Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



        МОНОЛОГИ


        * ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
        * ДОЖДЬ В ГУРЗУФЕ
        * ПАЛ ПАЛЫЧ
        * СТАРИК
        * ПОРТРЕТ
         
        * ПОЭТ
        * ЧИСЛА
        * ПАЛОМНИК
        * ЗИМНЯЯ СКАЗКА
        * НИЧЕГО НЕ ПОПИШЕШЬ


          ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ

          1

          Мне покоя не дает
          Та давнишняя поездка,
          Где размыто и нерезко -
          Море, пароход,
          Складки побережных скал
          В белой полосе прибоя...
          Ощущение такое,
          Будто что-то потерял.

          У меня особый груз.
          Ночь. Причал. Огней цепочка.
          Я маячу одиночкой,
          Никуда не тороплюсь.
          Я поставлен часовым,
          На часах пробило полночь.
          Под причалом ходят волны.
          Сеет дождик. Веет дым.

          Я один. Мне двадцать лет.
          Я в разлуке с отчим домом.
          Вспыхивает бледный свет
          Над пространством незнакомым.
          Ухает внизу вода,
          Пароход во сне вздыхает.
          Будто ждет судьба лихая,
          Если двинуть в никуда.

          Пароход - кусок жилья,
          Оторвавшийся от суши,
          Где едят и бьют баклуши.
          Любят. Души веселя,
          Пьют. Валяют дурака.
          И глядят на юго-запад...
          Позади остался запах
          Теплого материка.

          Ледовитый океан -
          Это Баренцово море.
          В географии профан,
          Я гляжу, ни с кем не споря,
          На суровый окоем,
          Где, скрываясь за туманом,
          Ходят под руку вдвоем
          Море с океаном.

          Я гуляю целый день -
          Прохлаждаюсь средь надстроек,
          Навожу тень на плетень,
          Будто бы чего-то стою,
          Будто знаю кой о чем...
          Но стюардесса в третьем классе
          Молча поведет плечом -
          Я ей не опасен.

          У нее грудь тяжела,
          Как в шекспировском сонете,
          А в глазах - тишина.
          Позовешь - не вдруг ответит.
          Все - с заминкой областной,
          То бишь деревенской:
          Дескать, вот ты какой,
          Городской повеса...

          А меж тем темнеет даль,
          Вспышки пены гаснут.
          За кормой летит вода
          Призраком безгласным.
          Смотрят звездные тела
          На парохода тело -
          Как его несут крыла
          В море оголтелом.

          Ночь качает фонарем,
          Пошевеливает флаги...
          Тьма такая, что не видно ни зги.
          Не тревожась ни о чем,
          Ночь ковшом снимает накипь
          И прохладой овевает виски.

          И опять не уснуть,
          И опять все непросто...
          Ну так чья же накроет рука
          Эту млечную грудь,
          Так чтоб брызнули звезды
          Золотой чешуей косяка?

          И всю ночь, и всю ночь
          Светит иллюминатор,
          И в него бьет студеной волной.
          И вселенской любви
          Заблудившийся атом
          Снова падает вниз головой.

          ...Рассветает. Сквозит.
          Пароход в росе холодной.
          Даже флаг и тот отсырел.
          И морской этот вид,
          То родной, то инородный,
          Все надрывнее на заре.

          Прибываем. И вот
          Начинается разгрузка.
          И сержант - не чета "молодым" -
          День-деньской все поет,
          Знать, сержанту не грустно
          Среди темных скал и воды.

          "Молодой" - это я.
          Мне ни шатко, ни валко.
          Мне служить, а у него ДМБ.
          И над бортом плывя,
          Наша грузовая балка,
          Словно чайка, верещит о себе.

          Ну а местный лейтенант,
          Тоже важная птица,
          Караулу протянет ладонь...
          Но и он - вот те на! -
          Взглядом прикипит к девице.
          А во взгляде и лед, и огонь.

          ...А внизу звяк ведра -
          В третьем классе уборка.
          И пройдется, нагнется она -
          Словно жаром костра,
          Под сорочкою в сборку
          Полыхает грудей белизна.

          Что же делать? Я один.
          Мне не сладить с искушеньем.
          Задыхаясь, я сделаю шаг -
          А она: "Отойди! -
          И застынет в нетерпенье
          С мокрой тряпкой. - Отойди! Не мешай!"


          2

          Где-то за материками
          Молча догорит закат.
          Он во мгле вечерней канет
          С грустным видом ездока.

          Снова пароходик утлый
          Воду примется толочь -
          Только что заплывший в утро,
          А теперь плывущий в ночь.

          И на море-океане
          Под покровом темноты
          Волны рыщут волками,
          Подбирая животы.

          Но не замечая качки,
          Будто бы ее и нет,
          Я стою, тоской охвачен.
          Я один. Мне двадцать лет.

          А на следующий вечер
          Задымят прожектора
          И в воде зелено-млечной
          Бот подхватят на ура.
          И прибавится матросов
          На обшарпанном борту.
          И она посмотрит косо,
          Сердцем чуя маету...

          И засуетится ночь,
          И пойдет по закоулкам
          То ли шепот, то ли шорох, то ли смех.
          И она, Венеры дочь,
          Мимо проскользнет без звука,
          А за нею морячок, что тоньше всех.

          Ну а звезд, ну а звезд
          Над полночным океаном,
          Над бессонницей далей сырых -
          Как непролитых слез,
          Как осколков стеклянных,
          Как зазубринок ножевых.

          И вернувшись к себе
          Перед самым рассветом,
          Он опять обернется на звук -
          И она, как в мольбе,
          Сложит руки и следом
          Побежит. И расплачется вдруг.

          Катер береговой...
          Их несчастные лица...
          А рассвет так хмур и тяжел.
          И над темной водой
          Будет долго струиться
          Расставания ореол.

          И прорежется свет,
          Скалы обозначая
          И воды неподвижную ртуть.
          И на двадцать пять лет
          Две различных печали
          С двух сторон надорвут мою грудь.

          Вот и все, что хотел
          Рассказать. Зачем - не знаю.
          Словно так я и не сдал этот груз.
          И порой в суете
          Он цепляет острым краем...
          Популярней объяснить не берусь.

          1986

          _^_




          ДОЖДЬ В ГУРЗУФЕ

          Гурзуф открылся наугад
          Отнюдь не с титульной страницы.
          И я, пожалуй, был бы рад
          Иначе с ним разговориться.

          Но тот, иной, незваный юг
          Уже вошел в меня. И где-то
          Как чуть поднадоевший друг,
          Плелось благоразумье следом.

          Я жил в мансарде. Подо мной,
          Переступая к морю ближе,
          На солнце тонкою слюдой
          Средь зелени блестели крыши.

          И скручены в веретено,
          Вдали темнели кипарисы,
          А здесь растение одно
          Вилось до самого карниза.

          В его неяркие цветки
          Упрямо забирались пчелы,
          Их басовитые гудки
          По чашечкам звучали полым.

          От пола, стен и потолка
          Шел запах, тонкий и миндальный,
          И чья-то голая рука
          С утра терзала умывальник...

          То новый день меня встречал
          Своей наивною музыкой
          И, как шальной, куда-то звал
          Настойчиво и безъязыко.
          А дальше были вечера,
          Сухая горечь невезенья,
          Мои сегодня - во вчера
          Текущие без промедленья.

          И я один, опять один,
          Одолевал за кручей кручу
          Среди шагов и лиц, и спин,
          Не веря ни в судьбу, ни в случай.

          И некий маленький орган,
          В груди так явственно звучащий,
          Сродни был дальним облакам,
          Вдоль кряжа горного висящим.

          И вот однажды, на пути
          По самой грани тьмы и света
          Я вынужден был обойти
          Две страсти, страхом подогретых.

          Мой слух невольно уловил
          Ожесточенный шелест ткани...
          О, этот торопливый пыл -
          Впотьмах, наощупь, без признаний!

          Я темный сад прошел насквозь,
          Лозы не тронув виноградной,
          Развесившей за гроздью гроздь
          Те знаки жажды безоглядной,

          Творенья божьего венцы
          С прохладной влагою хмельною,
          Напрягшиеся, как сосцы,
          Ошеломленные рукою.

          Я настежь распахнул окно,
          Где, вздрагивая долгим телом,
          Во тьме желание одно
          Цвело цветеньем черно-белым,
          И вниз, до самой до воды,
          До точек света побережных,
          В оцепененье немоты
          Лежала ночь, мерцая грешно...

          Однако в следующий миг
          Чуть слышно, на басовой ноте,
          Какой-то новый звук возник
          Во взбудораженной природе,

          И раздробившись в перестук
          По кровле, по цветам, по листьям,
          Моей мольбой рожденный звук
          Стал в скором времени неистов.

          Я видел, как в его струях -
          В том нотном стане вертикальном -
          Летели боль, печаль и страх
          Уже в значенье музыкальном.

          И вот, собою поглотив
          Смешки и шорохи пространства,
          Он вывел наконец мотив
          Спокойствия и постоянства.

          И мне открылись рубежи
          В теснинах горнего сиянья,
          Где облаком клубилась жизнь,
          Не получившая названья,

          Но превозмогшая печаль
          В своем божественном отличье,
          С которой я сравню едва ль
          Свою судьбу земную, птичью.

          1971

          _^_




          ПАЛ ПАЛЫЧ

          О Лермонтове повесть написав,
          он глубоко задумался. Едва ли
          он понимал, что происходит с ним.
          И даже не сказать, чтобы печали
          прибавилось. Но те двенадцать глав,
          что наконец-то опубликовали,
          не радовали сердце. И, томим,
          рассеянностью вместе с беспокойством,
          он сделался бранчлив и нетерпим.

          Он занялся домашним обустройством -
          купил старинный стол, украсил дверь
          обивкой дерматиновой. Кота
          носил к ветеринару. Этот зверь,
          весь воплощенье страсти и геройства,
          свалился как-то с крыши и теперь
          прихрамывал. Но жизни суета
          касалась окружающих предметов,
          а жизнь была, как кошелек, пуста.

          Его жену теперешнюю это,
          конечно, раздражало. Что до сына,
          то первоклассник жил сам по себе.
          А он, раздумывая о причинах
          и следствиях вообще в судьбе поэта,
          запутывался в собственной судьбе.
          Война была в ней, лишь наполовину
          рассказанная. А вторую часть
          он знал один и, дабы не пропасть

          пережитому, обещал роман.
          Роман не шел, и жизнь не шла. К столу же
          и вовсе не тянуло. И все хуже,
          все муторнее было на душе.
          И получалось так, что он не зван,
          да и не призван. Будто бы изъян
          в себе самом какой-то обнаружив...
          И вот его на этом рубеже
          опять смело волною женских кружев.

          "Когда б жена однажды уходила...
          Бог ей судья... Да вот и кот пропал...
          Ведь мы его своячнице отдали -
          в Калинине. А тут я как-то встал
          и слышу - дворничиха возопила:
          "Пал Палыч, да не ваш ли тут Дедал?"
          Откуда? - думаю. - В такие дали
          услали мы котяру. Тридцать дней
          прошло с тех пор. Куда ему. Едва ли.

          А через час как стукнуло - ей-ей
          Дедал! Знать, он вернулся, доходяга!
          Я двери наши настежь поскорей.
          Ну где же ты? - Я по двору, к помойке,
          на улицу - нигде и никого.
          Душа моя! Комок тепла на койке!
          Небось, устал, а я его, беднягу,
          в дом не пустил. Вот так-то я его
          и потерял. Куда нам до зверей...

          Нет, не видать романа моего...
          В тот миг нас раскидало по поляне,
          и думал я, что помер. Ан - живой!
          Открыл глаза - а утро каково!
          Вокруг такой прозрачнейший рассвет,
          все светится, дрожит. И словно пьяный -
          хрустальный воздух. Вижу - силуэт
          как будто бы знакомый, но чужой,
          переливающийся, осиянный...

          Протер глаза - и в землю головой:
          да это ж немец, унтер с автоматом,
          в плаще, облитом летнею росой...
          И слышу, что-то каркает солдатам...
          Вон и они в своих продолговатых
          поганых касках... На поляне той
          нам души вынимали... Вот такой
          нам выпал бой, артиллеристам рьяным,
          отважным мальчикам с Подьяческой Большой.

          ...Не чувствовал ни холода, ни раны,
          а только скорчился, закрыл глаза и точка.
          Лежу и жду, когда свинцовой строчкой
          меня прошьют от жопы до пупа.
          Лежу и жду - ни финки, ни нагана,
          и на душе не то чтобы погано, -
          пред смертью, видимо, душа глупа, -
          но думаю: не задалась мне ночка,
          чтоб родилась потом девчушка, дочка

          и, выросши, узнала обо мне...
          Лежу, и надо мною в тишине
          шуршат шаги. И вижу сапоги...
          Он мимо прошагал и не заметил,
          и только стеблем сорванным пометил,
          упавшим около моей щеки...
          А ночью я добрался до реки.
          Интересуешься, так где же дочь моя?
          Ей тридцать лет, и там своя семья.

          ...Но почему меня он не добил -
          посланник смерти, выродок, дебил,
          качающий тяжелыми крылами
          промокшей плащ-палатки? С матюгами
          я просыпаюсь тридцать лет подряд.
          Отмщенья нет, и я уж не воздам
          и не пройду по собственным следам...
          Мои заступники - они в земле лежат,
          а я живу и, значит, виноват!"

          А умер он не так, как описал
          поэта смерть среди воспетых скал.
          Вдруг тело изошло немоготою,
          Он дернулся и сел, и головою
          ударился в оброненный кулек
          июльских ягод, и ему висок
          обрызгало... И над его судьбою
          стоял распорядившийся собою,
          с фуражкой вишен, маленький стрелок.

          1983

          _^_




          СТАРИК

          Коль бремя жизни превозмог,
          То счастлив стал - куда как просто.
          Ну а годочков-то, сынок,
          Мне, значит, ровно девяносто.
          Считай, на сотню деревень
          Лишь я один бывал в Чикаге.
          Эх, мать твою едрена пень -
          Вот ведь умеют жить, собаки!

          Там девки ихни - хоть куда!
          Идешь - навстречу негритянка:
          "Хау ду ю ду, май дарлинг?" - да...
          И вся аж светится, поганка...
          Но было и наоборот:
          Ты к ней - она воротит морду.
          И, значит, я уж третий год
          Работал на заводе Форда,

          Когда Марию повстречал,
          Из братьев наших, белорусов,
          И русский поп нас обвенчал
          Во имя, стало быть, Иисуса
          Христа. Ну а медовый наш
          Решили провести в России.
          Прикинь-ка, сколько в тот вояж
          Проплыли и исколесили.

          Столичный помню Петроград,
          Царя как раз с престола сняли.
          Мария в слезы, а я - рад.
          Вот так мы с ней митинговали,
          Считай, до самого крыльца,
          До ейного родного дома.
          А там-то, видно, огольца
          И зачала моя матрона.

          Пропал обратный наш билет,
          Катили в поездах солдаты,
          А я ходил на свой Совет,
          Совет крестьянских депутатов.

          Потом Октябрь, потом война
          Гражданская. В округе смута.
          И родила моя жена
          И вдруг затосковала люто
          По той, по неродной стране -
          Дались ей тамошние цацки! -
          И убежала по весне
          С каким-то гадом эмигрантским.

          В тоске всю грудь изрезал я
          И - грешен - подкупил возницу,
          Чтоб в сундуке из-под белья
          Меня провез через границу.
          А утречком из сундука
          Меня петлюровцы достали -
          Внизу искрилася река,
          Над нею нас и расстреляли.

          Я оклемался не в раю,
          А на земле, в просторной хате.
          Шесть лет уж как жену свою
          Похоронил. Звалася Катя.
          А та - Мария - померла
          Давным-давно в Чикаге этом.
          Да будет пухом им земля,
          А я вот не хотел бы следом.

          Я эту нашу жизнь ценю.
          Еще бы Колька пил поменьше.
          Он дезертировал в войну
          И десять лет сидел. И женщин
          Не признает. Не дал мне Бог
          Других детей и, стало-ть, внуков.
          И все же плох, или не плох,
          А сын мне. Вот какая штука.

          Уже на пензии сидит.
          А я пастушу помаленьку.
          Вокруг тебя трава звенит,
          Внизу - родная деревенька,
          Плывут куда-то облака,
          А может, ты плывешь куда-то?
          И жизнь - она так коротка,
          Что укорачивать не надо.

          И, знаешь, я чего боюсь -
          Что не умру, а закопают,
          Что я засну, а не прознают,
          Что я потом в земле проснусь...

          И на сердце такая грусть.

          1984

          _^_




          ПОРТРЕТ

          Я здорово опаздывал - такси
          Повымерли. Троллейбус ехал шагом.
          Как в декабре нескладно ввечеру!
          Когда бы не звонок и Валька, псих,
          Не объявил, что наша вся ватага
          Мне "не простит", - не лез бы в ту игру.

          К тому же он сказал: "Марина здесь".
          И вот я подгребаю к павильонам.
          Повсюду мрак. Во мгле лежит залив.
          Твержу себе: "Езжай домой, не лезь!"
          А сам ловлю у двери застекленной
          Давно знакомый джазовый мотив.

          Меня не встретили, но двери отворили.
          Представь себе огромный павильон,
          В котором оградили посеред
          Кусок пространства, музыкой обвили,
          Картинами завесили. И звон
          Духовности вокруг. И есть народ...

          Народ в ту пору перетек к столам,
          Где потчевали горькой. А картины
          Висели, отдыхая от гостей.
          Я тоже отдыхал в одной из рам.
          Мой бывший друг, мой друг наполовину
          В них рассказал о юности своей

          И зрелости. Мы юность делим вместе,
          А зрелость - врозь. И потому острей
          Наш интерес к тому, какие вести
          И новости у бывших из друзей.

          Мой друг - я назову его Антон -
          Не слишком постарел за эти годы,
          Скорее, потемнел лицом, а взглядом
          Стал чище и добрее, - вышел он
          И руку мне пожал. Его невзгоды
          Я знал. Они уже прошли. Наградой

          Вот эта выставка, которую открыл
          Известный Мастер: "Вам пора в Союз.
          Объединяют в юности мечты,
          А в зрелости - Союзы". Пару крыл
          Он обещал Антону, чтобы муз
          Вылавливать из горней высоты.

          С одной из них и танцевал Валюха.
          Марины не было. "Негодник - обманул!"
          "Ничуть. Позволь представить, вот она,
          Моя Лорина". Называюсь сухо.
          Бывают же на свете имена...
          Ах, Валька, Валька, Валька, Вельзевул!

          Объединяют нас не мастера,
          А верность юности. И Валька был ей верен
          И потому тащил в такие двери,
          Какие заколочены давно.
          Но вдаришь - распахнутся, и вино
          Крылатой младости опять зовет: "Пора!"

          Марина меня бросила за то,
          Что я ее бросал и возвращался.
          И возвратясь, все больше удалялся.
          Ну а вернуться можно только раз.
          Марину я любил, но Бог не спас.
          Очнулся я - и жизнь, как решето.

          За что?
          Зато я быстро их догнал.
          Пусть жизнь - в копеечку, а белый свет - с овчинку,
          Я жив, черт подери! Ко мне, Лоринка!
          Ты, Валька, уж свое оттанцевал.

          С Мариной юность бросила меня,
          И я прижат к земле суровой ношей
          Сорокалетней. Не бывает дня,
          Чтоб мысль одна: "Чем далее, тем плоше", -
          Меня не грызла. Ну так, может, проще
          И вовсе не поддерживать огня?

          Лорину отобрали. Кто-то дал
          Мне в ухо. Полагаю, что не Валька.
          А ну их в темя! Нет на свете муз!
          Магнитофон, накручивай давай-ка!
          Друзья мои, прекрасен наш союз!
          И долго телефон я набирал...

          Набрал. И мне ответила она.
          "Ты снишься мне!"
          "Ты пьян?"
          "Да, но не слишком.
          Ты снишься мне. Ты снишься и без сна.
          Но между нами дверь, окно, стена...
          И ты снаружи - я дышу с одышкой
          И прячусь за надышанность стекла.
          И жизнь моя так быстро протекла..."
          Ответила:
          "И ты мне снишься тоже".

          А выставка тем временем была
          Безлюдна. Ну а мир ее, похожий
          На наш, был все-таки совсем иной.
          И мой портрет, зажатый меж стеной
          И видом на залив, все ухмылялся,
          Как будто между нами дверь, стена.
          Я холст хотел порвать - он не давался...
          А дальше наступила тишина.

          1984

          _^_




          ПОЭТ
                Я с ними незнаком.
                Я послан Богом мучить
                Себя, родных и тех,
                Которых мучить грех.
                  Б. Пастернак

          I

          Лишь только вспомню шестьдесят шестой
          И музыку тех дней и разговоров,
          Как прошлое подымется с укором
          И захлестнет волною стиховой...

          Стоял февраль, стояли холода,
          И зимний лагерь утонул в сугробах,
          Но жизнь была, как к нёбу долька льда, -
          Прозрачна и щемяща до озноба.
          И по-собачьи взвизгивая, снег
          С каникулярным кайфовал народцем,
          И из столовой раздавался смех,
          И танцевали с кем кому придется.

          И молодость вершила свой отбор,
          Свой спорый суд везде и постоянно.
          И вот уж на одной из ближних гор
          Сверкает лыжный след, а рядом - санный...
          И в зимний сумрак глядя из окна,
          Она слезами легкими заплачет,
          А за окном такая тишина,
          Что вряд ли счастье выглядит иначе.

          И помнится дорога через лес,
          Среди дерев, струящих легкий иней.
          И на снегу две тени темно-синих,
          Как два крыла, судьбе наперерез.
          Она позднее нас подстережет,
          Ну, а пока я вслух стихи читаю.
          Стихи плохие. Но зима такая,
          Что все искрится от ее щедрот.

          ...Мы в городе, по-прежнему вдвоем.
          И в общежитье университетском
          Друзья сажают рядом за столом,
          Как будто, кроме как друг с другом, не с кем.

          И все-таки мы с нею заодно,
          И, в общем, я справляюсь с новой ролью,
          Но белой ночью в синее окно
          Рассвет глядится с головною болью.
          И чем ясней становится разрыв,
          Тем я упрямей стискиваю зубы.
          Но раз она расплачется навзрыд
          И убежит. Вот так-то, однолюбы.


          II

          Так что ж меня цепляет в той поре
          И сквозь года упрямо шлет сигналы?
          Мы выросли на притче о добре,
          Когда, казалось, все на место встало.
          Мы верили - и жизнь еще щедра
          Была на обещания и тайны.
          Мы ездили - и каждая дыра
          Дышала нам романтикой отчаянной.
          Мы слышали те, десять лет назад
          Слова, произнесенные с трибуны.
          Мы помнили, кто прав, кто виноват.
          И, наконец, тогда мы были юны.
          И впрямь, за далью открывалась даль,
          Как открывает занавеси театр.
          И шла на сцене драма, пастораль,
          С героем дня по имени "новатор".

          ...О ней я разузнал с большим трудом,
          Хоть по соседству наши факультеты.
          Одни сказали - в стройотряде где-то,
          Другие - на Кавказе с женихом.
          Никто не называл меня ослом -
          Сочувствовали до невероятья.
          Ах, если бы в случайные объятья
          Нырнуть и позабыть о горевом.

          Мы сами настоящее творим,
          Сплетая факт, намеренье и случай.
          Была Ирина ей подругой лучшей
          И мне сказала: "Ты неисправим".
          Я был тогда обиженным и злым -
          Она курила, слушала, молчала,
          Взгляд отводила, будто бы мешало
          Ей что-то - пепел, ветер, дым...

          Я тут ее впервые разглядел:
          Она казалась старше и мудрее,
          И мною не осознанный удел
          Как бы с листа прочитывался ею.
          Она была и ближе, и добрей,
          Хотя держалась замкнуто и строго,
          И тонкая морщинка меж бровей
          Могла б, наверно, рассказать о многом.
          Но я был столь угрюм и одинок,
          Что все это мелькнуло вхолостую.
          Действительности новый узелок
          Я не заметил, о былом тоскуя.


          III

          Вы помните, конечно, коридор
          Двенадцати Коллегий, закоулки
          И лестницы...Представьте, до сих пор
          Я голос его слышу, голос гулкий.
          О, юности моей меридиан,
          Тогда соединявший север с югом,
          Сегодня - со вчера, а нас - друг с другом,
          Кому ты нынче во спасенье дан?

          В тебе знакомый вижу силуэт...
          Бежать! Но все короче расстоянье.
          И я ей говорю: "Привет!"
          "Привет!"
          Что это - встреча или расставанье?
          "Послушай, как я рада! Нет, всерьез!
          Ты все такой же или даже лучше...
          Нет, я одна... Ну что ты... Не вопрос.
          Я бросила его. Такой вот случай".

          В тот миг она не знала, что лгала.
          Он был ее единственным мужчиной.
          Любовь, любовь, ты злая чертовщина,
          Сырая, разъедающая мгла.
          Я услыхал внутри какой-то звон
          И рухнул перед нею на колени,
          Где по ночам мужей великих тени
          Стекаются друг дружке на поклон.
          И век бы не подняться мне с колен
          В том университетском коридоре,
          Когда бы в окна не входило море
          И здания бы не давали крен...


          IV

          Но кто это ступает вдалеке
          По бесконечной елочке паркета?
          Мы встретимся на грани тьмы и света
          И вместе пропадем, рука в руке.
          Ирина, вечер влажно-голубой,
          Листвы осенней пряность и горчинка,
          Ты удивляешься, что я с тобой?
          Постой, нам торопиться нет причины.

          Пока в тебе нуждаются друзья
          И дом твой так похож на полустанок,
          Дай чай согрею, принесу баранок...
          Скажи, ну чем с тобой мы не семья?
          "Какая мы семья - ведь ты поэт,
          Тебе семнадцать лет не знать приюта,
          А я должна еще помочь кому-то,
          Кто забредет на этот слабый свет".

          "А как же я?" - "С тобой нам не судьба.
          Не стой же, как звезда над изголовьем.
          Нет, ты не муж, а искушенье вдовье.
          Ты огорчен? Сними ладонь со лба.
          Ну, что с тобой? Иди ко мне. Устал?
          Вот так, поближе... И замри покуда...
          О, Господи, услышь и сделай чудо,
          Чтобы поэт стихов не сочинял!"

          Зачем мне не дано забыть ее,
          Прикосновенья губ шероховатых?
          Как будто в грудь вонзили острие
          И шрам еще горит взамен награды.
          Но на рассвете станет тяжело
          Дышать - я разомкну ее объятья
          И с тумбочки рубашку из-под платья
          Стяну, пока совсем не рассвело.
          Расправлю онемевшее крыло,
          Другим - окошко распакую настежь
          И ухну вниз навстречу всем напастям,
          Руля рукою, чтобы не снесло...

          Ирина, где твой верный огонек?
          Мне сорок два, я бобылем остался.
          Когда б не крылья, я б, наверно, смог,
          Я бы сквозь марлю в форточку прорвался.
          Я был бы тебе верным мужиком
          Всю жизнь мою, верней - ее остаток.
          Но кто маячит за твоим окном,
          И отчего пирог твой так несладок?

          Так что мне делать, Муза, подскажи,
          С такими несусветными крылами?
          Я ими измерял все рубежи
          И наводнял земную жизнь стихами.
          Но никому я так и не помог
          И не добавил ни щепотки счастья.
          Послушай, я устал, я одинок,
          И над судьбою больше я не властен.

          Мне снова снится Университет
          И все мои студенческие страхи,
          И я в больничной бязевой рубахе,
          С чернильною пометкою "поэт".
          Профессора моих минувших лет, -
          Ведь это ваш невозмутимый гений
          Здесь воспитал десятки поколений,
          Тем самым подтвердив, что смерти нет, -
          Кого вы выпускаете на свет?
          Какие нынче песенки и хохмы?
          И есть ли смысл спешить за ними вслед,
          Лететь, покуда крылья не отсохнут?

          Мы называли этот мир своим
          По молодости - он ничей по сути.
          И слыша, как о нем рядят и судят,
          Теперь и мы, пожалуй, помолчим.

          1984

          _^_




          ЧИСЛА

          Она ждала меня два дня,
          И вот я вырвался на третий.
          Я вылетел в своем столетье,
          А приземлился не в своем.
          И был у нас кирпичный дом
          И две обширные кровати,
          И сувенирное распятье
          Перед распахнутым окном.

          А за окном - хозяйский сад,
          Хозяйкин фартук разноцветный,
          Хозяин, мужичок безвредный,
          Закрыв калитку за собой,
          Хмельною падал головой
          В траву и там лежал, как мертвый,
          А рядом пес садился твердо
          И сторожил его покой.

          По свету разлетелись дети,
          И дом, оставшись на двоих,
          Для них был так гнетуще тих,
          Что, невзлюбив родные стены,
          Они сдавали непременно
          Одну-две комнаты внаем.
          И вот мы с милой там живем -
          Я назову ее Еленой.

          Я был влюблен в нее тогда,
          Но описать, увы, не в силах.
          Итак, она была красива,
          Умна, хотя и молода.
          Такого узкого следа,
          Как у нее, не знал я больше...
          Я знал,что род ее из Польши,
          А там красавицы - беда...

          Мы проводили вместе дни,
          Мы проводили вместе ночи.
          О чем ты, сад ночной, хлопочешь?
          Что стены веткою скребешь?
          Тебе ль не знать, какая дрожь
          Овладевает лепестками.
          Часы ночные истекали
          И утро окунали в дождь.

          Но солнце, высушив песок,
          На море нас звало и гнало.
          И начиналось все сначала
          В окружье светло-желтых дюн,
          Под стражей сосен невысоких...
          И ветер с моря был так юн,
          Как только в юности далекой.

          Под нами был песок поющий -
          Он легким стоном отвечал
          На каждое прикосновенье.
          Кричали чайки, и терпенье
          Волне выказывал причал,
          Его неутомимо бьющей...
          И повтореньем янтаря
          Была вечерняя заря.

          Я чувствую, движенья нет
          В моем рассказе, чем рискую
          Нагнать на слушателей скуку.
          Ужасен вежливый зевок!
          Я подавить его не смог,
          Внимая раз поэме друга, -
          Взвился он, как стрела из лука,
          И вот с тех пор я одинок.

          Но я, по правде, не о том.
          Ведь ты же знаешь, мой читатель,
          Какие скверные кровати
          Встречаются в краю чужом.
          Они скрипят, как друга стих,
          Во мраке ночи беспробудной:
          Заснуть на них не так уж трудно,
          Но слушать - Господи, прости!

          И все бы горе не беда,
          Когда б сказала нам хозяйка,
          Что сохнет на веревке майка
          Не Симонаса, а жильца.
          Советуют не пить с лица
          Ни воду, ни чего иного,
          И все ж, поверьте мне на слово,
          Смешней не видел молодца.

          На вид - скорей под пятьдесят:
          На первом месте нос морковкой,
          И рот похож на мышеловку,
          Глаза - как шляпки от гвоздей.
          Власа начесывал вперед -
          Оставшиеся две-три пряди -
          Чтоб в черепа сверкавшей глади
          Не отражался небосвод.

          И ни за что бы не сказал,
          Что это видный математик.
          Хоть самомненья - будьте нате,
          И вместо хэ - пьезокристалл.
          За смежной дверью воздыхал,
          Как будто бы кого-то звал он.
          Мы дверь закрыли одеялом,
          Но все напрасно - он не спал.

          Он днем и ночью отмечал
          Утехи сдержанные звуки -
          Математической науки
          Ему стал ненавистен свод.
          И вот однажды ночью темной,
          Как прежде, жаркой и нескромной,
          Привиделся мне нож огромный,
          И он с ножом за дверью ждет.

          Я поделился страхом с милой -
          Ничто давно так не смешило
          Ее. Но мрачен, как могила,
          Не мог заснуть я до утра.

          Мы утро провели на пляже.
          Я думал - вечер все развяжет.
          Идем назад, а он на страже
          Уже пасется у ворот.
          Он улыбнулся в полный рот
          И помахал рукой в кураже:
          То ли вниманьем нас уважил,
          То ли совсем наоборот...

          Он улетел. Казалось, вот
          И все. Да нет, не тут-то было -
          Моя подружка загрустила,
          И как бы не осталось пыла
          У наших молодых затей.
          Ну, в общем, все как у людей:
          Она меня вдруг разлюбила,
          Я ра-зо-ча-ро-вал-ся в ней.

          И не было б теперь, ей-ей,
          В рассказе никакого смысла,
          Когда б не странные те числа
          На стенке около дверей, -
          Кабалистические знаки,
          Как чей-то зов в кромешном мраке...
          Ведь, скажем, чувствуют собаки
          Кто черт, кто ангел, кто злодей.

          Да, да, я это все о ней,
          О милой о моей Елене,
          Рождавшейся в балтийской пене...
          Размыт волною узкий след.
          Но как-то раз в толпе вокзальной
          Я вижу словно ирреальный
          Знакомый взгляд пьезокристальный -
          Да это ж бывший наш сосед!

          И кто же с ним? Моя Елена!
          Тут мой читатель несомненно
          Меня потребует к ответу.
          Что же ответить я могу?
          И так я прожужжал все уши
          Про сосны и песок поющий,
          И образ женщины цветущей
          На освещенном берегу.

          1984

          _^_




          ПАЛОМНИК

          Высотой - одна тыща семьсот тридцать два.
          Восемь миль от Альберки на запад.
          Я на высшую точку поднялся едва,
          Словно псина на лакомый запах.

          Смотрит строго на север заснеженный склон
          (По нему мне уже не спуститься) -
          Там Кастилии плат, а в другой из сторон
          Португалии плащ серебрится.

          И такая вокруг необъятная ширь,
          Будто вот они, райские кущи.
          А на самой вершине горы - монастырь
          И приют для людей неимущих.

          Вдоль дороги звенят над обломками скал
          Золотые савойские сосны, -
          Так не это ли долгие лета искал
          Я с мольбою немой и бесслезной.

          И решил я тогда, что окончен мой путь,
          Отмытарили страсти-напасти.
          И всего-то осталось - упасть и уснуть,
          Раздвоясь на неравные части.

          Поутру не взрыдает гитара сама,
          Не взорвут тишину кастаньеты,
          И положит на веки сиделка зима
          Две старинных испанских монеты.

          И пускай цепенеет мольба на устах
          К потайной черноликой мадонне -
          Я от плоти земной так безмерно устал,
          Что оставил свой посох на склоне.

          Да и он простоит лишь до летней поры,
          И задушит его повилика...

          От Альберки всего восемь миль до горы.
          Монастырь Св. Доминика.

          11 марта 2000

          _^_




          ЗИМНЯЯ СКАЗКА

            Уведи меня в ночь, где течет Енисей...
                  О. Мандельштам

          1

          Красноярские закаты,
          Красноярские восходы...
          Ну зачем ты, ну куда ты -
          Через годы, через воды,
          Через тысячи порогов,
          Настоящее отринув,
          Лишь бы снова к недотроге,
          С вольным именем Марина...

          Енисей окутан паром,
          Берегов почти не видно,
          Кто на левом, кто на правом -
          Я влюблен и мне не стыдно.
          Задыхаюсь от свободы,
          Спуски одолев крутые.
          "Ну какие ваши годы..."
          Знать, и вправду - никакие.

          Не моя она невеста,
          Только задержались сваты,
          Чтобы мы встречали вместе
          И восходы, и закаты.
          Не о том ли темной ночкой
          Звезды нас оповещают.
          "Обещай родить мне дочку..."
          "Как же я пообещаю?"


          2

          А в Красноярске запах елки,
          Мороза онемелый звон.
          Сижу один, как на иголках,
          И заклинаю телефон.

          Она приходит - я в полете,
          Она уходит - я в тоске,
          Опять на запредельной ноте,
          От гибели на волоске.

          Ох, эта грация танцорши,
          Как все сверкает рядом с ней!
          И любованья нету горше
          И ликования - больней.

          Но гаснет, гаснет день короткий,
          И музыкой звучит опять
          Ее скользящая походка,
          Ее стремительная стать.

          И время обойдя по краю,
          Она склонится надо мной -
          "О Господи, я умираю..."
          "Ну что ты, что ты, мой родной".


          3

          Минус двадцать в Таштаголе,
          В Барнауле и в Игарке.
          Это ворон в чистом поле
          Мне судьбу мою накаркал...

          Тридцать восемь на Таймыре,
          Девятнадцать в Магадане.
          Мы одни в морозном мире
          На последнем из свиданий.

          На стекле сверкает иней,
          Будто зимние Саяны.
          Назову тебя богиней
          От прикосновений пьяный.

          Распахни меха собольи,
          Жарким шепотом окутай.
          Как ты хороша собою
          В эту вьюжную минуту.

          Пусть твои терзают пальцы
          Волосы мои седые...
          О, как просто мне, скитальцу,
          Голову сложить в Сибири.


          4

          Я скучаю по тебе,
          По сибирской стороне,
          Где летел тебе навстречу
          По сверкающей лыжне.
          Где кивала мне тайга
          Елями издалека,
          И блестела в млечной дымке
          Незамерзшая река.

          Ну какой найдется след
          Через сорок восемь лет?
          Не осталось и в помине
          Прошлых радостей и бед.
          Но светелка не пуста,
          Жизнь прозрачна и проста.
          Провела пером жар-птица -
          Разомкнула мне уста.

          Я скучаю по тебе,
          По сибирской стороне,
          Умираю, воскресаю,
          В этом ласковом огне.


          5

          Между нами лежит расстоянье
          Четырех часовых поясов.
          Назови мне звезду для свиданья
          Из созвездия Гончих псов.

          Я из той же породы поджарых,
          Бороздящих туманы окрест,
          Раздуватель семейных пожаров,
          Умыкатель бессонных невест.

          Спи, красавица, девица, ласка,
          Как объятья твои горячи!
          Не закончена зимняя сказка,
          Не замолк колокольчик в ночи.

          Ноябрь 1999-январь 2000
          Красноярск - Санкт-Петербург


          _^_




          НИЧЕГО НЕ ПОПИШЕШЬ

                  И скучно и грустно...
                    М. Лермонтов

          Ничего не попишешь, - износились и тело и дух,
          Отлетав, отстранствовав по городам и весям.
          И количество копуляций сократилось до двух.
          "В ночь?" - усмехнешься ты. Бери ниже - в месяц.

          Время, время признать, что лучшие годы прошли,
          Пусть судьба давала мне фору двойную с гаком...
          Что до высшего смысла, такового нашлось на гроши, -
          Не было ни откровенья, ни хотя бы тайного знака.

          Долго ждал и терпел, да запас терпенья исcяк,
          Воля жить и творить провалилась в тартарары.
          И летит надо мною последних гусей косяк,
          И сползает лицо мое с черепа, как ледник с горы.

          И никто не утешит - ни дети, ни жены, ни друг.
          О смерти подумаешь - станет вовсе тошно и жутко,
          Но и жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
          Такая пустая, ты прав, - пустая и глупая шутка.

          Остается любовь - видно, зря ты любви отказал.
          Разве можно забыть эти обморочные объятья,
          Тот сверкающий бал и не мною воспетый вокзал,
          Где в слезах я стоял, прижимаясь щекой к ее платью.

          1999

          _^_



          © Игорь Куберский, 1971-2024.
          © Сетевая Словесность, 2001-2024.






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность