Прохор убежал караулить пробуждение царя. Федя сидел на солнышке и думал.
    Надвигалось что-то большое, грозное, страшное. Так бывает в иные дни, когда после ругани на неправду бытия, вдруг понимаешь: вот-вот и будет еще хуже! И бабы начнут блажить: «Лишь бы не было войны!», проклятый тиран покажется отцом родным, его гнилая родня и продажное правительство – милыми друзьями и соседями. Потому что на них, а с ними и на тебя, идут люди страшные, темные, чужие. И уж какую правду они будут устанавливать, какой закон утверждать, каким богам молиться? - неважно. Это не твоя правда, не твой закон, чужие боги. Потому что любая правда оказывается враньем, любой закон исполняется топором, любые боги не вечны. И может быть потом, когда-нибудь, кому-то будет лучше, чем тебе сейчас, но тебе-то что? Тебя-то ради этого будущего счастья уже сегодня надо убить.
    Вот, такие и приходят. Хотят прийти.
    Сказать царю прямо – нельзя. Не поверит.
    Это страшное, черное, крестовое прикрыто золочеными ризами, украшено художниками, воспето поэтами. Полторы тысячи лет люди верят в это. Видят, что пусто, - верят, что полно. Знают, что больно, - верят, что сладко. Вера и знание – самые страшные враги.
    Можно вывалить доказательства. Царь воспламенится. Спалит десяток-другой крестовых. И сразу во всех приходах завопят, что он безумен. Начнут пророчить гибель царства, смерть детей, и царь ужаснется своему «немилосердию», раскается, припомнит, кто его подучил. И тогда конец. А крестовые встанут с новой силой.
    Нужно плавно вводить Ивана в дело. Капать помаленьку, копать полегоньку. Прикрываться книжным интересом. Сделать так, чтоб он сам предложил опасный ход.
    Черноризцы царя притомили, его можно повернуть, но дальше что? Что взамен? Нужно обязательно придумать новую игрушку, новую цель. И тогда он сметет всех!..
     Прибежал Прохор: «Встает!».
    Ребята пошли наверх. Приблизились к сеннику – царской спальне. Естественно, тут давно никто не спал на сене.
    Иван Васильевич сидел на смятой кровати, по пояс погруженный в перины. «Саваоф на облаке», - подумал Федя.
    После умывания и одевания Иван принял квас, закусил кусочком моченой редьки и до завтрака выставил всех вон. Федя посмотрел в глаза Грозному спокойным умным взглядом, и царь кивнул: «Оставайся».
    Последнее, о чем Иван разговаривал с Федором, было печатанье огромной всеохватной книги. С этого предмета Иван и продолжил.
    - Ну, что там с Книгой?
    - В общем, русские печатники года три назад еще были…
    - Но сплыли. Понятно.
    - После Собора 53-го года их сослали в Ярославский Спасский монастырь, потом они в Ростове у архиепископа Никандра работали…
    Грозный настороженно поднял брови.
    - … Но следы теряются, и что они у Никандра делали, тоже проверять нужно.
    Грозный вскочил:
    - Спальник!
    За дверью затопотали.
    - Обожди, государь, проверим тихо. Чтоб не обидеть святейшего.
    - Ладно, попа не надо, - встретил Грозный огорошенного спальника, - Сомова сюда!
    Пришел Данила. Он качался, и выпалил с порога:
    - Вот же сука, Иван Василич! Одни девки! Я ей говорю, государю мальчики нужны! - вылупилась, не понимает! Короче, одни сучки, а волка, сам знаешь, баба не завалит…
    Царь начал расспрашивать Сомова о щенках, Федя отошел в сторонку и засмотрелся на византийскую библию. Книга была уложена на красный бархат под иконостасом. Поставец лакированного дерева изящно нес святую трехтысячелетнюю премудрость в свиной, «нечистой» коже и грешном золоте.
    Беседа царя и псаря Федю не интересовала, и он улавливал примерно то же, что придворные, приникшие к двери. Поток собачьих терминов создавал впечатление сплошного мата. Выходило, что новая подруга царя Мария Спиридоновна обманула надежды монарха на благоутробное престолонаследие.
    Наконец, Сомов ушел.
    - Верный парень, - довольно крякнул Грозный.
    Федя вынужденно кивнул.
    - Я хочу послать потихоньку в Ростов пару своих ребят, пусть мастеров поищут. Найдут, - хорошо. Нет, - других добывать будем. Ты дай мне записку к Савве Сретенскому, ребята у него служат.
    Иван подошел к столику с письменными принадлежностями, корябнул гусиным пером по бумаге: «Савва делай Иван». Протянул листок Федору:
    - Смотри, Федька, новостей не укрывай! Я все сразу узнавать должен!
    Федор вышел в поту: «Знает что-то или просто так сказал?».
    Во дворе Прошка восседал в открытой черной резной коляске на кованых красных колесах. Пара сторублевых вороных готова была рвануть прямо в небо. Кони вибрировали мощью не в две, а в двести лошадиных сил.
    - Откуда такая радость? – спросил мрачный Федя.
    - Ганноверского посланника пара. Дал поездить, пока приема у царя дожидается. Я его последним в очередь устроил, - хитро осклабился Прошка. – Часа три имеем. Поехали?
    - Гони! – Федя плюхнулся на подушки. – В Сретенку давай!
    Прошка обернулся удивленно. Готов был обидеться.
    - Гони, гони, брат. Государево дело у нас.
    По Тверской дороге пронеслись со свистом. В монастыре, где Смирной воспитывался с 11 лет, коляску встретили со страхом и любовью.
    Игумен Савва бумагу в руки брать не стал, кивнул с готовностью:
    - Что сделать, Феденька?
    - Пойдем поговорим, отец.
    Сели в келье Саввы. Смирной в двух словах рассказал о проблеме Ростовской епархии, о поисках печатных мастеров. Стали думать, как удобнее отправить Архипа и Данилу в Ростов. Напрямик получалось подозрительно.
    Просидели почти час, потом и чайку попили, но ничего не придумывалось. Смирной решил забрать ребят в Кремль, но Прохор остановил. И здесь в монастыре, и в Кремле могли быть наблюдатели Никандра. Но переговорить необходимо, а сегодня уже нельзя: слишком лихо подъехали на дурацких вороных!
    - Давайте я их завтра пришлю в Кремлевский Богоявленский монастырь. В Кремле их и переймете.
    - Хорошо, только посылай в ночь. По темному времени наше святое дело делать удобнее.
    Савва засмеялся шутке Смирного. Он от всего сердца гордился учеником.
    На следующий день к вечеру на Соборной площади Кремля обнаружились два паренька в застиранных рясах. Они брели по косой от Троицких ворот и озирались по сторонам с простоватыми улыбками. В принципе, Архип и Данила знали кремлевскую географию, но не были здесь уже с год. Им все было интересно. Наконец, ребята насмотрелись на ремонт стен, на цветные окна, на дворцовых девок и пошли в Богоявленские кельи. А к господину подьячему Прохору Заливному нырнул кухаркин мальчик с донесением: «Пришли!».
    Когда стемнело, Заливной вышел во двор и стал прогуливаться в лучах восходящей луны. Наконец, под вой кремлевских собак лунный «рассвет» состоялся, и видимость установилась сносная.
    Со стороны Богоявленской колокольни показалась монашеская пара, Прохор кивнул ребятам и мотнул головой, чтобы шли за ним.
    На входе в полуподвал черной гридницы Заливной пропустил сретенских вперед и шепнул: «Если кто спросит, скажете, милостыню узникам подавали».
    Федор Смирной уже сидел за столом с умеренной, но отнюдь не монастырской сервировкой. Стали беседовать под вяленую севрюгу.
    К концу единственной четверти Можайского пива получили первый результат. Вот что придумалось.
    На Третье обретение главы Иоанна Предтечи – 25 мая, ожидается Божественная Литургия. Царь Иван, видите ли, увидел сон, что Третье, окончательное обнаружение честного черепа однозначно соответствует воцарению его деда, Ивана Третьего «Горбатого». А, значит, должно неизбежно последовать и «Четвертое обретение» - воцарение самого Грозного. Иван заподозрил, что древние, апостольские события чудесным образом повторяются в современной жизни, возвращаются к нам вереницей пророчеств и символов. Поэтому по церквям пошло указание служить 25 мая в усиленном режиме.
    Грозный, однако, сомневается, что за «Третье обретение» такое? А первые два когда были? Какие еще случаи происходили со злосчастной головой Крестителя? Короче, хотелось собрать уточняющую информацию. Созывать особый церковный Собор, беспокоить святых отцов по второстепенному делу не хотелось, вот царь и решил послать во все концы богословскую молодежь. Ахип и Данила – яркие ее представители, сведущие в основах православной теории – отправляются в Ростов к архиепископу для краткого поучения. Аналогичные пары следует послать также во Владимир, Суздаль, еще куда-нибудь не слишком далеко.
    Такие посыльные не вызовут подозрений. Их поход легко объясним естественной нашей причиной – придурью царя.
    Эту придурь еще предстояло внушить. То есть, государь не знал пока ни о «Третьем обретении», ни о круговороте символов, ни о Литургии 25 мая.
         «Не слишком ли сложно мы загнули? – переживал Смирной, убегая во дворец, чтобы успеть к царской беседе на сон грядущий. – Да нет, нормально. Пусть поднатужится».
    В гриднице появился Филимонов. Осмотрел ребят, стал объяснять им элементарные истины: как обнаружить слежку, как не болтать спьяну, как не поддаваться на баб.
    - Мы этому, Василь Ермилыч, в монастыре всенощно учены, - улыбнулся Архип. – Особенно о пьянке и бабах.
    - А слежка за нами и так ведется неустанная, - добавил Данила.
    - Кем? – заволновался Филимонов.
    - Всевидящим оком Господа нашего Иисуса Христа, всевышнего Отца Его, пречистой Матери и вообще всех сил небесных.
    - И отец Савва тоже неусыпно сторожит.
    Понятно, что Архип и Данила от такой радости готовы были топать до Ростова пешком.
    - Нет, братцы, поедете с купцами. Мы вам обозик соберем. С гвоздями из Креста Господня. Пудов по пяти на брата хватит? - Прошка растянул рот до ушей, - Ну, ладно, шучу, - погрузим пуд. Обычных, строительных.
    И уже следующим утром с Кремлевского двора отъезжали по хозяйственным делам три телеги Дворцового приказа. На них шумно грузили обменные товары, с обычной путаницей определяли какому стрельцу охраны с какой телегой ехать, всовывали в телеги по паре монашков.
    «А эти–то на кой хрен тут сгодятся? Кобыл ублажать?», - волновались стрельцы.
    Одна телега с холстами предназначалась в древнюю столицу Владимир, другая увозила в Суздаль обновленную московскими реставраторами икону «Богоматерь в нечаянной радости», третья громыхала ящиком с гвоздями. Телеги двинулись со скрипом и весельем. Монахи и стрельцы перебрасывались шуточками. Достаточно долго им предстояло ехать вместе по чудесной подмосковной весне, и, слава Богу, хоть об этом предмете они не спорили. Последнему штрафному охраннику было ясно, что нельзя создать райскую красоту силой холодного оружия или конным скоком. А ниспослана сия благодать именно от Господа!