Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Цитотрон

   
П
О
И
С
К

Словесность




СКАЗКА  КВАНИ



Море в Белфасте холодное, серое. Мутные волны выносят на песок пустые, ломкие раковины и обломки утянутых на холодное дно надежд. Мёрзлые воды северной Атлантики возвращают Белфасту тени прошлого, выплёскиваясь в берега Lagan-river эхом криков и молитв пассажиров Титаника. Белфаст омыт слезами и криками уплывших в холод душ, и даже привычные городу взрывы не согрели пламенем его внутренний холод. Сам город разорван на части, как выброшенная на берег тушка морского зверка голодными чайками. Слишком близко к северу.



"Мистер О’Гриди, идите, пожалуйста, обратно в палату. Хотите таблетку для сна?" Мистер О’Гриди приходил каждый вечер, садился, тяжело дыша, на стул рядом, прятал правую руку подмышкой, вздыхал и начинал рассказывать про своих овец. Он метит их зелёной краской - цвет сочной травы - в области бедра, слегка мазнув два раза кистью. Зелёное на белом, белое на зелёном. Его сосед метит своих красной. Так всегда можно отличить забредших на чужой участок животных. Тем не менее мистер О’Гриди, как настоящий хозяин, знает все свои головы, можно сказать, в их овечье лицо. И стадо тоже знает своего хозяина. А ещё...



Квани боялась одна возвращаться домой после девяти вечера. В Белфасте неспокойно. Белфаст - неспокойный город. Она всего боится. Её - никто. Мистер О’Гриди тоже её не боится. У неё нежное имя и мягкие маленькие руки. Она лучше всех медицинских сестёр в госпитале делает инъекции, так что совершенно ничего не чувствуется, кроме мягких прикосновений прохладных пальцев. От неё пахло скромностью, кокосовым кремом и неуверенностью иммигрантки, отчего она всегда улыбалась, даже когда ей говорили неприятности, намекая на цвет её кожи и загадочный разрез удлинённых глаз, непривычных для настороженного и подозрительного Белфаста.

Квани боялась этого города, особенно в ночное время. Чтоб не возвращаться одной вечерами с работы, она оставалась в отделении, укладываясь спать в комнате отдыха. Иногда она заменяла дежуривших сестёр, пока те, воспользовавшись услужливостью маленькой филиппинки, спали в сестринской. Мистер О’Гриди был этому очень рад. В бессонные ночи, когда сердце беспокоило его, он приходил на пост и рассказывал Квани о своей ферме. Она всегда слушала, изредка перебивая вежливыми напоминаниями о необходимости соблюдения ночного режима.

Его овцы носят зелёную отметину. О, это цвет свежести, цвет тропической зелени в сезон тёплых дождей...



Ах, ну зачем так тоскливо?.. Не надо так...



На ужин она отваривала рис, обжаривала креветки и чипсы со вкусом моря и запивала всё диетической колой, устраиваясь на диван перед телевизором в тесной гостиной комнате, совмещённой с кухней, удовлетворяя свой голод и потребность покоя после долгих, медленно тянувшихся часов, полных разговоров, сплетен, жалоб, стонов. В этом мире так много несогласованных хаотичных звуков.

Возвращалась Беата, соседка по дому, и начинала громко, совершенно без нужды разговаривать, греметь посудой, громким потоком булькающих и шипящих звуков сливать воду в туалете, шлёпать задниками тапочек по полу. Ну зачем же носить обувь, которая сопровождает каждый шаг раздражительно хлёстким шлепком, будто давая пощёчины дому за то, что он не умеет поглощать звуки без остатка? Квани морщилась. Это же просто неприлично, так без спроса врываться в её уединение.



Квани не нравился этот дом, о чём она сказала Беате, когда та искала новое жильё. Они вместе съехали от отвратительного Иана, с которым им случилось снимать вместе комнаты, который работал в Макдональдс, а по вечерам кутил в белфастских пабах и, пьяный, ломился в спальню к Беате или Квани, в зависимости от степени опьянения. Теперь Кван и Беата жили вдвоём, и шума было меньше, хотя бы в ночное время.

Этот дом напоминал ей камеру пыток, ловушку для шума, где ей приходится жить за отсутствием более дешёвого и ближе расположенного к госпиталю жилья. Дом проглатывал звуки улицы, со старческой жадностью накапливая их внутри, как некое сокровище, цену которому знает только он. Всё небольшое, свободное для передвижения и дыхания пространство заполнялось крикливыми голосами прохожих, карканьем птиц, хрипом и рёвом машин, зудом накалённых уличных фонарей, как хламом, который Квани приходилось расчищать и сортировать по сочетаемости, если таковая вообще была возможна.



Кап, кап, кап... Вода по ступенькам почерневшего камня, и листья одуванчика в щелях между плитами во дворе...



"Мистер О’Гриди, пожалуйста, Вам необходим сон". Да, да, это - конечно. Но зелёной ведь очень хорошо смотрится, свежо. Его овцы очень хороши. Таких ни у кого нет. Он ездил за ними в Шотландию на пароме. Море тоже хорошо, когда через него на пароме. Море, надо сказать, замечательная стихия даже в непогоду.

"Мистер О’Гриди..."



Куда лучше была тишина уединения - безграничность раскрывающегося внутрь пространства. Cловно волшебная шкатулка с секретом старинной работы давно забытых мастеров, оно вдруг наполнялось музыкой издалека играющего оркестра, что, насыщая собой воздух, расцветала прелестью и трепетной радостью от прикосновения к прекрасным звукам... Канон Пахэлбела, её любимый. И её уносит в окно, в серо-голубиное небо, стены старого дома разъезжаются, и её глаза наполняются жизнью, невыразимой, захватывающей дыхание красотой жизни, от которой и слёзы становятся данью творению. Квани плачет, улыбаясь, словно увидев солнце, спрятанное за угрюмыми тучами, впервые в жизни. И госпиталь, и Беата, и холод северного ветра, и далёкий горячий дом растворяются в звуках и радости быть. И Квани расцветает, как тюльпаны по весне, как ночные нежные цветы, чья красота не доступна тем, кто предпочитает блеску звёзд сладость снов. Только в уединении, когда тишина и пространство сливаются, раздвигая границы прекрасного и впуская жизнь, Кван не бывает одна. Вселенная - ядро её глаз, соки всего живого текут в её венах, разум чист и ясен, как натёртый до блеска бокал. Кван никто не нужен, когда у неё есть жизнь. Даже Беата не мешает ей.



Беата была полна энергии стремления и звучности. Она всегда звучала, словно тишина не была доступна ей. Беата жила в другой тональности - незаконченной мелодии. Она и в Белфасте оказалась по случайности, по не вполне осмысленному выбору её хаотичных решений. Тихая Квани, руки которой пахли кокосовым кремом, тем не менее, полагала что Белфаст был логичным аккордом в жизни ищущей соседки. Беата было молода и слишком поспешна, полна чужих мелодий и выборов, чтобы понять, что она искала. Словно боясь завязнуть в этом городе, она время от времени срывалась с места и уезжала на несколько месяцев в далёкие страны, обходя пешком горы и луга, мелкие и грязные городишки стран забытого мира, наслаждаясь дешевизной и экзотикой новых впечатлений. В конце каждого путешествия она возвращалась в Белфаст, чтобы нарушить покой Квани.



Зачем вы так? Оставьте меня...



Квани зарабатывает и копит. На свадьбу, конечно. Церемония, гости, платье, квартира и семейное будущее стоят дорого. Она зарабатывает, чтоб позволить себе семью, хорошую мебель, спокойствие и благополучие в доме. Она хорошо работает и почти ничего не тратит. Если бы Беата нашла дом подешевле, выходило бы ещё больше. Хотя Кван часто остаётся в госпитале на ночь, и это покрывает растраты на жильё.

Её жених был человек простой. Он жил не торопясь и имел для всего простые, но подкреплённые здравым смыслом и соседским мнением объяснения. Кван, как истинная дочь Евы, всегда всё усложняла и называла вещи своими собственными именами, словно тем самым старалась расшатать крепко сложенный и доступно объясненный мир её жениха. Это несогласие портило их совместную жизнь. Простота оскорбляла утонченную архитектуру её бытия, где тишина была так же значима и прекрасна, как очарование полифонической музыки. Тишина Кван была намного сложнее, чем то, что он называл этим словом. Для него это было лишь беззвучие, тогда как для Кван - идеальная гармония звуков. Его бездействие, именуемое покоем, не имело ничего общего с насыщенным внутренним существованием и созерцанием красоты жизни Кван.



Ах, как это всё сложно...



Она попросила Беату больше не приводить в дом незнакомых людей. Неужели она не понимает, что шум, который они производят, мешает? Само их присутствие раздражает. Если уж на то пошло, Кван приходилось дышать воздухом, который был в их лёгких, а она совсем не знала этих пришельцев. В конце концов, они просто занимали пространство, предназначенное ей, за которое она платила.



Все годы, проведённые вместе с ним, Кван боролась с этой простотой. Пробовала привыкнуть к его определениям, упрощая себя, сократив хотя бы до запятой. Ведь он не мог вдруг стать сложнее, чем был. Как-то раз во время очередной ссоры она в слезах убежала в ванную комнату, резко, чтоб слышал её гнев, захлопнула дверь, и порывисто села на пол, ударившись при этом о край унитаза. Холодная керамика расцвела капельками алой крови. Нос распух, переносица отекла и посинела. Весь вечер она пролежала в постели с влажными салфетками на носу и колкими мыслями о том, почему же он всё упрощает наперекор ей, словно отказываясь видеть её сложности.

На следующий день у Кван пропал аппетит, и ей показалось, что она стала проще. Она ничего не чувствовала к нему. Вернее, она чувствовала ничто. На сердце было пусто, словно Кван устала от сложностей и потухла. Она думала об ушибленном носе и том, как в понедельник пойдёт на работу с распухшим лицом и что будет говорить любопытствующим коллегам. Она думала, что сиденье унитаза совсем не вписывается в теорему личных отношений, имевших оттенок драмы и страдания, которые неизбежно накладывает на более пресную реальность женщина. Простота эта казалась Квани унизительной, поэтому какое-то время она думала, что разлюбила своего жениха, путая простоту с пустотой.

Это дело привычки - поняла она и уехала в Белфаст, сырой и холодный город на другой стороне земли. Холод - это то, что ей нужно. В ней много солнца, а это обжигает.



Что же Вы это? Зачем так? Это же грустно... Совсем не холодно... Ах, ну зачем так...



"Мистер О’Гриди умер. Вечером он пришёл на пост поговорить об овцах и погреться о человеческое тепло у ночной лампы, но Лора, которую интересуют только туфли, сумочки и парни, отправила старика в палату, где он скончался в полном одиночестве через несколько часов. Его овцы, меченные зелёной краской, - цвет свежести - умерли с ним. Все сразу. Бедные животные попадали в одночасье, словно от мора, на его ферме, когда Кван не было на дежурстве."



Глупая Беата... Конечно же, она вернётся домой. В Белфасте Кван совсем нечего делать. Здесь - это только на время, пока она зарабатывает и готовится к свадьбе и замужеству. Она даже сделала и выслала в горячие влажные тропики несколько снимков с улыбающимися милыми соседями, которых она едва знала. Дома будут думать, что это её друзья. Иногда она подумывала, что могла бы остаться в Белфасте ещё на год или два, если найдёт подходящую соседку.

Беата становилась неприветливой, даже грубой, и, кажется, ироничной. Кван это совсем не нравилось. Всё, что она хотела, это тихо работать и иметь свои пространство и время для спокойствия и уединения. Неужели это так сложно?.. Неужели ей так тяжело прикрывать дверь своей комнаты, чтобы беспорядок сваленных грудой вещей не портил общий вид дома? В конце концов, это просто неприятно для взора.

Кван почти не разговаривала с Беатой. Она, конечно же, вернётся к солнцу. Это лишь дело времени.



В её комнате на верхнем этаже, сразу под протекающей крышей, окошко. В сезон рыдающего неба подушка промокает от пресных слёз, а подставленный таз наполняется плачем за несколько тоскливо-пасмурных дней. Она просыпается и видит дождь - плаксивое небо смотрит на неё, сонную, лохматую, тихую.



"Мистер О’Гриди, вы помните маленькую Кван?"

Мистер О’Гриди выписался из госпиталя и вернулся на ферму. За ним приехали дочь и внуки, наполнив коридор отделения радостным визгом и шумом. Он был так рад и взволнован, что даже забыл попрощаться с Квани - какая досада... Кван помнила его рассказы.

Беата съехала. Кажется, она снова путешествовала в южных морях. На этот раз она не вернётся в дом с Кван. Это хорошо. Кажется, всё становится намного проще. Скоро она выйдет замуж.



Кван сидела на раскалённом песке в тени пальм и мерзла. В Маниле были новые взрывы, снова затонул паром, и прибой выносил на горячий песок крики утянутых на холодное дно душ. Тёплые, утихшие воды выплёскивали на берег тропической жаркой земли колкие льдинки чьих-то утонувших надежд. Квани укуталась в полотенце, обхватила себя, мокрую, руками, пытаясь согреться. Холодно, как же тут холодно.

Тень больших листьев у её стоп дрогнула и сместилась. Линия берега криво улыбнулась слегка взволновавшимися волнами, земля под ней затряслась, откалываясь от острова, и сдвинулась с места. Квани укуталась потеплее и приготовилась. Конечно, она испугалась, но всё-таки она ожидала этого. Берег ещё раз вздрогнул и под пение песка медленно поплыл в сторону холода, едва заметно покачиваясь на волнах, оставляя позади бывшего жениха и его новую невесту, чья кожа обжигала пальцы, а дыхание распаляло в мужчине огонь.



"Мистер О’Гриди, Вы помните маленькую Кван? Как? Вы не слышали, что с ней случилось?.. Её унесло ураганом в прекрасную и холодную страну, где пространство безгранично, а тишина наполнена звуками гармонии..."



Как же тут холодно.




© Таня Нефедова, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.




Словесность