Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




РОССИЯ  КАК  ПРИГОРОД

(Заметки о книге Елены Игнатовой "Обернувшись",
С.-Пб., "Геликон плюс", 2009)


Не случайно при чтении этой книги Елены Игнатовой вспоминаются строки Б. Пастернака.

Поэзия, я буду клясться
Тобой, и кончу, прохрипев:
Ты не осанка сладкогласца,
Ты пригород, а не припев.

Деревня, "поселок городского типа", пригород - метафора особого угла зрения на мир. Такого угла, под которым естественное желание "пробиться" не заслоняет от человека устоявшиеся ценности непритязательной и честной народной жизни. Пригород, позволительно сказать, - это лирический герой произведения Елены Игнатовой.

В то время как многие обитатели Пригорода, набравшись ума, всеми правдами и неправдами рвутся "в город" и стыдятся клички "лимита", иные из них, даже преуспев, продолжают чувствовать себя неприкаянными в новой среде. Неизжитый комплекс неполноценности? - скажете вы. Возможно. Неумение окончательно приспособиться? И это тоже. Но такое неумение порой многозначительно. За ним стоит неготовность к предательству.

С первых же строк книги перед нами предстает человек Пригорода - Венедикт Ерофеев, с которым Е. Игнатову связывала многолетняя дружба. Он существо особенное, но и "тип", с которым мы уже встречались. Тип неизбежно противоречивый. Чувствуя в себе неоформленные духовные силы, он не знает, куда их девать (они перетекают за края предлагаемой действительности). И топит их в водке. А обнаружив в себе общепризнанное дарование, не усматривает в нем личной заслуги - это дар Божий (Бога не спрашивают, за что), либо откуда-то взявшееся везение. Из этого как-то неловко извлекать выгоду. Ну, не откажешься от славы и денег, если они сами плывут в руки (после всемирной известности поэмы "Москва - Петушки"), но в то же время точит неосознанный стыд за вознаграждаемое "мудозвонство" (цитата из Вен. Ерофеева), за навязываемую роль "мэтра" или "академика с большим задом", по Маяковскому. От неловкости опять-таки уходишь в запой, а тут ни от каких денег вскоре ничего не остаётся, и пальтишко все то же, на рыбьем меху. Сильнопьющему вообще знакомо острое чувство вины - перед домашними, которым получку не донес, а мерзостей прибавил, перед приятелями, у которых занял, да не отдал, перед самим собой, исковеркавшим собственную жизнь, и спасение от этого - в очередном запое. Но оставим наркологам порочный круг психологии алкоголизма. Наблюдательный художник из Пригорода не может избавиться еще от одной вины. Он наделен врожденным недоверием ко всему показному (то же, заметим, у Шукшина). Художника смешат, раздражают, бесят маски значительности на "мудозвонах", которыми со всей определенностью движут своекорыстие, угодливость и самозабвенная любовь к собственной персоне. Он казнит себя еще и за то, что попал в эту компанию и согласен плыть по течению. Реакция: "И немедленно выпил".

Противоположный тип из того же Пригорода - поэт-начальник Александр Прокофьев, холуй властей, держащий у ноги собственных холуев. Он, конечно, пьет - российская традиция, но меру знает, а "топит" свое человеческое начало в том, чтобы присоединяться к дубовым формулам советской идеологии. Вот так оно, это начало и низводится до свинского. Удивительно приметлива Елена Игнатова. Вот краснодеревщик, изготовляющий сохи и бороны для краеведческих музеев - этот мнит себя "славянофилом", ну не смешно ли? А вот диссиденты, робко сходящиеся на Сенатскую площадь, дабы, помянув декабристов, уподобиться им; и тут же - полчище сотрудников из "органов", надзирающих за неразумной литературной молодежью. А вот "Клуб-81", специально созданный КГБ, чтобы эту молодежь пасти и вовремя выдергивать из массы тех, кто не на шутку радикально настроен. Какой фарс! Как непригляден "андеграунд", в котором сразу выстраивается иерархия по образцу Союза Советских Писателей - того самого, куда, в действительности, почти все мечтают прорваться. Вот видные поэтессы из упомянутого ССП, тайно примеряющие чужие дорогие шубки в гардеробе Писательского дома. Вот поборники оригинальности, сочиняющие стихи о совокуплении слонов или бегемотов, стихи со строками типа "Это что за пупочка? Это чья-то пипочка". А вот сочинители, убежденные, что раз человек не побывал в психушке, значит - "не гений". Читая Е. Игнатову, то и дело ловишь себя на хохоте.

Не то чтоб она обладала так называемым злым умом - просто человеку с нормальным складом ума открывается не замечаемая другими анекдотичность окружающей действительности. Тем большее восхищение вызывают разбросанные в книге эпизоды встреч с подлинными умами, с блестящими образчиками эрудиции, остроумия и проницательности. Тут автор книги "Обернувшись" вступает в тайный сговор с читателем, втягивает его в другую компанию, которая тоже существовала в те годы. Она была, антисоветской по существу: поскольку была анти-идиотической. Елена Игнатова скорее жалеет описываемых нелепых людей, чем смеется над ними. Она понимает, что с ними произошло. Они Бога забыли. А точнее, и не знали - откуда им было узнать? Отсюда их нравственная и поведенческая неразборчивость, слепота разума, комическая претенциозность.

Вот и проясняется, почему поэт Елена Игнатова, формально приписанная к питерскому "андеграунду", в действительности ни кому не примыкала - тошно ей было и с "западниками", и со "славянофилами", и с противниками, и с поборниками режима, объявившего себя "диктатурой пролетариата". Без ее стихов, полных любви к родине и боли за ее судьбу, трудно сегодня представить хрестоматию русской поэзии. И такие вот стихи приходилось выносить на суд чиновников или осмотрительных литературных карьеристов. Приходилось мириться с не-печатаньем. Браться за любую работу, требующую компетенции филолога и историка (это, собственно, ее профессия, ведь поэт - не профессия, а призвание), лишь бы что-нибудь платили. Пришлось, в конечном счете, вырываться из Советского Союза, выдумав по совету С. Довлатова еврейскую родню в Израиле и пройдя через иезуитские пытки властей, знакомые многим евреям-"отказникам". Советскими людьми, этой "новой исторической общностью", поэт Игнатова востребована не была. При всем уважении к ней русскочитающего Израиля ей трудно было бы рассчитывать на востребованность и в Еврейском государстве. Местным славистам потесниться не захотелось. А к чему русский поэт носителям иврита, мечущимся между самоупоением и самоненавистью (этакий пряный бульон национального самосознания)? Перевернем ситуацию: так ли уж понадобился бы россиянам с их склонностью к аналогичным метаниям ивритский литератор - даже из выдающихся?

Впрочем, похоже, и в нынешней России поэта не ждут: роли расписаны, время сдвинулось, денежные интересы вышли на первый план, искусство стало товаром, судьбу которого определяет "ликвидность". Поэт, заблиставший во второй половине ХХ века, заживо укладывается в склеп "истории отечественной литературы".

Но написанная Еленой Игнатовой книга - вовсе не мемуары. Это проза человека с отточенным вкусом, редким чувством слова, незаурядным объемом знаний, драгоценной цепкостью памяти. Проза, естественным образом огибающая речевые и фразеологические штампы. Полная красок, запахов и трудноопределимых, но убедительно переданных состояний души. Проза, являющая собой образец непривычной в наши дни скромности: собственные стихи Е. Игнатова не цитирует ни разу (а кажется, как бы к месту они были, какой коллаж составили бы с прозой!). Из своих поэтических "мощностей" она дозировано черпает для прозы лишь завораживающую метафорику, даря ее от поэзии другому жанру. Эта позиция не случайна: Игнатова сама человек Пригорода, причем, не столько биографически, сколько идеологически.

Она живет "без самозванства" (Б. Пастернак). Принадлежность к группе значительных фигур современной поэзии не "освобождает" ее от привязанности к так называемым низам, но, напротив, обязывает не предавать их. Для нашего поэта низы - категория нравственная, а не сословная. Она насмотрелась на низость в кругах, которые сегодня назвали бы "гламурными" и не устает поражаться чистое и мудрости в людях неприметных, но составляющих, как ей видится, остов национального бытия. Россия, которую она несет в себе - это Пригород: скудно живущий, тяжко работающий и презирающий позерство. Из этих практичных и здравомыслящих людей по-прежнему многие рвутся в "привилегированный класс"; иные деклассируются и пополняют криминальные круги; но сохраняются и те, кто способен учиться и совершенствоваться, молиться и делиться последним. Это ее родня - и в переносном, и в прямом смысле. Любовь к этим людям и составляет "тайный двигатель" ее творчества. Кто посмеет отказать ей в праве на любовь? Она убеждена, что духовная зрелость и интеллигентность творческого человека обеспечиваются не принадлежностью к "элите", а порядочностью и отзывчивостью к ближнему. Какими аргументами вы воспользуетесь, чтобы это оспорить?

Так что по мере вчитывания в ее книгу вас охватывает спокойствие. Неважно, как обошлась с поэтом судьба. Коль скоро такая - "пригородная" - Россия существует и способна к самовоссозданию вопреки извращенным режимам и уродливым временам, дело поэта делается. И имя его не сотрется.




© Анатолий Добрович, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Словесность