* * *
Я тебе удивляюсь, как первому снегу - всегда,
на всю глубину замеревшего вдоха, на полный
глоток ноября с мятным холодом льда
не то чтобы в жилах, но где-то внутри или подле
моих берегов, что держали в себе океан,
как карту хранили привычность и меру как компас,
на тёмную воду зрачков, растопившую там
изгиб и твоих берегов под моею ладонью, на тонкость
прибрежного льда после стольких семейных ночей,
на белую простынь и лён отбелённого неба,
на то, что вчера было только листвою ничьей,
а нынче легло, как ладонь, всей прохладою тёплого снега.
_^_
* * *
Мне опять не хватило беспамятства ночи
на обычный короткий ноябрьский день.
Солнце было неярким и тени неточно
повторяли предметы, как тушь - акварель.
Даже рифма едва начиналась и гасла,
ритм стихал и ложился, как ветер к земле.
И одно только слово - "напрасно, напрасно"
да глухая усталость кружились во мне.
_^_
* * *
Сколь боязно - столь зло и неизбежно
зашелся снег - не хлопьями - крупою
в мое окно, и мелкой перебежкой
крутился бес - все время под рукою -
сказать тебе, что осень - не навечно,
и тьма желаний кончится, и снегом
укроют наши судьбы, и колечко
уже покрылось инеем, и следом
придут покой, и, может быть, беспечность,
и школьным мелом очертя окружность
вокруг себя, мы сохраним, как млечность,
рассыпчатость снежинок, и ненужность
такой работы - увядать и падать,
осеннюю палитру расставанья...
А то, что начиналось снегопадом,
как Млечный Путь - найдет свое названье.
_^_
* * *
Я бы могла целый день ждать, когда появится солнце,
если бы у меня в руках была астролябия, а в жизни - цель.
Но в этот серый, измученный утром полдень
у меня в руках только кружка с чаем, и даже пить его лень.
Если бы мои корабли швартовались не так умело в любой гавани,
крепко любили бы море и небо царапать мачтой,
что-то ещё щекотать, возможно - нервы странностью расстояний,
стоя, казалось, неделями в центре круга,
я бы тогда считала, что нас должно быть двое: я и вперёдсмотрящий с глазами друга.
Если бы тесные воды бухты были действительно тесны,
а пресная вода в шлюпках дороже шлюпок,
и компас не так ценен, как чистое небо две ночи кряду,
мне бы казалось важным, чтобы нас было двое: я и штурман.
Если бы дальние страны были похожи на то, о чём пела мама,
на индийский ситец старого платья, из которого нашили пелёнок,
на запах тугих апельсинов с наклейкой "Марокко",
мне бы казалось нужным, чтобы нас было двое: я и ребёнок.
Но с течением времени, стоя на долгом ремонте в спасительной гавани
можно понять, словно вспомнить забытую истину:
что-то внутри есть всегда одинокое. Что-то. И я не меняюсь.
И это, пожалуй что - главное.
_^_
* * *
Худые звёзды. Крыши. Перелёты
бесшумные неспящих чьих-то снов.
Встревоженные голуби. Тенёта,
встревоженные духом сквозняков,
где окна не заклеены, и двери
уже открылись в зиму, в ночь и в час
седых быков, и петли не скрипели,
впуская сны в дома, и дом не спас.
Остались только звёзды, перелёты,
ветра, деревья, вороны на ветках,
уснувшие полёвки и помёты
бездомных сук под лестничною клеткой,
снега, сухие как песок, пустыня
дворов вокруг чужих пятиэтажек,
и тишина, и только голубиный
гортанный крик, когда ему покажет
летящий сон размах крыла и страха,
и оборвётся где-то в подъянварье...
_^_
* * *
Где-то между шестым и седьмым позвонком залегло ощущенье ярма.
Может это зима ледяным кипятком заливает как водкой февраль,
может это как встарь: полуштоф с табачком и для полного счастья - пятак,
только так - шепотком, разговор в разговор, и уснёт обрусевший Борей.
И болей не болей - поутру холодком вдруг потянет как духом тепла,
и худой воробей босиком почти вплавь перейдёт колею от колёс
и на скользкий откос заберётся бочком, как уставший в морях альбатрос,
вот тогда мы до слёз, с замеревшим комком немотой перехваченных связок,
вдруг поймём как глубок этот день, как высок, можно даже сказать - долговязок.
А прозрачное солнце легло в колею и сверкает лыжнёй по дорогам,
и грязны неприлично машины в строю и кричат пешеходы: "Ну, трогай!".
И вернулась простая забота - смотреть, как под коркой прогорклого снега,
из пахучей земли, не боясь умереть, вылезают два первых побега.
И становится проще и рифма и строй весь январь неслучавшихся строчек,
но какие себе оправданья не строй - этот месяц один среди прочих
апельсиновым спасом горит на снегу, незадавшимся солнцем оранжа,
и в его новогоднюю ночь, ворожбу можно вымолить то, что так важно:
чтоб дожить до весны, дотерпеть тополей, посадить на балконе табак,
чтобы быстрым движеньем одеться - и в дверь. От себя не отстать ни на шаг.
_^_
* * *
Дождь терял обаянье, как спившийся трагик,
шёл и шёл день за днём, прошивая иглой календарь,
и хотелось кричать от его рукописных тетрадей,
и бежать в тишину, на которую щедр январь,
и смотреть в январе, как на белые простыни снега,
чёрным кружевом страсти ложится рисунок теней,
и терпеть до весны, дожидаясь её, как побега,
чтобы солнце сожгло все твои иероглифы в ней.
И когда, как ватин, будут жаркою сутолкой схвачены
все дела, и пустой шелкопряд станет думать о завтрашнем дне,
ты внезапно поймёшь, для чего все чернила потрачены,
и откуда в тебе снисходительность к этой судьбе.
_^_
* * *
Дождь шёл всю ночь. Асфальт лежал зеркален.
Вся ртуть неона отражалась в нём.
Как кровь, как мёд, как пот ночных испарин
Струился город - сладок и солён.
В такой ночи - всё призрачно... И таешь,
Как акварели влажные следы...
А утром снег углём и мелом клавиш
Исполнит город графикой зимы.
_^_
* * *
Неторопливость мартовских рассветов лимонным соком разбавляет небо.
Так в чёрный чай кладут кружочек солнца, чтоб разогнать смурную очернелость.
К шести утра горчат не сигареты - к шести утра горчат язык и нёбо,
Вчерашний день, тяжёлая зимовка, прошедших лет тугая индевелость.
Не иней утром радует, не солнце, не осторожный запах тополиный,
А просто день, исполненный заботой, овсяной каши пригорелым дымом.
Весна, весна, как много в этом слове... Не больше горсти, полной предвкушенья,
Петрушки с луком, собранной клубники чуть раньше вкуса, Черноморья с Крымом.
Ещё чуть-чуть, и вспомнится такое, что невпопад ударит кровь в аорту,
И жалость к жизни, щедрой на повторы, перевернёт, как лодку, привыканье
К её изгибам в камышах столетий, и зачерпнёт тугие слёзы моря,
А, может, речки, может быть - канала, иных путей бессонного старанья
Заметить радость на зрачок от взгляда в свою судьбу, в свою непредрешённость,
В другие дни, в другое измеренье ещё на йоту не ступавших будней,
На ласку ветра в парусах ответа и на его слепую отрешённость.
_^_
|
