - Как это... как это - не идее? Партия основана на идее... на идеях... наиболее передовых идеях своего времени... И вступая в партию, ты при... присягаешь идеям...
- Старичок, - сказал Чуев. - Я не думаю, что у тебя плохо с логикой, иначе я бы тебя на этот разговор не приглашал. Но я вижу, что о некоторых вещах ты никогда не думал. Здесь всё ясно, как в дырке от бублика. Служить идее можно только если ты - основатель партии. Я не думаю, что у тебя мания величия, старичок. Но таки если партия основана, то идее служит её руководитель! Понял, дружочек? А у руководителя есть аппарат! А ну, если каждый работник аппарата станет по-своему истолковывать идеи основателей партии? Нет, аппаратчик - это всегда исполнитель. В широком смысле слова. Но раз уж слово сказано, ещё одну истину, пожалуй, втолковать тебе будет невредно... Понятие иерархии тебе, надеюсь, знакомо. Так вот, на каждой иерархической ступеньке аппарата есть своё разделение на исполнителей и на людей, принимающих решения. На своём уровне, разумеется. Ты понял? И заметь, эти люди - те, кто принимает решения, - не всегда занимают первые посты в советских и хозяйственных органах. Но в партийных органах - это всегда первые. Они хозяева. Район, область, край - здесь их слово закон...
- У... удельные князья, что ли? - перебил он.
- Правильно мыслишь, старичок, но вслух ты таких слов больше не говори. Во всяком случае, за пределами этой компании, - широко улыбнулся Чуев. - В карты, надеюсь, ты играешь?
- Да... немного... - сказал он, сбитый с толку переходом на другую, как ему показалось, тему. - В преф... или в кинга... А что?
- Валерий, раздавай, - фыркнул Черноухов.
Толстый Валерий широко и как-то криво улыбнулся, но промолчал.
- Ну, раз играешь, значит, поймёшь, - продолжил Чуев. - Аппарат - это та же колода карт. Свои масти, свои...
- Свои шестёрки, - сказал Черноухов.
- Свои шестёрки, свои... дамы, свои валеты, - охотно поддержал Чуев. - Но колода остаётся колодой, как её ни тасуй. А её регулярно тасуют. Кстати, есть такое мнение, что впредь будут тасовать ещё чаще. Но это - поживём, увидим... И, как ты понимаешь, какая-то масть - козырная.
...Только тут такая игра, что не сразу угадаешь, какая масть пойдёт в козыри. Для этого, старичок, нужен талант. У одного он есть - талант угадывать козыри, а у другого - нет.
- У меня... нет, - сказал он. О чём это мы говорим? - подумал он вдруг. В голове посветлело.
Чуев улыбнулся, тогда как Валерий и Владимир после его ответа закатились хохотом.
- Это ясно без слов, дружочек. Ничего, у тебя есть другие достоинства.
- Какие? - спросил он твёрдо.
- Крепкое перо, - серьёзно сказал Чуев. - Исполнительность. Работоспособность.
- Спа... сибо и на том, - попытался он выговорить шутливо, но комната вновь закачалась, поплыла, и ему пришлось сосредоточиться только на собственном состоянии, чтобы не дать им заметить, как он пьян. Боже... как он пьян! Это надо же - так напиться... Позорище... Держаться. Держаться!..
- И такие люди как ты, тоже очень нужны. Без них команды не бывает. Голы тоже надо уметь забивать красиво. Я думаю, ты это сумеешь - забивать голы.
- А что, ещё осталось? - спросил Чуев. - Так чего же ты молчал?
Валерий опять широко и кривовато улыбнулся, вытаскивая и распечатывая новую бутылку.
Он ужаснулся. Нет, пить больше нельзя. И так держусь на одном самолюбии. Нет, нет... Он поднял стакан с водкой и, поднеся ко рту, тут же поставил на стол. В горшок её, подумал он вяло. А что? Именно.
Он нагнулся и, под гвалт остальных, заговоривших о чём-то своём, вылил стакан с водкой в горшок, поставленный в начале пьянки, в момент зашторивания окон, с подоконника на пол.
- Валера... - сказал Чуев. - Ты обещал сюрприз. Я жду.
Тот молча вылез из-за стола, по-хозяйски раскрыл шкаф и вытащил оттуда восьмимиллиметровый проекционный аппарат. Умело, быстро, как будто и не пил, заправил плёнку, включил в сеть, подложил под аппарат книжку, чтобы поднять луч, и на белой стенке запрыгали какие-то титры. Ничего понять было нельзя, потому что на этом участке плёнки изображение явно было отпечатано дважды: мелькали какие-то улицы, двери, фигуры и крупные, белые, почему-то совершенно неузнаваемые буквы.
Он вдруг понял: буквы латинские и зеркально обращены. Хотел сказать Валерию, что тот неправильно зарядил плёнку, но решил промолчать. Ему было плохо не только от водки, но ещё и от того, что Чуев и помогавшие ему в этом Валерий с Черноуховым чудовищно надымили в наглухо зашторенном кабинете. "Водку пьянствовать и курение производить...", - сказал бы полковник Бондаренко.
Наконец сумятица на экране кончилась и пошли кадры чистые, резкие. Девушка в пальто платит за что-то... Проходит в комнату, садится на стул... Молодой человек, получивший от неё деньги, вставляет ленту в проекционный аппарат... Засветился экран, девушка кивнула и парень вышёл, закрыв за собой дверь. На экране, куда внимательно смотрит девушка, любовная сцена... Поцелуи... Падает одежда... Зрительница раскрывает сумочку и вынимает оттуда какой-то длинный предмет, похожий на свечу. Деловито задирает себе юбку...
Вдруг он понял, что это - порнофильм.
Это было настолько неожиданно, что ему показалось даже, что он протрезвел. Он не мог поверить в то, что происходило сейчас, здесь, в кабинете заместителя редактора ташлореченской городской газеты.
...Не отрывая взора от экрана, девушка сосредоточенно занималась собой. Вдруг по экрану поползла изломанная линия, изображение замелькало и стало светлым.
- Плёнка порвалась, - дёрнулся Черноухов.
- Все на этом покупаются, - сказал Валерий. - Сиди.
Оказалось, что плёнка порвалась там, а не здесь.
Девушка нажала кнопку, дверь открылась, вошёл молодой человек и занялся аппаратом, что-то говоря при этом девушке, как бы извиняясь. Вдруг он останавливается, взгляд его скользит вниз... Задранная юбка...
- И понеслось, - деловито сказал Валерий и разлил остатки водки. Все выпили, а Юрий Иванович, пользуясь тем, что на него никто не смотрит, снова полил стоящий на полу цветок.
Ему хотелось вжаться в стену, чтобы никто не видел его выражения лица. Он не понимал, как это можно смотреть в компании. Да ещё после трёх бутылок водки.
Он так и сказал вслух, потому что в этот момент самодовольный Черноухов с ухмылкой поглядел на него и спросил: "Нравится?"
- Это ты правильно заметил, - сказал Чуев, - в мужской компании - смотреть можно так, для интереса. А вот когда это надо использовать в функциональных целях, тут уж, извини, как раз без водки не обойтись.
- Функцио... Зачем всё это... если женщина красивая - и согласна?
- Некрасивых женщин не бывает. Бывает мало водки.
- Ну, - подтвердил Валерий. - Сначала ж её надо напоить, потом показать кино. А уж потом она сама...
Все, кроме Юрия Ивановича, заржали.
- С шестёрками и валетами... всё ясно, - сказал он. - А как насчёт дам?
- Будут и дамы, - сказал Чуев. - Как же без этого.
- Но не сегодня, - флегматично сообщил Валерий.
- Дамы делятся на дам, не дам и дам, да не вам... - резвился Черноухов.
- Одна есть, рекомендую заняться, - сказал Чуев. - Тамара. Тем более, что ты сейчас, пожалуй, единственный, с кем она ещё не. Но чтобы включить её в команду, с ней мало переспать. Она должна быть послушна и безотказна. В команде обязательно должна быть дама, на которую можно в любой момент рассчитывать, если кому-то надо обеспечить грелку, - пояснил он, - Вот и провёл бы с Тамарой идеологическую работу...
- Как это - грелку? - не понял он.
Черноухов засмеялся, а Чуев кивнул Валерию, и тот стал рассказывать:
- Это проводили в Ставрополе отчётно-выборную комсомольскую конференцию. В качестве свадебного генерала, как всегда, пригласили космонавта... Ну, из той команды, что шаталась-шаталась, волынила-волынила, ни хруна не сделала - еле села... Орготдел поручил обеспечить космонавту номер в гостинице, чтоб то да сё... Ребята поставили там и коньячку, и икорки, и другую закуску, конфет пару коробок - ну, от души. Дождались его, заходит. Спасибо, говорит, ребятки, молодцы. Только грелочку ещё бы... Ребята удивились, переглянулись... Но быстренько нашли медицинскую грелку. А заодно и термометр принесли. Мало ли чего. А космонавт глаза вытаращил: да вы что, ребята! Мне б, говорит, такую грелку, чтоб килограмм на восемьдесят и с глазами... Ну что - обеспечили. За счёт аппарата крайкома...
Все посмеялись.
- Отсюда и выражение - грелка. Прижилось...
...Он пошёл в туалет, где сунул поглубже два пальца в рот, и его долго и мучительно рвало.
- Ёханый бабай... - бормотал он, чувствуя, как хмель снова и снова закручивает стены. - Ёпсель-мопсель... Юбка моя ты рваная... Ё-пэ-рэ-сэ-тэ и ё-ка-лэ-мэ-нэ...
Он сунул голову под кран.
Наконец стало, кажется, чуть полегче. Он осторожно открыл дверь туалета и высунулся. Тишина. Тихо, на цыпочках, вышел. Ефросинья Карповна дремала в своём кресле, похожем на трон.
Он, тихонько ступая, миновал её пост и поднялся к себе, на третий этаж. Открыл дверь секретариата, вошёл и, не включая света, уселся.
Боже мой, - подумал он. Боже мой, боже. Значит, это было не просто водкопитие, не просто разговор, а - посвящение. Сакральное действо. С тайными обрядами. Посвящение. В рыцари чего? Ужас. Ужас!
Надо что-то немедленно сделать. Что-то такое, чтобы отмыться. С головы до ног, боже мой...
Нет, понял он. Ничего пока делать не надо. Единственное, что пока надо - это хорошенько протрезветь. Бросить машину тут? Пойдут разговоры. Сколько на часах? Боже мой... Скоро двенадцать.
Одного из них, который забросал редакцию письмами из далёкого Черноземельского района, стали называть вездепроходом, по наименованию изобретённого им устройства. Вездепроход - это, по задумке, такая машина, которая должна была ездить, плавать, летать, то есть проходить везде, а по совместительству могла бы ещё и таскать плуг, заменяя собой трактор.
Вездепроход, будучи главным детищем Евгения Михайловича, как звали изобретателя, вовсе не был единственным его творением. Он, например, походя расправился с теоремой Ферма, имея при этом всего навсего незаконченное среднее образование и должность тракториста-механизатора в захудалом совхозе.
Совхозное начальство, между прочим, Евгения Михайловича очень хвалило, и было за что: этот изобретатель, в отличие от многих прочих, рассеянных на пространствах нашей великой родины, основную работу исполнял исправно, всяким рацпредложениям, вносимым им не на бумаге, а в железе, несть было числа, и если б вот он ещё не... ну, есть один грех... так вообще был бы золото, а не человек.
"Пьёт, что ли?" - поинтересовался Юрий Иванович, позвонив в райком партии, где Евгений Михайлович, оказывается, был также хорошо известен. "Лучше б он пил, - мрачно высказался райкомовец. - Лучше б он пил, понимаете! А не писал бы идиотских писем партии и правительству".
Да, водился такой грех за Евгением Михайловичем. Писал он такие письма. И не просто писал, а ещё и, пользуясь изобретательской жилкой, разными способами размножал и рассылал по всем без исключениям редакциям газет и журналов.
Содержание писем варьировалось слабо. Начало всегда было одинаковым: "Партии и Правительству! Леониду Ильичу Брежневу Лично! Всем Гражданам Советского Союза!" (Прописных букв Евгений Михайлович не жалел). Далее изобретатель сообщал, что "чурбаны с дипломами" во ВНИИГПЭ отказываются рассмотреть его заявку на вездепроход.
Как правило, иные собственные изобретения, которые не требовали для изготовления опытного образца чего-нибудь посложнее мотопилы "Дружба" и шестерёнок со списанной сельхозтехники, долго не занимали хуторского рационализатора Евгения Михайловича. Быстренько смастерив какое-нибудь мини-транспортное средство - о шести колёсах, без руля, но вёрткое, как блоха, - умелец обкатывал его на поселковом бездорожье, давал поездить счастливым пацанам и - полностью терял к нему интерес. Но вездепроход!
Вездепроход требовал для изготовления специальной стали, в нём предусматривался авиационный двигатель... Совхоз, конечно, мог списать хоть целый комбайн, поскольку техника при заботах Евгения Михайловича перехаживала все мыслимые сроки эксплуатации, но из комбайна вездепрохода не сделаешь.
Собственно, Юрий Иванович ввязался в переписку с изобретателем вездепрохода случайно. В отделе писем послания изобретателя приравнивали почему-то к литературной почте, и ранее Серёжа Ветчинный, ведавший литстраницей, просто-напросто выбрасывал их в корзину.
Юрий Иванович, конечно, не мог так поступить и - ответил.
"Уважаемый Евгений Михайлович! - написал мой герой изобретателю вездепрохода, разумеется, не подозревая, во что ввязывается. - Насколько мне ясно по существу дела, Вы изобрели универсальный транспорт. Однако ходу Вам не дают ни в Госкомитете по изобретениям, ни во Всесоюзном институте патентной экспертизы. Вы обращаетесь к нам с просьбой опубликовать Ваше обращение "Ко всем гражданам СССР, к партии и правительству". Однако газета не столь многофункциональна, как изобретённый вами вездепроход. В частности, мы не можем печатать обращения к партии и правительству... Другое дело, что газета могла бы рассказать, в чём ценность сделанного вами изобретения, какие ставятся ему препоны, но для это нам требуется немного больше информации, чем содержится в Вашем обращении..."
Лавина обрушилась!
Юрий Иванович получал теперь "вездепроходные" письма еженедельно. И добросовестно отвечал:
"Уважаемый Евгений Михайлович! Уже имел я не однажды печальное удовольствие отвечать Вам, вынужден и теперь повторить то же, но иными словами: мы не можем публиковать Ваши обращения к Леониду Ильичу Брежневу. Пишите ему лично... Разумеется, мне понятны Ваши ирония и сарказм, вложенные в Ваши последние "извинения перед всеми гражданами Союза, партией и правительством". Понятны Ваши чувства после многократных столкновений с непониманием и бюрократической чёрствостью. Вот, кстати, буквально про Ваш случай: "Люди, интересующиеся изобретательством, но никогда не имевшие дела с Бюро патентов, не могут себе даже представить, какое это невыносимо тоскливое занятие - проталкивать изобретение через все стадии экспертизы и составления необходимой документации. Ценность изобретения, естественно, не имеет в данном случае никакого значения". Это слова Норберта Винера ("Я - математик", М., "Наука", 1967, с. 130). Мне к этим словам добавить что-либо трудно: сам я, к сожалению, никогда ничего не изобретал, зато, к счастью, никогда и не имел дела с ВНИИГПЭ. И ещё раз рекомендую Вам в деловой переписке с инстанциями воздерживаться от ругательств..."
Постепенно Юрий Иванович втянулся в переписку, даже привык к ней, отвечал по возможности кратко, а от изобретателя вездепрохода получал обширные послания с перечнем очередных мер, принятых им в борьбе с "чурбанами с дипломами", засевшими на всех уровнях: и в Ташлореченске, и далее от Ставрополя - до Москвы.
...Кончилась эта история странно и плохо.
В кабинетик литконсультанта, который занимал Юрий Иванович во время, свободное от секретариатской работы, всунулся жирный Фанасюк и, прервав приятную, но несколько уже натужную беседу моего героя с преклонных лет начинающей поэтессой Верой Трупаковой, деловито сообщил:
- По коридорам рыскает вездепроход. В поисках, естественно, твоей личности. Прикрыть телом? Или примешь на грудь самостоятельно?
Юрий Иванович вскочил.
- Зови, зови, он ведь в такую даль ехал! Вы простите, пожалуйста, - обратился он к поэтессе, - собственно, мы всё уже c вами решили...
Поэтесса поднялась.
- Юрий Иванович! Спасибо вам за беседу. Но последнее своё стихотворение я обязательно дочитаю!
Конечно, возражать было бесполезно.
Гордыня-Машук величавый
Дворцами сейчас окружён.
Смотрю я, любуюсь, мечтаю...
Кто в них отдыхает? Пижон?
Нет! Лечится в здравницах этих
Советский шахтёр, сталевар...
- А всё-таки лучше Кахети, - внезапно встрял Фанасюк, - чем ваш пятигорский бульвар. - Невинно глядя на поэтессу, он пояснил: - Там вино настоящее. А от пятигорской водки запросто помереть можно.
- Вы, Фанасюк, просто ужасный хам, - сказала Вера Трупакова.
- Ничего подобного! Я знаток и поклонник вашего творчества. Скажите, это ваши строки:
Автомобиль ни с места,
Ему нужна пароль.
Простая, рабочая,
Трудовая мозоль?
Юрий Иванович не успел вмешаться. Вошёл человек, знакомый ему по письмам и ещё ни разу не виденный вживе. Поэтесса молча вышла, толкнув по дороге ухмыляющегося Фанасюка.
- Здравствуйте, Юрий Иванович. Я к вам. Попросите оставить нас одних.
- Садитесь, - пригласил мой герой изобретателя и в ответ на вопрошающий взгляд Фанасюка кивнул: всё в порядке, мол. Фанасюк демонстративно пожал плечами: дескать, готов был выручить, а теперь что ж - теперь за последствия не ручаюсь.
Вездепроход проследил, как закрылась дверь кабинета, повернулся к Юрию Ивановичу и тоном, не допускающим возражений, сказал:
- Вам нужно уехать. Немедленно.
- Вот как? Отчего же? - изумился Юрий Иванович, несколько подобравшись. Такого начала он не ожидал.
- Юрий Иванович, - сказал изобретатель с какой-то совсем другой интонацией, как бы с трудом. - Юрий Иванович... Ведь вы один так со мной... по-человечески. Мне ведь никто так не отвечал... как вы... Спасибо вам.
- Ну, за что же спасибо, - заёрзал мой герой. - Я же, фактически, ничем вам не помог... Евгений Михайлович! Что с вами?!