Версия монастырского заточения печатников очень друзьям нравилась. Мастера нужны были живыми, желательно здоровыми, предпочтительно трезвыми. Ни могила, ни армия таковых свойств не сохраняли. К тому же смысловая связка "книга – монастырь" была очевидна. Как если бы врачей искать в больницах, ангелов – на небесах, бесов – в преисподней.
    Решили искать по монастырям. Их насчитывалось несколько десятков – намного меньше, чем безымянных могил. Дело осложнялось тем, что имен печатников никто не знал – заседания Собора происходили в государевых палатах, но протокол вели монахи, и записать мерзкие прозвища побрезговали.
    О мастерах можно было разузнать у Сильвестра, но он с прошлой осени отдыхал на Соловках. Старик Макарий не вполне сохранил свежесть мысли, – с Башкинского собора прошло 7 лет, - но попробовать было можно. Смирной стал ходить вокруг митрополичьих палат и однажды перехватил митрополита на выходе. Напросился на беседу по государеву делу. Макарий согласился, но час назвал неопределенно: "Вечор".
    Федор прошелся по секретарям преосвященного и понял: не пропустят. Все свободное время у святого отца расписано по часам и минутам – то сон, то молитва, то братская трапеза. Приходилось идти напротырку.
    Федя сходил к стрельцам, выпросил огромный заржавленный меч, который валялся в полковом арсенале без дела – слишком тяжел и нелеп. Явился на поварню. Это было единственное место в Москве, где сейчас официально резали мелкую живность – для похода Висковатого. Обезглавленный петух как раз пытался взлететь, и его крови хватило, чтоб окропить грязный клинок. Кровь попала и на затертые кожаные ножны.
    Смирной быстрым шагом проследовал в митрополичьи палаты, на ходу взъерошил волосы, у входа ускорился до тяжелой рыси, вломился в дубовую дверь, сшиб монашка-привратника и, голося "слово и дело", полез во второй этаж. Когда он добрался до входа в домовую церковь митрополита, на нем уже висело трое черноризцев. Только грозный рев о государственной безопасности, скором пришествии Антихриста и личной договоренности с Макарием урезонил стражу. Мелкий монашек побежал доложить о посетителе, двое других уговаривали отдать меч. Не входить же в церковь при оружии!
    Федя вынул меч из ножен, сунул его одному монаху, ножны отдал другому. От вида крови ребятам стало дурно. Они попятились к узкому окошку – за воздухом. Тут выскочил малый. Он хотел сказать, что отец Макарий не помнит никакого Смирного, а о смирении народном молится ежечасно, но Федя оттолкнул его и вошел перекрестясь.
    Макарий стоял на коленях и стонал. Казалось, святой отец в голос скорбит о грехах российского народа, о нелепой войне, о падении нравов, о нелюбознательности и невежестве паствы. Но нет, престарелый митрополит страдал от боли в коленях и позвоночнике. Под колени ему подложили мягкую подушечку, но из-за Федькиного вторжения уже 5 лишних минут  не поднимали с колен, и старец терпел огонь в суставах и кол в пояснице.
    Федор сразу понял страсти Макария, решительно приблизился, взял владыку за подмышки, поднял на ноги. Потом уж сам присел на колени, поцеловал сухую руку, пробормотал нечто приличное моменту, встал и склонился к глухому уху.
    Однако, старец вопросов не принимал, водил глазами по сторонам.
    "Сесть хочет", - понял Смирной.
    Подтащил тяжелое кресло, под локоток усадил митрополита, стал смотреть на него умильно.
    Наконец, старик отдышался и собрался вздремнуть, но Федор освежил его дилеммой:
    - Скажи святой отец, кто Господу мерзее: еретик Матюха Башкин или приблудные печатники? Как их там?...
    Макарий не ответил, но глаза его оживились. Не то чтобы в них вспыхнула искра ненависти, наоборот, - проявился какой-то добрый интерес к теме. Так ветеран минувшей войны вспоминает бывшего врага, так тянется обнять его на юбилейной встрече.
    - Помнишь, отче, когда Башкина судили, допрашивали и двух мастеров книжной печати, одного звали...
    - Мстиславец... – Макарий кивнул и умолк, один глаза его стал прикрываться, другой засыпал остекленело.
    - А второго как звали?
    - Черт...
    Федор почувствовал холодок в спине, - это мелкий монашек подслушивал в приоткрытую дверь и запустил сквозняк.
    - ... его знает, - добавил Макарий через два вздоха и уснул окончательно.
    Сказать "черт его знает" в собственной домовой церкви митрополит Московский и всея Руси мог только в чистосердечном состоянии. Но разыскивать черта и спрашивать имя второго мастера не хотелось. Неудобно беспокоить высшие сферы по пустякам. Федор склонился к похрапывающему митрополиту и начал подсказывать путь:
    - И тогда Собор приговорил отправить Мстиславца и этого, как его?...
    - Хрена вареного, - улыбнулся Макарий каким-то своим, молодым мыслям.
    - ... Хрена Вареного, – согласился Смирной, -  в дальнюю обитель Божью,...
    - Я-с-славо-с-с-кий монастырь... – Макарий опрокинулся на спинку кресла и распахнул беззубый рот.
    "Ярославо-Спасский! Вот же хрен вареный! Опять скакать! Это будет... это будет полтораста верст!", - Федя пошел прочь.
    У самой двери его остановил голос митрополита:
    - И велено было не давать им чернил, сажи, воску и бумаги...
    Смирной обернулся. Макарий сидел прямо и смотрел ясно.
    - И хотели их трижды обречь смерти. Но я не дал.
    - Кто хотел?
    - Крестовы братья, сынок, крестовы...
    Макарий завалился опять, а Федора потащили за рукав. Трое привратников, стуча зубами, бормотали, что пора ему почивать, как и всем тварям Божьим.
    Федор кивнул, хотел идти, но монахи легонько подтолкнули его к окну, где в нише стоял прислоненный меч, похожий в лунном свете на окровавленный крест Страстей Господних...
    В ту же ночь снова сидели с Прохором.
    Прозвище печатника раскладывали по частям. "Мстиславец" – могло означать одно из двух – привязку к местности, некоему городу Мстиславлю, - на Юге их было несколько, - или принадлежность к дворне князя Ивана Мстиславского. Но последнее вряд ли. О мастерстве в боярском подворье было бы известно. С другой стороны, пришествие печатников с южных украин хорошо увязывалось с официальной версией башкинского Собора. По крайней мере, этот мотив успокаивал друзей: митрополиту Макарию  слово не померещилось. Нужно было искать "Мстиславца". Место тоже было подсказано – Спасский монастырь под Ярославлем.
    Федя настроился скакать сразу. Был у него отдельный интерес. Ярославль лежал на пути до Белоозера, где проживала среди солнцепоклонников таинственная русалка Вельяна, первая подруга Федора.
    Но Прохор остудил Смирного.
    - Тебе ехать нечего. Там надо сначала все разведать. Давай Глухова пошлем.
    Иван Глухов, ближний дворянин царя Ивана служил подьячим Поместного приказа и, казалось, должен был заниматься только бумажными делами – кто какими землями владеет, в каком родстве и на каких правах. Но Глухов частенько посещал царя – совершенно не по чину, ездил с какими-то личными поручениями, возвращался с докладом мимо родного приказа – прямо к тезке Ивану.
    Уже через несколько дней Глухов и два его отрока – Волчок да Никита – скакали на Ярославль. Они были прилично вооружены, коней имели крепких, в поводу вели запасных с легкой поклажей. И было-то их всего трое, но лихой глаз из сосновой чащи отмечал главное – с такими лучше не связываться.
    Два дня скакали благополучно. В первой половине третьего дня обогнули озеро Неро и проехали Ростов Великий. Вообще-то, в Ростове находился областной епархиальный центр, тут правил архиепископ Никандр, которому подчинялись все приходы и монастыри ярославских земель. Проезд мимо Никандра в его вотчину не вполне вписывался в этикет. Но, делать нечего, - выбирать не приходилось.
    На выезде из Ростова навстречу путникам попался конный монах поджарой наружности. Он больше напоминал черного волка, чем благодушного богомольца. На вопрос, как добраться до Спасского монастыря, ответил вопросом, кто вы сами будете. Потом не очень охотно объяснил дорогу, и что Спасских монастырей два. Главный Спасо- Преображенский на Которосли и захудалый – на Волге, недалече за городом.
    "Оборотень! – проворчал Глухов, - вот и тени не отбрасывает... Нет, тень, слава Богу, есть, только очень маленькая – под конем"...
    Поехали дальше. Решили, что главные монастыри нам неудобны, а захолустные – в самый раз.
    Спасский монастырь, огороженный крепкой стеной, очень красиво смотрелся над гладью Волги. Но Глухову было не до красоты. Он не знал, с какого боку подобраться к выполнению задания. Ну, вот постучит он сейчас в ворота, войдет внутрь. Ребята с оружием останутся снаружи. Игумен выслушает его речь, примет послание от нового царского духовника - протоиерея Благовещенской церкви отца Андрея, благословит. А дальше что? От ворот поворот? Нет, пожалуй, ночевать-то пустят. Охота им узнать московские новости? Охота.
    Иван почти жалел, что не взял указа самого царя. Так бы прямо и выписать: отдавайте Мстиславца и Хрена Вареного! Но нет. Заливной по праву старшего в команде решил царя не беспокоить и смуты в монастыре не поднимать. Все казалось Прошке, что печатное дело обширно, имеет много концов, и дергать за один нельзя, можно остальные потерять. Глухову предлагалось продержаться в монастыре, сколько можно. Ничего не предпринимать. Вернуться и подробно описать всех обитателей. А потом решим.
    Облегчение миссии произошло на подъезде к монастырским воротам. Никита подъехал первым, хотел лихо соскочить с коня, но почувствовал острое жжение на внутренних сторонах бедер. Вот досада! Опытный всадник, а что-то недосмотрел в собственном седле! Кожаный  лоскут отвернулся от луки и лег на боковые крылья седла толстым рубцом. В суете двенадцатичасовой скачки Никита не заметил неудобства, растер ноги.
    "Оно бы и ничего, дам тут нету, можно и враскорячку походить...", - но додумать это Никита не успел, поскольку обнаружил повреждение уже на подлете к земле, в завершающей стадии лихого соскока. Внимание молодца отвлеклось на досаду, левая нога попала каблуком на пенек, и резкая боль в щиколотке заглушила жжение интимной мозоли. Рыцарь рухнул, как сноп.
    Взвыл Никита порядочно, так что стучать в ворота не пришлось – монахи вылезли на стену впятером. После короткого объяснения ворота распахнулись, всадники ввели лошадей в освященные стены, поверженного героя несли монахи. Носилки у них, оказывается, по обычаю были наготове.
    Игумен отец Лавр встретил странников спокойно, принял письмо Андрея, бегло его просмотрел. Кивнул уважительно, хотя были в письме только обычные глупости – благословения, пожелания, цитаты из апостола Павла. Лавр понял послание правильно: новый царский духовник обозначает свое приближение к государю, помечает территорию.
    Лавр заметно расслабился, пригласил путников к вечерней трапезе, спросил, долго ли пробудут в обители.
    - Нам, святой отче и радостно, и горько, - отвечал Иван смиренно.
    - Мы всем сердцем желали подольше пробыть в столь славном и чудотворном месте, но царская служба призывает в Москву для мирских дел. Однако, вот несчастье случилось с нашим товарищем – ногу повредил. Так что, может, и задержимся на день-другой, смотря по тяжести раны.
    Глухов сдержался, чтобы вслух не связать свое желание монастырского отдыха с Божьей милостью – вывихом у Никиты.
    Отец Лавр как-то остекленел лицом, быстро простился и ушел. А через несколько минут нашим друзьям уже помогала пятерка крепких монахов с мутноватыми глазами.
    «Вот и охрана у нас личная, - пробормотал Глухов, - почетный караул».