...на всём следы метаморфоз |
***
Как северной совы перо,
сегодня вылиняло небо
и вряд ли станет голубей.
На тротуаре у метро,
под ноги накрошивши хлеба,
старушка кормит голубей.
А рядом ты, одет легко,
леча расстроенные нервы,
похмелье, проще говоря,
глотаешь тёплое пивко,
дожив до заморозков первых,
до середины ноября.
Спеша на службу, москвичи
сутулят плечи, ощущая
дыханье близкое зимы.
Взгляни, как чудно горячи
стаканчики плохого чая
у продавщицы шаурмы!
Как осторожно их берут
и ворот поднимают выше,
и пьют, и продолжают путь.
Лишь ты на ледяном ветру
стоишь столбом, и неподвижен
твой взор и абсолютно пуст.
Ты созерцаешь мир вокруг
и только щуришься при виде
мельканья первых белых ос,
возникших так внезапно, вдруг,
и замечаешь, как Овидий,
на всём следы метаморфоз.
Сейчас вот, выгнувшись назад,
та долговязая девица
поправит шапочку свою,
заглянет искоса в глаза
тебе и превратится в птицу,
порхнёт и двинется на юг.
2015
TERTIA VIGILIA
Полночь близко, третья стража
заступает в свой дозор.
Что за сброд, какие рожи,
не гвардейцы, а позор.
Поправляет портупею
лейтенант слегка хмельной.
Перед выходом успеют
опрокинуть по одной.
Барабанщик выдаст соло,
он как чёрт сегодня зол.
Только вот чесночный соус
проливает на камзол.
Прапорщик с распухшим ухом
крив, как карточный валет.
От казармы потаскуха
тащится за ними вслед.
Капитан шагает гордо,
щёки красные, усы.
Спи спокойно, славный город,
Амстердам родной, не ссы.
Не прокрасться мимо носа
ни испанцу, ни жиду.
Щас вот только знаменосец
справит малую нужду.
Под ногами трётся псина,
в переулках ни души.
Лишь они идут красиво,
хоть картину с них пиши.
Вор, приехавший из Кёльна,
их обходит стороной
и любуется невольно
той вигилией ночной.
2015
***
То Пушкина перелистаешь,
То Пущина перелистнёшь...
Саша Соколов
Бывает, за полночь сидишь один и ждёшь:
ужель не явится разборчивая Муза?
то коньяку себе в стакан плеснёшь,
то сельтерской разбавишь узо.
То из Катенина припомнишь вслух сонет,
то Тредиаковского откроешь тонкий томик,
для вдохновенья... Вдохновенья нет.
Нет вдохновенья. Тихо в доме.
Паркет под лёгкими шагами не скрипит...
Минуты медленные тянутся часами.
Нет вдохновенья. Тихо. Пьёт пиит.
Как тут не пить, судите сами.
Богиня к смертному сегодня ни ногой...
А всё же хочется достичь горы Парнасской...
но здесь желанья мало одного,
как некогда писал Херасков.
2015
***
въезжаешь бретёр и повеса
в окрестности города N
и смотришь вокруг с интересом
и ждёшь от судьбы перемен
смотритель бесчисленных станций
любитель кружного пути
бродяга присяжный и статский
должно и тебе повезти
твой профиль античный отчасти
в гостиной завидев едва
в тебе непременно участье
богатая примет вдова
визит городничего личный
в испуге решившего что
явился чиновник столичный
с инспекцией инкогнито
откроет различные двери
возможности и кошельки
ты искренне в этом уверен
а нет так ведь ловкость руки
с тобой остаётся всё та же
намётанный глаз игрока
два старых дуэльных лепажа
с колодой краплёною карт
беспечен и право безгрешен
ты полон блестящих идей
и цвет облетает с черешен
на спины твоих лошадей
2015
***
Аринке
Дождливо, словно в октябре.
Рассеянным окинув оком
пейзаж, где молодой скворец
на ветке мокнет одиноко,
кружу по кухне не спеша
в заботах о горячем чае.
Душа моя, моя душа,
полна лирической печали.
Затем, что где-то далеко,
в своих грузинских палестинах,
пропала ты... И нелегко
сидеть и словеса плести, на
то лишь надеясь, мой сурок,
что на меня ты не в обиде
и, может, пару нежных строк
отправишь в электронном виде.
Полны сочувствия, друзья
меня сегодня звали в баню.
Послав их всех подальше, я
по стёклам пальцем барабаню.
И, не пеняя на судьбу,
гляжу в окно в начале мая,
стремясь понять хоть что-нибудь.
И ничего не понимаю.
И в голове лишь ветр и хлад,
как там, за стёклами... Кифару
настроив на минорный лад,
пою тебя, мою Тамару.
Дождливо, словно в октябре.
А где-то, завернувшись в тоги,
пьют пиво... Улетел скворец.
Почти элегия в итоге.
2015
***
Барин проснулся, с постели вскочил,
В туфли обулся и в рог затрубил...
Н. Некрасов
Набухает вода в ручейке,
натыкаясь на камень лежачий.
И отчётливо так вдалеке
с переливом свистит доезжачий.
А охота смыкает кольцо,
по кустам выходя на опушку.
Стремянной опускает лицо
в воротник, в меховую опушку.
И на миг замирает светло
золотая роскошная осень,
когда барину прямо в седло
рюмку водки морозной подносят.
Голос рога звучит наконец,
чуть простуженно, голос по волку!
Вороной пятилетний донец
напрягает холёную холку.
И несётся вдоль плачущих ив,
вдоль замёрзших запруд с камышами,
каблуками в бока получив
и арапником между ушами.
Где орешник роняет в траву
головного остатки убора,
возникает, как сон наяву,
заливаясь, горячая свора.
И не важно уже ничего.
Ни богатства не нужно, ни рая.
Нужен только последний рывок
и железная хватка Карая!
2015
МАЛЬТИЙСКИЕ НАБРОСКИ
Здесь для забав охотничьих в Бускет
съезжались раньше рыцари, в броске
срывался сокол с кожаной перчатки.
Здесь, облачённый в алую парчу,
Магистр, седую голову к плечу
склонив, в сургуч обмакивал печатку.
По завершенью праведных трудов
этюд изящный в несколько ходов
Великий Инквизитор на досуге
обдумывал за яшмовой доской
и, жертвуя ферзя, вздыхал с тоской,
что все мы есть еретики по сути,
и над фигурой медлила рука...
Однажды вдалеке, как облака,
возникли паруса при свежем норде.
Игрок заезжий, выбравшись на ют,
небрежно разыграл простой дебют.
И получил вдруг мат спесивый орден.
+ + +
Прошло примерно двести с лишним лет.
В заливе оставляя пенный след,
турецкий флаг уже не служит целью.
И цитадели из известняка
два крепко сжатых держат кулака,
не скованных венецианской цепью.
В Валетте древней улицы длинны
и море видно в обе стороны,
оно повсюду, стягивая туго
расчерченный на клетки город, в нём
всё время ходишь шахматным конём,
сворачивая за ближайший угол,
где телефонной будки красный цвет
напоминает мак в сухой траве,
растущий одиноко среди плевел;
немного неуместны здесь они,
и кажется, что можно позвонить,
войдя в любую, сразу королеве.
+ + +
Здесь колокольни церкви, высоки,
протягивают к небу две руки,
и правая - с часами на запястье,
на левой же пустует плоский круг,
чтоб чёрт, что, как известно, леворук,
не учинил какой-нибудь напасти.
Шары, гирлянды, ленты и цветы
на праздниках бесчисленных святых,
домашней веры смесь и суеверий.
Дома же здесь имеют имена
и стены цвета белого вина.
Здесь, уходя, не запирают двери.
Пестрее птиц в тропическом лесу
судёнышки с глазами на носу,
пронзительно поскрипывает мачта.
К закату возвратившийся рыбак
дневной улов несёт с кормы на бак,
спеша в кафе успеть к началу матча.
+ + +
Здесь хочется остаться навсегда,
чтоб стройным строем двигались года,
почти неотличимые, как пешки.
С утра ходить глазеть за волнолом,
а позже, за мозаичным столом,
с ликёром сладким кофе пить без спешки.
Увидеть, между делом, по пути
полотна Перуджино и Прети,
святой Екатерины грудь нагую
узреть (без выходных и до пяти
открыт музей) и после забрести
к приятелю на партию-другую.
Приятель будет стар и молчалив.
Он прячет, предварительно налив,
бутыль в буфет, за лаковые дверки.
И в безнадёжном эндшпиле, к концу,
ладонью ты проводишь по лицу
и смотришь в ночь, где гаснут фейерверки.
***
Он ротмистр был в элитном эскадроне,
звучал его басок, и кудри вились.
Его любили кельнеры и кони,
и барышни нашатырём травились.
Но как-то незаметно накопились
долги, всё реже в радостном поклоне
стыл половой, процентщики явились...
Подав в отставку, он осел на лоне
природы в не ушедшем, слава богу,
с торгов именье с жиденькой аллеей,
сажает рапс, полнеет понемногу.
Табак его в трофейной трубке тлеет...
Он давит мух и бережно лелеет
под Лейпцигом простреленную ногу.
2015
ПИСЬМО ИЗ НОВОГО СВЕТА
(неизвестный автор начала XVI в.,
перевод с испанского, отрывок)
...течёт куда-то мутная река.
Моих солдат сжигает лихорадка.
Хосе вздыхает и в вино украдкой
мне горького кидает порошка...
И крик, нечеловеческий и краткий,
доносит ветер вдруг издалека.
К закату птицы в сумраке листвы
уже не так ужасно говорливы...
причудливы и вычурно красивы,
как Ваши геральдические львы.
А небо ночью цвета спелой сливы...
о, donna mia, счастливы ли Вы?
Простите мне бессвязность этих строк...
бессонница виной и малярия...
а завтра выступаю до зари я,
чтоб преподать язычникам урок...
Скажите королю, моя Мария,
что золото прибудет точно в срок.
Ещё скажите, знает вряд ли он,
что не дождались пороха и пушек,
что, очевидно, не увидел суши
отправленный на Пасху галеон.
Помолятся пускай за эти души...
ах, да, архиепископу поклон.
Шестые сутки, кажется, не сплю...
Порой всё это выглядит игрою...
я со своей пока справляюсь ролью...
и, donna mia, как я Вас люблю!
но, кажется, схожу с ума порою...
Не надо вот об этом королю...
Сейчас ещё толедского открою
и за здоровье Ваше пригублю...
2015
ПУШКИН В МИХАЙЛОВСКОМ
(картина Петра Кончаловского)
свет апельсиновой играет кожурой
на круглом столике и гранями графина
зубами прикусив гусиное перо
он верно думает а что сейчас графиня
и смотрит за окно а за окном зима
глаза ему слепит сквозь рамы крестовину
набросок черновой сожжённого письма
в курчавой голове готов наполовину
и вот задумчиво работая резцом
лишь только лишнее по формуле известной
он отсечёт чистейшим образцом
чистейшей лирики российскую словесность
украсит к завтраку и взглянет на часы
и скажет что-то брат мы засиделись полно
в ладоши хлопнет ай да сукин сын
и руку протянув пустой стакан наполнит
2015
ЭТЮД В ЛИЛОВЫХ ТОНАХ,
ИЛИ БАГРОВЫЙ ПАРИК
Вы помните, конечно: Бейкер-стрит,
в глубоком кресле сыщик долговязый,
покуда уголь весело горит
в камине, занят выявленьем связи
между чернил оттенком у письма,
написанного, кстати, на особой
бумаге, и взволнованной весьма
и высокопоставленной особой,
которая, как всякому уму,
дедукции не чуждому, понятно,
спешит сейчас инкогнито к нему
и за спиной возникнет, вероятно,
не позже, чем к вокзалу Черинг-Кросс
придёт экспресс вечерний, и на месте
застынет в изумлении, вопрос
услышав: "Чем обязан, герцог, чести?"
+ + +
Продолжим: шевалье Дюпен, француз,
предместья Сен-Жерменского затворник,
к логическому приведя концу
анализ безупречнейший, проворней,
чем фокусник, когда из пустоты,
большим и средним пальцем щёлкнув сухо,
тот достаёт цветок или простым
движением монету из-за уха,
в газете скудный изучив отчёт
о преступленье, повторим, быстрее,
чем кролика из шляпы, извлечёт
на свет орангутанга-брадобрея
и парадоксом тонким завершит,
что простотой наш ум обезоружен,
и то, что на поверхности лежит,
всего сложней бывает обнаружить.
+ + +
Продолжим: в темноте таится зло,
и дьявол - в недостатке освещенья,
так говорит сидящий за столом
в сутане чёрной маленький священник,
невзрачный, с круглым носом, и всего
ужасней ужас, о котором ровным
нам счётом не известно ничего
конкретного, и добавляет скромно,
что разгадать всегда труднее ту
из тайн, в которой тайны вовсе нету,
которая скрывает пустоту,
полнейшее отсутствие предмета
внутри неё, и позже, уходя,
пока закат горит на горизонте,
никак найти не может от дождя
возможного с собою взятый зонтик.
+ + +
Предвидя неизбежный тут вопрос
простой: к чему всё сказанное выше,
весь лондонский туман, и чей-то нос,
и обезьяна на парижских крышах,
и твёрдо помня, что всегда вину
раскаянье смягчает и признанье
чистосердечное, упомяну
(и снисхожденья попрошу заране)
среди причин, которые к перу
с утра толкнули автора - безделье
обычное, и зимнюю хандру,
и то, что утро началось метелью
за окнами, и давнюю любовь
к сюжетам детективным и обманам
зловещих тайн, что будоражат кровь,
к длиннотам и стихам с анжамбеманом.
2015
***
Я помню этот дом
на улице в Ельце.
С геранью и котом,
уснувшим на крыльце.
Горит неяркий свет,
поскольку - абажур.
Зелёный или нет?
Не помню, не скажу.
Стоит в углу сервант.
И чайный в нём сервиз.
Хрустальная сова
поглядывает вниз
на скатерть на столе,
на круглый этот стол.
И дому много лет,
наверное, все сто.
Под одеялом - я.
Ещё в столовой пьют
вечерний чай. Белья
постельного уют
и мяты аромат.
Густая в окнах тьма.
Идёт к концу роман
Гюго или Дюма.
Бесшумно входит кот.
И ложечка звенит.
И счастье рядом - вот,
лишь руку протяни.
Давно потушен свет.
Давно допили чай.
И дома больше нет.
В углу стоит печаль.
Что можно сделать здесь?
Перечитать Гюго?
Гюго, конечно, есть.
Но нет меня того.
2015
Как северной совы перо,
сегодня вылиняло небо
и вряд ли станет голубей.
На тротуаре у метро,
под ноги накрошивши хлеба,
старушка кормит голубей.
А рядом ты, одет легко,
леча расстроенные нервы,
похмелье, проще говоря,
глотаешь тёплое пивко,
дожив до заморозков первых,
до середины ноября.
Спеша на службу, москвичи
сутулят плечи, ощущая
дыханье близкое зимы.
Взгляни, как чудно горячи
стаканчики плохого чая
у продавщицы шаурмы!
Как осторожно их берут
и ворот поднимают выше,
и пьют, и продолжают путь.
Лишь ты на ледяном ветру
стоишь столбом, и неподвижен
твой взор и абсолютно пуст.
Ты созерцаешь мир вокруг
и только щуришься при виде
мельканья первых белых ос,
возникших так внезапно, вдруг,
и замечаешь, как Овидий,
на всём следы метаморфоз.
Сейчас вот, выгнувшись назад,
та долговязая девица
поправит шапочку свою,
заглянет искоса в глаза
тебе и превратится в птицу,
порхнёт и двинется на юг.
2015
TERTIA VIGILIA
Полночь близко, третья стража
заступает в свой дозор.
Что за сброд, какие рожи,
не гвардейцы, а позор.
Поправляет портупею
лейтенант слегка хмельной.
Перед выходом успеют
опрокинуть по одной.
Барабанщик выдаст соло,
он как чёрт сегодня зол.
Только вот чесночный соус
проливает на камзол.
Прапорщик с распухшим ухом
крив, как карточный валет.
От казармы потаскуха
тащится за ними вслед.
Капитан шагает гордо,
щёки красные, усы.
Спи спокойно, славный город,
Амстердам родной, не ссы.
Не прокрасться мимо носа
ни испанцу, ни жиду.
Щас вот только знаменосец
справит малую нужду.
Под ногами трётся псина,
в переулках ни души.
Лишь они идут красиво,
хоть картину с них пиши.
Вор, приехавший из Кёльна,
их обходит стороной
и любуется невольно
той вигилией ночной.
2015
***
То Пушкина перелистаешь,
То Пущина перелистнёшь...
Саша Соколов
Бывает, за полночь сидишь один и ждёшь:
ужель не явится разборчивая Муза?
то коньяку себе в стакан плеснёшь,
то сельтерской разбавишь узо.
То из Катенина припомнишь вслух сонет,
то Тредиаковского откроешь тонкий томик,
для вдохновенья... Вдохновенья нет.
Нет вдохновенья. Тихо в доме.
Паркет под лёгкими шагами не скрипит...
Минуты медленные тянутся часами.
Нет вдохновенья. Тихо. Пьёт пиит.
Как тут не пить, судите сами.
Богиня к смертному сегодня ни ногой...
А всё же хочется достичь горы Парнасской...
но здесь желанья мало одного,
как некогда писал Херасков.
2015
***
въезжаешь бретёр и повеса
в окрестности города N
и смотришь вокруг с интересом
и ждёшь от судьбы перемен
смотритель бесчисленных станций
любитель кружного пути
бродяга присяжный и статский
должно и тебе повезти
твой профиль античный отчасти
в гостиной завидев едва
в тебе непременно участье
богатая примет вдова
визит городничего личный
в испуге решившего что
явился чиновник столичный
с инспекцией инкогнито
откроет различные двери
возможности и кошельки
ты искренне в этом уверен
а нет так ведь ловкость руки
с тобой остаётся всё та же
намётанный глаз игрока
два старых дуэльных лепажа
с колодой краплёною карт
беспечен и право безгрешен
ты полон блестящих идей
и цвет облетает с черешен
на спины твоих лошадей
2015
***
Аринке
Дождливо, словно в октябре.
Рассеянным окинув оком
пейзаж, где молодой скворец
на ветке мокнет одиноко,
кружу по кухне не спеша
в заботах о горячем чае.
Душа моя, моя душа,
полна лирической печали.
Затем, что где-то далеко,
в своих грузинских палестинах,
пропала ты... И нелегко
сидеть и словеса плести, на
то лишь надеясь, мой сурок,
что на меня ты не в обиде
и, может, пару нежных строк
отправишь в электронном виде.
Полны сочувствия, друзья
меня сегодня звали в баню.
Послав их всех подальше, я
по стёклам пальцем барабаню.
И, не пеняя на судьбу,
гляжу в окно в начале мая,
стремясь понять хоть что-нибудь.
И ничего не понимаю.
И в голове лишь ветр и хлад,
как там, за стёклами... Кифару
настроив на минорный лад,
пою тебя, мою Тамару.
Дождливо, словно в октябре.
А где-то, завернувшись в тоги,
пьют пиво... Улетел скворец.
Почти элегия в итоге.
2015
***
Барин проснулся, с постели вскочил,
В туфли обулся и в рог затрубил...
Н. Некрасов
Набухает вода в ручейке,
натыкаясь на камень лежачий.
И отчётливо так вдалеке
с переливом свистит доезжачий.
А охота смыкает кольцо,
по кустам выходя на опушку.
Стремянной опускает лицо
в воротник, в меховую опушку.
И на миг замирает светло
золотая роскошная осень,
когда барину прямо в седло
рюмку водки морозной подносят.
Голос рога звучит наконец,
чуть простуженно, голос по волку!
Вороной пятилетний донец
напрягает холёную холку.
И несётся вдоль плачущих ив,
вдоль замёрзших запруд с камышами,
каблуками в бока получив
и арапником между ушами.
Где орешник роняет в траву
головного остатки убора,
возникает, как сон наяву,
заливаясь, горячая свора.
И не важно уже ничего.
Ни богатства не нужно, ни рая.
Нужен только последний рывок
и железная хватка Карая!
2015
МАЛЬТИЙСКИЕ НАБРОСКИ
Здесь для забав охотничьих в Бускет
съезжались раньше рыцари, в броске
срывался сокол с кожаной перчатки.
Здесь, облачённый в алую парчу,
Магистр, седую голову к плечу
склонив, в сургуч обмакивал печатку.
По завершенью праведных трудов
этюд изящный в несколько ходов
Великий Инквизитор на досуге
обдумывал за яшмовой доской
и, жертвуя ферзя, вздыхал с тоской,
что все мы есть еретики по сути,
и над фигурой медлила рука...
Однажды вдалеке, как облака,
возникли паруса при свежем норде.
Игрок заезжий, выбравшись на ют,
небрежно разыграл простой дебют.
И получил вдруг мат спесивый орден.
+ + +
Прошло примерно двести с лишним лет.
В заливе оставляя пенный след,
турецкий флаг уже не служит целью.
И цитадели из известняка
два крепко сжатых держат кулака,
не скованных венецианской цепью.
В Валетте древней улицы длинны
и море видно в обе стороны,
оно повсюду, стягивая туго
расчерченный на клетки город, в нём
всё время ходишь шахматным конём,
сворачивая за ближайший угол,
где телефонной будки красный цвет
напоминает мак в сухой траве,
растущий одиноко среди плевел;
немного неуместны здесь они,
и кажется, что можно позвонить,
войдя в любую, сразу королеве.
+ + +
Здесь колокольни церкви, высоки,
протягивают к небу две руки,
и правая - с часами на запястье,
на левой же пустует плоский круг,
чтоб чёрт, что, как известно, леворук,
не учинил какой-нибудь напасти.
Шары, гирлянды, ленты и цветы
на праздниках бесчисленных святых,
домашней веры смесь и суеверий.
Дома же здесь имеют имена
и стены цвета белого вина.
Здесь, уходя, не запирают двери.
Пестрее птиц в тропическом лесу
судёнышки с глазами на носу,
пронзительно поскрипывает мачта.
К закату возвратившийся рыбак
дневной улов несёт с кормы на бак,
спеша в кафе успеть к началу матча.
+ + +
Здесь хочется остаться навсегда,
чтоб стройным строем двигались года,
почти неотличимые, как пешки.
С утра ходить глазеть за волнолом,
а позже, за мозаичным столом,
с ликёром сладким кофе пить без спешки.
Увидеть, между делом, по пути
полотна Перуджино и Прети,
святой Екатерины грудь нагую
узреть (без выходных и до пяти
открыт музей) и после забрести
к приятелю на партию-другую.
Приятель будет стар и молчалив.
Он прячет, предварительно налив,
бутыль в буфет, за лаковые дверки.
И в безнадёжном эндшпиле, к концу,
ладонью ты проводишь по лицу
и смотришь в ночь, где гаснут фейерверки.
***
Он ротмистр был в элитном эскадроне,
звучал его басок, и кудри вились.
Его любили кельнеры и кони,
и барышни нашатырём травились.
Но как-то незаметно накопились
долги, всё реже в радостном поклоне
стыл половой, процентщики явились...
Подав в отставку, он осел на лоне
природы в не ушедшем, слава богу,
с торгов именье с жиденькой аллеей,
сажает рапс, полнеет понемногу.
Табак его в трофейной трубке тлеет...
Он давит мух и бережно лелеет
под Лейпцигом простреленную ногу.
2015
ПИСЬМО ИЗ НОВОГО СВЕТА
(неизвестный автор начала XVI в.,
перевод с испанского, отрывок)
...течёт куда-то мутная река.
Моих солдат сжигает лихорадка.
Хосе вздыхает и в вино украдкой
мне горького кидает порошка...
И крик, нечеловеческий и краткий,
доносит ветер вдруг издалека.
К закату птицы в сумраке листвы
уже не так ужасно говорливы...
причудливы и вычурно красивы,
как Ваши геральдические львы.
А небо ночью цвета спелой сливы...
о, donna mia, счастливы ли Вы?
Простите мне бессвязность этих строк...
бессонница виной и малярия...
а завтра выступаю до зари я,
чтоб преподать язычникам урок...
Скажите королю, моя Мария,
что золото прибудет точно в срок.
Ещё скажите, знает вряд ли он,
что не дождались пороха и пушек,
что, очевидно, не увидел суши
отправленный на Пасху галеон.
Помолятся пускай за эти души...
ах, да, архиепископу поклон.
Шестые сутки, кажется, не сплю...
Порой всё это выглядит игрою...
я со своей пока справляюсь ролью...
и, donna mia, как я Вас люблю!
но, кажется, схожу с ума порою...
Не надо вот об этом королю...
Сейчас ещё толедского открою
и за здоровье Ваше пригублю...
2015
ПУШКИН В МИХАЙЛОВСКОМ
(картина Петра Кончаловского)
свет апельсиновой играет кожурой
на круглом столике и гранями графина
зубами прикусив гусиное перо
он верно думает а что сейчас графиня
и смотрит за окно а за окном зима
глаза ему слепит сквозь рамы крестовину
набросок черновой сожжённого письма
в курчавой голове готов наполовину
и вот задумчиво работая резцом
лишь только лишнее по формуле известной
он отсечёт чистейшим образцом
чистейшей лирики российскую словесность
украсит к завтраку и взглянет на часы
и скажет что-то брат мы засиделись полно
в ладоши хлопнет ай да сукин сын
и руку протянув пустой стакан наполнит
2015
ЭТЮД В ЛИЛОВЫХ ТОНАХ,
ИЛИ БАГРОВЫЙ ПАРИК
Вы помните, конечно: Бейкер-стрит,
в глубоком кресле сыщик долговязый,
покуда уголь весело горит
в камине, занят выявленьем связи
между чернил оттенком у письма,
написанного, кстати, на особой
бумаге, и взволнованной весьма
и высокопоставленной особой,
которая, как всякому уму,
дедукции не чуждому, понятно,
спешит сейчас инкогнито к нему
и за спиной возникнет, вероятно,
не позже, чем к вокзалу Черинг-Кросс
придёт экспресс вечерний, и на месте
застынет в изумлении, вопрос
услышав: "Чем обязан, герцог, чести?"
+ + +
Продолжим: шевалье Дюпен, француз,
предместья Сен-Жерменского затворник,
к логическому приведя концу
анализ безупречнейший, проворней,
чем фокусник, когда из пустоты,
большим и средним пальцем щёлкнув сухо,
тот достаёт цветок или простым
движением монету из-за уха,
в газете скудный изучив отчёт
о преступленье, повторим, быстрее,
чем кролика из шляпы, извлечёт
на свет орангутанга-брадобрея
и парадоксом тонким завершит,
что простотой наш ум обезоружен,
и то, что на поверхности лежит,
всего сложней бывает обнаружить.
+ + +
Продолжим: в темноте таится зло,
и дьявол - в недостатке освещенья,
так говорит сидящий за столом
в сутане чёрной маленький священник,
невзрачный, с круглым носом, и всего
ужасней ужас, о котором ровным
нам счётом не известно ничего
конкретного, и добавляет скромно,
что разгадать всегда труднее ту
из тайн, в которой тайны вовсе нету,
которая скрывает пустоту,
полнейшее отсутствие предмета
внутри неё, и позже, уходя,
пока закат горит на горизонте,
никак найти не может от дождя
возможного с собою взятый зонтик.
+ + +
Предвидя неизбежный тут вопрос
простой: к чему всё сказанное выше,
весь лондонский туман, и чей-то нос,
и обезьяна на парижских крышах,
и твёрдо помня, что всегда вину
раскаянье смягчает и признанье
чистосердечное, упомяну
(и снисхожденья попрошу заране)
среди причин, которые к перу
с утра толкнули автора - безделье
обычное, и зимнюю хандру,
и то, что утро началось метелью
за окнами, и давнюю любовь
к сюжетам детективным и обманам
зловещих тайн, что будоражат кровь,
к длиннотам и стихам с анжамбеманом.
2015
***
Я помню этот дом
на улице в Ельце.
С геранью и котом,
уснувшим на крыльце.
Горит неяркий свет,
поскольку - абажур.
Зелёный или нет?
Не помню, не скажу.
Стоит в углу сервант.
И чайный в нём сервиз.
Хрустальная сова
поглядывает вниз
на скатерть на столе,
на круглый этот стол.
И дому много лет,
наверное, все сто.
Под одеялом - я.
Ещё в столовой пьют
вечерний чай. Белья
постельного уют
и мяты аромат.
Густая в окнах тьма.
Идёт к концу роман
Гюго или Дюма.
Бесшумно входит кот.
И ложечка звенит.
И счастье рядом - вот,
лишь руку протяни.
Давно потушен свет.
Давно допили чай.
И дома больше нет.
В углу стоит печаль.
Что можно сделать здесь?
Перечитать Гюго?
Гюго, конечно, есть.
Но нет меня того.
2015
