Архип и Данила вернулись в Москву в первых числах июня. Состоялись большие пивные посиделки в полуподвале Филимонова. Толку от них оказалось мало.
    Известно, что любое собрание трех и более человек бессильно решить серьезную проблему, если хотя бы один из этих трех не простак. Многолюдное собрание интеллектуалов избыточно мыслью, вариантами действий. И если среди интеллектуалов нет царя, князя, митрополита, словом, человека с решающим голосом, само собрание превращается в пустое времяпрепровождение. В лучшем случае – в пьянку.
    Советник государя Федор Смирной, подьячий Большого Дворца Прохор Заливной, стряпчий Василий Филимонов, подьячий Поместного приказа Иван Глухов, два ученых отрока Архип и Данила – все они были примерно в одном сословном положении – придворные мелкого посева. Решений принимать не могли. А логикой, разумом Господь наделил их несоразмерно чинам. Отсюда и все беды. Слишком умны, спаси Христос!
    После долгих споров вынуждены были согласиться на предложение Смирного: будем обсуждать все факты подробно, варианты действий предлагать различные, достоинства и недостатки этих действий обдумывать всесторонне. Но спорить и отстаивать их не сметь! Спор, как змей пожрет все наше время. Следует доложить ситуацию царю, и пусть у него голова болит!
    Дело пошло веселее, тем более, что «простаки» - ближний дворянин Данила Сомов и палач Егор Исаев притащили «вторую перемену блюд». Блюда, как такового, в перемене не было. Жареный свиной окорок помещался в дубовой полубадье. Пиво тоже сменили. Прежнее – Можайское светлое – как-то кисловато ложилось. Новое - Коломенское темное на ржаной сыте – сразу поправило беседу. Данила Малый икнул и сказал, что Коломенская община Крестового братства гораздо слабее выходит, чем Коломенское же пиво.
    До строгого Петрова поста оставалось менее недели, и вопросы пищевых преимуществ следовало разрешить немедля. Архип принял жбанчик исследуемой жидкости, закусил вяленой плотью и начал неспешное повествование о русалке озера Неро. Эту историю он лично слышал от монахов архиепископского подворья. А тем ее рассказал на рынке гвоздевой торговец из Москвы – имя забыл. А тому поведали неизвестные ученые отроки  - вот бы их допросить с пристрастием, Василь Ермилыч!?
    Данила Большой – Сомов – слушал, раскрыв рот. Очень его интересовали внутренние подробности русалки. «Есть у ней ноги или как?». Хорошо хоть хозяин заведения – Василий Филимонов – помалкивал. Не то, чтобы он мнения не имел, но у него рот был занят. Он лучше других ощущал, что значит - жевать сухую стерлядь шаткими зубами.
    Председатель Заливной с трудом прекратил базар. На стол между свиными объедками и глиняными бутылками легли голые факты. Голые, как приснопамятная русалка.
     Итак, сведения о существовании крестового братства подтверждаются. Правду бормотал митрополит Макарий. Правду сказал Глухову Серый человечек на ярославском подворье. А, значит, скорее всего, правда и остальные рассказы о замыслах крестовых.
    Существует и особое крестовое войско. Его начальник, судя по всему, – брат Дионисий, человек с порченным лицом. Войско состоит из общин. Общины, типа «Петропавловского стола» Ярославо-Спасского монастыря, разбросаны по божьим заведениям, подготовку проходят в островном Остроге. Целью крестовое войско имеет… - тут напиток стал докладчику Глухову поперек горла. Коломенское пиво явно сочувствовало «Коломенской общине». Глухов выплеснул предательскую жидкость в очаг и увидел в поднявшемся дыму страшное лицо под черным капюшоном. «Где я видел его раньше?», - вздрогнул Глухов.
    Теперь предстояло вообразить намеренья крестовых.
    - Небось, хотят воевать Гроб Господень! – не подумав, брякнул Егор.
    Сомов согласно кивнул, но возразил:
    - Не-а! Они Кон-н-нстати… тьфу! – Цар-р-рьград бр-р-рать хотят.
    - Нет, ребята. Это чисто русский заговор, - резонно выложил Глухов.
    - Они покушаются на Государя, и не впервой, - подтвердил Смирной, и Глухов вспомнил, откуда пришло дымное видение. Человек с израненным, обожженным лицом встречался ему в прошлом году, когда возвращались от Адашева из Дерпта. Калека сопровождал новгородского воина Бориса Головина и будто бы был беглым государевым вором, спасенным после огненной потехи на воде. Привидится же такое!
    Ударил невидимый, неслышный полуночный час, и хмельной заряд, крепленый салом покойного поросенка, превысил меру выносливости застольных товарищей. Кто-то крикнул, что пусть Федька доложит царю, как сможет.
    Федька развел руками: как я смогу? – и улыбнулся.
    Шумно вывалили на воздух, и громила Сомов обнял Федьку за худую шею, чтобы объяснить, как следует докладывать Иоанну Васильевичу самые страшные вести. Например, что возлюбленная сука Мария Спиридоновна околела без покаяния.
    Следующий день – среду 4 июня – Федя по совету премудрого псаря пропустил. Не пошел докладывать.
    Мудрость Сомова была такова. В среду у нас еженедельный малый пост. В любую среду на Руси полагается воздерживаться от молока, мяса и прочих животных удовольствий. Среда – всероссийский рыбный день. Грозный будет хмур, желчен. Озабоченный вдовец на диете.
    - Казалось бы, – продолжал Сомов, - подожди до 9-го, и на Петрово заговенье, в вечер последнего перед постом обжорства докладывай с полным удовольствием. Но! – Сомов поднял палец, - и даже три «но»! – Сомов разжал еще два пальца, - во-первых, Заговенье, он же День всех святых, - слишком большой праздник. Попы обсядут Ивана, не дадут пообщаться, как ты хочешь.
    - Во-вторых,  9-е – понедельник. А придворный доктор Бромелиус сказал царю, что в Англии понедельник считается днем тяжелым, неудачным для всяческих начинаний. Мы-то понимаем, что это – еврейские штучки. Русские привыкли неделю начинать с понедельника, а евреи – с воскресенья, вот они и воротят царя против отеческих обычаев. Но пока ничего не поделаешь. В прошлый понедельник Иван даже на псарню не заглянул, весь день молился.
    - Теперь третье. Царь, Федя, сам понимаешь, целый год царствует вхолостую. Поэтому по праздникам после выпивки у него случается гон. То есть, гонка за сучками, тяга к случке. Я понятно объясняю? – псарь облизнул губы.
    - На Петрово Заговенье он будет по сторонам смотреть. А тут ты с казенными подозрениями. Нет. До 9-го тянуть нельзя! Выходит, нужно тебе доложиться в четверг после плотного завтрака.
    Федя согласился с Данилой Большим, и в четверг в десятом часу прибыл к царской палате с докладом. Темой доклада была заявлена сказка о появлении русалок в водоемах православной родины.
    Грозный радостно прервал казенные дела, выставил вон ногайское посольство, отменил беседу с отцом Андреем и велел никого к нему не пускать, пока он с русалками не разберется. «Вот ведь, никак не изведем мы эту нечисть!».
    Ближние люди отправились подслушивать под дверью, но Иван увел Федора в дальний угол палаты, где у окна стояла китайская штуковина – шелковая ширма на раме красного дерева.  Из-за ширмы голоса доносились приглушенно, и подслушивать придворным стало трудно.
    Иван и Федор на русалок отвлекаться не стали.
    Произошло неуправляемое сообщение о государственной измене...
    Так бывает: ты идешь к начальнику с докладом, взвешиваешь каждое слово – что говорить, о чем умолчать, а выходит по-иному. Начальник твой тоже не первый день на белом свете спотыкается, он вытряхивает из тебя всю требуху до последней завитушки.
    Вот и Федору не удалось ограничиться туманным подозрением о неких монастырских странностях.
    В прошлый раз – перед посылкой Архипа и Данилы – он еще смог мути напустить, а сейчас пришлось колоться и про островной Острог, и про монашеские учения, и о том, что в Ростовской епархии ощущается атмосфера заговора. Этого было недостаточно для полного представления о беде, но корни вытягивались понятные: Никандр готовится к прыжку. Кто его подначивает – черт, Владимир Старицкий или папа Римский, - неясно…
    - Черт, черт! – задергался Грозный, и пришлось Феде его успокаивать, льстить, что столь премудрый государь с Божьей и Федькиной помощью размотает этот клубок запросто, для собственного удовольствия.
    Грозный любил такую лесть – с преувеличением его интеллекта, - легко на нее покупался. Но рубить поповский заговор хотел немедля! Его и так уж мутило от воздержания. Ни войны тебе, ни казней, ни баб!
    Федор, тем не менее, с риском для карьеры настаивал на сдержанности, - просил не гнать событий. Грозный бушевал, энергия била через край, но по тонким признакам, понятным только опытному царедворцу, Федя понял, - эта энергия позитивна. Царь присел и задумался, Смирной медленно, с растяжкой стал рассказывать ему притчу о котах.
    - Вот, смотри, государь. Есть два кота. Один уличный, дикий, другой благородный, типа моего Истомы. Ловят они по мыши. Уличный кот что делает?
    - Жрет ее с костями, - радостно подхватил Грозный.
    - А Истома – нет! Он играет с мышью, учится прыгать на нее издали, из-за преграды и по-всякому. А выполнит урок, - хочет, убьет мышь, хочет, отпустит. Но есть не будет наверняка. Ему наука важнее сытости, да он и не голоден.
    - Ладно, - согласился Иван, - будь по-твоему, только ты меня с котом не очень-то равняй!
    В конце концов, решено было заговорщиков не хватать – еще не все известны, разбегутся, как крысы. Но и тянуть с воровским розыском тоже не стоило. Грозный приказал провести «военный поиск». То есть, он хотел поднять в седло стрелецкий полк, - вот хоть Стременной полковника Истомина, - и вырубить пол-Ростова.
    Федя едва уговорил обойтись одной сотней, собрать ее из верных людей. Действовать «без знамен». Начальником назначить…
    - Князя Курбского?
    Федя сморщился. Курбский слишком «чист», «бел», да и в Ливонии находится. Его отзывать - все равно, что в колокол звонить.
    - Молодого Щербатого? – предложил Иван.
    - Зачем нам посторонние?    
    - Ну, тогда Сомова возьми с псарями
    - Подходит! - обрадовался Смирной.
    - Ну, денег там, сбруи, коней, припасов, оружия сами наберите, но без хитрости. А в приказе скажите – на учение Стременного полка. Я Истомину объясню, что так надо.
    Теперь план был ясен. На рассвете 10 июня, когда честной кремлевский народ беспробудно славил Всех Святых во главе со св. Петром, сборное войско Сомова и Смирного покидало московские пределы.
    Был вторник. Ничто не препятствовало большому начинанию.