Когда на глобус я гляжу, я полон гулом странствий:
пускай я стар, но этот шар хочу узнать сполна;
не время вылечит того, кто заражен пространством
и в чьей крови, как ни живи, верста растворена.
Я отвергаю корабли и лайнеры с порога,
и автостоп, хоть я не сноб, отнюдь не идеал:
ах, колея, любовь моя, железная дорога!
В моей Вселенной, черт возьми, еще хватает шпал!
Когда на поезд я спешу в своих кроссовках рваных,
и гром и гам по тамбурам влекут от скуки дел,
за мною гонятся хребты и топят в океанах,
и горизонты надо мной вершат свой беспредел.
Я ревизорами любим и с детства привечаем,
со мной близки проводники, и если я продрог,
меня хозяева дорог отпаивают чаем,
а пассажир, что твой Шекспир, толкает монолог.
Я распылен, как электрон, я нелокализуем:
я весь в езде, я есть везде, где правит МПС;
когда наскучат мне друзья, я делаю козу им
и к облюбованным местам теряю интерес.
Но вот беда: идут года, во тьму летя со свистом,
оседлый быт за мной следит, мою смиряя прыть,
и молодеют не по дням честные машинисты,
и сотню юных проводниц я б мог удочерить.
Все о грядущем говорят, но мне его не слышно:
я рвусь туда, где провода всегда летят назад;
один мотив звучит в ушах, простой, как Харе Кришна,
и только с ним, да, с ним одним мой голос льется в лад.
Ах, колея, любовь моя, ты - как стихосложенье:
ты мчишь сквозь грязь вперед, грозязь отправить под откос.
А что есть я? Материя, и мой удел - движенье;
мои сансары рождены вращением колес.
Я и в раю не устою, и я спрошу у Бога,
в раю, за праведность свою не требуя наград:
"Господь, скажите, где у Вас железная дорога?
А если нет, тогда привет, скорей спускайте в ад!"
Словно дым сигареты в промозглую рань,
в заоконное утро уткнувшийся лбом,
мой рассудок ползет, натолкнувшись на грань,
отстраняемый вверх безразличным стеклом.
Где же грани империй, что видит мой взгляд?
Кто же я, неизвестный рабам властелин?
Все вокруг меня в косную землю глядят;
неужели же в небо смотрю я один?
В исчезающих царствах я бы мог править бал,
как Великий Могол средь толпы пастухов,
тот, что порции рупий надменно бросал
охраняющим быдло священных коров.
Кто же мне хоть единую драхму подаст?
Продвиженье по службе - естественный путь.
Что еще предложил мне мой Экклезиаст,
как унылую жвачку из жизни тянуть?
Что мне мудрость веков? Что мне золота звон?
Что мне власть и ее обветшавший завет?
Но безумнейший царь из царей, Соломон,
приглашает насмешливо в свой кабинет.
Тщетно рвусь я из плена пространств и времен,
зря стараюсь порвать петли ржавых цепей:
с иудейским упорством талдычит закон
над рассыпанной вдребезги плоскостью дней.
Что мне имя твое? Только символ любя,
я по карте хожу в неизвестной стране.
Чем телесней я чувствую близость тебя,
тем бесплотней становится чувство во мне.
Что мне смерть? Хоть потом, хоть сейчас я приму:
Что мне даст продолжение тусклого дня?
В этой кухоньке затхлой, в табачном дыму
поглощает при жизни забвенье меня.
Сигаретным кольцом разбухаю как ноль.
Я - бесстрастный любовник, бесславный поэт,
бессеребренник царственный, голый король,
покоривший себя суетою сует.
Снова колеса берутся отщелкивать версты,
Гулкая сталь примеряет ночную чадру;
По небесам расфасованы хрупкие звезды,
Божий прожектор отрадно горит на юру.
Снова под сводом, как в годы тягучего ига,
Слугам не веря и новых времен не суля,
Темная, словно церковнославянская книга,
В лунных покровах лежит молодая земля.
Русь моя, край кочевых вековечных народов,
Скорых на веру и легких, как пыль, на под'ем,
Край откровенных закатов и скрытных восходов,
Нам ли с тобою неметь, оставаясь вдвоем.
Дай же привыкнуть к обрядам твоим осторожным,
Детство напомни и слух мой сполна напои
Музыкой вечера, пеньем железнодорожным,
Рельсовой нотой струящейся вдаль колеи.
Тело мое обмани, сторона-недотрога,
Дай ему влиться на время в колесный экстаз,
Чтоб средостенье наполнилось близостью Бога,
Связки сплотились и брызнули звезды из глаз.
Где мы очнемся, куда убежим на рассвете?
Сзади по следу летит золотая орда
С каменным гулом грозящих обвалом столетий,
С точным прицелом бесцельных дорог в никуда.