Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ДОЛГИЙ ДОЖДЬ В ЩУРАХ


С рассветом дважды прохрипел петух и смолк в старческой задумчивости. Звякнул цепью и загремел пустой миской Жук. Кошка, спавшая рядом с Лизой, не спеша потянулась, соскочила с лежанки и села у входной двери. Пора было вставать и Лизе.

Она почти не спала ночью, а когда наконец задремала, увидела Илью.

Он стоял у вишни, что посадил за огородом отец, когда у Шурки и Ильи родилась дочь. Стремительно сгущались летние сумерки. Пахло дымом.

- Не ходи в Киев, Ильку, - еще раз попросила Лиза. - Оставайся у нас.

- Счастливо, сестричка. - Лиза уже не видела его лица и улыбку угадала по голосу. - Увидимся.

Зашуршала трава и силуэт Ильи растворился в темноте. За речкой около леса охнул филин.

- Не ходи в Киев, Ильку, - повторила Лиза...



Она разожгла плиту, накормила кур и кабанчика, вылила старый борщ Жуку. День начинался знойный и душный. Трава на дворе стояла сухая, безросая.

Лязгнула клямка на дверях у Дуньки Дрючихи. По старой привычке Лиза ушла со двора в дом, чтоб не попадаться соседке на глаза.

В комнате спал Витька. Лиза не знала, не считала никогда, сколько детей выросло в ее хате. После войны жила у нее Оксанка, Шуркина дочь, потом двоюродные племяшки Цыганенки. И совсем чужие прибивались. Отца Витьки, спавшего у нее сейчас, тоже Витьку, она чуть не силой забрала у матери, Катьки. А какими подругами до войны были! Катька с мужем пила последние годы так, что в хате было пусто. Ничего не было, только прусаки голодные из щелей сыпались.

- Отдай сына, - явилась к ней как-то Катька, - отдай. Ты кто? А я мать ему.

- Уйди. Он сам вернется, как ты пить перестанешь.

Потом Катька с мужем сгорели. Вместе с хатой. Так и остался Витька у Лизы. Вырос, армию отслужил. Уехал в Киев. Потом другие дети жили у нее. Потом уже и их дети...



Лиза поджарила Витьке яичницу, налила стакан молока и оставила на столе. Сама пошла в огород.

Во дворе рядом с погребом лежала одна из ее кур. У курицы была свернута шея.

- Я їм усім голови поскручую, - раздался из-за забора голос соседки. - Будуть до мене у двір лізти, - буду голови скручувати. Чуєш мене?!  - визжала Дрючиха.

"Вот клятая баба", - подумала Лиза, но даже отвечать Дуньке не стала. Не в курице было дело.

Дрюки всегда жили уверенно. При всех властях. Знали, что все им должны, просто потому, что они, Дрюки, есть. Не сомневались в этом и брали все, что считали своим. Сами становились властью.

Лизе было десять лет, когда Дрюки забрали у них новую хату.

Забирали под сельраду, а поселились в ней сами. Сколько лет уже, война прошла, колхоза нет больше, а Дунька так и живет в их хате.

Что ей сделается? И при немцах Дрюков боялись, и после. Сын Дуньки, Петро, в Фастове, в районе, в милиции начальником. Сейчас и Федька, Петров сын, законы охраняет. Они же удавятся, а хату не вернут.

Правда, та хата не нужна уже Лизе. В старой доживет, немного ей осталось. Но Дрючиха, как всегда бывает с людьми, принесшими ближнему зло, ненавидит Лизу за то, что сделала ей сама, потому и душит ее кур, подсыпает в миску Жуку толченое стекло, выбрасывает в огород собранных на своей картошке колорадских жуков.

Из курицы решила Лиза сварить на вечер Витьке суп. Может, лучше было к обеду, но что-то немоглось ей. То ли ночь без сна давала себя знать, то ли погода - небо затягивалось молочной дымкой, было душно, давило.

Взяв сапку и ведро, Лиза опять пошла на огород. То, что раньше делала она за день, за два, теперь отнимало у нее неделю. "Время идет быстрее. Дни проходят, не успев начаться", - в этом была она уверена потому, что медленней делать работу, к ритму которой привыкла за многие годы, Лиза просто не могла. Она работала так же, как и раньше, не поднимая головы, не разгибаясь, двигалась вдоль грядок, переходя с одной на другую.

Так дошла она до конца огорода. Там был пень, оставшийся от старой вишни. Вишню срубили Дрюки лет десять назад.

- Вона своєю тінню нашу картоплю закрила,  - вот и все объяснения.

Срубили и убирать не стали. Так и пролежал сухой ствол с ветками год, до следующей весны, пока не приехал из Киева старший Витька. Он распилил сухую вишню и вынес с огорода.

Около пенька Лиза присела. Огород стоял ухоженный, аккуратный. На чистых грядках светло зеленели хвосты морковки, тянулись вверх стрелки молодого лука. Ровными рядами поднималась тщательно подгорнутая картошка. За ней тянулись по земле огурцы.

Теперь надо было идти в хату и готовить курицу. Наверное, проснулся уже малой Витька. Надо посмотреть, чтобы он съел все, оставленное на завтрак. Лиза попробовала встать и не смогла.

Так она сидела возле пенька от той вишни, что посадил когда-то ее отец, смотрела на свой огород и не могла уйти.

"То не зря мне сегодня Илько приходил, - поняла Лиза, - не зря приходил".

Она вспомнила, как появился он ночью и постучал в окно их хаты.

Лиза жила тогда одна. Отец, как началась война, поехал к Шурке и Илье в Киев. С тех пор прошло два месяца, а от них не было ни писем, ничего.

- Лизка, - тихо позвал Илья, - ты есть?

Лиза быстро открыла дверь:

- Илько? Откуда ты? Один?

- Один.

Не зажигая света, Лиза провела его в комнату.

- Сейчас, - заторопилась она, - у меня картошка есть и сало осталось. - Ты рассказывай, Шурка где с дочкой. Батько?

- Уехали. Успели в последнюю неделю.

- Как уехали? - не поняла Лиза. - Куда?

- Вроде на Урал. Не знаю. Меня призвали раньше. Шура записку моей матери оставила. Путаную. Ничего не понятно, кроме того, что уехали.

- А ты откуда? - Лиза видела только темный силуэт Ильи против окна. Он сидел, устало свесив голову, и его худые плечи, словно сложенные крылья большой птицы, поднимались над головой.

- Не знаю.

- Как не знаешь?

- Нас под Гречаным высадили из поезда. Сказали окапываться. Немцев под Гречаным ждали. На другой день команда: всем садиться в поезд. Немцы вроде нас давно обошли и ушли на восток. Погрузились, только поехали - налет. Мы из вагонов высыпали, прячемся кто куда, вагоны горят, паровоз взорвался. И тут - танки немецкие.

- Когда ж это было?

- Не считал. Дней пять, наверное. Тут давно немцы?

- Неделю.

- Где-то так и было.

- Так ты неделю шел сюда?

- Пока сообразил - куда идти... Ночами шел.

- Ох, Ильку, - заплакала вдруг Лиза, - ешь скорей. Хорошо, что пришел. Останешься тут.

- Мне в Киев надо, Лиза. День пересплю, переоденусь и пойду вечером.

- Как в Киев?! - не поверила Лиза. - Ты уйдешь?

- Нельзя мне с тобой оставаться. Тут каждый человек на виду. Меня с моей жидовской мордой сразу заметят.

- А там? Думаешь, там лучше? Люди говорят, немцы в Киеве евреев убивают.

- Я в городе каждый двор знаю. И друзей много. Помогут.

- Не ходи в Киев, Ильку! Ильку, - Лиза тронула его за руку. Илья уже спал, так и не доев холодную картошку.

Он спал почти до вечера, отсыпаясь за всю прошедшую неделю. Лиза нашла для него старую одежду отца, собрала еду в дорогу. Потом вышла на улицу - в деревне было тихо. К немцам люди еще не привыкли, отсиживались по домам.

Она вернулась в хату и подошла к кровати, на которую ночью перетащила Илью. Он лежал, подогнув ноги, давно не бритый, длинный и худой. В темной его шевелюре у висков Лиза заметила едва пробивающуюся седину.

- Ох, Ильку, - Лиза едва сдерживала слезы. Надо же было ей полюбить мужа своей младшей сестры. Шурка давно уехала в Киев и там нашла себе Илью. А за кого могла выйти Лиза здесь, в Щурах, после того, как ее отца за новую хату и велосипед записали в куркули?

Отняли все, но хоть не сослали. Соседи кривились: "Шурка за жида в Киеве вышла". А Лиза, когда первый раз его увидела, не знала, что с собой делать. Высокий, добрый, и глаза смеялись, и сам улыбался.

Уже после войны узнала Лиза, что в Киев Илья не пришел. Может, пришел, но до дома не добрался. Шурке дали справку о том, что Гольдинов Илья пропал без вести у села Гречаное.

Лиза видела его последней. Даже не его, а только темный силуэт под сумеречным вечерним небом.



Ветер, свежий и сильный, налетел, разгоняя тяжкую духоту, зашелестел травой. Илья подошел незаметно и какое-то время молча стоял рядом с ней. Потом погладил рукой сухой вишневый пень. - Срубили вишенку.

- Не ходи в Киев, Ильку, - обернулась к нему Лиза. - Хоть теперь не ходи.

- Нам с тобой не в Киев, - качнул головой Илья.

- Так ты за мной вернулся?! - обрадовалась Лиза. - Я сейчас, только малого гляну...

Когда начался дождь, Витька, кормивший своим завтраком кошку, пошел искать бабу. Лиза сидела у края огорода.

- Бабо, дождь пошел. Идем в хату, - позвал ее Витька. - Бабо, идем скорей, смотри какой дождь сильный. Бабо...



* * *

- Бабо! Бабо, агов!.. - Федька Дрюк с трудом выкатил свое истекающее потом тело из заляпанного жидкой грязью по самые стекла милицейского "газика" и подошел к калитке. На цепи надрывался яростным лаем грязный рыжий пес.

- Бабо, де ви є?! Заберіть свого пса скаженого.

- А, цить! Цить, дурню! - Дрючиха медленно вышла из дому. - Там хто?

- Та я, Хведька.

- То заходь, як приїхав. Цить, Рудий.

Федька осторожно миновал рычащего пса и вошел следом за Дрючихой в хату.

- От дощ, - пожаловался Федька, - третій день без перериву. А дихати нема чим. Африка. Духота.

- Нічого, - равнодушно отозвалась Дрючиха, - картопля буде добра.

- Баби на селі брешуть, - продолжал Федька, вытирая рукавом рубашки мокрое лицо, - як Лізка померла, так і дощ пішов. Кажуть, до дев'ятого дня йти буде.

- Годі патякати, - резко оборвала его Дунька, - верзуть казна-що. А ти, як дурень, повторюєш. Кажи, чого приїхав.

В селе считали, что по хорошему человеку, когда он умирает, небо плачет. Только почему-то в Щурах на похороны дождь случался редко.

- Мати гроші за картоплю передала,  - Федька протянул Дуньке туго свернутую и перетянутую резинкой пачку денег.

- Скількі тут? - Старуха видела плохо и к новым деньгам не привыкла.

- Десять.

- Шо десять? - окончательно рассвирепела она. - Кажи по-людськи.

- Десять мільйонів.

"От бiсові ціни, - подумала Дунька. - Нiчого вже не розумію. Десять мiльйонів за три лантухи картоплі. Багато це чи мало?"

- Могли і більше вторгувати, - проворчала она, пряча деньги. - Коли батько дошки на паркан привезе?

- Не знаю. Нічого не казав.

- То нагадай йому. Тепер ось що... - Дунька помолчала. - За Лізкою хата залишилась. Розумієш мене?

- Ой, бабо... - Федька снова вытер лицо. Рукава рубашки давно уже были мокрыми. - Ви б бачили, скількі людей приїхало до неї. І з Фастова, і з Києва, і все село було. Як на демонстрацію у Фастові колись. Навіть більше. Лізку на цвинтар везуть, вся вулиця повна. Повз яку хату провозять - всі виходять, прощаються.

- Чого б це? - удивилась Дунька. - Вона ж одна. Нікого не зосталось.

- А хто їх знає. Тільки я ще такого у нас не бачив.

- Ну, то їх справи. А ти скажи батьку, щоб зробив нам Лізкіну хату з городом.

- Я чув, вона ту хату Вітьці заповіла.

- Якому? Катькіному сину? А хто він такий? Він у Києві живе? То й нехай собі живе.

- Не знаю, бабо, - засомневался Федька, - як то воно вийде.

- Тобі і знати нема чого. Скажеш батьку і край.

На улице нетерпеливо засигналила машина.

- То я побіг, - спешно засобирался Федька, - хлопці чекають.

- Про дошки для паркану не забудь,  - напомнила Дрючиха, но было видно, что думает она о другом.

"Вот клятая баба", - Федька осторожно обошел следившего за ним злыми глазами Рудого, хлопнул калиткой и стал втискиваться в машину.

Внук ушел, а Дунька Дрючиха так и осталась сидеть у окна.

Неожиданно она вспомнила ярко и отчетливо, так, словно было это не без малого семьдесят лет назад, а недавно, может на прошлой неделе, как сидела она в этой хате у этого же окна, когда жили тут еще Лизка с Шуркой. Сестры ждали отца из Киева. Дуньке тогда было лет десять. Нет, наверно меньше, не больше восьми, значит и Лизке было восемь, а Шурке - шесть.

Дядько Григорий приехал уже под вечер, когда дневная жара начала спадать.

- А ну, девки, что я привез, смотрите!

Они выбежали во двор и увидели прислоненный к стене хлева велосипед. Рама была обернута желтоватой вощеной бумагой, но руль горел огнем, сверкал на солнце, приковывая к себе взгляд.

- А? Машина! - гордо ходил около него дядько Григорий. - Кто первый кататься?

Он накачал колеса и вывел велосипед на улицу.

- Вы успеете еще, - сказал дочерям, - садись, Дунька.

Дунька с опаской села на багажник, обхватив дядька Григория руками. Она чувствовала запах его пота, паровозного дыма, который считала запахом города. Было страшно и радостно. Дунька визжала, велосипед гремел по неровной сельской дороге, шуршали шины...

- Господи, прости мене, грішну, - выдохнула Дунька и перекрестилась на образа.

Она вышла во двор и под непрекращающимся дождем подошла к забору, отделявшему ее огород от огорода Лизы. Около старой хаты суетились незнакомые люди.

- Понабігли, - зло сощурилась старуха. - Нiчого. Цю халупу ми зламаємо. Нову хату поставимо. Дітям буде.

Она постояла еще минуту и, не замеченная никем, медленно пошла в дом. Закрывая ей дорогу, низко свисали мокрые ветви слив и грецких орехов. Над ними тянулись утомленные своей тяжестью, истекающие водой облака. Казалось, они навсегда повисли над старым лесом, уходящим на север, над речкой, что отделяет лес от села, и над самим селом, его огородами, безлюдными улицами, небольшими домами, под крышами которых укрылись от дождя люди.

1996  



© Алексей Никитин, 1996-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.





Словесность