...Выпить чинного чаю в унылых гостях.
По дороге домой завалиться в корчму.
Ничего, ничего о тебе в новостях.
Значит, новости нам ни к чему.
А в корчме-то дела! Ни пустого стола.
Там гуляют ловцы человеческих душ:
Рыбарева супруга на днях родила.
Эй, маэстро! Пожалуйте туш.
Ладно, хлопнем с папашей (да он уж хорош!)
За здоровье наследника чресел его.
- Слышь, там новости, что ль? - Да ядри его вошь...
...ничего о тебе, ничего.
Эх, рыбак - раскрасавец, глядит соколом.
Цыпки, бицепсы, шрамы. Завидная стать.
Да рыбачка сидит за соседним столом....
На экране лишь полосы. Спать.
А во сне - новостей всевозможных мастей.
Чуден промысел Божий, а нам каково:
Ни малька, ни рыбешки из мокрых снастей...
Что ж ты медлишь, хозяйка магомедной горы?
Прикажи - поползу, что степная гюрза.
Почернели от солнца твои янтари,
Побелела от ветра твоя бирюза.
А гадалка смеялась, за ручку брала:
Не бывать тебе, дева, женой казака.
А казак выпил стопку, отпустил удила,
А рыбак выбрал парус - и нет рыбака.
Я богатый, хозяйка, не смотри, что босой.
Не смотри на лохмотья - ты в глаза посмотри,
Я цветок изукрашу твоей бирюзой,
А по медному краю положу янтари.
А не веришь, не надо, обойдемся и так.
Что-то ветер крепчает, подогрей-ка вино.
Я в кольцо переплавил неразменный пятак,
Ты жена мне отныне - да тебе ж все равно.
Что от сердца осталось - себе забери.
Отшлифуешь, отмоешь прощальной слезой.
Посмотри, как желтеют твои янтари...
Только что ж теперь станет с твоей бирюзой?
Кабачок, затвержённый до мухи, до лужицы винной,
где печальный Пьеро объяснялся с печальной Мальвиной,
где любовная лодка, еще не познавшая быта,
прозревала далекий, но явственный образ корыта,
и лохматый гарсон, не расслышав, о чем я толкую,
раскрывал разговорник на стоптанном bardzo dzenkue,
и пузатый стакан ликовал в предвкушении пенном...
Проходи, Буратино. Вот дверца, но будь джентльменом.
Все не так в разговорах, где смысл не дорвался до сути,
результат неизвестен, хоть день распиши по минуте,
все не так, как прочитано, сыграно, вышито, спето.
Видно, просто в оконце каморки забрезжило лето,
ну а мы не готовы - опять проморгали, зеваки.
...мы по виду, наверное, чехи, а может, словаки,
и гарсон, ковыряя в ладони прокисшую сдачу,
шепчет: dank u, tovarizschi. Право, ей-богу, заплачу.
Нет уж, нынче без драм - и амурам, химерам, кумирам
по рогам, по рукам - отпустите нас, странников, с миром.
Экскурсанты грядущего лета, - вот это картина.
Хочешь вычерпать пруд? Но зачем тебе ключ, Буратино?
Там же нет ничего - ни за тряпкой, ни дальше, ни выше,
только глупые голуби, ветлы, нагретые крыши,
захмелевшие вишни да башни разбойного вида,
да в зеленом канале - июльская одурь Мадрида,
да усы Карабаса на канувшей в воду монете.
"...там, в небесной вышине,
кто-то плачет обо мне."
Марина Цветаева
...И посыпались строчки, как бусы - поди собери!
Только стоит ли нынче блажить и грешить пустяками,
Если в мокром, как губка, июльском пустом Тюильри
Мама смотрит на небо и трогает воду руками.
И неважно кому, и неважно о чем говоришь -
Разбивается свет на густые зеленые звуки.
Мама смотрит на небо, - а в небе летает Париж,
Улыбается ей и доверчиво падает в руки.
Обхватить, и прижать, и голубить до самого сна,
А назавтра не верить себе - я ведь сплю? Не иначе...
Мама трогает облако цвета беленого льна,
Что-то шепчет ему по-французски.
En regardant le mur
De la prison d'en face...
"Le mur de la prison d'en face"
Yves Duteil
Вдоль кирпичной версты, распустив животы, растянулись цветы.
А напротив - дома, в занавесках весьма. Кружевная чума.
Городская черта. Ну скажи, на черта? Красота еще та:
От большого ума тут стращает дома городская тюрьма.
Ох и горек уют там, где жить не дают - образцовый приют!
А продуешься вхлам по таким-то делам - вот тебе и салам.
Озвереешь, родной, за кирпичной стеной - хоть на стенку весной.
Упустил журавля. Иншалла. Джамиля. Вот ведь еп твою бля.
За пустяшный хабар - многонощный кошмар, многоградусный жар.
Лучше б в школу ходил. Лучше б сына родил. Ан куда угодил.
На года - а теперь молча скалится зверь на закрытую дверь.
Да она ж не со зла. Да она ведь ждала. Джамиля. Иншалла.
...И рыжеет стена, что иранская хна из похмельного сна.
И алеют кусты - поглядеть с высоты, да глазницы пусты.
Даже если жива - не плетет кружева, оклемалась едва.
От большого ума. Ну подумай сама.
Я была для него бодливой козой-дерезой:
Une gamine siphonnee, не живущая по законам.
Каждый наш разговор кончался его слезой.
Сладковатой. (Но я не верила и соленым).
Я кричала ему: ну довольно себя жалеть!
Погляди вокруг, ты же - мира и горя мимо!
Он изламывал бровь, будто я заносила плеть,
И глядел на меня с известковой печалью мима.
Он любил себя так, как Господь нас не приведи,
Он жалел ветра - но не тех, кому дуло в спину.
И сгорали ромашки и дрок у меня в груди
На его элегантом пламени арлекина.
...Он прожил для себя уже больше чем сорок лет,
Успокоился в крепких объятях фламандской феи,
Но остался таким же - лишь звоном чужих монет.
Не желая чеканить иного.
И не умея.
И ведь пишут: желанья сбываются там,
Где телят не гонял шестикрылый Агдам,
Что иные взрослеют к полсотни годам,
И давай-ка умней поскорей.
Только я все свирельную ересь несу:
Продала порося, прикупила козу.
Да она заблудилась в дремучем лесу.
Вот такая пастушка Мирей.
Сколько Таня ни плачь и овечка ни блей,
Мы в разлуке друг другу не станем милей.
Мне прислали привет с Елисейских полей:
Асфодели и слепок с весла.
И пора бы подумать о грешной душе,
Да уж больно уныло у нас в шалаше.
Пан с полночи пропал, а ведь полдень уже.
Вот такие, подруга, дела.
Ну да что там: воспрянем, и трубы хвостом.
А любимую рану затянем жгутом.
И долги - под крестом. И не лги про потом.
Про потоп, про суму да тюрьму.
Погляди вон, какой симпатичный вопрос
Крошка Кристофер Робин из лесу принес:
Отчего без шипов не случается роз.
Ну и что мне ответить ему?..
Ну, вот и зима. В подворотнях качается дым.
Удушливый мех, точно мельничный жернов на вые.
Под медленным снегом, стекающим с неба, впервые
Увидишь свой город - и Ангела в тучах над ним.
Послушай - зима подступает, тряся головой.
Зима над Обводным, над Карповкой, Крюковым, Зимней,
Лебяжьей канавкой - и пухом лебяжьим, гусиным,
Гагачьим и прочим
Повисли снега над Невой.
Но будет погода - полгода зимы впереди.
И как ни шамань, ни тоскуй об истаявшем лете -
Билет уже куплен, и дата стоит на билете.
И жадный птенец ожиданья трепещет в груди.
Пора, брат, пора! Вышло время, и конь под седлом.
И смуглые пальцы уже стасовали колоду.
И спущена лодка на темную зимнюю воду.
И место твое опустело за круглым столом.
Пора, брат, пора! Только первые капли горьки.
Все будет значительно проще, а может, и слаще.
И Ангел Прощания с Городом Тварей Дрожащих
Застыл на ступенях у вкопанной в камень реки.
Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу...
Сергей Есенин
Седьмой утра. Продрогли стены, и снег с дождем попеременно,
И снова море по колено, и снова лужи по плечо,
И все нетленно и не ново: глаза, усмешка, дело, слово,
И облик города Петрова, и жизнь, и что-то там еще...
Шипят и гаснут волны быта: Вставай. Трамвай. Талон. Пробито.
За мостом лейтенанта Шмидта рванется ветер напролом.
Трамвай качается, скотина. В окне мотается дождина,
И мокнет жизни половина на остановке за углом.
Расход велик, доход ничтожен. Кредит и вовсе не положен.
Мы были счастливы - ну что же: какие круглые нули.
"Дружок, любви не учат в школе".
"Я - просто двоечник". - "Тем боле.
Мы наше Марсовое поле с тобой, похоже, перешли".
Что ж, напоследок сядем рядом и поглядим в глаза другу другу.
С бессонным старческим надсадом клокочут в сумраке дожди.
Да будет нам светла разлука в иззябшем сердце Петрограда.
"The Queen died boldly. God take her to his mercy."
(Kingston to Cromwell).
Alison Weir, "The Six Wives Of Henry VIII"
Письма порвал. Браслеты швырнул в окно.
Выкрасил полог черным, спалил покои
И начертал над троном: "Мне все равно.
Женщина, ты не знаешь, что ты такое.
Женщина, я не верил твоим плечам.
Пальцам твоим не верил, терзавшим ложе.
Женские шеи столь сладостно льнут к мечам,
Что утомлять венцами их нам негоже".
Ныне, пресыщен медом янтарных глаз,
Дрожью хмельной омыт до седьмого нерва,
Я ненавижу то, что скажу сейчас:
Как я любил твой мускус и пурпур, стерва.
Как я мечтал твой лепет облечь в слова,
Вялость отлива - в черную страсть прибоя!
Как хорошо, что ты, наконец, мертва.
Скоро. Скорей бы. Господи. Черт с тобою.
Допрежь того, как вскинется ртутный прут,
Рубищем алым больные одев туманы -
Да, мы умрем. И наши грехи умрут.
Карту вижу, пожалуй. Не вижу - зачем, почему.
Что случилось на узкой дороге, ведущей из храма:
Замутилось стекло, и волною пошла амальгама,
Будто ясных зеркал отродясь не держали в дому.
Вижу карту - и темное небо над темным шоссе,
Запотевших домов, облетевших осин вереница.
Остановка в пути - подлатай-ка телегу, возница.
Погляди, что за трещина в пятом твоем колесе?
Жизнь стекла ненадежна - усвоишь ли горький урок?
Пусть исходом гаданья гордится кофейная гуща:
Смутный шепот нелюбящих, злая уверенность лгущих,
И нехитрые эти соблазны проезжих дорог.
Жизнь стекла ненадежна? Ах, полно, преданье старо,
Вот иная дорога забрезжила в зеркале новом...
Но мгновенная смерть, для чего-то прикинувшись словом,
Отразится в осколках солгавшею картой Таро.
В полушалке лиловом качается ночь над Невой.
Только разве уснешь, если горечь троится на нёбе,
А за крашеной дверью скребет и свистит половой,
Вожделеющий к телу, горящему в синем ознобе.
Воскресенье погасло, как гаснет свеча на столе.
Город умер на час - и камины, и трубы, и дым их...
Дилетанты любви - мы в пути. Но на этой земле
Не одержим победы, слепцы из семьи одержимых.
И казалось бы: вспыхнула, - шикнули, сбили щелчком.
Зашипела углем, обвалившимся в мокрую плошку.
И по комнате стылой промчался сквозняк босиком.
Дилетанты разлуки, мы учимся жить понемножку.
И казалось бы - песня. Да, видимо, нота не та.
Половые бессмертны. Осанна их взглядам белесым.
И удушливым дегтем по двери ползет пустота,
Растекаясь к порогу бесслезным, бессвязным вопросом.
Полночь в густом снегу. Фонари ослепли.
Лихо погоды Фландрию окрутили.
Нынче среда по грудь утопает в пепле -
Но не стучит он в мертвое сердце Тиля.
Что же ты нам, голубка, наворожила?
Путь, что одним - невидим, другим - неведом,
Снегом и белым пеплом запорошило.
Даже вервольф, и тот не решится следом.
Сыплется, сеется, как из худой перины...
Фландрия спит. Но третьим, бессонным оком
Пепельный крест с безумного лба Катлины
Смотрит на пепел, вьющийся за порогом.
Небо так густо к рассвету - хоть крась потолок.
Но через час побледнеют и эти чернила.
В строчках кривых, что на стеклах выводит мелок
Пьяного снега - твое прорицанье, сивилла:
"Похолодает: на дважды помножится два.
Но опасаться не стоит ни мора, ни глада...
Блестки ночных карнавалов составят слова.
Но разгадать их непросто. И, в общем, не надо".
Дважды по двадцать с прицепом и пламя в печи.
Ветер ломал бы зонты, да на улицах пусто...
Мудро, сивилла. И кто тебя только учил.
Впрочем, бездарность - по-своему тоже искусство.
...Белые веки слегка приподняли дома.
Точно, светает на этом больном континенте.
В Городе Сломанных Зонтиков снова зима -
Грязная, пенная, злая, - что море в Остенде.
Истекает Шопеном вечерняя музыка сфер,
Несозвучная этим цветам, и деревьям, и зданьям...
О душа, отчего ты все бродишь по Тэвисток-сквер,
Где иззябшая осень тревожит листву увяданьем?
Тот, кто сходит с ума, успевая понять, почему,
Будет счастлив постичь совершенство последнего мига:
Он и есть этот свет, наконец прорезающий тьму
Низких истин и горьких, но четких реалий, amigo.
Суть вещей неизменна, хоть этак их крутишь и так,
Проливаешь свой скотч и хоронишь в геранях окурки:
На странице блокнота - поспешный чернильный зигзаг,
И булыжник в подкладке немодной растянутой куртки.
Дай нам Боже дожить, и добраться до нашей реки,
И поверить, что голос, диктующий смыслы и строки -
Не Безумие, нет. Просто способ сбежать от тоски,
И навеки остаться в осеннем пустом Тэвистоке.
Туман поднимается - темный, тягучий, густой,
Смывая пустые леса и пустые дороги
Не знаю, смогу ли поладить с такой пустотой
Глухой и безглазый, немотствует день на пороге
Ты хочешь, чтоб я говорила с тобою - изволь,
Вопросов с лихвой за пределами этого круга.
Зачем мы придумали эту прекрасную боль?
Зачем мы с тобою так страстно не любим друг друга?
Зачем так жестоко, так зло мы покорны судьбе,
Наощупь дорогу держа по расставленным вехам?
Зачем ты никак не даешь мне забыть о тебе?
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]