Мумия винограда - это изюм, изюм,
эхо у водопада, будто Дюран-Дюран,
мальчик за ноутбуком весь преисполнен "Doom",
ну, а Господь, по слухам, не выполняет план.
Прямо из секонд-хенда вваливается год,
вот и любовь - аренда, птичьи мои права,
прапорщик бородатый вспомнился анекдот,
лезвие бреет дважды - это "Нева-Нева".
Старый почтовый ящик, соросовский ленд-лиз
для мертвецов входящих и исходящих из
снежного полумрака этих ночных минут,
Что ты глядишь, собака? Трафик тебя зовут.
Длинная лапка у божьей коровки,
я поднимаюсь по ней без страховки,
цельную вечность готовился взлет,
слышу, как божья коровка поет:
"Крайний человечек, полети на небо,
дам тебе за это неразменный грошик,
две бутылки водки и осьмушку хлеба,
зажигалку "Zippo", сигарет хороших.
Полети на небо к своему прорабу,
поинтересуйся: "Как вы тут живете?",
дам тебе за это - надувную бабу,
"Робинзона Крузо" в твердом переплете.
В память о полете, красные коровки
будут плавать брассом, бегать стометровки,
белые коровки в память о России,
сочинят поэму для коровок синих.
Мы своих артистов и своих ученых
выдавим по капле из коровок черных.
На земле у счастья - никакого шанса,
улетай на небо и не возвращайся!"
Вязнет колокол, мерзнет звонарь,
воздух - в красных прожилках янтарь,
подарите мне эту камею
и проденьте цыганскую нить,
я не знаю, по ком мне звонить,
и молчать по тебе не умею.
Пусть на этой камее - живут,
и за стенкой стучит "Ундервуд",
пусть на ней зацветает картофель,
и готовит малиновый грог -
так похожий на женщину Бог,
на любимую женщину в профиль.
Меня втаскивали волоком,
говорили: иначе - смерть,
будто я - царь Колокол,
а внутри меня - колокольчик Смерд,
а внутри меня - Самурай вода,
желтый город Владивосток,
в дирижерских палочках там еда,
на плечах собачий платок.
Стынет рисовый шарик - опять луна,
поменяйте это меню,
почему в нем жизнь до сих пор - одна?
Нет, я повара не виню.
И отныне присно, в твоих веках
дребезжит мобильное зло,
вся в чешуйках черных и номерках:
золотая рыбка, алло!
Колокольчик Смерд, записной фагот,
медных камешков полон рот.
А меня переправят на берег тот,
переплавят на берег тот.
Николай Васильевич Голем
сочиняет еврейский horror,
в перерывах гуляет голым,
накрахмаленный, будто повар.
Скажет: "Пр-р" - замирает Прага -
перепуганная коняга,
он ведет ее под уздцы.
Карлов мост на краю бокала,
для туристов (от папы Карла) -
деревянные мертвецы.
Николай Васильевич Голем,
воздух шахматным пахнет полем,
и за что не возьмись - беги!
Здесь у каждой второй нимфетки
черно-белые яйцеклетки,
скороходные сапоги.
Махаралю на дискотеке
золотые поднимет веки,
папиросу набьет "травой",
и раввин в конопляном дыме
мне на лбу начертает имя
и прочтет по слогам: "Жи-вой".
Монмартр, Mon Апрель, Mon Май -
на бирках весны - Китай,
французский идет мужчина,
в промежности: "Made in China".
Бессмертие - не вопрос,
лобзаю тебя в кювет,
и мой темнофор подрос,
и твой свежевыжат свет.
Преодолев сверхзвук,
зайду в овощной бутик:
в корзинах - латук: тук-тук,
на кассе - шахид: тик-тик.
2.
Загружаю в себя: охренительный вирус:
СПИД весенний Париж,
дремлет в Лувре папирус
и во тьме обнимает мамирус.
Эти эндшпили крыш,
удлиненные тени натурщиц подобны зевоте,
и гусары молчат в анекдоте.
Загружаю в себя кальвадос,
пахнет яблоком эта невинность,
а бессмертие - нет, не вопрос,
запотевшие windows.
В них быкующий Зевс - брадобрей,
луврианец наверно,
перекресток миров, и парижский еврей,
не спеша, переходит на евро.
Владимир Алейников: Галерея портретов: СМОГ[Что-то вроде пунктира. Наброски. Или, может, штрихи. Или краткие, из минувшей эпохи, истории. Или попросту - то, что вспомнилось мне, седому, прямо сейчас...]Яков Каунатор: Три рассказа[Однаако, - прошепелявил он. - Что мы видим здесь? А здесь, во-первых, многозначность, во-вторых, здесь мы имеем философический взгляд автора на глобальные...]Роман Смирнов: Прямоходящий муравей[Короче, на книгу нахныкав, / дам волю последним словам. / Так, в целом, и пишутся книги, / и ставятся подписи: "Вам!"]Евгения Серенко: Три рассказа[Необязательность встреч, лёгкость прощаний... ни слезинки, ни сожаления; плыла по жизни на светлом облаке, уверенная: так будет всегда...]Ростислав Клубков: Сестра Катерина[Здесь, на этом дворе, святая Катерина возвращала глаза слепым, возвращала калекам потерянные ноги и руки, воскрешала мертвых...]Аркадий Паранский: Повариха[Я посмотрел на лежащих в спальнике, спящих и чуть посапывающих женщин, наклонился, притянул к себе Оксану и нашёл своими губами среди лисьего меха её...]Илья Вересов: Сон других времён[а лучше ляг со мною на дороге / здесь воздух так натужно скроен / здесь слёзы в легких кипятит от зноя / здесь грёзы клерки крики всё без перебоя...]
