Течение времени выносит к ногам якоря.
Океаны впадают в реки. Горы - в моря.
Старость - в детство. Жизнь и смерть - в никуда.
Оплывает воском на скатерть утренняя звезда.
Тихо шевелятся шторы старого календаря.
Пространство перетекает в надцатое мартобря.
Желание поговорить за словом не лезет в карман.
Но если дать ему волю, накроет словесный туман.
Как ни кричи и ни слушай, смыслу не донестись
Через намокшую вату и не пробиться ввысь.
Горло срываешь в крике. Но вдруг выпадает талан -
Шёпоту слов немногих преодолеть океан.
Письмо на другую планету в бутылке из-под
Коньяка пересекает Атлантику вброд
И в тридесятом эйнштейновом далеке
Неведомой рыбой лежит на мокром песке -
Пять тысяч семьсот шестьдесят заплаканный год -
Всем на письмо наплевать... Но тот, кому, подберёт...
Тринадцатый месяц года... птицы клюют с руки,
Выклёвывая столетий шипящие угольки,
Выстраиваются в косяки и устремляются прочь -
Уносят вечерний сумрак туда, где кончается ночь.
Ветер от крыльев тихо покачивает буйки.
Аукаемся сквозь время времени вопреки.
Ещё надеясь пожить, уже подбиваешь бабки,
Перебираешь бумаги, и старые письма в печи
Танцуют последний танец, к груди прижимая лапки,
И осыпаются пеплом в промозглой осенней ночи.
Днём ещё хорохоришься, но вечер ставит на место,
И отдаёт горечью сладкий отечества дым,
Откуда ещё долетает детское "тили-тесто",
Куда посылаешь письма друзьям, как зима, седым.
Там морок всё той же мороки, срывающей крыши и жизни.
Там духом блаженен нищий, если он духом не нищ.
Заходится болью сердце на празднике, как на тризне,
И вот уже сколько столетий гноится всевластья свищ.
Всё глуше и глуше голос воспоминаний и грусти,
Всё суше и суше губы сиротства и одиночества,
Как будто ты не родился, а найден случайно в капусте
И удивляешься, если тебя называют по отчеству.
Живёшь на чужом языке, а переживаешь на русском.
Помнишь странные вещи вроде штопки носков.
И сам себе вдруг покажешься чуть ли не древним этруском,
Каким-то чудом поднявшимся из пепла и черепков.
Время морочит душу, будто раба - свобода,
И утекает меж пальцев секунд золотой песок,
А на лотке ладоней грязь и пустая порода,
И тёмная кровь заката насквозь прожигает висок.
А ты подбиваешь бабки - что прожито, что пережито.
Всё чаще и чаще тянет кладбищенский тихий покой,
Где немота - послание, где сердце любви открыто
И камни надгробий дышат, как будто стихи, под рукой.
Ритм тяжелее одышки, а рифма всё проще и чище.
Уединение дышит под скорлупой одиночества.
И если ты слышишь как пуля около уха свищет,
Значит ты жив и гадалки ещё не сбылось пророчество.
У времени своя неспешная работа -
В лотке души года перемывать,
Перебирать желтеющие фото
И имена с трудом припоминать,
Звонить, писать, не получать ответа,
Не знать, кто жив, кого на свете нет,
И по клочку трамвайного билета
Вынюхивать ушедшей жизни след,
Грустить о ней без слёз и сожалений,
Смотреть ей вслед и оставаться здесь,
И в просветленьи между двух затмений
Гадать - я весь умру или не весь?
Меж будущим и прошлым нет границы.
В здесь-и-сейчас они себя хранят.
Ладони помнят тёплый пух синицы
И журавлю вдогонку рвётся взгляд.
Всё это значит только то, что значит,
Но несказуемо, как Бог или печаль.
И куздра глокая бокрят своих кудрячит,
Судьба дурачит и морочит даль,
И зуб неймёт того, что видит око,
И мудрость - в откровеньи дурака.
... Открыть Америку и жить в ней одиноко,
И родину любить издалека.
Они ушли... И что от них осталось -
Кого любил и кто меня любил?
Иззябшая растерянная малость
По всей земле разбросанных могил
С немеющими датами на камне,
Прижатом к дну бушующих небес.
И тянется душа туда, куда мне
За ними скоро - в занебесный лес.
Они живут во властной этой тяге,
Приходят по ночам поговорить,
Неся с собой отчаянье отваги
Дорогу к смерти день за днём торить.
Я весь умру. А впрочем, нет - не весь.
Покуда помнит хоть душа живая,
Я буду здесь, неслышно повторяя:
"О, дай им, Боже, хлеб насущный днесь".
Детвора играет в прятки.
Преет каша на плите.
Жизнь окучивает грядки,
Поклоняясь красоте.
Соль блестит на ломте хлеба.
Хрусткий запах огурца.
Птицы склёвывают с неба
Комариные тельца.
Сладкий запах туберозы.
Дятел - клювом по сосне.
Дремлет Смерть в тени берёзы,
Улыбается во сне.
Лето, будто любовь, расточительно.
Вот оно и простилось со мной,
И впадает в сентябрь стремительно,
Словно в Лету. И запах грибной.
Снег искрящийся яблочной мякоти.
Вязь лучей сквозь листву напросвет...
Было. Сплыло. Так что теперь - плакати
Над течением тающих лет?
По шагреневой коже империи
Тени птиц перелётных скользят,
И ветвей обнажает артерии
Опадающих дней листопад.
2
Листья жгут. Привкус дыма и прели.
И опаловый отсвет небес.
На шуршащих аллей акварели
Паутин серебристый провес.
Осень. Золото в пятнах кровавых.
Остывает небесная синь.
И катает в ладонях шершавых
Ветер стоны озябших осин.
Скоро высластит холод рябину,
Шёпот выдоха посеребрит,
И над Глуповом, крылья раскинув,
Ангел снегом зашелестит.
3
Время птицей слетает с ладони.
Птица падает камнем с небес.
Словно конь в разноцветной попоне
Задремал остывающий лес.
Так сентябрь начинается вестью
О грядущем прошедшем. И год
В прах уходит шуршащею перстью
И оттуда неслышно зовёт.
Перепутав концы и начала,
Продолжается жизнь наугад.
Ветер треплет надежды мочало.
Рвётся пульс. Календарь вороват.
В небеса улетают календы,
Оплывает, мерцая, закат,
И талдычит о сроках аренды
Тело, выданное напрокат.
4
Начать сначала... Но сквозь чистоту листа
Стучат костяшки дней и голоса доносит...
Обрывки строк топорщатся, привстав
На цыпочки и продолженья просят.
И на плече топорщит крылья птах -
Щекочет щёку, как давно бывало,
Когда рассвет антоновкою пах
И веки щекотал... Начать сначала?
Года меж пальцев - в небо, как вода.
Прощенья попрошу и жизнь начну сначала.
Всё остальное будет, как всегда.
Не дай Бог вечно жить.
Но жаль, что мало...
В тенётах возраста и быта,
В заботах тягот и хлопот
Казалось, детство позабыто,
Как будто не было. Но вот
В переплетении печалей,
Сквозь патину прошедших лет
Увидишь, как стоит в начале
Дороги пыльной глупый шкет
С твоим лицом и через годы,
Через ошибки и грехи
Вдыхает терпкий дух свободы,
Как в лёгкие, в твои стихи.
2
Моросит слезами осень
По стеклу, как по щеке.
Проводница чай разносит -
Подстаканники в руке
Колокольничают мелко.
Стынут стрелки на часах.
Тётка в ватнике на стрелке.
Мокнут тени в небесах -
То ли ангелы, то ль птахи,
То ли души, то ли что.
Убегают вдаль бараки,
Козы, церкви, шапито.
Из земли - войны осколки.
Чёрный ворон на сосне.
А малец на верхней полке
Улыбается во сне.
Убаюкан сладкой сказкой,
Поездом во сне рулит.
Он свободен в клетке тряской,
Спит - в две дырочки сопит,
И ему ещё не снится,
Что он пьёт на посошок,
Что в какой-то загранице
Сочиняет сей стишок.
3
Желтухой схвачен старых фото глянец
И на мякине жизнь не провести.
Я по-английски бормочу прости -
Тоскующий по-русски иностранец.
Из чёрной плошки - Левитан и гимны,
Русланова, Бернес, "Вставай, страна..."
Отец - юнец и мать ещё юна.
Им не расслышать моего: "Forgive me",
Да и расслышат - сына не узнают.
Он на меня сквозь прошлое глядит
И отвечает тихо: "Бог простит",
И птичку ждёт... А та не вылетает.
Ложатся в небо бреда семена.
Чума пирует. Индевеет лето.
У входа в ад два ангела билеты
Стреляют у прохожих. Соль пресна.
И смуты нет, а смутны времена.
Заходит солнце за черту рассвета.
Испанка в пляс. Таблеток кастаньеты.
Карету мне... И руки - в стремена.
Но разве виноваты времена?
Густеет в венах тромбами вина
И требует не лепета - ответа.
Топорщатся нелепо письмена.
Сверкнёт стило точёностью стилета,
К священной жертве требуя поэта...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
