ВСЕ МЫ ЛЮДИ
(Хохот Двенадцатый, Торжественный)
Во всём виновата Вера. Да, Вера. Если бы не её проклятая ревность, я бы преспокойно ночевал в гостинице, отдыхая от конференции и читая Селенджера. Но ей, видите ли, послышался в трубке женский смех. А что такое Верина ревность, я знаю достаточно хорошо, так, что лучшим вариантом было сесть в машину и помчаться к ней. В соседний город, между прочим. В темноте.
Она же косвенно несёт ответственность и за блондина. Обычно я не беру попутчиков. Боюсь маньяков. Но тут мне захотелось вдруг пожаловаться кому-то чужому на ревнивую, но очень любимую жену. А тот парень так энергично махал руками на выезде из города. Как я уже сказал, он был блондином. Крашенным. Модная такая стрижка и пижонское выражение лица. Плейбой, определённо. С таким не больно разоткровенничаешься на семейные темы. Ну да ладно.
Он сел рядом со мной, не поинтересовавшись, куда я еду. Наверное, ему было наплевать. Или эта дорога шла только к одному городу. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал что-то типа "поехали, шеф". Я боялся маньяков, вот почему не подбирал попутчиков. Блондин оказался маньяком.
Я сказал, что на улице холодно для конца апреля, но он не поддержал беседу. Я даже обрадовался, подумал, о чём мне с ним разговаривать? Лучше молчать. Вот мы и поехали молча, слушая радиочепуху.
Через минут двадцать меня угораздило задать вполне невинный вопрос.
- Живёте в Энске?
Не знаю, зачем спросил. Нет, знаю. Мне захотелось, чтобы речь зашла о работе. Кто кем работает. Захотелось, чтобы он сказал: "Я работаю строителем (или маляром, или экспедитором), а вы?" И я бы ответил, что я писатель, известный писатель, и что еду с конференции, где меня снимали все местные каналы, а губастая первокурсница просила расписаться на её белой маечке. Я хотел, чтобы блондин знал, с какой шишкой он едет.
Итак, я спросил:
- Живёте в Энске?
- Нет, работаю, - сказал парень.
- Кем, если не секрет?
И тут он произнёс это слово. Место работы. И, вы понимаете, я забыл, что собирался похвастаться. Бог мой, я даже забыл дышать в эту минуту. Потому, что, если вы составите список всех вероятных профессий, список из тысячи пунктов, там не будет этого слова. Там будут космонавты, лениноведы, замгормонисты, но не...
- Я цирюльник, - ответил блондин. Именно так, цирюльник.
Эй, - воскликните вы, - В нашем списке есть парикмахеры!
Но, послушайте, если подобранный вами парень говорит, что он цирюльник, а за окном автомобиля глухая ночь и нет ни души, это совсем не то, как если бы он сказал, что он парикмахер. Это определённо разные вещи.
Я не знал, что сказать. Промычал что-то и уставился на дорогу. У меня вдруг запотели ладони. И правое ухо начало чесаться.
А потом был поезд. Но сначала ещё полчаса внутренних сожалений и клятв, что никогда в жизни не возьму больше попутчика. Даже беременную женщину.
Впрочем, цирюльник ехал молча, только пальцами отбивал по колену ритм, в такт хитам из приёмника.
Дорогу пересекали рельсы. Шлагбаум был поднят, но слева приближался поезд. Я остановился, хоть можно было и проехать. Я аккуратный парень. Я не превышаю скорость, опускаю крышку унитаза и не подбираю попутчиков.
Поезд, гремя составами, пролетал перед моим стареньким "мерсом", шлагбаум так и оставался поднятым. Я повернулся к блондину, может быть, чтобы сказать, что это безобразие, сломанный шлагбаум в таком важном месте. Я повернулся и увидел пистолет.
- Тихо, - цыкнул парень, направляя дуло мне в грудь, - Не дёргайся.
Я и не дёргался. Сидел, как парализованный, и смотрел на оружие, которое, судя по длине ствола, могло оставить в моей груди дыру размером с яблоко. Красную дыру с обугленными краями и обгоревшими волосами вокруг.
Сердце билось так, что, кажется, заглушало поезд. Или поезд уже проехал? Я не мог оторвать от пистолета глаз, чтобы посмотреть.
- Что, обосрался, - спросил цирюльник, ухмыляясь. - Страшно, гнида?
Я кивнул, потому, что, да, мне было очень страшно.
Парень поднял пистолет к моему горлу и провёл дулом по коже. В другой его руке возникла бритва. Такая устаревшая, опасная бритва, которой пользовались когда-то парих... Точнее, цирюльники.
Блондин наклонился ко мне.
- Что вам надо? - выдавил я из себя, совершенно не узнавая собственного голоса.
Пистолет вжался в бьющуюся жилку на моей шее. Блондин был так близко, что я чувствовал его горячее дыхание, улавливал лёгкий запах дорогого одеколона.
- Если ты шевельнёшься, - сказал он, - Я отстрелю твою башку.
Рука с бритвой поднялась вверх, к моему виску. Мне пришла в голову странная идея, что парень собирается брить меня. Вдруг его карьера парикмахера не задалась, он не смог найти работу и теперь подсаживается к людям, бреет их насильно, а потом говорит: вот и всё, с вас двадцать гривен, приходите ещё. Такое бывает, да?
Лезвие коснулось волос сразу над ухом. По радио запела "ВиаГра".
- Послушайте, - забубнил я, - Если вам нужны деньги, то они в пальто, в кармане, разрешите, я достану их, я писатель, подождите...
Он не стал ждать. Он отрезал мне ухо. А без уха я совершенно забыл о пистолете и дёрнулся вбок, с первой попытки нашёл ручку, открыл дверь и вывалился из машины. Строго говоря, он отрезал мне не всё ухо, а только верхнюю часть, диагонально. Но было больно так, словно он покромсал половину моей головы. Я, лёжа на дороге, поднял голову, и увидел, что цирюльник, перегнувшись через водительское сидение, целится в меня. Ещё я увидел собственное ухо, белый клочок с красной кромкой на сидении.
- Бац!- сказал блондин насмешливо и спустил курок.
Вот и всё, решил я. Завтра Вера включит телевизор и услышит, что известный писатель найден хрен знает где, в его голове дырка от пули, а всё тело гладко выбрито. Очередная жертва маньяка, известного под кличкой Цирюльник, - скажет безразличная дикторша, а Вера подумает: "Здорово, он всё-таки не изменял мне".
Однако я не умер. И выстрела не было. Был только язычок пламени, выглянувший из пистолетного дула в поисках кончика сигареты. Пистолет оказался поддельным. В отличие от бритвы.
"Что ты выберешь сейчас?"- резонно спросила меня группа "ВиаГра". Я выбрал побег.
В школе я бегал неплохо, но ведь с тех пор прошло много лет, а литературный бизнес не предполагает спортивной подготовки. Однако побежал я так, что Виктор Николаевич, мой бывший физрук, гордился бы мной, как сыном, если бы не помер от ожирения пару лет назад.
Я мчался в сторону кустов, прочь от "Мерседеса", прижимая ладонь к окровавленному остатку уха. Рана горела огнём, посылая в мозг похожие на мотки колючей проволоки, импульсы. Кусты приняли меня неохотно, разрывая кожу и одежду хищными ветками. Я не смел обернуться, боялся снизить скорость. Я понимал, что блондину нужно было время, чтобы выйти из машины и обойти её, но мне казалось, что вот-вот я почувствую его руку на своём плече. Не деньги ему были нужны и не машина. Ухо. Уши. Другие части тела.
Ветка треснула меня по лицу, чуть не зацепив раненое ухо. Я не почувствовал удара, так как был занят другой БОЛЬЮ, всё перекрывающей, и только страх был сильнее. Я решил, что бегу вдоль шпал и свернул в сторону, рассчитывая некоторое время пробираться через лес, а потом вернуться на шоссе в другом месте, и поймать спасительную попутку.
Дыхание начало подводить. Десятилетний стаж курильщика давал о себе знать. Я уже втягивал воздух горлом, и он вливался в лёгкие, как жгучий спирт. Нужно было сбавить скорость. Я, наконец, решился обернуться. Сзади, вопреки опасениям, никого не было. Может быть, блондин удовлетворился ухом?
Я не знал, как далеко отошёл от дороги, но решил, что не слишком. Вспомнил про мобильный. Заставкой на экране была фотография Веры. Кажется, я никогда раньше так не радовался её лицу. Словно оно убедило меня, что всё будет нормально. Несмотря ни на что. Даже на то, что телефон не ловил сигнала. Всё будет отлично. Я поцеловал телефон и чуть не расплакался - толи от нежности к жене, толи от жалости к себе. Но плакать было некогда. Я пошёл на штурм очередных зарослей. Минут через пятнадцать я окончательно выбился из сил. Цирюльник не сможет найти меня. Я слишком запутал следы. Возможно, он даже не вышел из машины вслед за мной. Я ведь не знаю этого. Теперь можно отдышаться.
Я сел возле дерева, поджав под себя колени. Боль притупилась, и кровь почти перестала идти. Где-то вдалеке проехал поезд.
Я вдруг вспомнил один случай из своего детства. Тогда умер мой любимый дедушка. Я стоял на похоронах, у гроба, и увидел в толпе женщину. Это была дворничиха, обычная дворничиха, но в руках она держала предмет, который заставила меня забыть о дедушке, а думать только о том, чтобы самому уйти с похорон живым. Она держала перед собой косу. Естественная вещь для дворников, но я, конечно, решил, что пришла смерть. К чему я это рассказываю? Да к тому, что до сегодняшнего дня со мной не случалось ничего, страшнее того детского случая. Я счастливчик. Я живу в спокойном мирке. Смерь - это просто дворничиха. Пока всё было именно так.
Я снова достал мобилку. Сигнала по-прежнему нет. Зато есть улыбающаяся, счастливая Вера. Фото, сделанное в Египте. Позади - базар. Его не видно, но он там, шумный каирский базар с настоящими верблюдами и поддельными сокровищами.
Я попытался представить, что нахожусь там, в Египте, с Верой, а не в лесу с маньяком, но не очень получилось. Впервые пожалел, что бросил курить.
Это из-за той девки, - решил я.- Студентки, которая брала у меня автограф. Которой я расписался на майке, как бы ненароком дотронувшись до торчащих из-под материи сосков. Большая сочная грудь, такой груди лифчик не помешает, но девочка обходилась без него. Она специально показывала мне себя. Все остальные люди были в свитерах. Холодный апрель. Не время показывать сиськи, если ты, конечно, не хочешь затащить в постель любимого писателя.
Я не сплю с малолетками. Я женат. Но я прикоснулся к её шарам. Бог видел это. Бог сказал: позовите-ка цирюльника, у него есть работёнка.
За шею укусил комар. Я вздрогнул. Прошло, должно быть, не меньше получаса с тех пор, как я сел под дерево. Пора идти дальше.
Я выбрал направление, которое, как мне казалось, выведет меня к дороге. Но дошел я к рельсам и намного быстрее, чем ожидал.
И не смог не вскрикнуть от радости.
В двадцати метрах от меня находился домик с приветливо горящим окошком. Не знаю, как это называется, сторожка, что ли. В таких живут железнодорожные работники. Путейщики, или как их там. Ну, вы поняли.
Я побежал к домику, поднялся по лестнице и постучал. Мне открыл старичок в желтой жилетке. Жидкобородый, похожий на якута.
- Ох, мил человек, что ж ты поздно так, - начал он, но осёкся, увидев кровь на моём лице. - Заходь скорее!
Я не мог не воспользоваться гостеприимством.
Якут запер двери и усадил меня за стол.
- На меня напали, - сказал я. - Какой-то сумасшедший. Нужно срочно звонить в милицию. Где телефон?
- Телефон не работает, - ответил старик. - Поломка на линии, третью неделю, почитай. Зато ружо есть. Ты не боись.
И он кивнул на стену, где действительно висело ружьё, а сам полез за аптечкой.
- Сумасшедших хватает. Давеча корову у разъезда нашёл истерзанную. Со знаками всякими сатанинскими. А в соседнем селе паренька задавили супостаты и кожу содрали. Ну, милок, показывай ухи свои. Бог ты мой милый! Чего наделали, звери! Продифицируем сейчас.
Он так и сказал - продифицируем. И вылил мне на рану почти всю бутылочку йода. Я заскрипел зубами от боли. Перед глазами потемнело, и по темноте, как по чёрной воде, пошли разноцветные круги.
- Живой?- спросил дед.
Я кивнул.
- Буду теперь как ВанГог.
Якут не понял про ВанГога. Я хотел было объяснить, но в дверь сторожки постучали. Я замер.
- Это он, - прошептал я.
- Ничего подобного, - сказал старик. - Это Виталик, племяш мой.
Я схватил якута за рукав и полными ужаса глазами посмотрел на него.
- Не открывайте, это он, тот сумасшедший! У него бритва!
Старик вежливо высвободил рукав из моих пальцев и направился к входу, успокаивая меня:
- Да нет же, говорю тебе, Виталик мой приехал из города.
- Ружьё! Ружьё возьмите!- крикнул я, а сам бросился в соседнюю комнату, которая оказалась спальней старика. Я закрыл за собой дверь, благо, изнутри был засов, и, не раздумывая, стал подвигать к ней низенький, но тяжелый шкаф. Из прихожей раздался голос якута:
- А ты переживал! Виталик приехал.
А следом - голос, который будет всегда звучать в моих ушах. То есть, в моём ухе. Голос цирюльника:
- Смерть вашему дому!
- И тебе того же, голубчик, - отвечал старик.
Я поспешил. Придвинул шкаф к дверям. Кинулся к кровати, по ходу отмечая, что в спальне нет окон, то есть, я заперт внутри, и бежать мне некуда.
- Где он?- спросил блондин.
- Одноухонький-то? Там, где ж ему быть! Попортил ты его, шалунишка!
Едва я успел забаррикадировать дверь кроватью, с той стороны подёргали за ручку.
- Кожа человеческая - она аккуратность любит, - рассуждал старик приглушённо. - А ты сразу бритвой! Душить сперва надо! Молодой ещё...
Я не хотел думать над тем, что означают слова якута. Отбежал к дальней стене, и, моля Бога о помощи, выхватил телефон. И - о, чудо- сигнал был!
Вера взяла трубку после пятого гудка. Как я был рад её голосу!
- Верочка!- прошептал я, - Послушай, меня похитили, я в лесу, их двое, они отрезали мне ухо! Звони в милицию, Вера!
- Что ты говоришь?- судя по голосу, я разбудил её. - Я не понимаю, какое ухо? Где ты? Ты знаешь, который час? Ты что, пьяный?
- Нет, нет, - затараторил я, - Я в лесу, это какая-то сторожка, возле железной дороги... Недалеко от заправки... погоди, там было кафе, сейчас вспомню название...
- Я знаю, где ты, - сказала Вера, и я услышал в её голосе звенящие прокурорские нотки. Так знакомые мне нотки. - Ты с бабами, со своими блядскими фанатками. Можешь оставаться там. Я подаю на развод.
И она повесила трубку. Вот так, дамы и господа, она повесила ёбаную трубку!
И, когда я посмотрел на экран, то увидел, что сигнала нет, мой телефон опять в нерабочем состоянии. Я даже подумал, что вовсе не звонил домой, что мне померещилось. А ещё я подумал, что надо было трахнуть ту деваху в белой майке. Почему нет?
- Кожа - она ласку любит, - поучал за стеной якут. - Лишнее движение, и нет товара.
Выход у меня был один. Если можно считать это выходом. Не забывайте, что я писатель. Язык у меня подвешен. Я ведь могу просто убедить их, что они плохо поступают. Что об этом может узнать милиция. Что Бог всё видит. Да, я так и скажу.
Та женщина - это вовсе не смерть, хоть в руках её и коса, но она не смерть, просто дворничиха. Так всегда бывает. Нечего бояться.
Нужно убрать шкаф. Они поймут.
Все мы люди.
© Максим Кабир, 2008-2025.
© Сетевая Словесность, 2008-2025.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Алексей Смирнов. Где стол был яств: и Доктор Энгельгардт. Два рассказа [Бритая Маковка толкнула Косички, качнулись Банты. Лиза и Коля – октябрята, но без пяти минут пионеры – остановились и завороженно уставились на сутулого...] Елизавета Григ. Сима [Эта необыкновенная история началась в соловьиную ночь – в самое подходящее время для всех необыкновенных историй на свете. Говорят, не поют соловьи, они...] Яков Каунатор. Кто же ты есть, как тебя звать... (Булат Окуджава) [Формула рождения стихов Булата Окуджавы до чрезвычайности проста: взгляд, восприятие; чувство; осмысление...] Андрей Коровин. Из книги "Любить дракона" (2013) Часть II [стать его сталкером / проводником / в новый мир / вещей букв людей / взять на себя ответственность / за его судьбу...] Татьяна Куземцева. И надеяться, и любить... [Как бесполезны дни – благословенны ночи, / И горести мои завязли между строчек. / И разве кто спасёт? А впрочем, что за дело... / Пожалуй, это всё...] Екатерина Вольховская. Чёрный пёс и другие [Кто разберёт их – о чём говорили / Девочка с куклой ночами под пледом? / Кукла любила глазами и бантиком, / Девочка – голосом, тихим и тёплым.....] Никита Николаенко. Взгляд обывателя [По прошествии нескольких недель я стал задаваться вопросом – а что же тогда произошло в тот жаркий день и происходило ли что-то стоящее на самом деле...] Владимир Буев. Пять рассказов о судьбах крымских татар в обрамлении прелюдий и ноктюрнов [Репортаж с творческого вечера писателя Шевкета Кешфидинова. Литературно-музыкальная композиция Шевкета Кешфидинова и Зеры Джемиловой, посвященная Крыму...] Зина Виноградова. Одна сплошная исповедь [Презентация книги Макса Батурина (1965-1997) "Гений офигений" в рамках проекта "Бегемот Внутри" в Малаховке.] Валерий Горюнов. Пиратская летопись о времени и себе (О книге Матвея Цапко "Экранка") [...как в любой летописи, записанные события и воспоминания постепенно выцветают и становятся неясным гулом прошлого, но у нас все равно остаётся недоступный...] Александр Хан. Созерцание и размышление (о стихах Александра Разина и Дарии Солдо) [Отзыв о стихах участников 103 серии литературно-критического проекта "Полёт разборов" Александра Разина и Дарии Солдо.] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
