РУССКИЙ НАРЦИСС, ИЛИ РОМАНТИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
Что самое запоминающееся в последней главе "Дубровского"? Может быть, это: "Дубровский приставил фитиль, выстрел был удачен: одному оторвало голову, двое были ранены"? Может быть, фраза, покоряющая своим тяжеловесным архаическим деепричастием: "...Дубровский, подошед к офицеру, приставил ему пистолет к груди ( а тот что же в это время? - Е.Н.) и выстрелил, офицер грянулся навзничь".
Дальше - полстранички текста и конец. Что тут еще можно анализировать, на чем остановить свой исследовательский глаз? Все самое важное в романе уже свершилось, и мы по инерции переворачиваем последнюю страницу. Между тем, в этой главе, чуть раньше, промелькнет удивительная по расточительности и нереализованности деталь. Только тем, что роман не был закончен, можно объяснить ее наличие в самом конце, уже вслед, вдогонку завершающемуся повествованию: "В шалаше (здесь и далее подчеркнуто мной -Е.Н.), из которого вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу находился женский серебряный туалет итрюмо".
Пусть Чарский в "Египетских ночах" имеет кабинет, "убранный как дамская спальня". А тут - "посреди дремучего леса", в "землянке", в "шалаше" - "женский туалет и трюмо"!.. Не для Марьи же Кирилловны собирал все это Дубровский, не сюда же собирался он везти ее из-под венца!
Недоумение это помогает нам войти в одну очень интересную, литературную проблему. Истоки ее можно выводить из овидиевских "Метаморфоз", где эпизод с Нарциссом занимает более полутораста строк. Но следует сразу отметить, что зеркало как предмет и как метафору можно встретить и у ветхо- и у новозаветных пророков. К примеру: "...и будешь перед ним, как чистое зеркало, и узнаешь, что он не до конца очистился от ржавчины". (Сир.,12,11)
"Ибо, кто слушает слово и не исполняет, тот подобен человеку, рассматривающему природные черты лица своего в зеркале: он посмотрел на себя, отошел и тотчас забыл, каков он".(Иак.,1,23-24)
А кроме того см.: Иов,37,18; 1 Кор.,13,12.
Осторожность по отношению к своему собственному отражению сформировалось значительно раньше, еще в добиблейскую эпоху. Древний человек воспринимал своего двойника, отраженного в речной или озерной глади, как выходца из иного мира, поэтому контакт с ним был всегда опасен. Реликтовые остатки этих представлений закрепились, к примеру, в современном обычае завешивать зеркала в доме умершего. (Сравни космическую метафору А.Вознесенского: "Занавесить бы черным Байкал, словно зеркало в доме покойника". "На смерть Шукшина").
В Средние века С.Брант, а вместе с ним и А.Дюрер, проиллюстрировавший "Корабль дураков", на многие десятилетия сделали зеркало запретным предметом для мужчины. Предполагалось, видимо, что побриться он может и у цирюльника, не заглядывая в зеркало. Надо отдать должное автору, на женщин этот запрет не распространялся: " Но женщин я б не упрекал, / Что жить не могут без зеркал,-/ Их все-таки, бедняжек жаль:/ Год нужен им надеть вуаль."
Для мужчин такого послабления не делалось: " Я в зеркало смотреться рад: / К лицу дурацкий мне наряд. / Кто схож со мной?/ Осел, мой брат."
О том, что зеркало прочно вошло в российский бытовой обиход, может свидетельствовать хотя бы тот факт, что упоминание о нем можно встретить уже в силлабическом переложении "Домостроя" Кариона Истомина (ок. 1700 г.): " Воду, платенцо, лахань же и мыло/ Умыти лице неси, чисто б было./ Гребень, зерцало подаждь господину, / Да сотворит он по своему чину."
Позже и Ломоносов в "Письме о пользе Стекла" (1753 г.) не преминет упомянуть и об этом его назначении, причем, оговаривая его использование только женским полом: "Но было б ваше все старанье без успеху,/ Наряды ваши бы достойны были смеху,/ Когда б вы в зеркале не видели себя./ Вы вдвое пригожи, Стекло употребя."
Мужчине пристало использовать Стекло только в технических целях, в разных телескопах, микроскопах и т.п. Негласный запрет этот сохранился и до наших дней в традиционных консервативных культурах. См. "Тихий Дон" М.Шолохова: "Сунулся примерить было к зеркалу, но взглядом стерегла его Ильинична, старик перенял ее взгляд, круто вильнул, захромал к самовару. Перед ним и примерял, надевая фуражку набекрень.
- Ты чего ж это, дрючок старый? - напустилась Ильинична.
Но Пантелей Прокофьевич отбрехался:
- Господи! Ну и глупая ты! Ить самовар, а не зеркала! То-то и оно!"
По наблюдению А.Вулиса, зеркала нельзя встретить ни в "Робинзоне Крузо", ни в "Дон Кихоте", ни в романе Ф.Рабле.(См. А.Вулис.Литературные зеркала. М.:СП,1991) Это само по себе капитальное исследование, но мы в своей работе постарались не пересекаться с автором и обращали внимание на те факты, которые остались за рамками его исследования.
"Корабль дураков", переведенный на основные европейские языки, сделал свое дело. Исключением в ряду этих великих имен стоит имя В.Шекспира. Как будто это негласное табу его не касалось, и во многих его пьесах, при самом беглом анализе, зеркало и мотивы, связанные с ним, можно наблюдать неоднократно.
В "Ричарде Ш" Глостер, проговариваясь о своих планах, скажет: "Клянусь, хоть это мне и непонятно,/ Я для не мужчина хоть куда./ Что ж, зеркало придется покупать/ Да завести десятка два портных,/ Что нарядить меня бы постарались./ ...Пока нет зеркала, - свети мне, день/ Чтоб, проходя, свою я видел тень".
А герцогиня Йоркская в этой же пьесе будет сетовать: "Теперь два зеркала его лица/ Разбиты вдребезги зловредной смертью./ Осталось на горе одно - кривое: / В то зеркало глядясь, позор свой вижу."
И Гамлет, разговаривая с матерью, пригрозит ей: "Ни с места! Сядьте. Я вас не пущу./ Я зеркало поставлю перед вами,/ Где вы себя увидите насквозь".
В "Короле Лире" Кент, говоря о никчемности и ничтожесте Освальда, восклицает: "Подлец, мерзавец, блюдолиз. Низкий, надутый дурак и прощелыга, вот ты кто. Холоп и хозяйкин угодник в шерстяных чулках, с душонкой доносчика, с помадой и зеркальцем в сундуке. Твоим единственным богатством".
То Макбету привидятся "восемь королей": "Но вот восьмой. Он сзеркалом, в котром / Я вижу длинный ряд других."
По представлениям людей тех времен, не было ничего более несообразного, чем рыцарь с зеркальцем. Замечательно, что, описывая дом Тараса Бульбы и перечисляя награбленные им предметы и вещи, Гоголь не упоминает о зеркале. Хотя была же когда-то молодой его жена, мог бы подумать он и об ее нехитрых женских прихотях:
"На стенах - сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. (...) На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена."
Нравственное падение и предательство Андрия произошло не тогда, когда он вылетел в золотых доспехах во главе польского гарнизона, а гораздо раньше, еще в Киеве, когда он впервые пробрался в дом прекрасной полячки, "которая в это время сидела перед свечою ( и, конечно, перед зеркалом! -Е.Н.) и вынимала из ушей своих дорогие серьги", а потом "надела ему на голову свою блистательную диадему, повесила на губы ему серьги и кинула на него кисейную прозрачную шемизетку с фестонами, вышитыми золотом".
За всей этой легкомысленной любовной игрой - не простая карнавальная травестизация, уместная, допустим, на святках, а символическое лишение Андрия рыцарской маскулинности. Какое впечатление произвел бы на своих братьев по оружию этот "лыцарь", увешанный женскими побрякушками и стоящий перед зеркалом!..
Сцена эта, при всей ее внешней забавности, исполнена глубокого и пророческого смысла. Оскоромившись подобным образом, Андрий позже, уже совершенно естественно, сделает последний непоправимый шаг.
Включаясь в общеевропейский культурный контекст, русские авторы старались следовать традициям, уже сложившимся и сформировавшимся в рамках Просвещения. В своей филиппике, направленной в адрес вельможи, Г.Державин среди прочего перечислял: " А ты, второй Сарданапал!/ К чему стремишь всех мыслей беги?/ (...) Чтоб пурпур, злато всюду взор/ В твоих чертогах восхищали,/ Картины в зеркалах дышали,/ Мусия, мрамор и фарфор?"
Или, заставляя молодящегося старика вспомнить о своем возрасте, опять прибегает к помощи зеркала: " Мне девушки шептали:/ "Ты стар, и сед, и лыс;/ Вот зеркало,- сказали,-/ Возьми и посмотрись."
Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что иногда, так сказать, "для своих", он мог сделать послабление: "Сядь, милый гость!/ Здесь на пуховом/ Диване мягком отдохни; / В сем тонком пологу перловом / И в зеркалах вокруг усни".
Почти в эти же годы молодой И.А.Крылов в своей "Почте духов" издевался над любителями проводить досуг перед зеркалом: "Когда обезьяна смотрится в зеркало, тогда, прельщаясь собою, удвоивает она смешные свои коверкания. (...) Петиметр точно так же, взирая на себя в большое стенное зеркало, представляет те же самые движения и обороты; он всего вокруг себя осматривает, множество раз на все стороны повертывается, поднимает и опускает голову, коверкается, кривляется, ломается; говорит (...) о прическах своих волос, курчавости своего вержета, о размерах своих буклей, о ленточном бантике и прочем подобно сему вздоре ."
Но, как и Державин, Крылов не устоит перед искушением двойного стандарта. Двадцатилетним он крушит "петиметров", но четыре года спустя сам признается в "Послании к моему другу": "Нередко, милым быть желая,/ Я перед зеркалом верчусь/ И, женский вкус к ужимкам зная, / Ужимкам ловким их учусь;/ Лицом различны строю маски,/ Кривляю носик, губки, глазки, / И, испужавшись сам себя,/ Ворчу, что вредная природа / Недоработала меня / И так пустила, как урода."
Как говорится, слаб человек. Но надо отдать ему должное в том, что он на четверть века опередил терзания чудовища Франкенштейна, этого романтического Анти-Нарцисса: "...Но как ужаснулся я, когда увидел свое собственное отражение в прозрачной воде! Сперва я отпрянул, не веря, что зеркальная поверхность отражает именно меня, а когда понял, как я уродлив, сердце мое наполнилось горькой тоской и обидой. Увы!"
Пройдет немного времени, и все смешается в русской литературе. На смену постному резонерствующему Просвещению придет романтизм, и герой его пустится во все тяжкие, как бы наверстывая упущенное время.
Как прямая полемическая аллюзия крыловского текста воспринимается начало рассказа Н.Ф.Павлова "Ятаган" : "О, как шел к нему кавалерийский мундир!.. Как весело, как живо, как ребячески вертелся он перед зеркалом!.. Как ловко перехватывал по нескольку раз свою шляпу, над которой раскидывались, дрожали чистые уклончивые ветви белого пера!.. То резко бросал он ее под левую руку, то важно опускал к правому колену, принимая степенное положение, прищуривая глаза и стараясь сгорбить немного прямизну своего стана ", - и далее - еще целая страница "прочего подобного сему вздора".
То же самое в рассказе В.Ф.Одоевского "Свидетель": "...Вячеслав был произведен в корнеты; изобразить его радость невозможно; незнакомый с чинным притворством нынешней молодежи, он беспрестанно вертелся перед зеркалом то тою, то другою стороною, чтобы лучше видеть свои эполеты; потом он бросался обнимать меня, то надевал трехугольную шляпу, то таскал Боксена за лапы".
То же самое и в хрестоматийном "Герое нашего времени": "Он бросил фуражку с перчатками на стол и начал обтягивать фалды и поправляться перед зеркалом; черный огромный платок, навернутый на высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок, высовывался на полвершка из-за воротника; ему показалось мало: он вытащил его кверху до ушей..."
Всякий раз, рассматривая портретные изображения офицеров той поры, участников заграничных походов и войны 1812 года, не устаешь удивляться. На груди многих из них - вызывающие уважение боевые награды и при этом - изощренно-изысканнные прически, иногда чуть ли не женские локоны, и вся та внешность, на поддержание которой необходимо ежедневно подолгу сидеть перед зеркалом.
И романтическая проза 1830- начала 1840-х гг. дает многочисленные подтверждения того, что ничего необычного в этом тогда не было. В том же "Ятагане" мы встретим более чем достаточное подтверждение этому наблюдению. По праву первооткрывателя, Н.Ф.Павлов не жалеет площади и старается, закрепляя свой приоритет, как можно точнее и подробнее описать впервые увиденную проблему: "Полковничья квартира в богатом селе была по возможности возведена на степень удобного жилья и приноровлена к потребностям постоянного пребывания; однако ж разные полугородские украшения не отнимали у нее походного, поэтическго вида. Стены были завешаны коврами (вспомним "землянку" Дубровского - Е.Н.), пол устлан также коврами, ширмы отделали спальню, то есть постель, от кабинета, или приемной; а у небольших окон новые рамы с цельными стеклами, задернутые зелеными занавесками наподобие штор, показывали, что нет ничего невозможного на свете. Французские и турецкие пистолеты, черкесская шашка, два-три кинжала и образцы киверов, ранцев, сум занимали место картин. В одном углу стояли знамена полка, в другом солдатское ружье; под знаменами - шпага арестованного офицера. Наконец, беспорядочная группа трубок, бисерный кисет, "Военный устав", "Рекрутская школа", "Краткое наставление о солдатском ружье" и табачная атмосфера - все это одело большую горницу зажиточного крестьянина по военной форме. Только с некоторых пор между признаками временного привала, строгой службы и неизнеженных бивачных привычек вкрались кой-какие предметы роскоши, приличные столичному слабодушному щеголю. Так, например, на столе, где лежали полковые ведомости, "Военный журнал" и другие дельные бумаги, тут же почти без смены стояло зеркало, а возле него какой-то переводной роман, взятый у княжны, несколько ножниц и ноженок, духи в хрустале, французская помада в фарфоре и прочие изящные мелочи туалета, необходимые для истинной любви девятнадцатого столетия. Что делать?.. Полковник не стригся уже под гребенку, не оставлял бакенбард на произвол ветра и пыли, а старался соединить женоподобные прелести статского наряда с суровым блеском военного; позволял себе, отправляясь к князю, выставлять из-за черного галстуха воротнички, чистые как серебро; расстегивал мундир, и белый жилет его всегда был бел, и золотая цепь от часов пригонялась таким образом, что вместе с орденами не вредила впечатлению целого. Что же касается до прежней благоразумной экономии в носке эполет, то эту статью полковник вычеркнул вовсе из устава о своем гардеробе. Он пил чай и курил трубку, сидя перед зеркалом, как однажды утром вошел к нему полковой адъютант..."
Эта пространная цитата обобщенно, как бы за всех романтических авторов сразу, дает собирательный портрет целого поколения, "с некоторых пор" ставшего входить в литературу.
И теперь из повести в повесть, то у одного, то у другого автора мелькает, как стоп-кадр, одна и та же сцена, на мгновение запечатлевающая героя в одной и той же позиции: "Я остановился узеркала" (А.Бестужев-Марлинский. "Вечер на бивуаке"), "Пламенные их взоры встречались лишь в зеркале", (В.Одоевский, "Княжна Мими"), "... расположился перед туалетом. Помада новейшего изобретения поставила стоймя эыбкий локон хохла" (Н.Павлов, "Аукцион"). Примеры эти можно умножать сколь угодно.
Пройдет немного времени, и зеркало из уже привычной, обязательной бытовой детали у некоторых авторов превратится в важный элемент сюжета, и романтики будут использовать его не только для "причесывания" своих героев.
А.Погорельский, первым из русских авторов взявшийся за тему двойничества, не мог не использовать этот важный многофункциональный предмет. В повести "Двойник" персонаж, явившийся перед героем, объясняет тому: "...если вы, как я не сомневаюсь, хотя изредка смотритесь в зеркало, то должны во мне узнать самого себя".
Зеркало будет непременным атрибутом и при различных сверхеестественных манипуляциях, как например, в рассказе А.Погорельского "Посетитель магика": "По мере того, как Корнелий продолжал пение, комната становилась светлее и светлее, хотя нельзя было догадаться, откуда свет этот происходил. Наконец, незнакомец ясно увидел большое зеркало, закрывающее целую стену и как будто подернутое густым инеем тумана. (...) Туман, покрывающий зеркало, исчез, и незнакомец с радостным криком поднял голову, вперил глаза в картину, в зеркале представившуюся".
Писатели научились использовать зеркало как важную предметную деталь. Например, А.Пушкин в "Выстреле": "Обширный кабинет был убран со всевозможной роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зеленым сукном и устлан коврами".
В.Ф.Одоевский: "Представьте себе хоромы и жизнь старинного богатого русского боярина: дорогие штофные обои, длинные составные зеркала в позолоченых рамах; везде часы с курантами, японские вазы, китайские куклы..." ("Катя, или история воспитанницы").
В.Ф.Одоевский, наверное, одним из первых использует зеркало и как элемент важной психологической детали: "Мария невольно вздрагивала, когда случайно ее собственный образ отражало в зеркалах, когда шорох шагов их повторяло эхо..." ("Черная перчатка")
Он же впервые, задолго до американского исследователя Р.Моуди, довольно схоже описал феномен отделения человеческой души от тела, и, замечательно, что и в этом случае зеркало является важной составляющей: " Тьфу, пропасть! Да ведь это я лежу - нет! и не я! - нет! Точно, я; словно на себя в зеркало смотрю; я - совсем другое: я - вот руки, ноги, голова - все там, здесь ничего, ровно ничего, я все слышу и вижу...(...) дай посмотрюсь в зеркало - уж оно никак не обманет; вот мое зеркало - тьфу, пропасть! и в нем ничего нет, а все другое в нем вижу: всю комнату, детей, постелю, на постели лежит... кто? я? - нечего не бывало! я перед зеркалом, - а нет меня в зеркале..." ("Живой мертвец").
М.Загоскин впервые использует мизансцену, которая давно известна была живописцам ( довольно подробно как раз эта тема разработана в книге А.Вулиса): "Я сидел против большого зеркала; в нем отражалось все, что было у меня за спиною, т.е. и вся противоположная стена и двери, против которых стоял слуга Убальдо, и уголок, в котором сидела красавица Челестина". ("Белое привидение")
Прием этот, впервые использованный Загоскиным, будет развит и значительно усложнен позже Н.Бестужевым в повести "Отчего я не женат". Читал ли Бестужев Загоскина, сказать трудно, т.к. находился в то время в ссылке, и его повесть написана, по словам брата - М.А.Бестужева, "в казематную эпоху, когда более процветала мода на литературные произведения, чтение коих, кроме литературных собраний, по большей части происходило в присутствии нащих дам." Под названием "Шлиссельбургская станция" она будет опубликована только в 1860 г. Приводимые ниже цитаты сегодня могут восприниматься как страницы режиссерского экземпляра какого-нибудь современого режиссера-постановщика: "По стенам развешано было несколько картинок, над столом зеркало и деревянные часы", "...взглянув в висевшеенад столом зеркало, в котором отражался мой хозяин, увидел, что каждая остановка сопровождалась покушением встать", "Изменническое зеркало передавало мне верно все наслаждения и все забавные страхи хозяина", "Я различал женские и мужские голоса; зеркало передавало мне мимолетные черты, потому что люди шевелились, переходили с места на место, но я не мог никого рассмотреть". "...молодая приезжая дама стояла, оборотясь к ней, и, наконец, когда та улеглась, взяла свечку и подошла к зеркалу (...) Я увидел в зеркале - Боже мой, что я увидел!" и т.д. еще несколько раз.
Пройдет время, и из всего этого избыточного арсенала Чехов в "Даме с собачкой" использует только один глубокий и емкий "кадр": "Он подошел к ней и взял ее за плечи, чтобы приласкать, пошутить, и в это время увидел себя в зеркале. Голова его уже начала седеть. И ему показалось странным, что он так постарел за последние годы, так подурнел".
Вот чего не отыщешь в прозе русских романтиков, так это даже самой малой доли иронии по отношению к героям, священнодействующим перед зеркалом. Уж больно серьезен и деловит романтический герой перед своим трюмо! Уж больно серьезным делом занят он каждый день перед тем, как выйти из дома. Слишком много места в его жизни занимает внешность и отношение к ней окружающих. Да и он сам может судить о внешности других так, как это пристало только женщинам. Он как истинный знаток знает названия всех модных цветов, фасонов и названия всей многосложной дамской галантереи. Достаточно только вспомнить соответствующие места из "Дневника" Печорина:
"...но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего. На второй было закрытое платье gris de perles, легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи... Ботинки couler puce стягивали у щиколки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления". ("Герой нашего времени")
Проводя столько времени перед трюмо, изучив свое лицо, подобно Нарциссу, до мельчайших подробностей, он и о своей внешности говорит с неприличной для мужчины пристрастностью:
"А смешно подумать, что на вид я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит".("Герой нашего времени")
Он не забывает о своей внешности в самые критические моменты своей жизни и, несмотря ни на что, всегда остается ею доволен: "Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Я посмотрелся взеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собой ". (Там же )
Кажется, еще чуть-чуть, и герой воскликнет, опережая Павла Ивановича Чичикова: " Ах ты, мордашка эдакой!" Но время для этого еще не пришло. Романтический герой к подобному отношению к самому себе еще не готов.
Пожалуй, первым, кто позволил себе чуть-чуть понизить градус восторгов по поводу своих героев, был В.Ф.Одоевский. Сначала в повести "Новый год" он нелицеприятно, но пока еще мягко-иронично отзовется о герое, слишком быстро забывшем былые дружеские привязанности: "В доме все суетилос; в крайней комнате я нашел Вячеслава во всем параде перед зеркалом; он ужасно сердился на то, что башмак отставал у него от ноги; парикмахер поправлял на голове его накладку."
А в повести "Княжна Зизи" перед зеркалом впервые окажется откровенно отрицательный персонаж: "Но он взглянул в зеркало и испугался своего собственного образа; оглянулся, нет ли в комнате кого из посторонних, и в одно мгновение исчезла с его лица насмешливая улыбка, как будто ее и не бывало..."
Только гений Пушкина позволял ему относиться к этому чуть ли не сакральному для романтиков предмету не однопланово, а использовать его значительно шире, чем это делали все его собратья по литературному цеху, и реализовывать скрытые для них возможности.
Его Онегин, как и всякий иной романтический герой, "... три часа по крайней мере / пред зеркалами проводил / И из уборной выходил / Подобно ветреной Венере ", но уже в этом романе автор не устоит перед возможностью с удовольствием выставить перед зеркалом: "...оплошного врага;/ Приятно зреть, как он, упрямо/ Склонив бодливые рога,/ Невольно в зеркало глядится/ И узнавать себя стыдится;/ Приятней, если он, друзья,/ Завоет сдуру: Это я!"
В "Домике в Коломне" он скажет: "Мне доктором запрещена унылость", и в соответствии с этой докторской прописью выставит перед зеркалом бреющегося гусара, переодетого кухаркой. Финал этой нескучной затеи нам известен: "Пред зеркалом Параши сидя,/ Кухарка брилась. Что с моей вдовой?/ "Ах, ах!" - и шлепнулась. Ее увидя,/ Та второпях, с намыленной щекой,/ Через старуху (вдовью честь обидя)/ Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,/ Да ну бежать,закрыв лицо."
А по тому, что перед окном Параши "Все ж ездили гвардейцы черноусы,/ И девушка прельщать умела их/ Без помощи нарядов дорогих", нетрудно догадаться, что переодетой кухаркой был какой-то из этих отчаянных гвардейцев.
То, что поэма эта была для Пушкина не пустой забавой, подтверждается хотя бы тем, что к ней он специально нарисует эскиз иллюстрации и оформит, по традиции того времени, в овал, что среди многих десятков его рисунков и набросков - исключительная редкость.
Придет время, и зерна иронии, посеянные гениальным поэтом, дадут обильные всходы, и русская литература будет изживать рецидивы романтизма, тотально используя и выворачивая именно этот, на первый взгляд, мелкий и неосновательный мотив.
Первым, по хронологии, в этом ряду был Н.В.Гоголь. На первых порах, из повести в повесть, зеркало традиционно продолжает и у него служить символом роскоши и богатства, недоступного для его уже отнюдь не романтических героев: "... накупил духов, помад, нанял, не торгуясь, первую попавшуюся великолепнейшую квартиру на Невском проспекте, с зеркальными и цельными стеклами...". ("Портрет") "Эх, какое богатое убранство! Какие зеркала и фарфоры!" ("Записки сумасшедшего") "Избенка, понимаете, мужичья: стеклушки в окнах, можете себе представить, полуторасаженные зеркала, так что вазы и все, что там ни есть в комнатах, кажется как бы внаруже..." ("Мертвые души") " И зеркало вон разбил, ведь это вещь не даровая: в английском магазине куплено". ("Женитьба")
И уж коль речь зашла о Гоголе, то не лишне отметить, что А.Агин, иллюстрировавший "Мертвые души", дважды в эпизодах, связанных с домом Ноздрева, поместит на заднем плане большое, но треснувшее зеркало, хотя в романе этой очень важной, на первый взгляд, детали нет вовсе.
Всматриваясь в его персонажей, раз за разом обнаруживаешь, что герои Гоголя, оказываясь на привычном для романтического героя месте, выглядят из рук вон мизерабельно: "Ковалев потянулся, приказал себе подать небольшое, стоявшее на столе зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но к величайшему изумлению, увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место!" ("Нос") "Входя, закричал он еще издали: "Мальчик, чашку шоколаду! - а сам в ту же минуту к зеркалу: есть нос! (...) После того отправился он в канцелярию того департамента, где хлопотал об вице-губернаторском месте, а в случае неудачи об экзекуторском. Проходя через приемную, он взглянул в зеркало: есть нос!" ( Там же) " Да врешь, я посмотрел в зеркало; где ты видишь седой волос? Эй, Степан, принеси зеркало! Или нет, постой, я пойду сам. Вот еще, Боже сохрани. Это хуже, чем оспа." ("Женитьба")
И то, что совсем недавно было простительно, обыденно и обязательно для романтического героя, на новом этапе русской литературы,- а ведь и десяти лет не прошло, - начинает казаться пародией и насмешкой: " Приготовление к этой вечеринке заняло с лишко два часа времени, и здесь в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано. (...) Потом надел перед зеркалом манишку, выщипнул вылезшие из носу два волоска и непосредственно за тем очутился во фраке брусничного цвета с искрой". ("Мертвые души")
Вот хороший тренинг для студентов филфака - опираясь на приведенную цитату, сформулировать, по возможности, материальные отличия романтической литературы от зарождающейся натуральной школы.
Впрочем, подобного иллюстративного материала проза Гоголя предоставит еще много: "Зато, может быть, от самого созданья света не было употреблено столько времени на туалет. Целый час был посвящен только на одно рассматривание лица в зеркале. Пробовалось сообщить ему множество разных выражений: то важное и степенное, то почтительное, но с некоторой улыбкой, то просто почтительное без улыбки; отпущено было в зеркало несколько поклонов в сопровождении неясных звуков, отчасти похожих на французские, хотя по-французски Чичиков не знал вовсе".("Мертвые души")
И теперь герой, только недавно называвший себя "мордашкой", у того же автора вдруг совсем по-другому станет оценивать свое собственное изображение и в недовольстве своем опять вдруг может солидаризироваться с творением Франкенштейна: "и уже не раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда взглянул на себя как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: "Мать ты моя Пресвятая! Какой же я стал гадкий!" И после долго не хотел смотреться ."
Размышляя о ситуациях подобного рода, М.Бахтин писал:
"Совершенно особым случаем видения своей наружности является смотрение на себя в зеркало. (...) мы видим отражение своей наружности, но не себя в своей наружности, наружность не обнимает меня всего, я перед заркалом, а не я в нем; зеркало может дать лишь материал для самообъективации, и притом даже не в чистом виде. В самом деле, наше положение перед зеркалом всегда несколько фальшиво: так как у нас нет подхода к себе самому извне, то мы и здесь вживаемся в какого-то неопределенного возможного другого, с помощью которого мы и пытаемся найти ценностную позицию по отношению к себе самому, из другого пытаемся мы и здесь оживить и оформить себя; отсюда то своеобразное неестественное выражение нашего лица, которо мы видим в зеркале и какого у нас не бывает в жизни. (...)ведь мы всегда почти несколько позируем перед зеркалом, придавая себе то или иное представляющееся нам существенным и желательным выражение.(...) когда я смотрю на себя в зеркало, я одержим чужой душой."
Прямой иллюстрацией к этому наблюдению Бахтина может послужить эпизод со "значительным лицом" из гоголевской "Шинели":
"... и сказал:
- Что вам угодно? - голосом отрывистым и твердым, которому нарочно учился заране у себя в комнате, в уединении и преред зеркалом, еще за неделю по получения нынешнего места и генеральского чина." ("Шинель")
Поставив своего героя на утоптанное романтиками место, Гоголь раскрыл нам не только арсенал его пластических и интонационных благоприобретенных средств, но и посвятил в кухню его лексических и риторических стереотипов: "Приемы и обычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многочисленны. Главным основанием его системы была строгость. "Строгость, строгость и - строгость", - говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил". ("Шинель")
Раз признавшись М. де Вогюэ, что " все мы вышли из гоголевской "Шинели", и не боясь упреков (часто небезосновательных) в подражательстве своему учителю, Достоевский будет продолжать и развивать начатый тем мотив: "Он посмотрел в зеркало и незаметил лица своего.
- Нет, строгость, одна строгость и строгость! - шептал он почти бессознательно про себя, и вдруг яркая краска облила все его лицо." ("Скверный анекдот")
Хронологически более старший Яков Петрович Голядкин еще по инерции ритуально повторяет романтические стереотипы: "...прочтя строчки две, он встал, посмотрелся в зеркало, оправился и огляделся; потом подошел к окну и поглядел, тут ли его карета" ("Двойник")
Развивая, вслед за А.Погорельским, тему двойничества, Достоевский не может в важном эпизоде отказаться от уже закрепившейся обязательной детали: "...в дверях, которые, между прочим, герой наш принимал доселе за зеркало, стоял один человечек, - стоял он, стоял сам господин Голядкин..."
И если в ранней повести, в важном эпизоде герой проявляет себя еще амбивалентно: "Выпрыгнув из постели, он тотчас же подбежал к небольшому кругленькому зеркальцу, стоящему на комоде. Хотяотразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура была именно такого незначительного свойства, что с первого взгляда не останавливала на себе решительно ничьего исключительного внимания, но, по-видимому, обладатель ее остался совершенно доволен всем тем, что увидел взеркале", то через десять с небольшим лет отношение автора к своему герою в стандартной ситуации уже не может вызывать сомнения, и ни о какой "двойственности" вспоминать не приходится: "Что же касается до самого князя, то узнали, что дни его проходят почти сплошь за туалетом, в примеривании париков и фраков. (...) Рассказывали, между прочим, что князь проводил больше половины дня за своим туалетом и, казалось, был весь составлен из каких-то кусочков". ("Дядюшкин сон")
И сам этот предмет - зеркало - теперь уже подчеркнуто сниженного качества: "Есть камин, над камином зеркало, перед зеркалом бронзовые часы с каким-то амуром, весьма дурного вкуса. Между окнами, в простенках, два зеркала, с которых успели уже снять чехлы. Перед зеркалами, на столиках, опять часы."(Там же)
И из романа в роман место перед зеркалом теперь занимают, как бы по очереди сменяя друг друга, персонажи, один ничтожнее другого: "Петр Петрович, пробившсь из ничтожества, болезненно привык любоваться собою, высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своим лицом в зеркале". ("Преступление и наказание") или : "Степан Трофимович вдруг не вытерпел и крикнул ура! и даже сделал рукой какой-то жест, изображающий восторг. Крикнул он негромко и даже изящно; даже, может быть, восторг был преднамеренный, а жест нарочно заучен перед зеркалом, за полчаса перед чаем." ("Бесы")
При желании и наличии досуга примеры, подобные этим, можно было бы умножить.
Так, год за годом, от автора к автору, переходит эстафета избывания прежнего романтического приема, и каждый из авторов будто считает теперь долгом внести свою лепту в процесс деградации одного из важнейших штампов.
Самым ярким и убийственным примером может служить сочиненная братьями Жемчужниковыми со товарищи "Оперетта в 3-х картинах "Черепослов, или френолог" сочинения П.Ф.Пруткова (отца)" В редакционном сопровождении Н.А.Добролюбов язвительно писал: "Поклонникам искусства для искусства! Рекомендуем вам драму г.Пруткова. Вы увидите, что чистая художественность еще не умерла."
Пьеса, опубликованная в 1860 г., между тем, относит нас в середину 1830-х - начало 1840-х гг., когда романтизм со всеми его "художественностями" был в пике и мимо френологии не мог пройти ни один автор. К примеру, у Пушкина: "Слуги стали разносить тарелки по чинам, в случае недоумения руководствуясь лафатеровскими догадками, и почти всегда без ошибки". ("Дубровский")
Лермонтов, характеризуя доктора Вернера в "Герое нашего времени" и Печорина в "Княгине Лиговской", не обойдется без физиогномических примеров,( вспомним школьную программу -Е.Н.), а в письме к Д.С.Бибикову (конец февраля 1841 г.) между прочим упомянет: "...покупаю для общего нашего обихода Лафатера и Галя и множество других книг".
Чтобы зрители ( или, в первую очередь, - читатели - Е.Н.) "оперетты" не ошиблись, в ремарке среди прочего реквизита упомянуты и гусарская сабля, и чубук, и гусарский мундир, и венгерка. Гусар Касимов сидит перед зеркалом в ожидании экзекуции. Суть этой нехитрой "оперетты" состоит в том, что отец невесты - почитатель френологии, и чтобы убедить его в достоинствах жениха, фельдшер молотком набивает тому на голове шишки, соответствующие необходимым качествам.
Мыслимо ли представить в этой ситуации, на месте незадачливого гусара Касимова, Онегина, Печорина или их менее знаменитых сотоварищей и современников?
Фельдшер Иванов не нужные шишки набивает на голове гусара, а бестрепетной рукой разночинца добивает опостылевшую романтическую традицию.
Совершенно уникальным в этом ряду персонажей может стать Аким Акимыч - герой из "Мертвого дома" Достоевского. Прототип его, как выявили исследователи, попал на каторгу за преступление, совершенное на Кавказе в 1845 году и, таким образом, мог бы быть чуть ли не сослуживцем и Лермонтова, и лермонтовских, и многих романтических героев. Жуткой, издевательской пародией представляется описание Акима Акимовича, готовящегося к празднику, в остроге! на каторге!
"Оказалось, что пара была совершенно впору; все было прилично, плотно застегивалось доверху, воротник, как из кордона, высоко подпирал подбородок; в талье образовалось даже что-то вроде мундирного перехвата, и Аким Акимович даже осклабился от удовольствия и не без молодцеватости повернулся перед крошечнымсвоим зеркальцем, которое собственноручно и давно уже оклеил в свободную минутку золотым бордюрчиком.Только один крючочек у воротника куртки оказался как будто не на месте. Сообразив это, Аким Акимыч решил переставить крючок; переставил, примерил опять, и оказалось уже совсем хорошо. /.../ Голова его была обрита удовлетворительно, но, оглядев себя внимательно в зеркальце,он заметил, что как будто не совсем гладко на голове; показывались чуть видные ростки волос, и он немедленно сходил в "майору", чтоб обриться совершенно прилично форме".
Последним штрихом, символической эпитафией этой традиции по праву (и по хронологии!) может послужить гениальная деталь из гончаровского "Обломова", в доме главного героя которого: "...зеркала, вместо того, чтобы отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память". ("Обломов")
Только через полвека символисты реабилитируют традицию, и в русской культуре всего ХХ века зеркало снова станет важным культовым, в современном толковании этого термина, символом. Достаточно вспомнить "Черного человека" С.Есенина, роман В.Каверина "Перед зеркалом", фильмы "Зеркало", "Зеркало для героя" и т.д. и т.п.
Но все это уже за рамками нашего исследования.
ЛИТЕРАТУРА
А.С.Пушкин. Собр.соч. в 10-ти т. М.: Худ.лит.,1975-78,тт.3-5
А.Вознесенский. Витражных дел мастер.М.:Мол.гвардия,1976
С.Брант. Корабль дураков. М.:Худ.лит.,1965
Русская силлаб. поэзия.ХУП-ХУШ вв. Л.:Сов.писатель, 1970
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
