Действующие лица:

Павел Егорович Глотов, председатель.
Артем Ладынников, журналист из Москвы.
Федор Петрович Голытьба, зоотехник.
Генка, шофер.
Марь-Иванна, жительница деревни Ляпуновка.
Черт, дело обыкновенное.
Марь-Андревна, жительница деревни Отрада.
Иван Николаевич, старик-пасечник. 

Жители деревень, механизаторы, работники правления, крупный и мелкий домашний скот, петух.

Действие происходит в Центральной усадьбе окраинного района области, и в селах.



ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. У Председателя.

Председательский закуток. За окнами вечереет. Осень сухая и теплая. Комната в сельской столовой обставлена с деревенским шиком. Стол изобилен. Дымят окурки. Двое разговаривают.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Дык, ведьма, а хто же? Ворожуха  -  по нашему! Такая гадюка, всю душу выпиет! Исцедит наскрозь. Вот ты послушай, какая у меня боль. Поехал тут в Москву. Племянница у меня в Москве  -  женина родня. Соплюжка была, все к нам ездила. Тетка  -  жена моя все привечала их, соберет тут целую свору. Раньше по всей весне у нас обреталась, москвичи эти..., на каникулах.

АРТЁМ: - Нет, я насчет ведьмы...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Да, погоди ты с ведьмой! Слушай! Ну, вот про че я? Сбил...

АРТЁМ: - В Москву вы поехали.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Поехали, за орехами. Прибыл на вокзал, пока дозвонился, пока дорогу нашел, в метро в этом грохот в ушах пострял, все злые, как собаки. Родня московская встречает в дверях: "Вы надолго?". Да что ж ты, падла, закона не знаешь? Дай хоть сапоги стащить. Сели чай пить. Своячница в комнату ушла, телевизор села смотреть, а племянница села горюет: "Все, говорит, едут в Москву и едут, будто она резиновая. Мы, говорит, с мамой так всегда переживаем, так переживаем". Чего ж, говорю, вы сколопендры, переживаете? Я завтра с утра отчалю. "Да нет", - зарделась, - "я не к тому". А мне хоть к тому, хоть к энтому! Замахнул стакан и баиньки. Что мне с этими цедилками мировую ситуацию обсуждать? Тьфу! Вот те и Москва! Да... москвичей нигде не любят. Ни в армии, ни в зоне... Да, нигде! Ты сам-то вообще местный или из Москвы?

АРТЁМ: - Из Москвы. Но вообще местный.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - А-аа...

АРТЁМ: - Вы знаете, у меня вот знакомая в Париже живет. И ничего. Там никто на углах не кричит: "Париж, мол, не резиновый!"

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Во-во! 

АРТЁМ: - Хотя может быть просто в Москве чаще гостей принимать приходится.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Будя! В Москве! Так все и норовят в деревню. Смотри, какое раздолье. Воздух! Покой! А в твоей Москве чего? Только метро. Как в танке  -  колеса лязгают, все мозги вылетают. А-а-а. Ковровыми бомбардировками бы по той Москве! Не русский город. Как Пентагон среди России торчит. Разнести б его в клочья! Одни кровососы живут. Все соки из страны вытянули. И нефть, и лес и зерно. Чтобы проституток своих наряжать. Да, они нашу кровь пьют... стаканами! Идешь по улице, все бабы курють. Тьфу! Главное по всему лету у нас обретались, а тут на одну ноченьку приехал  -  стеснил. Да  -  орье! Всё  -  Москва. Москва! Хм. Такой же город, только дома
тесней стоят.

(пауза)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Садануть бы по ним из "Градов". 

АРТЁМ: - Вы знаете, тут действительно проявляется некая странность. Да, наверное, Москва это какой-то иностранец. Не такой важный, как англичанин, немец или скандинав, а тот которого едва терпят. Чех или финн.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Я ведь тоже мог в городе устроиться. Не захотел. Ведь, перед кем гнуться надо! Последние людишки, такие, что ничего не стоят, а хвосты распушают как павлины. Точно. Бросил я все и в деревню уехал. Устал хвостами меряться. Ладно, журналист, давай по сто хряснем. Для беседы.

АРТЁМ: - Мне бы...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Эх, да успеешь ты к ворожухе этой, прогреми она до самой глини! Не спеши в Лепеши, в Киндирях  -  обедаешь.

Председатель выпивает. Журналист пропускает.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Кстати, отметь какие у нас дороги.

АРТЁМ: - Отмечу.

Журналист выключает диктофон, прячет записи в сумку.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - На Центральной усадьбе все заасфальтировано. Всё вот этими руками.

Председатель смотрит на свои ладони.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Гляди. Все костяшки стёсаны. Знаешь сколько морд пришлось поразбивать! Я ведь кадровый военный. А как из армии ушел? Когда все оружие продали со складов, я служил. Когда у солдат последние портянки порастащили, служил. Но когда сетку рабица срезали и столбы, которыми часть была огорожена, из земли вырыли и увезли, уволился к чёртовой матери! 

АРТЁМ: - Вы наверно и войну застали?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Обе. Да еще до этого на месяц в Осетию летал. Стояли на границе, а перед нами находился самый их боеспособный, элитный батальон. Уже тогда было ясно, что война будет. Первую, правда, плохо начал. Подняли ночью, привезли в Москву на военный аэродром и в путь. Грозный не принимал  -  туман. Сели в Моздоке. Шли колонной дней двадцать с небольшими стычками.

АРТЁМ: -  И до рукопашной доходило?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Мы их так близко не подпускали. С нами были нормальные ребята, офицеры, многие Афган прошли.

АРТЁМ: - Наверно сложно было ощутить себя внутри войны?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Да не, там другая была проблема. Никак толком сориентироваться не могли. Кругом "зелёнка", горы. Хрен знает, куда ехать. Да и по началу сильных столкновений не было. Хотя мы себя проявить успевали. Здоровья много, энергии много!
В начале... Раз с группой бойцов захватили их пушку. Ну, у них был там один выстрел от неё... мы и попробовали... по Грозному, как оно у них стреляет.

АРТЁМ: - А с пушкой что?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Изничтожили. Вообще-то я захватил только приготовительные мероприятия. Месяц всего пробыл. Штурм начался 31-го, на Новый год, и сразу же вляпались мы. Пришлось идти на выручку, спасать бригаду, которая уже не просто вела боевые действия, а медленно, но уверено погибала. По привычке сам первый заскочил на броню, понеслись и...  врюхались на минное поле. Две мины поймали днищем. Один солдатик сразу погиб. Двое  -  тяжело ранены. Меня контузило. И два осколочных  -  под колено и в грудь.

АРТЁМ: - После этого и демобилизовались?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Да прям! В марте уже была новая командировка. На три месяца. Не поверишь, что делали?

АРТЁМ: - Что?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Охраняли временный федеральный орган. Прямо аптечная терминология.

АРТЁМ: - Нет, ну а если серьезно?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Да и серьезно... защищали разных членов. Сопровождали чиновников на переговоры, на встречи со старейшинами, занимались поисками похищенных советников. Конечно, это была авантюра  -  отправляться на БТРе с 10 бойцами к бородачам в аулы. Там же люди дикие. Ну и мы... Днем приезжаешь, улыбаешься, а по ночам фактически занимались антиснайперской борьбой  -  уничтожали огневые точки. Мне тогда и медаль дали.

АРТЁМ: - А во вторую что делали?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:  - Там ишь до второй дел было, лопатой не перекидаешь. В марте охраняли Дом Правительства. Ну, это когда захват был.

АРТЁМ: - В смысле?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Ну, это когда басмачи все блокпосты смели и город захватили. Хотя какой там город? Осколки империи. Мы вот в трех зданиях и держались.

АРТЁМ: - Как же вы думали выбраться оттуда живыми?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Да из бойцов практически никто живыми оттуда выбраться и не надеялся. Но спецназ, как правило, не сдается.

АРТЁМ: - И что дальше?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Что дальше... Несколько суток продержались, а потом морпехи подошли из Новороссийской дивизии. Они нас и разблокировали. А потом мы уж с ними чехов добивали. А в Доме Правительства смеху было. Там журналист этот известный.. ну?

АРТЁМ: - Не помню.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - С Родиной прощался по телефону. Кино. Н-да.

АРТЁМ: - Бывает.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Журналисты тоже эти мне. Перевешал бы как сукиных котов. Ездют, все ездют, выборы какие-то, уже не знаешь, кого и выбирать. То тюлень позвонит, то олень, голова разламывается. Эх, кабы мне дали щас хуть бригаду!

Председатель упирает локоть в стол

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Давай бороться!

АРТЁМ: - Павел Егорович, спокойно. Здесь все свои.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Свои?

АРТЁМ: - В смысле  -  наши.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Когда наши Берлин брали, ваши там морковкой торговали!

Председатель вскакивает, подходит к раковине. Споласкивает голову.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Отставить. Тебе машина нужна?

АРТЁМ: - Мне... мне бы...

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Будет машина.

АРТЁМ: - Вы знаете, уже темнеет, а мне бы хорошо эту ведьму посмотреть и сегодня успеть еще как-нибудь до города добраться.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Это все фантазии.

Председатель весь как будто сдувается.

ЖУРНАЛИСТ: - Как?

Председатель кричит за дверь:

- Валентин-Иванна, а где Генка? Я ж вызывал.

Заходит шофер.

ШОФЕР: - Не хотел, Пал Егорыч, посреди разговора мешаться

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Вот и шофер. Лучший шофер в хозяйстве. Вы про него напишите.

АРТЁМ: - Ну, слава Богу. Напишу, напишу. Непременно.

ШОФЕР:  - Пал Егорыч, а мне в МТСе бензин не выдают.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Ты им падлам сказал, что это я приказал?

ШОФЕР: - Не верят.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Пошли.

Журналист один в комнате. Подходит к телефону.

АРТЁМ (по телефону): - Привет! Слушай, это такая пердь... Не знаю. Хотелось бы конечно сегодня вернуться. В принципе машину обещали... тут трубка не берет... а я к тебе вот по какому ... Я сейчас с "Медиатексом" сотрудничаю. К нам немцы приезжают. Ну, я уже договорился. В "Родине" нам зал дают. Даже сеансы потеснят ради этого. Они одним днем. Надо все успеть показать. Надо еще Кузе позвонить, мы вместе с ТВ решаем. Надо принять немцев по высшему разряду. Сам понимаешь  -  программа подразумевает ответный визит. Просекаешь? Поэтому мы сейчас разруливаем на себя. Это Лиля с ТВ затеяла  -  она же сейчас напостоянке в "Медиатексе" и хотела, конечно, перетянуть одеяло на себя. Договорилась с Кузей: мол хочешь на халяву в Германию съездить? Поди фигово! Но у нее перетянуть одеяло уже не получается. Кто она есть? Корреспондент. Какие у неё возможности? Да никаких. А мы уже все организовали. В "Родине" зал дают. Обедать их поведем в "Золотую шпору". Переводчика пригласим. Я поэтому и звоню. Просигналь Алле Марковне. Пусть она мне завтра перезвонит в контору. Они, конечно, все по-английски секут, но надо, чтобы кто-нибудь и по-немецки тоже. Цыган пригласим с медведями... Ну, пока.

Возвращается председатель с зоотехником.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Знакомьтесь. Федор Петрович Голытьба. Это у нас первый человек. Наш зоотехник.

ГОЛЫТЬБА: - Да ладно, Егорыч.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Ты мне не ладь! (журналисту) Вот у него интервью возьми. Все дороги у нас заасфальтировал. Видал, какие дороги?

АРТЕМ: - Видел.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:  - Ну, вот одной проблемой меньше. Хе-хе. Включай свою машинку.

АРТЕМ: - Хорошо. После этого я смогу ехать?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:  - Лягко! (выглядывает в окно) Вон и машина пришла. (в форточку) Генка, сукин кот, движок заглуши! Не слышит не пралика.

Председатель выходит. Журналист включает диктофон.

ГОЛЫТЬБА: - Можно, да?

АРТЕМ: - Да, пожалуйста.

ГОЛЫТЬБА: - Я коротенько, чтобы просто понятно было?

АРТЕМ: - Хорошо.

ГОЛЫТЬБА: - Тогда сразу по существу. Мы разработали ряд мероприятий, пусть они на них облокачиваются. Лаборанты на дорогу выезжают, там с приборами работают. Конечно. Нет, ну как с приборами? Пресса и все прочее  -  это на месте, а кольца или эксперт-метод... мы закупили пенитроменты... чтобы мастера определяли достаточное уплотнение грунта по земполотну, в данном случае. Хорошие показатели, и мы на Шацке, с учетом ихнего использования, у нас коэффициент конечно завышает. Это с одной стороны хорошо, а с другой  -  мы затратность несем дополнительную. Меры приняли... ну, свои. Хотелось бы, но такие цены ... и вот мы выиграли конкурс по содержанию... э-э.. мы выходили с другой ценой...Вообще то материал под действием давления воздуха вместе с вяжущим подается в ямку, нагнетается, воздух битумом делается, розлив эмульсии, она работает эмульсией, потом материал  -  щебень там промытый, но оперативно, неплохо ...сушит она, просушит бывает там. Короче, две установки. Конечно, визуальное впечатление  -  не очень, зато качественно, надежно и быстро застывает. Вот... я скажу нормально было, можно было модернизировать что-то еще, и дальше идти, мы и раньше предлагали заказчику закладывать в проектно-сметную документацию затраты на него, ну хотя бы 0,5%...Ну, пусть нам 0, 2%, себе пусть они формируют 0, 3%...А то оборудования, которого не хватает... Проводим испытания в нашей центральной лаборатории, такие как температура хлопкости, вспышки, копоти и показатели. Приходится нести дополнительные расходы. Вот какую-нибудь, извините меня за грубое слово, железяку... ну, конструкцию, разработать... Но лучше сказать дальше... вот у нас в Милославке разработали... ну в Милославке там не очень удачно получилось... заклинил К-700. Значит  -  150 на отвал. Николай Иваныч, он сейчас уволился. Ну, что еще? Я уж и не знаю чего еще говорить-то?

АРТЕМ: - Спасибо. Материала достаточно.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. В дороге.

ШОФЕР: - У меня с армией отношения особые. Старший мой  -  кадровый офицер. Когда это всё развалилось, я говорю, иди в нашу родную милицию. Он говорит: не хочу. Ну, хочу, не хочу, а есть такое понятие  -  надо. А то, что это? Голую манду по телевизору показывать, разве это русское? Ты, вот образованный человек, скажи, что сейчас происходит? В рабство всех загнали. Рабы стали. Медицина, образование  -  ничего ж нет. Всюду деньги давай. Без денег  -  ничего. Да, свободу дали. И что? Язык  -  дали, а кормушку отодвинули. Бряши!

АРТЕМ: - Наверное, вы правы, есть некоторая....

ШОФЕР: - Это всё враги. Деньги разворовали, а народ в рабстве. Кто это сделал, ты мне скажи на милость? Враги! Или вот тоже пошла мода, со свастиками ходят, с крестами. Раньше бы давно поехали тайгу пилить на краю географии. Опять же, подводные лодки тонут. Рыба гниёт с головы! Я специально с военными разговаривал, у меня к армии отношение особе. Говорю, какого же хрена вы лодку-то продристали. Ну, они не обижаются, знают, я всегда так говорю ... эмоционально. Говорят, экипаж не был подготовлен. Там, на лодке, сколько отсеков-то? Вот. Экипаж, даже офицеры, не знали, где и что находится.

АРТЕМ: - Возможно.

ШОФЕР: - Про Брестскую крепость знаешь? Ну! Там же всё было. И продукты и вода, они бы и до сих пор сражались. Сами офицеры не знали, где что лежит. И оружие, и обмундирование  -  всё было. Не знали, где лежит, а то бы до сих пор сражались.

(пауза)

ШОФЕР: - Председатель у нас мировой. Я-то его еще по армейке знаю. Вместе в Бамуте почертили.

АРТЕМ: - Вы тоже воевали?

ШОФЕР: - А как же. Спецназ  -  армейская разведка.

(пауза)

ШОФЕР: - Осень, такое время.... убил бы кого-нибудь.

АРТЕМ: - Вы меня извините, может не тактичный вопрос, вы тогда просто не отвечайте... Хорошо?

ШОФЕР: - Ладно. Не бзди.

АРТЕМ: - Вам приходилось убивать?

(пауза)

ШОФЕР: - После штурма дело было. Пал Егорыч как раз в госпитале лежал, а мы на окраине Старопромыслового района стояли. Накрутили там яйца одному бывшему менту, и он рассказал, где у группы схрон. Поехали брать.

АРТЕМ: - А как же он вам рассказал?

ШОФЕР: - Есть способы. Чик-чик, и не мужик, знаешь? Да, не бойся, шучу, никто никого не пытал. Вообще на моей памяти ни разу, не было, чтобы там кто-то кого бил или иголки под ногти загонял, но... все до единого отвечали на вопросы. 

АРТЕМ: - Почему?

ШОФЕР: - Х-м. Военная тайна.

(пауза)

ШОФЕР: - Так вот, поехали схрон изымать. Залезли в хибару. Там двое. До ножей дошло. Дело, конечно, скользкое. Прямо скажем, лотерея. Но я на ножах с детства люблю... Тут ведь как? Не надо человека шинковать или на ленты резать. Смертельный удар может быть только один. Быстрый и едва заметный. А тут комната темная. В пыли пока прочухался, смотрю их уже трое. Двинул, как учили. Рука сверху вниз, под левую ключицу одному. Потом толчок и рука нырнула - другому. С третьим начал плясать. Парень перебздел, когда об трупы спотыкаться начал. Кинжал свой опустил. И тут меня воткнуло, когда увидел, что он на измене -  начал рисовки пробивать, ножиком играться. Он кинулся, и я сглупил, рванул вперед и вроде точно такой же удар нанес, но неудачно. Чех нагнулся, и нож прошел под другим углом. Он рукой дёрнул, и я тогда сверху - под затылок. Он упал, забился, а у меня внутри где-то кольнуло, так неприятно... нет, не жалость... наоборот ...расстроился, что получилось все как-то неуклюже...

(пауза)

ШОФЕР: - А тебе, зачем в Отраду?
АРТЕМ: - Да, говорят, у вас там ведьма настоящая живет.

(пауза)

АРТЕМ: - Правда, что ли?

ШОФЕР: Ворожуха, мать ее сука.

АРТЕМ (смеясь) : - Если честно, я так думаю это какая-нибудь бабка полоумная. Но тут такие легенды про нее ходят...

ШОФЕР: - Вот ты послушай. Это было, я ищь в армию не ходил. Были у нас тут два такие ухаря Миша Ёмоё и Толя Елисеев. Пошли они по бабам. Взяли Мишкиного "Юпитера"...

АРТЕМ: - То есть поехали!

ШОФЕР: - Слушай! А то я всяких таких педантов не люблю.

АРТЕМ: - Всё, всё. Умолкаю.

ШОФЕР: - Едут, значит, край речки. Можно было, конечно, обогнуть по шоссейке и через Лубянки, но они решили ехать напрямки, через Отраду. Хотя дороги там отродясь не было. Ещё при советской власти изредка посыпали щебёнкой, а потом и вовсе забросили.
Комбайнами раскатали вдрызг! Пролетели через овраг, там еще справа черёмуховый куст. Тут речка небольшая. Уж плотина тоже  -  одни колдобины. Толя газу дал, тут у Миши кепка и слетела. "Стой!" - орет. Толя носом клюнул, остановился, - "Чего?!" "Стой", - говорит, - "зараза! Кепка слетела. Куда гонишь-то, как чумовой?" Слез Миша с "Юпитера", говорит,  -  "Посвети". Толя на него, так и растак: "Где я тебе тут развернусь-то?" Делать нечего, пошел Миша кепку искать. Весь коробок исчиркал, нету. Спустился с мостинки, бредет край речки. Камыши. Из трубы вода льется. Луна то присветит, то за облака зайдет. Темень. Ищет кепку-то, а ее как не бывало. Вышел на тропку, идет, вдруг слышит с другого берега, как все равно завывания. И не собака, не волк, а как баба по мертвому причитает... Камыши еще. Ветер. Как бес на ухо нашептывает.... Мишка уж думает, прогреми ты эта кепка. Вдруг забелелось что-то на том краю. Мелькнуло. И вой этот, ни то песня, ни то стон... Миша Ёмоё пригнулся, крадится. Тут на бережку ива прям к самой воде наклонилась, стоит, он на сук-то встал, ветки раздвинул... Глядь, на другом берегу, баба. Как вроде искупаться пришла. Голая.

АРТЕМ: - Х-х.

ШОФЕР: - Вот фигура. Наклоняется к воде. Но ни тебе брызг, ни шлёпанья. А только этот тихий, протяжный... как все равно зов. Миша прижался на дереве, вроде думал подсмотреть. Да неудачно встал, шлепнул ногой по воде. Тут же глядь, на другой берег, а бабы-то и нет.

АРТЕМ: - Может, она в кустах спряталась?

ШОФЕР: - Да то-то и оно нету там, на том краю, ни кустов, ни чего. Поле голое. Да и баба какая-то странная была. Миша потом по-пьяни рассказывал: белая вся, как выскобленная, аж до синевы. И говорит: баба пропала, а стон этот, как все равно, в душе остался. Миша весь подобрался. Бегом к Толе. Выскочил наверх, смотрит, а кепка-то его серая вот она тута и валяется на мостинке. Схватил и к Толе, а тот в крик: "Ты, - говорит, - совсем корень объел?!" Мишка не поймет. Толик ему: я говорит, два часа тебя тут дожидаюсь, замерз, как собака. Уж орал, оборался весь! Куда тебя черти унесли? Мишка стоит, как пыльным мешком прибитый. Толя на часы показывает. Тот, мол, молодец  -  подвёл! Толя  -  буду я из-за такого дурака часы ломать! Давай брехать, чуть не в драку. Хорошо Мишка со страху уж не знал, как быстрее убраться. Сели, поехали. В клубе уж не до девок. Толик пошел с ребятами выпить, а Миша и пить не стал. Прикинь! Сидел весь вечер и на часы глядел, да расспрашивал у всех: сколько времени, да сколько времени. Сидел и всё гадал: "Ведь и пяти минут не прошло"...

АРТЕМ: - Я знаете, как-то не до конца ухватил...

ШОФЕР: - Это как бойцов по-духани стравливают, чтобы злее были. Знаешь? И эта тварь замутила воду. Все тут перебрехались. Теперь уж и народу никого не осталось. Так и кукуют. На одном конце эта ведьма, на другом  -  дед Иван.

АРТЕМ: - Кто?

ШОФЕР: - Иван Николав. Пасечник. Мужик! Последние годы бобылём живет. Дед замечательный. Занимается пасекой, а табак, какой растит! Зимой, летом  -  на охоту. Все леса наскрозь знает, по всем болотам проведёт. Весь палисадник в георгинах засадил. Цветы-ы-ы! И белые, и красные, и даже какие-то уж совсем, чёрт побери, лиловые что ли? Шапки пышные, как фейерверк. Вот тебе отрадинский.

(пауза)

ШОФЕР: Дорога, конечно, как выезжаешь.... аттракцион! Тут чинился. Вчера выехал первый раз, чота пропали тормоза. Ездил пока не кончился бензин. Гы-гы.

АРТЕМ: - А много народу в этой Отраде.
ШОФЕР: - Какой народ! Передохли все давно.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. Марь-Иванна

Горница. О цивилизации напоминают только старенький телевизор, завезённый, похоже, контрабандой, мобильник и линии электропередач за окном. Нет, не высокие разлапистые металлические фермы высоковольтных проводов  -  злая карикатура на Эйфелеву башню, и не железобетонные, высокие надолбы, а деревянные столбы, промазанные дёгтем, как во времена первой мировой, с керамическими старомодными изоляторами на ржавых вздёрнутых кверху загнутых штырях.

ШОФЕР: - Бабка Маша, дома? Принимай постояльца. (журналисту) Женщина  -  это не предсказуемый препарат, как компьютер, может такое тебе выдать, не расшифруешь.

Шофер, похоже, человек, который даже в гостях чувствует себя хозяином, но спотыкается от излишней нервности на половиках. Появляется Марь-Иванна.

ШОФЕР: - О! Здорово, баб Маша

МАРЬ-ИВАННА: - Доброго здоровьица, внучёк.

ШОФЕР: - Принимай гостя. Как положено... Угости.

МАРЬ-ИВАННА: - Без тебя знаю.

АРТЕМ: - Здравствуйте.

МАРЬ-ИВАННА: - Спаси Бог. Садитесь, чайку выпейте. 

ШОФЕР: - Вот журналиста тебе из Москвы привез. Хорошо бы угостить с дороги.

Марь-Иванна выходит.

АРТЕМ: - Какая же это ведьма? Иконы кругом.

ШОФЕР: - Какая ведьма?

АРТЕМ: - Мы в Отраду приехали?

ШОФЕР: - Здравствуйте! Эт мы тока в Ляпуновку приехали. Семь верст от Центральной усадьбы. А до этой Отрады трое суток ехай, не доедешь. А чё? Сегодня заночуешь, а завтра двинем, у меня и бензина только до Ляпуновки и назад, а завтра с утра тронемся.

Возвращается Марь-Иванна, рассаживает гостей, накрывает на стол.
МАРЬ-ИВАННА: - Генка, ты бы посмотрел трубы у меня, а то как ни затоплю печку тряшшит что-то, лопается, как бы не потякли.

ШОФЕР: - Перекос в трубах. Вот и щёлкает, когда вода нагревается. Нужно, с другого угла контрперекос сделать. Есть здесь крантик? Нет. Ну, тогда эту сторону надо поднять. Сделаем.         

МАРЬ-ИВАННА: - Да вы кушайте, кушайте.

АРТЕМ: - Угу.

ШОФЕР: - Чё-та не лезет натощак, баб Маш. Мошт поднесёшь?

МАРЬ-ИВАННА: - Выпьити?

АРТЕМ: - Я? Нет, спасибо. Я не пью.

ШОФЕР: - Я выпью. Стограмчиков.

МАРЬ-ИВАННА: - Дирю тебе кобылью! Сиди уж. Вот приедешь, другой раз, трубы делать, я те поднесу. А то где же я тебе стограмчиков-то наберуся? Надавишься щас, машину председательскую где-нибудь грохнешь. Вы ведь пить-то не умеете! Мой мужик, Петрушкин, бывалчь выпьет на свадьбе или где, сразу два стакана, сколько там?... по 250 грамм. Поллитра. И сразу под стол. И всю гулянку под столом пролежит. Вот и говорят про таких  -  не умеет пить. Малый тоже, Витька-то. Любка вон рассказывала, придут, куда в гости, шыряет его, шыряет-пыряет: ешь, ешь. А, он: я нихочу. И сразу же ришён. Вон Толя Елисеев придёт, выпьет стакан и жрёт, жрёт, пойдёт попляшет, выпьет стакан и опять жрёт, жрёт. Он, может, выпьет  -  литр и сожрёт - ведро. Или - Миша Ёмоё. Выпьет, ходит, пока не проветрится. Потом пойдёт  -  ещё. Чхает! Как надавится, так чхает, по 15 раз, залпом! Он будет пить и день и ночь, и день и ночь. Выпьет ведро. И где же ты его увидишь, что он пьяный лежит? Он выпьет немного и завалится спать. Выдрыхнится, опять выпьет. (значительно) Кайф держит.

ШОФЕР: - Баб Маш!

МАРЬ-ИВАННА: - Да прогреми ты до самой глини! Отстань! (журналисту) Кушайте, кушайте.

Машет на Генку и опять обращается к журналисту.

МАРЬ-ИВАННА: - У-у-у! Ды раньше, что было-то? Какие гулянки! Вечером рябяты на улицу выйдут, кто с гармошкой, а кто так, пешим. Девки поют, ды как хорошо! А то начнут прибаски прибасывать.

АРТЕМ (прожевывая) : - А щас?

МАРЬ-ИВАННА: - А щас брешут как собаки. Ни на что не похоже. Тьфу! В тадышние-то времена бывалчь....

ШОФЕР: - Ну, я пойду тогда...

Шофер встает.

ШОФЕР: - Поеду?

МАРЬ-ИВАННА: - Отправляйся, с Богом. Приедешь трубы-то передвинуть?

ШОФЕР: - Приеду.

МАРЬ-ИВАННА: - Када же?

ШОФЕР: - Ды как-нибудь. Днями.

Марь-Иванна встает его проводить. Шофер с журналистом раскланиваются.

МАРЬ-ИВАННА (возвращается) : - А теперь?! Зимою  -  степь. Степь, да степь, кругом. Раньше выйдишь на приступок - люду под речкой пропасть, ребятишки гамять: на санках, на коньках. А сейчас белая степь, ни одной душеньки. Ну, маленько перекусил? Хорошо. Давай я тебе грибочков пожарю, с картошечкой. Давай- давай. Ходила надысь чуть свет  -  че жа сну все равно нет по всей ночи. Голова взялась ломить, спасу нет. Петух проорал. Собралась. Поддюдюрилась с корзинкой, пошла в посадку, тут край речки. Вот тебе собрала полкошелки. Белые, подберёзовики. Да какие крупнящие! Че ж народу нет никого.

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Ночью волки к окнам подходят.

АРТЕМ: - Волки?!

МАРЬ-ИВАННА: - Зимой-то? А то! Выставит глаза свои желтые и глядит вылупится. Так бы съел.

АРТЕМ: - Не страшно? А если окно пробьет и в дом кинется?

МАРЬ-ИВАННА: - Будя! В дом! Полезет он в огонь. Покажешь ему вон головню из печки. Как рванет! А зазеваешься, опять крадится за двором, куды помои выливаю. Глянешь утром  -  следы. Знай, мол, бабка - не шути!

АРТЕМ: - Неужели здесь раньше село было? Я тут не представляю себе даже как пройти дальше вашего дома.

МАРЬ-ИВАННА: - Дык, все позаросло бадырем. Видишь какой? В рост человека. Все порядки заросли, одни скорья торчат, галки гнезд себе навили. А бросят пошеницу сеять и галки разлетятся. А вить какая раньше деревня была?! Сто дворов, кузня, конюшня, три фермы. Клуб! Бывалчь выйдешь под речку зимой  -  ребятишки гамять. А сейчас все позаросло. Зимой и не проедешь. 

АРТЕМ: - Что ж к вам никто не приезжает?

МАРЬ-ИВАННА: - Ды, народу до пропасти. Самогонку выгоню, тут как тут. То комбайнёры, то Генка прилетит, а то и председатель. Тут электрик приехал, деньги собирать, а я ему и говорю, скушай блинка, а то с утра поди не завтракал. Он и говорит: "Да, пожалуй, заверни парочку. Мне и кассирше". Заботливый. Как дядя Толя Бедрянин. Поросят бывалочь резал ходил, телят. Здесь не далёко жил. Придёт, сделает, разложит все по ведрам: печёнку, требуху. Ему поднесут и скажут: возьми, закуси  -  печёнки сразу нажарят. Он завезёт и говорит, я Аньке  -  жене, значит - возьму. Как говорится, дай мне и моему цыганёнку.

АРТЕМ: - А из родных у вас кто-нибудь остался?

МАРЬ-ИВАННА: - Да вот вся моя родня.

Марь-Иванна показывает на фотографии, развешанные по стенам.

МАРЬ-ИВАННА: - Это отец мой  -  Иван Федорович. Он еще на первой, на германской, погиб. Муж  -  Степан Максимыч  -  под Ленинградом его ранили в Отечественную. Он за водой пополоз, а его финский снайпер и прострелил наскрозь. Долго потом лечился. В Гагры ездил. Ну, пожил еще. Сашка  -  Шуркин муж  -  пьяный в тракторе сгорел. Это старшенький мой  -  Серёнька  -  в городе опился и помер. Это младший  -  Виктор. Тоже в городе. Раньше пил, бознать как! А тут вить бросил. Его на Алтай к какой-то бабе возили. Вот она над ним начитывала. Ну, вроде остепенился, пить перестал, а то, было уж, совсем с круга сошел. Спился и спился совсем. Я как-то к ним в гости приехала, набуздался и орет: Окружают!

АРТЕМ: - Кто окружает?

МАРЬ-ИВАННА: - Да пойди, разбери его пьяного черта, кто его окружил.

АРТЕМ: - Ну, и что же? Как погостили?

МАРЬ-ИВАННА: - Так и ходил идол всю ночь, слонялся, собирал из куля в рогожу. Я ему  -  малай, спи! Что же думаю, он по всей ночи так и будет галдеть? А сноха мне: ты, говорит, баб Маш не обращай внимания, представь себе, что это японское радио. 

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Ей-то на него плевать! Самой бы выдрыхнуться. А у меня он один в глазу порох.

Марь-Иванна уходит, возвращается с бутылью. Выставляет стопки.

МАРЬ-ИВАННА: - Выпиешь?

АРТЕМ: - Нет. Спасибо, я не пью.

МАРЬ-ИВАННА: - Что так? Болить что-нибудь? 

АРТЕМ: - Нет. Я раньше-то выпивал. Теперь не пью.

МАРЬ-ИВАННА (наливает) : - Это правильно.

Чокаются, выпивают.

МАРЬ-ИВАННА: - Эх, всю жизнюшку отработала. С малых лет ходила с сумой по миру. Работала в колхозе. Хрип гнула. За палочки. Потом платить начали. Обжились. Телевизоров накупили. А то когда он первый раз появился, телевизор этот, как верили-то ему. Маленький еще, с линзой. Убьют кого в кино, плачем, кричим всей деревней, убиваемся. Ды кино-то какая вся была интересная. Рази сравнить как щас! Ну, и-то иной раз, забудешься, начнешь им переживать, потом плюнешь. Да, это ж рази взаправду?!

АРТЕМ: Марь-Иванна, а вы давно одна живете?

МАРЬ-ИВАННА: - Ды, как мама померла. Какой же это год был?... То она зиму у Вальки жила, а на лето ко мне приезжала. А это я говорю: мама, оставайся эту осень у меня, кто там за тобой ходить будет? Оставайся, мне всё повеселей. Осталась. А тут, под октябрьскую у неё желчь разлилась, поехала я за медичкой на Центральную усадьбу, а чё она медичка? Укол сделала, потом опять плохо сделалось. Повезли в больницу в город. Они хотели ей операцию делать, желчный пузырь отрезать. А чего отрезать - 87 лет! Врач говорит: она не выдержит, прямо на столе может умереть. Померили сердце, давление. Нет, говорят, не выдержит, может прямо на столе умереть. И Валька говорит ну чего же её терзать. Она полежала ещё субботу и воскресение, а в понедельник умерла. И схоронили её здесь со всеми почестями. Место на кладбище, Виктор Фёдорович, всё говорил  -  это моё, а видит такое дело, ну ладно уступлю тёще. И вот они три старушки там и лежат рядышком. Сваха, кума и мама. Виктор Фёдорович на другой год помер. Чё же пил и пил, и пил, ведь без просыпу. Его на "Новом" схоронили. Генка, говорил, видел Виктора-то в тот день, он в центре ходил. Говорит, хотел ему поднести, но там народу много было, где же там возиться спирт разбавлять. А похмелился бы, мошт и по щас живой был.

АРТЕМ: - Я смотрю, вы здесь всех знаете. Генка этот вам родственник? Вы его внучком называли, а он вроде не местный?

МАРЬ-ИВАННА: - Ды, а что жа? Он меня бабушкой, я его внучком. Хороший малый. Дясантник. В Чечне восемь раз был. Потом попал где-то под мостом под машину. Пьяный был, как свинья! Пил не просыхал. И год наверно лежал весь прикованный. В гипсе. Жена с ним разошлась. Вот его председатель к нам-то и заманил.

АРТЕМ (выглядывает в окно) : - Ну, на Центральной усадьбе еще терпимо... Но, вот я, убейте! понять не могу, как же вы здесь-то живете? Тут ведь даже магазина нет. Мне сказали, автолавка приезжает... Школа то есть?

МАРЬ-ИВАННА: - У нас вместо школы сделали дом престарелых. Учиться некому, а кой-какие есть ребята, их на Центральную усадьбу в автобусе возят. А нашу-то школу переделали в приют. Бабки записываются в очередь. Кензенская старуха какая-то поехала, говорит: что ли это будет всё у меня дома пропадать? Побрала с собой и перины, и подушки. Ну, старухи там чистые. Их намыли, нахолили. Конечно, не как на воле. Хоть вон птичку посади в клетку, и убрано и накормлена, а не то... Ну, туда уж свезли вон бабок, которые не могут ничего: ни печку истопить, ни сготовить, ни постирать.

Марь-Иванна выпивает. Журналист машет головой, отказывается.

МАРЬ-ИВАННА: - Ну, в общем, там рай, и рай. Бабки поотъелись, хоть опять замуж выходить. Их, там всем обеспечивают, кормют, треть пенсии на руки выдают. Они на эти деньги заказывают  -  автобус-то ходит  -  кому бананы, кому апельсины, что надо.
За эти деньги за ними и ухаживают, как следует. Не то, что в Ряжске, когда приют был. Мы там тётю Марусю навещали. Кой чего поесть ей привезли. Она чё поклевала, а остальное, я говорю, давай тетя Маруся я в тумбочку к тебе уберу, положу.
Она говорит: "Ня надо! Всё придут, подметут под чистую. Сожрут, кто посильнее". Я говорю: "Тётя Маруся, давай я тебе денежек оставлю, купишь себе чего". Она: "Машк, не вздумай! Придут мужики, какие поздоровей, всё отберут". Ну, она там, в приюте не долго прожила. В 80 лет её схоронили... Год она там, в приюте прожила-то всего.
У нас-то пока хорошо. Бабки говорят: не знаем, как дальше будет, а пока хорошо. Прошлый раз за хлебом поехала, дедок какой-то  -  сено покосили возле дома ветеранов  -  он граблями сгребает. Какой гренадер! Привезли Василь-Николава, намыли, побрили, он лежит  -  как жених! Три ходилки за ними смотрют.

Марь-Иванна уносит бутыль.

АРТЕМ: - Ну, врюхался! Копец!

Марь-Иванна возвращается.

АРТЕМ: - Марь-Иванна, а что это у вас здесь за ведьма такая живет? В деревне Отрада?

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА:
- Королиха-то?.. Ворожуха! А хто ж она ещё есть? Чёртова дочь, прости меня грешную и помилуй. А вить какая деревня-то была Отрада?! У-у-у! Две сотни дворов  -  четыре порядка. Мельница, кузня. Конюшня  -  какая! И всё в один миг обрушилося.

АРТЕМ: - Откуда ж она взялась?

МАРЬ-ИВАННА: - Муж-то её - Шульверт, здешний. Ляпуновский.

АРТЕМ: - Кто?

МАРЬ-ИВАННА: - Шульверт.

АРТЕМ: - Шулер?

МАРЬ-ИВАННА: - Ну, да я и говорю! Мать его, бабку Лёну, я хорошо знала. Хорошая была женщина. Из сибиряков.

АРТЕМ: - О! Из Сибири приехала?

МАРЬ-ИВАННА: - Из фарьи кобыльей! Из Сибири! Слушай, табе толкую. Не перебивай. Это когда раскулачивали, мужиков постреляли, а баб с ребятишками и стариками в Сибирь сослали. Когда вернулись, они в землянках жили, вот их "сибиряками" и прозвали. Потом уж отстроились, когда деньги менять стали. Вот мы с бабкой Лёной жили насупротив. Да-а... Хорошая женщина. А сынок-то вон видишь, подвёл. Тюремщик. Раз приехал домой. Да, не один. С женой. Мы с мужиком как раз энтот год в Ляпуновке дом купили...

АРТЕМ: - Приехал с Королихой?

МАРЬ-ИВАННА: - С ней, идол её расшиби.

АРТЕМ: - А как её зовут на самом деле.

МАРЬ-ИВАННА:  - Как приехала  -  так все Королихой и зовут..., а по паспорту Марь-Андревна.

АРТЕМ: - Почему же её так прозвали?

МАРЬ-ИВАННА: - А вот слушай. Королиха, как приехала сразу всем характер свой показала. На мужике своем, чуть не верхом ездила. На улицу выйдет - гипнытизирыит. Устроилась в школу учительницей. Ходила за всеми доглядывала и председателю доказывала. Вон за Пичуркой следила чуть не с биноклем, сколько та телкам обрата не доливает. В школе всех извяла. Помню, рябяты екзамены сдали, идут с гармонью. Галька, Ухлянова девка  -  мырдастая, хорошая, кровь с молоком, у-у-у. Частушки заиграла. Давай прибасывать: "Дорогой товарищ Сталин, без штанов ты нас оставил". Дык, Королиха услыхала, выскочила  -  а на Гальке штаны ха-а-арошие были, атласные  -  и давай их тряпать: "Где ж без штанов? А это на тебе что?" Концерт, бясплатнай.

АРТЕМ: - Там сейчас, я так понял, не много народу живет.

МАРЬ-ИВАННА: - Два двора. На одном конце Королиха, на другом  -  Злой.

АРТЕМ: - Иван Николаевич?

МАРЬ-ИВАННА: - У нас все напрозыворот. Он ещё мальчонкой, помню, идёт по улице, ни с кем не здоровается. Смухортится. Завернется весь. А теперь и вовсе стал бирюк-бирюком. Зароется в табак на огороде. Не поговорит ни с кем никогда, зуб не разведёт. А спросишь его чё-нибудь, пенсию, мол, добавили? Пробухтит себе под нос, рожу скособочит и дальше постебыхает. А раз Серёжка, внучёк мо퀹Ь поехал рыбки половить и залез к пралику энтому в сад. Яблочко сорвать. Дык, этот анчихрист его кряпивой иссёк. Приняволил, идол, ребенка весь сад опрыскивать. Тот приехал, говорит, бабушка, у меня спина болит. Пошла с ним бряхать, а он: "кряпива, она пользительная" и в горницу скрылся, ну уж в дом я за ним не пошла, провались ты до самой глини! Злой. Одно слово. Злой.

АРТЕМ: - Скучно, поди, им вдвоем во всей деревне? Королихе и деду этому? Что же они дружат? Ухаживают друг за другом?

МАРЬ-ИВАННА: - Счас! Брешут, кажный Божий день, как собаки. Злой-то, Иван-Николав, он веть тожа учительствовал. Ну, когда школа была цела. Даже когда на Центральную усадьбу перевели всё учреждение, в Ляпуновке остался. Мальцов, какие были, учил. Тогда ишь не было автобуса. А то у нас как было-то? Спирвясны походят дятишки в школу, а потом развезёт дорогу, и учёбе конец. Вот он с ними и займался. Учил, хорошо, дурного слова не скажу. Все, какие у него вывчились, все в люди вышли. А потом уж, молодёжь в район подалась, а кто и в город. Последние-то годы особенно народ стал подаваться. Чего же? Школу закрыли. Работать  -  негде. Магазина, и того  -  нет. Тут уж Марь-Андревна не работала. Выхлопотала сабе пенсию. В район ездила, там всем мозги прокомпостировала. Платочек свой чёрненький подвяжет и вот по деревне хромает. Вдарилась, давай всем Писание объяснять, а в церковь-то ни ногой. Хотя у нас церкву-то сломали. И у нас, и в Отраде. А на Центральной усадьбе из церквы клуб сделали. В Ясенке только и осталась. Я-то сама тоже не хожу - двянадцать вёрст  -  рази я осилю? Уж здоровья такого нет. Ну, на Пасху попрошу кого подвязти, кулич освятить. А так нет... Но ета праличиха, никогда даже порог не переступала. Стала с такими книжками ходить. Придёт и начитывает отсебятину. Где посидит в доме, там, на следующий день, покойника выносят. Чуть не полдеревни схоронили. У неё, у самой, четыре сына было. Остался один.

АРТЕМ: - В смысле?

МАРЬ-ИВАННА: - Вот те в смысле! Младший в городе учился. Ехал зимой, соскучился, на каком-то товарном поезде, а он у нас не останавливается, прыгнул, да головой в эту щебёнку. Сутки полежал и помер. Двое удушились. Татан  -  она, когда он маленький был, всё пестала его под жопку: три татушки-тритата. Вот он и Татан. Хороший малый. Приедет бывалчь рыбку половить, ко мне бежит: баба Маш, налей молочка. Налью. Потом уехал в город, женился и стал пить. Пил и пил. И спился совсем с круга. Жена с двумя детьми, бросила его и ушла к другому. Вот этот Татан вернулся, стал на ферме работать, на запарнике... и пьяный, что ли был? Там пожар случился. Следователи приехали. Ну, ферма цела, а запарник сгорел весь. Он испугался, думал в тюрьму. И вот мать пошла в сарай  -  он там висит. Третий  -  в Москву поехал, в милиции работал, тоже удавился. Жена от него гуляла. Он её пресекал, пресекал, и отступился. Она приходит, а он в туалете на трубе  - вот он висит. Ну, она позвала соседей, его сняли. Может, из-за неё и удушился. А может.... говорили, он там в Москве в милиции, в мафии был, чё же он Татану и мотоцикл и права купил. В мафии был, вот они его и запугали. А Королиха и мужика своего довела до черноты, рак его заел. Потом и последнего своего - Пупка вила, вила, пока в ниточку не свила. А малый-то какой хороший? Пупок-то? Золотой. Идет всегда с нами старухами здоровается. Такой жаланнай. Чудом он каким-то сбяжал  -  она ведь искать его ездила  -  да он говорят, на Север завербовался. Так вот от неё и скрылся. Говорят живой. Семья у него. В городе живёт..., как же его, пропасть... в Нарыльске.

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Эй, малай, да ты уж спишь?

АРТЕМ: - Да нет, я просто, это... мне интересно про ведьму... рассказывайте...

МАРЬ-ИВАННА: - Чего, нет! Зеваешь вон. Иди разбирайся, ложись, я табе постелю. Чего про неё рассказывать. Сколопендра! Полдеревни извяла.

Журналист стаскивает с себя одежду. Две кровати по углам. Одна, со взбитой периной, установлена на донышках четырех перевёрнутых литровых банок. Журналист не решается лезть на кровать.

АРТЕМ: - Стекло же лопнет.

МАРЬ-ИВАННА: - Какое скло?

АРТЕМ: - Банки-то.

МАРЬ-ИВАННА: - Сто лет простояли, а тут вдруг полопаются. С чего это? Лезь, не выдумывай!

АРТЕМ: - Ну, вы же вон какая лёгонькая, а я как возлягу и... абздольц!

МАРЬ-ИВАННА: - Херольц! Я и молодая была, здоровая, с мужиком своим, на этих банках спала. И ничего, не подломились. Мужик-то мой хороший был человек, Царствие ему Небесное.

Журналист осторожно укладывается.

МАРЬ-ИВАННА: - Можт я тебе завтра грушек с собой соберу.

АРТЕМ: - Да, зачем они мне?

МАРЬ-ИВАННА: - Груши-то самые любые.

АРТЕМ: - Нет. Не надо.

Марь-Иванна подходит к своей кровати.

МАРЬ-ИВАННА: - Ну, спи с Богом.

АРТЕМ: - Баб Маш вы извините ...

МАРЬ-ИВАННА: - Чего такое? Не удобно чтоль чаво?

АРТЕМ: - Да, нет. Я спросить хотел... Вы уже давно не молодая, жизнь прожили, как вам кажется, там есть что-нибудь?

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА:- Посля смерти?

АРТЕМ: - Да.

МАРЬ-ИВАННА: - Ды, хто яго знает...

АРТЕМ: - Ну, а вы так... сами... не чувствуете?

МАРЬ-ИВАННА: - Нет (вздыхает).

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Хошь я тебе тоже загадку загадаю.

АРТЕМ: - Давайте.

МАРЬ-ИВАННА: - У красной девицы в душе тепло, а у красна молодца - с конца потекло.
Что это?

АРТЕМ: - Наверно что-то фрейдистское.

МАРЬ-ИВАННА: - Херистское!

АРТЕМ: - А что же?

МАРЬ-ИВАННА: - Самовар!

Марь-Иванна шепчет что-то вполголоса.

АРТЕМ: - Я вот думаю, а если за мной завтра не заедут. Я сам доберусь к этой ведьме?

МАРЬ-ИВАННА: - Спи. Завтра Генка отвезет.

АРТЕМ: - А далеко до этой Отрады?

МАРЬ-ИВАННА: - Далёко. Сто верст до небёс... и все лесом.



ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. Черт

Ночь. Журналист возвращается со двора в горницу. Появляется чёрт.

АРТЕМ: - Э!
ЧЕРТ: - Тссс! Бабушку разбудишь.
АРТЕМ: - Ты кто?
ЧЕРТ: - Чё, не узнал что ли?
АРТЕМ: - Узнал, кажется...
ЧЕРТ: - Ну, вот. Тише, тише.
АРТЕМ: - А я вот слышал, когда кажется, надо...
Делает дирижерский жест. 
ЧЕРТ: - Не рекомендовал бы... Зачем такие отчаянные жестикуляции в начале разговора? И вообще, тебя немцы ждут, а ты тут на полатях прохлаждаешься. Ну, ты даешь!
АРТЕМ: - Ты откуда про немцев...
ЧЕРТ: - Святая простота....

(пауза)

ЧЕРТ: - Ты вообще чё ерепенишься?!
АРТЕМ: - Чего?
ЧЕРТ:  - Тебя как председатель угощал? Что тебе трудно про дорожника написать?
АРТЕМ: - Или про зоотехника?
ЧЕРТ:  - Да тебе-то, какая разница? Не добрый ты человек. С тобой по-людски... а ты?...

(пауза)

ЧЕРТ: - Ты зачем к ведьме прешься?
АРТЕМ: - Я в целом не до конца... и вообще. Слушай, бабуля молилась, я же слышал. Как же ты к ней вломился? И вообще... у нее вон иконы везде и сама такая набожная.
ЧЕРТ: - А я не к ней. Я к тебе.
АРТЕМ: - Зачем?

ЧЕРТ: - Да не трясись ты! Чё какой-то весь на подрыве? Угомонись. Ты мне вообще последнее время не нравишься. Че такой кислый стал? Никуда не выбираешься. Хорошо хоть с немцами замутил, а то торчит дома целыми днями. Пацаны обижаются. На выезда не ездишь. В последний раз такой махач был. Скауты пропасли тех левых кексов, помнишь которые еще на дерби борзели. Ну вот. Настигли. Такой моб  -  рыл в тридцать, новых фантасмагоров кстати до фига. Такое валилово было. Джеф одного отморозка затоптал, просто джигу у него на башке сплясал. Кровища! Просто как томатный сок в разные стороны. Ты чо воткнул? Прям, как будто на кумарах...

Черт оглядывается.

ЧЕРТ: - Интерьер, конечно, убогий. Помнишь, какой у Беса лежачек был. Бес, конечно, варщик!
АРТЕМ: - Был.
ЧЕРТ: - Чё-то ты какой-то стал?... Ни выехать, ни приходнуться...
АРТЕМ: - Не трави душу.
ЧЕРТ: - А-а! Слушай, мошт замутим? Пороем в аптечке, мошт у бабки чё есть?

(пауза)

ЧЕРТ: - Ты, какую музыку сейчас слушаешь?
АРТЕМ: - А ты?
ЧЕРТ: - Знаешь, кто вопросом на вопрос отвечает?
АРТЕМ: - Знаю. Ну?
ЧЕРТ: - Да, в принципе разную. Транс. Хип-Хап. А ты?
АРТЕМ: - Я тогда, наверно, Оi!

(пауза)

ЧЕРТ: - Ты мне лучше скажи, за каким болтом, ты к ведьме прешься?
АРТЕМ: - Профессиональный интерес.
ЧЕРТ: - Статейку что ли решил накрапать?
АРТЕМ: - Ну, да так бабла по децилу срубить.
ЧЕРТ: - Ты, сука, врешь!
АРТЕМ: - Заткнись, чмо!
ЧЕРТ: - Попрошу не переходить на личность!
АРТЕМ: - Личность? Да у тебя мания величия!

ЧЕРТ: - Думаешь, не знаю, че ты к этой старухе в доверие втираешься? Грешок старый замолить хочешь, за свою бабку, которую в деревне бросил подыхать. А ведь она тебя сукиного сына вспоминала в смертный час: где Тёмушка, не приехал ли?.., а Тёмушка солутаном заправился по самые глаза и к Бесу на хату поспешает. Винта заваривать. Чо забыл, как у бабушки фенамин тырил? Ничего святого.
АРТЕМ: - Ну, ты залечил!
ЧЕРТ: - Н-да, веселые были времена... Слушай, я только сейчас вспомнил, про заветный скелетик в шкафу. А помнишь...

Черт злорадно хихикает. Журналист в гневе повторяет дирижерский жест.

АРТЕМ: - Перекрещу!

Черт испуганно сутулится.

ЧЕРТ: - Это ты перед ними можешь кривляться, а я тебя знаю...
АРТЕМ: - Уверен?
ЧЕРТ: - Как облупленного.
АРТЕМ: - Проблемы, думаешь у меня?
ЧЕРТ: - Уверен.
АРТЕМ: - Можт поможешь?
ЧЕРТ: - Ты не извивайся. У меня не сорвешься. Ведь я то знаю, какой ты. Ты сам хуже и гаже многих. Пластмассовую улыбочку свою сними, и сам в зеркале увидишь. Чего б ты не сделал? Убить? Убил бы если бы никто не узнал. Самое гнусное преступление совершил бы, если в тайне. Страх! Страх огласки пугает. Страх наказания. Но есть такой страх, который в одиночестве не переживешь...
АРТЕМ: - Чертовски точно.

(пауза)

ЧЕРТ: - Ну-так... Чего делать собираешься?
АРТЕМ: - В принципе, стоило бы повеситься.
ЧЕРТ: - Ну, так!
АРТЕМ: - Удручает неизбежность пересудов.
ЧЕРТ: - Да ладно тебе. Давай.
АРТЕМ: - Никто ведь слова доброго не скажет... Н-еет, подожду. Может, ещё успею реабилитироваться?
ЧЕРТ: - Вот всю жизнь ты такой! Ничего толком до конца довести не можешь. Неудачник!

Артем возвращается к своей кровати.

АРТЕМ: - Вообще достал ты меня, а я, если честно, уже вырубаюсь.


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. Старик

Явление 1. Водитель.

Распутица вместо дороги посреди полей. Журналист и шофер зависли возле машины. Впереди куст и мостинка. Генка вытирает руки ветошью.

АРТЕМ: - И что теперь делать?
ШОФЕР: - Да, чё делать? К кобыле уд приделать и за мерина продать!

(пауза)

ШОФЕР: - В принципе тут пешком недалёко.
АРТЕМ: - Вы меня проводите?
ШОФЕР: - Нет, я на усадьбу пойду. Надо трактор пригнать. Чего такой мрачный, не похмелился что ли?
АРТЕМ: - Да, я ж не пью. Просто сон дурацкий приснился.
ШОФЕР:  - А, ну ладно. Дальше самому придётся.
АРТЕМ: - Как же я дорогу найду?
ШОФЕР: - До лужка самое главное доберешься. Видишь, где поле начинается?
АРТЕМ: - Где комбайны?
ШОФЕР: - Во-во. Кого-нибудь из "палестинцев" попросишь, подвезут к самой деревне. Злого, первый дом с энтого краю.
АРТЕМ: - А кто это палестинцы?
ШОФЕР: - Дык, комбайнеров мы "палестинцами" зовём. Их сюда с Лубянок доставляют. Как беженцев. И баланду им сюда привозят. Своих-то, народу, никого не осталось. Гиблое место. Ты бы парень не задерживался.
АРТЕМ: - А в чём проблема?
ШОФЕР: - Проблема! Будет те проблема. Спроси когда за "палестинцами" автобус придёт, и с ними отчаливай, если я не поспею.
АРТЕМ: - Да, почему?
ШОФЕР: - Я тебе сказал, а ты думай - на ус мотай.

Явление 2. Пасечник

Дом пасечника. Горница. Старик встает навстречу гостю.

АРТЕМ: - Здравствуйте. Это Отрада?
СТАРИК: - Она самая.
АРТЕМ: - Мне председательский шофер дорогу показал, но я не был уверен. Он сказал, комбайнёры подвезут, но я никого не встретил.
СТАРИК: - Генка-холобуд.

Старик качает головой, усаживает гостя за стол.

АРТЕМ: - Вас Иван Николаичем зовут? Вы здешний пасечник?

Старик кивает.

АРТЕМ: - Я  -  Артем Ладынников. Из журнала, корреспондент. Места у вас тут замечательные.

Старик кивает.

СТАРИК: - Садись чайку выпей.
АРТЕМ: - Вы бы мне лучше показали, где тут у вас эта ведьма ваша знаменитая находится? Я бы и пошел, а? А чай, честное слово, душа уже не принимает в таком количестве.
СТАРИК: - Да, да у черта на куличках.

Старик выходит.

АРТЕМ: - Глухой что ли?

Старик возвращается. Накрывает на стол.

СТАРИК: - Ты корреспондент, что ли московский?
АРТЕМ: - А вы как догадались?
СТАРИК: - Я все знаю. А, правда, по-английски: деревня и страна  -  одно и тоже.
АРТЕМ: - Ну да.
СТАРИК: - О как!

Старик выходит. Журналист делает страдальческое лицо. Старик возвращается.

СТАРИК: - Говорят Россия  -  тюрьма народов. Так оно и есть.
АРТЕМ: - Что?!!
СТАРИК: - Тюрьма, говорю. Только отбывают тут не только окраинные люди  -  малые народы. Сами русские  -  на строгом режиме. Самая страшная тюрьма. Как весь мир. Без решеток, без стен и заборов. Тюрьма  -  мы сами. С кумом, охраной, со всей иерархией системы до колониальных парий. Ходим вокруг. Зубы скалим, как голодные псы. И нет времени в себя заглянуть. Что ты! Сразу чёрт-то рогами зашевелит. Запрокинет глаза на другого: завидуй, бойся, ненавидь. Только не отвлекайся....

Старик берет книгу.

СТАРИК: - И было сказано: "...надо терпеть, когда доходят воды злобы до души нашей. Что будет с нею, что будет с человеком, когда на него диавол пустит реку своих искушений и повеет на него ветром своих козней? Если... твердо человек стоит на камне  -  Христе, то не падает, а если на песке своего мудрования и страстей, то сильно падает".

Старик, словно вспоминает о чем-то. Выходит.

АРТЕМ: - Н-да. Шиза разгулялась!

Старик возвращается.

СТАРИК: - На вот тебе, свежего медку покушай.
АРТЕМ: - Спасибо. Председатель у вас какой замечательный.
СТАРИК: - Да, председатель малый не плохой... Про него у нас говорят: совесть не запятнанная.... в употреблении не была. Всех коров продал, фермы разрушил, зоотехника в дорожники определил. Не плохой. А то разя!
АРТЕМ (пожимает плечами) : - Все дороги заасфальтировал. 
СТАРИК: - И сказано... "дороги превратятся в слякотные лужи и деревья прорастут сквозь них".

(пауза)

СТАРИК: - Я вот тоже иной раз смотрю на скорья... Нас похоронят, дома наши развалятся, а они так и будут расти. Во!
АРТЕМ (прожевывая) : - Ведьма говорят у вас тут какая-то замечательная. Вот никак не могу попасть к ней.
СТАРИК: - А может и не стоит?
АРТЕМ: - Чего не стоит?
СТАРИК: - Спешить. Я вот тоже все спешил. На фронт  -  спешил. Из плена бежать  -  спешил. А куда торопился дурень?
АРТЕМ: - Вы и в плену были?

СТАРИК: - Эх, милай, да где я только не был? Иной раз ночью ляжишь, вся тела разрывается на части. Осколки ноют. Сколько всего хлебнули-то, за четыре года. Сначала отступали. Немец - сильный противник. Умел войну вести. Но и мы тоже не лаптем щи хлебали. Преимущество в силе и технике на их стороне, а у нас отличное знание местности, помощь местного населения! Все ждали, вот подойдёт второй эшелон, укрепимся на плацдарме и погоним немцев. Думал к Новому году уж дома буду. Чё жа? Мать писала, все продукты подорожали, жить не на что. Я ей сразу всю зарплату за три месяца выслал. Сам на полном пайке, а деньги тратить все равно негде. Питание отличное, а вот помыться  -  эт, не всегда... Да...Вот... Потом подошел второй эшелон. Нагнали штрафников. В основном зеки, им даже оружие выдавали только перед боем. А так держали в траншеях и на передовую выводили под конвоем. Но воевали они хорошо, особенно евреи и немцы. Среди них много было и интеллигентов - ко всем на "вы" обращались. Немцы даже в рукопашную с ними не шли. Те стоят до конца - им терять нечего. Правда, их обычно на две-три атаки хватало... Всего. Потом уж мы шли.
АРТЕМ: - А как же вы в плен попали? 

СТАРИК: - Это когда мы через Дон переправлялись. Река бушует, лодки мотает. Вот-вот вдрызг расшибет. Я когда на берег выбрался, штаны мокрые, думаю, хорошо бы просто речная вода. В штанах-то? Лежу на берегу, пулеметчик так и содит. И вить надо вперед. Поднялись и ура! Ахнуло рядом и все потухло в глазах. Очнулся, уж немцы пинками собирают. Доходяг сразу постреляли, а хто смог идти, в деревню угнали. Я петлицы сразу сорвал офицерские. Ну, ничего, никто не доказал, из своих-то. В селе стали в сарай заводить по двое-трое. Обыск. Отбирали все. Ремни поснимали, медали у кого были, часы, фляжки, портсигары. При нас же разгребали, дрались даже. Шакальё! Потом построили нас в две колонны и погнали. Шли часа три. Потом команда - бежать. Побежали. Бежали  -  час. Кто отставал  -  тех стреляли. Немцы, по обочинам, на лошадях. Впереди две машины и бронетранспортер. Сзади еще грузовик с конвоем. Пробежали так километров двадцать. Остановились. Первая машина на мину наскочила. Ну, мы разгребли, что осталось, свалили в кювет. Теперь чаво жа... немцы погнали передом двадцать пленных. Ну, слава Богу, больше мин не было. Вывели нас на шоссе, я оглянулся  -  мама родная  -  куда хватает глаза  -  гонют нашего брата. Пригнали на станцию, погрузили в вагоны, повезли. Жрать не давали. Пить не давали. Пошел мор. Трупы выбрасывали прямо из окон, из теплушек. Потом в концлагерь привезли. Там было совсем худо. Эх, слишком много повидал я в жизни, вот и трудно мне верить... Много у меня обиды на сердце накопилось!...Эх...Прости Господи.

(пауза)

АРТЕМ: - Как же вы оттуда выбрались?
СТАРИК: - Два года отсидел. В лагере-то. Потом наши стали подходить. И мы - нас человек двенадцать было, прихватили ружьишко, автомат и деру. Добрались к нашим... И пошло, поехало. Тюрьма. Пересылка. Опять лагерь. Потом сюда вернулся. Рибилитировали. Учительствовал, фермы сторожил, а сейчас вот один кукую... Как лампочку, жизнь завертывала в разные гнезда, да все без толку. Полыхнул и нету. Видно мне уже не оправиться, не подняться. Слишком много страниц из жизни выдрано, не переплести заново и не вставить. Может, хоть на растопку, что сгодится?

Старик роется в печи.

СТАРИК: - Вот если изнутри взять человека, даже какого-нибудь уж совсем оголтелого  -  такого что оторви и брось, и тот для себя правильно живет: и доброта у него есть, и правда, никто себя сволочью не считает. А глянь на людей со стороны  -  брешут, как собаки. Сцепятся  -  не растащишь, чуть не глотки друг другу грызут. Ведь это что ж такое? Это ведь... эпоха приумножения зла. Словно летчик на бомбардировщике, кнопку нажал и летит себе дальше. Работа такая. Он летит. И нет времени, ни остановиться, ни подумать, что произошло. А внизу люди ходят и тоже не очень внимание обращают, на то, что там на них свалится. И не думают, что уже мертвы. Так и у нас. Тот, кто обокрал людей, он можт и не думал ни о чем плохом. Своим птенцам в клюве нес, только в него бес вселился. Бес вечного голода. И вот он тащит, тащит, все наесться никак не может, а про других и не думает... Да, какой там! Он и про себя не помнит. А ты остановись, подумай! Ну, куда тебе столько? На тот свет ведь не заберешь. Он и не слышит. Опомниться не может. Сам глядишь в сюртучишке каком-нибудь худом. Прокуренный весь, прожелченый. И жен овдовил, и детей осиротил. А думает, всех перехитрил, ан нет, не он игрок, а он карта разменная, а игрок стоит в сторонке, да усмехается на людские муки глядючи... На муки мучеников, и на муки мучителей. Так-то. 

Журналист, наевшись, отодвигается от стола. Движения старика становятся не так стремительны.

СТАРИК: - Ведь как воруют? Как воруют?! Как будто  -  конец света. И ведь считают себя богачами, погляди ты! Какие они богачи? Они не богачи, они нищие. Воруют и клянчат. Нищие! Богатые не клянчат, и не воруют.

АРТЕМ: - Почему же у нас вершина общества вечно удаляется от основания, словно дерево, стыдящееся своих корней и возжелавшее выпрыгнуть из почвы? Ведь в этом гибель. Почему вместо единения разлад? И только мелкая гниль для порабощения многих сбивается в воровские шайки, именуемые государством.
СТАРИК: - Сволочам - легче. Порядочные люди более щепетильны.

(пауза)

СТАРИК: - Ды, жизнь какая-то пошла... Наизмот! Делаю, делают... А что? Тебе в радость? Нет. А мне? И мне нет. Жизнь наизмот  -  когда все ненавидят и то, что делают, и то, что потребляют. Как сбесились все! Работать для земли надо, чтобы жизнь не перевелась. А что человек без земли, без корней  -  телеграфный столб. Дрова. Полыхнет мельтешной своей жизнишкой, и дымком завьется. Чхнут люди и забудут. Силы надо в землю свою вкладывать, а не в деньгу. Что деньга? Пропил, прогулял или в кубышку зарыл. С собой-то на тот свет не утащишь! А то все как с цепи сорвались: пылесосы, фильтры-струильты, одна мелузга. Почему мы первые в космос вышли? Потому что не висел над нами капитал! Большая идея высоко летит. А, если в кошельке роешься и не заметишь, как над тобой пройдет  -  как фанера над Парижем. Перспективы нет! Теперь надо чтобы щас же, как по щучьему велению, из копейки рубль появился. Скоро наверно совсем разговаривать перестанут. Будут вместо беседы друг у дружка купюры менять. Вот тебе и все общение. Как озверели все ...
В телевизоре нечего смотреть. Нарядются, ни то баба, ни то мужик. Тьфу! Одеть бы им фуфайки, дать бы в руки балалайки, вот это б было шоу. Тефаль  -  ты думаешь о нас! Спасибо!!! А хто же о нас? Тьфу! Во  -  вишь, как разбирает! Ждешь ангелов, приходят черти.

АРТЕМ: - Что-то я у вас телевизора не вижу?
СТАРИК: - Сгорел в прошлом годе, провались ты до самой глини, тьфу! Да оно и лучше. Книга  -  окно в мир, а телевизор  -  форточка на помойку.

АРТЕМ: - Странно. Вы же вроде образованный человек. Учителем работали. А несёте, честное слово, какую-то ахинею: "И было сказано...", кресты, молитвы. Чушь, какая-то. Средневековье. Если верит человек, то ему одной мысли достаточно. И не к чему этими бабушкиными ритуалами прикрываться! 
СТАРИК: - Дык, ведь, если дом горит  -  за водой бежишь, а не мыслями забавляешься.

(пауза)

АРТЕМ: - А-а-а. Что-то я не пойму, эти часы правильно идут? У меня батарея села.
(прячет мобильник).

СТАРИК: - Да, так завожу иной раз для веселья. Тикают. Куды мне время? Встанет солнышко  -  день, сядет  -  ночь.

АРТЕМ: - Почему же вас, дедушка, Злым прозвали?

СТАРИК: - Знаешь притчу такую?... Поспорили ангел с чёртом, за душу человеческую. Стали её тянуть. Ангел бьёт крыльями, тянет изо всех сил, а враг ножки поджал и батается, хохочет. Не выдержал ангел и руки отпустил. Чёрт рад  -  радёшенек. А ему ангел отвечает: "Тебе легче. Ты ж его вниз тянешь, а я кверху поднять пытаюсь".

АРТЕМ:  - Увлекательная история. Кажется, я где-то её уже слышал.
СТАРИК: - А я вот про что всё время думаю, что же человек-то должен чувствовать, а? Когда его на куски-то рвут?

АРТЕМ: - Вы так запросто оперируете такими сложными вещами. А ведь как порой не легко бывает определить, где добро, а где зло.
СТАРИК: Добро, зло... Какие-то всё отвлеченные понятия. А вот грех! И покаяние  -  вещи вполне осязаемые.

(пауза)

СТАРИК: - Ты все ведьму ищешь, а она  -  вон она!

Журналист оглядывается.

СТАРИК: - Она промеж нас. Кошачьим глазом зыркает. Ходим вокруг. Зубы скалим, как голодные псы. Выгадываем. И невдомек, что это не мы делим, это нас делят. Усобица  -  вот наша ведьма. Друг к другу в чугунки заглядываем, а печь топить забыли...

(пауза)

СТАРИК: - И зачем ты малай на энтот край прёшься? Несёт тебя нелёгкая, сидел бы у бабки Маши, оплетал блины?
АРТЕМ: - Охота живую ведьму посмотреть.
СТАРИК: - Ну, охота пуще неволи.

(пауза)

СТАРИК: - Наелся?
АРТЕМ:  - Да.

СТАРИК: - Кушай, кушай, душа  -  мера. Летом-то у нас здесь красота. Сядешь вечером здесь на приступочках и смотришь, как на том берегу солнышко в лес садится.

АРТЕМ: - Красиво тут у вас.
СТАРИК: - Что ты? Тишь. Посидишь так под речкой, вроде душа угомонится, а то прильнет к сердцу такая желочь. Хучь вой! Думаю, для каждого предел страданий определен, а за ним уже  -  холод, тьма. Маешься, травишь себя, а все равно...
Как живая бомба с часовым механизмом, лежишь ночью и прислушиваешься...ну, когда?
На войне, молодой был, сил хватало. Когда кровь шумит в башке, этого тиканья не слышишь. А сейчас силы ушли, ворочаешься по всей ночи, никак не уснешь, так и думаешь: тукнет еще разок и прервется твое времечко Иван-Николавич...
Хотя к чему мне силы? Я теперь, как вроде лишний. Человек в углу. Ничего, кроме стенки за всю жизнь не увидел. А всё жду. Думаю, где может развиднеется, мелькнет лучик. Все думаю, старый дурак. Ни ум, ни стремление для настоящей жизни ничего не значат. И могут послужить только тщеславию и себялюбию  -  то есть злу. Значение всего заключено в душе. То, что во мне уже и держится-то с трудом. Я истощился, иссяк в горестях и невзгодах. И не осталось у меня добра к людям. Пусть сами разбираются, прогремите вы до самой глини!

АРТЕМ: - Ну, это как-то уж очень пессимистично. Это на вас осень действует. А как же другие поколения. Не мы первые, не мы последние. Что же с ними станет? Какой же выход из всего этого? Что им делать? Как быть? Какими быть?
СТАРИК: - Придет время, просеется зерно.

Явление 3. Ведьма.

Темная хибара. Окна зашторены. На лавках ветошь, тряпки. В дальнем углу, почти неразличимая в хламе, старуха.

АРТЕМ: - А чё-та как будто рано стемнело? Что это? И здесь часы стоят?

Журналист приглядывается.

АРТЕМ: - Есть тут кто?

Старуха издает едва слышимый звук.

АРТЕМ: - Бабушка, вам не хорошо?

Журналист бросается к старухе, запутывается в барахле. Старуха злобно хохочет. Вскакивает.

МАРЬ-АНДРЕВНА: - Пришел будущее пытать?! Был внизу, теперь наверх хочешь? Помогу, пособлю. Поцелуй старую, пожалей, а я тебе отплачу, отработаю...

Старуха тянется к журналисту.

МАРЬ-АНДРЕВНА: - Ты приласкай старуху, приласкай. Я тебя такой силой наделю, что тебе и во сне не привидится. От всех вопросов ослобоню.
АРТЕМ: - Простите, Марь-Андревна!

Журналист отшатывается назад, едва не падает.

АРТЕМ: - Погодите, погодите...
МАРЬ-АНДРЕВНА: - Пришел смерть искать или жизнь вечную?
АРТЕМ: - Сумасшедший дом, какой-то!
МАРЬ-АНДРЕВНА: - Отвечай!
АРТЕМ: - Я поговорить только! Я думал вам нездоровится....

МАРЬ-АНДРЕВНА: - Темная ложится ночь, колдовская кружит мышь. Вся дрожа кричу орлом, зазываю снег с дождем. Слышу, крадется мой милый. Поспешает он за мной! Нет для него стен, нет преград, нет ставень, нет дверей. Всюду проникает он, как дух...Я сплю на чердаке... Слышишь, лестница скрипит, вот уже он здесь, со мною.... Обхватил ледяными, крепкими, как свитое железо ладонями... Ледяной лик у него. Поцелуи влажные, как снег... Пол ходуном ходит, словно лодка в бурном море... Вся чернь мрака! Как же он красив!!!...

Журналист пытается отцепиться от старухи. Вдруг она исчезает. Журналист оглядывается, не сходя с места. Позади него вырастает старуха, пытается запрыгнуть к нему на спину. Журналист бросается к двери. Двери нараспашку  -  в них старуха. Журналист пятится назад, выпрыгивает в окно.


ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ. Спасение

Горница в доме Марь-Иванны. В дверь стучат. Хозяйка открывает дверь. Вламывается журналист. Одежда его в изрядном беспорядке.

АРТЕМ: - Впустите, впустите... Дверь, дверь... немедленно закройте. Я за куст... Откуда колокольчик? ... Что это?

МАРЬ-ИВАННА: - Ба-а-атюшки мои! И где же ты так изгваздался-то, малай?!
АРТЕМ: - Я от ведьмы! Как она так быстро передвигается? И откуда этот звонок?

Едва слышно звенит колокольчик

АРТЕМ: - Слышали?

Марь-Иванна подходит к двери.

АРТЕМ: - Не открывайте!

Марь-Иванна закрывает дверь.

АРТЕМ: - Может "скорую" вызвать?.. или милицию?

Марь-Иванна подходит к образам, зажигает лампадку.

АРТЕМ: - Меня восхищает ваше спокойствие, но надо же что-то делать!

Марь-Иванна встает на колени, тихо бормочет что-то себе под нос.

АРТЕМ: - Слышите!

Стены подрагивают от ударов. Кто-то идет край дома.

АРТЕМ: - Стихло.

Звенит колокольчик.

АРТЕМ: - Прекратится это когда-нибудь, или нет! Я тут с ума сойду. В этом бедламе! Я сейчас придушу эту свихнувшуюся старуху!

Журналист пытается открыть дверь. Марь-Иванна ему препятствует.

МАРЬ-ИВАННА: - Окстись, милай! Сынок, не время еще, погоди!
АРТЕМ: - Ну, что мы так и будем сидеть, как в мышеловке? Надо выйти, скрутить её в бараний рог! 
МАРЬ-ИВАННА: - Сынок, ды рази ты один с ней сладишь?
АРТЕМ: - А разве нам есть откуда ждать подмоги?

Скрежет, словно стальным когтем скребут по двери. Марь-Иванна встает на колени.

МАРЬ-ИВАННА: - Отче наш.

Журналист встает на колени.

АРТЕМ: - Отче наш.
МАРЬ-ИВАННА: - Иже еси на небеси.
АРТЕМ: - Иже еси на небеси.
МАРЬ-ИВАННА: - Да светится имя Твое, да придет Царствие Твое. Да будет воля Твоя!
АРТЕМ: - Да светится имя Твое, да придет Царствие Твое! Да будет воля Твоя!
МАРЬ-ИВАННА: - На земли яко же и на небеси.

Шум за стенами усиливается. Ведьма проверяет дом на прочность. То стучит в одну дверь, то скребется в другую.

АРТЕМ: - На земли яко же на небеси.
МАРЬ-ИВАННА: - Прости нам, как и мы прощаем должникам нашим.
АРТЕМ: - Прости нам, как и мы прощаем должникам нашим.
МАРЬ-ИВАННА: - Не введи нас во искушение.
АРТЕМ: - Не введи нас во искушение.
МАРЬ-ИВАННА: - Но избави нас от лукавого.
АРТЕМ: - Но избави нас от лукавого.
МАРЬ-ИВАННА: - Во имя Отца, и сына, и Святого Духа.
АРТЕМ: - Во имя Отца, и сына, и Святого Духа.
МАРЬ-ИВАННА: - Аминь.
АРТЕМ: - Аминь.

Кажется, сейчас главная дверь сорвется с петель. Журналист встает. Марь-Иванна неподвижна. Журналист открывает дверь. Лампочка ярко вспыхивает в проходе. Звонко рвется нить накала. Кричит петух.


ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ. Утро. Похороны

Явление 1. Утро.

Утро. Горница бабы Маши. Марь-Иванна сидит на полу. Журналист приходит в себя.

АРТЕМ: - Где она?!
МАРЬ-ИВАННА: - Лампочка сгорела. Надоть завтра к Нинке идтить, в магазин. Просить, чтобы дала до пенсии. Крыша вся прохудилась....
АРТЕМ: - Крыша?! Вот у меня крыша прохудилась! Это чё было-то? 
МАРЬ-ИВАННА: - Свят, свят свят.
АРТЕМ: - Это понятно, но сути вопроса не отменяет.
МАРЬ-ИВАННА: - Ворожуха, пралик её расшиби! 

Журналист поднимается.

МАРЬ-ИВАННА: - Иди, садись, чайку попей, а то вон белый весь, как полотно. Блинка скушай, творожку. Может простоквашки налить?
АРТЕМ: - Нет, спасибо.
МАРЬ-ИВАННА: - Ты давай ешь, а то ноги таскать перестанешь. Лопай, лопай.

Журналист косится на дверь.

МАРЬ-ИВАННА: - Не оглядывайся. Она не скоро очухается. Уж старая стала. Злоба-то вся вышла, один гной остался. Это просто у ней сезон щас пошел. Помирать давно пора, а дьявол все мучает, не отпускает. Должна она кому-нибудь дар свой передать. Вот она ищет кого помоложе. Чтобы дальше людей изводить. Пролезть в душу, как червь и там помяститься, чтобы яйца откладывать и человека этого и других людей мучить. А у нас щас чё жа? Грибы одни старые остались. Мы ей не интересны! Вот она на тебя и кинулась! Вишь, как разошлась! Как холодный самовар.
АРТЕМ: - Дык, это что ж она на самом деле... ведьма!
МАРЬ-ИВАННА: - Малай, ну ты даешь! Ведьма, ты рази не видел? Ведьма и есть!
АРТЕМ: - Спаси, сохрани и помилуй.
МАРЬ-ИВАННА: - То-то.

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Крыша вся прохудилась. По весне вся текёть и заделать некому. Пошла в правление, говорят, починим... и ныне два дни. Одинокая бабка. Ну, кому я нужна?
АРТЕМ: - Как одинокая? Разве у вас и никого родных не осталось?
МАРЬ-ИВАННА: - Ни одной живой душеньки.
АРТЕМ: - Вы же рассказывали. Сестры? Сын?
МАРЬ-ИВАННА: - Сестры померли давно. Витьку год, как схоронила. Сноха другой раз замуж вышла, я ей ни к чяму! Так вот одна и проживаюсь, не с кем зуб развесть по всяму году...

Выглядывает в окно

МАРЬ-ИВАННА: - Ты глянь, куда это народ-то весь собрался? Гля, на машинах понеслись! Никак к нам Генка заворачивает. И председатель вон сидит. Куда это их черти понесли?

Явление 2. Похороны.

Дом ведьмы. Беспорядка, как будто, меньше. На столе лежит Марь-Андревна. Изредка стонет. По стенам жмутся Председатель, Генка, Марь-Иванна, журналист, зоотехник, комбайнёры, бабы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (тихо) .  -  Комбайнеры приехали, говорят, боимся идить. Сама все утро не вылазиет. А над домом, ну, пропасть галок. Думаю, дело не чисто, надо ехать.
АРТЕМ: - Да птиц что-то многовато.

За стенами слышно карканье, птичий шум.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - И эти здесь?
АРТЕМ: - Кто?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Да, бабы наши... На свёклу должны были сёдня ехать. И "палестинцы" тут. За каким праликом сюда припёрлись? Генка, ты чё баб не повез? 

ШОФЕР: - Кончается ведьма. Никак отойти не может. Мучается.
ГОЛЫТЬБА: - Деньги конечно через лицевой счет... как мероприятие... старух обычно просят обмыть... мы-то со своей стороны и людей и технику, конечно, тело как положено.

АРТЕМ: - Может надо священника, молитву там какую-нибудь специальную прочесть или это...  экзорциста?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Малый, ты либо сбесился? У меня тут что, Голливуд? У нас тут на всю округу одна церковь, поп из района приезжает по выходным. Где я тебе его сейчас возьму? Рожу?

ШОФЕР (о ведьме)   -  Ты глянь, как ее стерву разнимает!
ГОЛЫТЬБА: - Деньги только через лицевой счет... если решение будет принято, задним числом... иначе в случае ревизии... количество поездок.

Шофер скрывается за дверью. Все в раздумье. Две доярки смелеют, осматриваются в комнате.

1-я ДОЯРКА: - Зуб взялси и взялси дёргать. Изутра пошла к медичке, та говорит, записывайся на приём. Чаво жа? Записалась. Доктор посмотрел, давай сверлить. Там, говорит, воспаление. И вот дырку оставил. Говорит: пусть весь гной выйдет. Ватой запхнул. А я стала седня завтракать, да вату проглотила....

МАРЬ-ИВАННА: - Тьфу ты пропасть! Что ж ты собираешь из куля в рогожу!
1-я ДОЯРКА: - Ды... Вить болит дыра-то, спасу нет. Теперь надо где-то новую вату взять, засунуть.

Шарит по полкам.

ГОЛЫТЬБА: - По поводу материальных вложений, баланс у нас под сегодняшний месяц... Ты смотри, это откуда же у неё такой телевизор? Совсем новый. Где это она его раздобыла? Новый же совсем телевизор. А что у неё родственников никого нет? Кому имущество достанется? Может прибрать от греха? Так сказать взять на хранение, а? Я мог бы. Интересно где у неё паспорт на телевизор.

1-я доярка заглядывает в шкаф.

1-я ДОЯРКА: - А добра-то сколько! Всю жизнь на себе одно тряхомудие таскала, а в шкафу и чего только нет.
2-я ДОЯРКА: - Брось, Машка, брось. Что ты взялась-то? Баба вон ещё на передке лежит, а они кинулись шмутки делить!
ГОЛЫТЬБА: - Естественный процесс... И-эх, вот человек. Вся жизнь прошла насмарку.

Появляется шофер у него в руках штакетина от забора.

ШОФЕР: - Да погодите вы с телевизорами! Надо эту нечисть сначала пристроить.
ГОЛЫТЬБА: - В смысле  -  вывести? А-а... они обыкновенно  -  старухи, если обмыть...

Председатель отодвигает зоотехника.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Уйди. (шоферу)   Генка, сукин кот!

Шофер кружит с колышком вокруг ведьмы.

ШОФЕР: - Для дела, Егорыч!
МАРЬ-ИВАННА: - Ты чего жа анчихрист удумал?! Пошёл прочь!
ШОФЕР: - Уйди, бабка. Надо. Слыхала?... есть такое слово!
ГОЛЫТЬБА: - Обмыть, если, то обычно старушки.
ШОФЕР: - И что ты суетишься? Надо сначала с падалью этой вопрос решить.
ГОЛЫТЬБА: - Так я по поводу средств... задним числом, если будем оформлять...мы у себя через зачисление и пройдёт отчёт.
ШОФЕР: - Не мельтеши!

Шофер отодвигает зоотехника. Зоотехник отходит.

АРТЕМ: - Но так нельзя. Она ведь живой человек, она не умерла еще. И вы ведь живые люди!
ШОФЕР: - Не лезь, залётный!
2-я ДОЯРКА: - Генка, ты что?
ШОФЕР: - Вы забыли, сколько она бед наделала? Сколько народу извела? Ты можт ещё обмоешь её, и в смертное переоденешь?
МАРЬ-ИВАННА: - Генка, опомнись! Ну что жа, а? Вы что жа будете живую бабу палкой протыкать?
ШОФЕР: - А что же мне на неё любоваться, что ли?

Зоотехник роется в тряпках.

1-я ДОЯРКА: - Надо во что-нибудь завернуть и вывезти.
МАРЬ-ИВАННА: - Люди добрые, да вы что же, рази сбясились? Она ж ещё живая.
ШОФЕР: - Уйди, бабка, не вводи во грех. Щас перетяну жердиной, обидишься по скорбному свому здоровьицу.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: - Отставить!

Появляется пасечник.

СТАРИК: - Опомнитесь. Вы что, либо сбясились?! Что же вы рвёте-то друг дружку, как собаки? Ведь сети раскинуты, а вы лезете в них, как слепые. В рассуждении тяжких грехов имеете над собою власть, так почему же другими малыми пренебрегаете, как неважными? И каждый пренебрегает, думая, что о них не спросится. И как-нибудь простится. Но ими-то и увлекает нас враг, ибо каждый из нас пренебрегает ими, как ничего не значащими. И войдет враг, если отворена для него дверь. А надо бы всегда помнить, что добродетель терпения упражняется тремя способами: ибо мы иное терпим от Высшего, иное от древнего врага, иное от ближнего. И надо стерпеть! От ближнего - преследования, вред и поношение. От злого духа  -  искушения. От Бога же  -  вразумления. Но всегда ум бдительно должен осматривать себя, чтобы против вразумлений Создателя  -  не впасть в ропот, против вражьих искушений не приклониться к услаждению или согласию на беззаконие, а против обид со стороны ближнего не увлечься желанием возмездия злом за зло. Окститесь, Господь с вами!

Ведьма садится на столе.

АРТЕМ: - Спаси, сохрани и помилуй.
МАРЬ-ИВАННА: - Свят, свят, свят.

Ведьма стонет. Пасечник поднимает над ней руку.

СТАРИК: - Уходи. Я принимаю.

Ведьма кричит, выдыхаясь в последнем хрипе. За стенами умолкают вороны. Ведьма распластана на столе замертво.

МАРЬ-ИВАННА: - Прибрал Господь.

Старик выходит. Следом устремляются остальные. Небольшая давка в дверях. Тишина. В комнате двое: председатель и шофёр.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (в полголоса) : - Генк, ты всё же когда зарывать станете, сделай всё как положено.
ШОФЕР: - Так точно.


ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ. Прощание

Дом Марь-Иванны. Горница. Журналист собирает вещи.

МАРЬ-ИВАННА: - Когда сказал Генка приедет?
АРТЕМ: - Сказал, заправиться только.

(пауза)

АРТЁМ: - Я бы чайку выпил.
МАРЬ-ИВАННА: - Садись, садись, милай, я молочка сходила подоила. Выпей парного.
АРТЁМ: - Я не понял, чо случилось-то?
МАРЬ-ИВАННА: - Померла горемычная.
АРТЁМ: - А что это Иван Николаевич сказал над ней такое?
МАРЬ-ИВАННА: - Дык, это ведь он её дар принял.
АРТЁМ: - Как же?! Что же он теперь... такой станет?
МАРЬ-ИВАННА: - Какой такой?
АРТЁМ: - За людьми по ночам гоняться станет?
МАРЬ-ИВАННА: - Будя! Иван-Николав уж всю жизнь прожил. Устал он просто, намучился. Не каждому, конечно, силы такие даны. Иногда надо и зло вычерпать, чтобы было, где добру проживаться. Может, я слов подходящих не найду, но ты пойми, парень. Это главное. Ты пойми. ...

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Слышь, малай, ты как вроде с лица спал? Давай я тебе бражки принясу. Хорошая  -  медовая. 

Марь-Иванна выходит. Появляется чёрт.

АРТЁМ: - А! опять ты здесь сволочь гнилая? Прогреми ты до самой глини!
ЧЁРТ: - Ишь ты, как заговорил! Смотрю, святошей заделался?
АРТЁМ: - Ну, что ж ты ко мне привязался? Других дел, что ли нет?
ЧЁРТ: - Именно, что нет. А какие в нашем положении дела?
АРТЁМ: - Долго ты мне будешь душу тянуть, а? Мерзота. Ты отвяжешься, ай нет?
ЧЁРТ: - Только не в этой жизни.
АРТЁМ: - А-а.
ЧЁРТ (с вожделением) : - Ну-у!
АРТЁМ: - Зря ты надо мной трудишься, архистратиг! Я тебе в спарринг-партнёры не гожусь. Ты весь этот гнилой мир одним ногтем перевернуть можешь, а я в этом оркестре скрипочка незначительная.
ЧЁРТ (с улыбкой) : - Понимаешь!
АРТЁМ: - Смейся, смейся. Ты погляди, какой день-то занимается. Это ведь такая оратория может выйти. Тебе тошно станет. Не боишься, болезный?
ЧЁРТ: - Что-то я тебя не пойму? Ты к чему клонишь?
АРТЁМ: - Не поймет, он! Ах, беда какая! А ты глянь сюда.

Журналист отходит от окна. День сияет сквозь крестообразную раму.

АРТЁМ: - Вроде вполне определённый символ? Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор здесь мельтешишь. Если, конечно, причинно-следственная связь не нарушена. Или тебе ноздри ладаном продуть, чтобы пропёрло, как следует, а? Марь-Иванна, есть у нас ладан-то?

Чёрт бросается прочь. Внезапно звонит мобильный. Артем переводит дух.

АРТЁМ: - Да? Слушаю.... Нет. Нет! Да, хрен с ними с немцами! Да, мне щас это не интересно! Сказал же: провалитесь вы со своими немцами!

Звонит телефон.

АРТЁМ: - Прогремите вы до самой глини!

  Журналист отключает трубку. Возвращается Марь-Иванна.

МАРЬ-ИВАННА: - Приходил что ли кто. Я слыхала, ты разговаривал.
АРТЁМ: - Да это я по телефону.
МАРЬ-ИВАННА: - А-а-а.

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Чего загрустил?
АРТЁМ: Да так. Раньше, если думал о чём-то, говорил: когда вырасту, а теперь  -  когда состарюсь.

Марь-Иванна расставляет стопки.

МАРЬ-ИВАННА: - Да-а, пролетела жизнюшка. Остарела совсем. Сижу одна, как бирюк. Ни одной живой душеньки кругом. Витьку вот в прошлом годе схоронила. Сноха-то ко мне и не ездит, на кой я ей сдалась? Вот одна и кукую. А Витка-то, мой, Мизинчик, на гармони-то играл, ды как хорошо. Гармошка-то у него дедова, с 46-го года, заказная. Как возьмёт, заиграет, а я чем-нибудь займусь, в печке ковыряюсь, ему любопытно, а я повернусь, да ему: смотри куда жмёшь. Любую мелодию на слух подбирал. Как бывалочь заиграет, все девки соберутся.

Журналист разливает бражку. Выпивают. Журналист закрывает лицо руками.

АРТЁМ: - Вот все говорят: иди, иди к свету, иди к добру, а как я пойду, если на душе одна чернь. Тьма непролазная! Вишь, как у вас чисто! Куда же я пойду со своей грязищей? Ну, как же теперь?! Что же?! Ведь я-то сам хуже и гаже многих. Убить? Убил бы если бы никто не узнал, самое гнусное преступление совершил бы, если в тайне. Страх, страх огласки пугает, страх наказания. И только. Но есть такой страх, здесь этот гад прав, как ни крути, который в одиночестве не переживешь. С которым один не справишься. Не потягаешься даже в мыслях. Вечный ужас, спящий под сердцем. Как его вынести одному?

(пауза)

АРТЁМ: - Так всё и тешишься вопросами разными. А ответ-то рядом. И с малых лет его знаешь. Чувствуешь, споришь, советуешься, гневаешься, просишь, клянешься. Вечно  -  не один. Только погряз в вопросах своих проклятых: шаришь, шаришь, а оно вот оно, всегда подле тебя лежало. Ведь необходимость знать  -  и есть вера. Как вы считаете?
МАРЬ-ИВАННА: - Эх, милай, чего ж ты меня бабку старую пытаешь? Рази я чего знаю?
АРТЁМ: - Завидую я вам.
МАРЬ-ИВАННА: - Завидовать только зло множить.

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Так иной раз бывает, человек и верит, и не верит, и тем забавляются, а сам того не смыслит, что только душу свою растравляет, да врага тешит.
АРТЁМ: - Мне бы хотелось, всей душой хотелось верить, но верить из любви, а я-то верю из страха.

МАРЬ-ИВАННА: - Да, ты только верь, сынок. Ты верь.
АРТЁМ: - Ведь столько черноты в душе, столько зла...И как же быть?
МАРЬ-ИВАННА: - Не согрешишь, не покаешься.

АРТЁМ: - Да ведь не вычерпать раскаянием эту черноту. Ведь сколько не выгребай, а ее словно пребывает.
МАРЬ-ИВАННА: - Бывают, как себя люди любят-то!
АРТЁМ: - Как же любить себя такого?

МАРЬ-ИВАННА: - Любить себя надо. Как божье творение. А то ведь, какие бывают? Себя только и любят. Одного. Это как хлебного духа почуять, а хлебушка так и не укусить.

АРТЁМ: - А я что могу? Скачу, скачу. Зачем? Все вот доискиваются правоты. Справедливости ищут. А с кого спрашивать? Зло повелевает, просачиваясь сквозь человеческие тела, и мы ищем его, целим в это зло, а попадаем только в человека. И отпадают тела, а зло ускользает, растворяется, недостижимое и отвратительно скалится из толпы. Может и нет для нас иного исхода, как окончание мучений? Но что делать тем, кто жив?

МАРЬ-ИВАННА: - Эх, милай, кто ж тебе скажет? Я вот на свете сколько лет прожила, а кажется вчера в девках бегала. Помню с Надькой, с сестрой моей младшей, нашли у матери бражку. Надавились. Сколько нам там было годов-то? Глотнули по глотку и решены. Я нашла какие-то тряпки, старую занавеску. Села из них Надьке платье краить. Сижу куляю. А она ручки вытянула. Села здесь на пригорке, возле угольного сарая и говорит: ешьте меня собаки.

АРТЁМ: - Какие собаки?

МАРЬ-ИВАННА: - Ды, какие-то тут гонялись. Ешьте, говорит меня собаки. Я платье наметала, позвала ее мерить, говорю убери пузо, а она надурок выставляет. Чево жа? Голод. После войны - на одной картошке. Живот и раздулся. Руки свои вытянула, а ручки тоненькие. Как же мне ее жалко стало. Жальче, чем кажись потом своих детей. Она у нас самая маленькая была...

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Э-эх. Заболтала тебя, наверное, бабка старая, а тебе ехать пора. Ты с Генкой, когда договорился? Небось, уж надоело у нас в глуши сидеть? По городу скучился? 
АРТЁМ: - Наоборот. Я решил - у вас останусь.
МАРЬ-ИВАННА: - Давай. А то у нас мужиков мало, будешь первый жених. Чего смеешься?
АРТЁМ: - Да так. Баб Маш, может, чаю попьем?
МАРЬ-ИВАННА: - Сейчас. У-у! А чего ж молчишь? Давно бы налила.
АРТЁМ: - Давайте.

(пауза)

АРТЁМ: - Баб Маш, а вы мне еще чего-нибудь расскажете.
МАРЬ-ИВАННА: - Чево жа?
АРТЁМ: - Про тадышние времена.
МАРЬ-ИВАННА: - У-у, ды в тадышние времена чего только не было.

Садятся пить чай. За окном сигналит автомобиль.

МАРЬ-ИВАННА: - Поедешь?
АРТЁМ: - Надо.
МАРЬ-ИВАННА: - Ну, ты уж не забывай старуху. Мошт наведаешься как-нибудь?
АРТЁМ: - Наведаюсь.
МАРЬ-ИВАННА: - Приезжай сынок. Хоть следующим летом...
АРТЁМ: - Хорошо.
МАРЬ-ИВАННА: - Навести старуху. Не забывай.
АРТЁМ: - Приеду, честное слово.
МАРЬ-ИВАННА: - Ну ладно, иди с Богом.
АРТЁМ:- До свидания.   
МАРЬ-ИВАННА: - Ну, храни тебя Господь.

(пауза)

МАРЬ-ИВАННА: - Погоди! Грушек-то, грушек возьми.

Марь-Иванна высыпает груши в сумку журналиста. От этого сума становится похожа на солдатский вещмешок.

МАРЬ-ИВАННА: - Бяри, бяри! Груши-то гляди, самые любые.
АРТЁМ: - Спасибо. Груши у вас просто замечательные. 

За окном повторяется автомобильный сигнал.