Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность




Конец российского литературоцентризма?

Хроника одной дискуссии


12 апреля на специальном филологическом факультете СПбГУ состоялся первый семинар по современному литературному процессу. Он прошел в форме круглого стола; такие семинары будут теперь проходить на спецфилфаке раз в месяц, и призваны они отслеживать преломление вечных проблем литературы (в отличие от вечных ее тем) в современных реалиях литературной жизни.

По-видимому, апрельская дискуссия должна была сыграть роль общего зачина семинарской серии. Вопрос, поставленный перед участниками беседы, был ни много ни мало о том, какое у нас тысячелетье на дворе: больше прозаическое или больше поэтическое. К дискуссии были приглашены персоны, занимающие в литературном ландшафте Петербурга и страны позиции вполне заметные: поэт Анджей Иконников-Галицкий, поэт и прозаик Ирина Дудина, прозаик Сергей Носов, Павел Вадимов, дебютировавший недавно романом "Лупетта" и уже попавший в лонг-лист "Нацбеста-2006", литературоведы Андрей Аствацатуров и Светлана Друговейко-Должанская, президент Российского общества преподавателей русского языка и литературы и декан спецфилфака Евгений Юрков, а также поэт Михаил Генделев (Израиль - Москва), удачно оказавшийся в этот день в Петербурге. Вел семинар профессор СПбГУ, доктор филологических наук Петр Бухаркин, инициатор нескольких просветительских программ спецфилфака и многих литературных встреч на его территории.

Собственно дискуссии на семинаре не было, но это не помешало слушателям получить известное удовольствие от происходящего. Гости семинара по очереди рассуждали на заявленную тему, но при этом опирались на высказывания друг друга, и встреча получилась динамичной и занимательной - причем настолько, что в итоге беседа закономерно привела к переформулированию обсуждаемого вопроса. Из-под проблемы "поэзия версус проза в современном культурном поле" выглянула настоящая болезненная точка: вопрос о роли литературы в жизни современного культурного универсума и участии/неучастии литературы в каком бы то ни было широком общественном дискурсе. Довольно быстро стало понятно, что участники круглого стола рассматривают "поэтичность" и "прозаичность" текущего момента через призму потребности людей в литературе: "окраска" эпохи определяется тем, какой вид литературного творчества сильнее востребован, на какие типы текстов возникает отчетливый общественный спрос. Говорили в основном о поэзии, поскольку, с одной стороны, именно поэзия до сих пор ощущается как некая квинтэссенция литературы и литературности, а с другой стороны - в современном культурном пространстве именно она оказалась менее всего востребована за пределами узких кругов "поэтов для поэтов". Здесь следует добавить, что к обсуждению этого вопроса в последнее время сводятся многие кулуарные петербургские литераторские беседы и спонтанные дискуссии, возникающие после поэтических вечеров. Вспомнить хотя бы недавнее выступление в Пен-клубе Сергея Завьялова и Александра Скидана, завершившееся горячим и напряженным обсуждением, когда в очередной раз всплыла как будто набившая уже оскомину тема "поэт и общество".

Рискнем предположить: состоявшийся семинар весьма важен и показателен. И вот почему. Во-первых, все выступавшие, не сговариваясь, исходили из одной главной посылки: сегодня российская литература (и прежде всего поэзия) существует в рамках замкнутой субкультуры и перестала влиять на состояние умов и позицию интеллигенции. Получается, что так современную литературную ситуацию видят как сами литераторы (причем не только петербургские), так и критики и филологи, занимающиеся современной поэзией и прозой. Во-вторых, как только за круглым столом возник консенсус относительно потери поэзией социальной функции или трансформации этой функции, наметились весьма показательные полюса в том, каково отношение литературной субкультуры к этой самой потере влияния на общество. Думается, между этими полюсами и живет сегодня обсуждаемая тема.

Первый полюс был представлен точкой зрения Михаила Генделева. Он первым из выступающих открыто отметил, что элитарная литература утратила связь с мыслящим читателем, и это, в его представлении, едва ли не главный признак кризисной ситуации в российской литературе (и особенно поэзии) последних двадцати лет. Приводя в пример поэзию других стран, он указал на общие "для нас и для них" "факторы кризисности": на тотальное обеднение технических приемов и выхолащивание социальной тематики, доминирование мэйнстрима верлибров и неизбежную поэтому депрофессионализацию поэтического сообщества, потерю поэзией аудиальности (хотя в последние несколько лет наметился возврат к ней), а главное - замыкание поэтов в рамках узких субкультурных групп, что приводит к постепенной унификации авторских стилей и преобладанию контекста над собственно текстом в семантике стиха. А отсюда прямая дорога к разрыву с читателем, которому неинтересен кулуарный быт, выплеснутый в тексты, и цитатные шарады, которые поэты загадывают друг другу, не заботясь о том, что эти тексты может прочесть также кто-то посторонний. Неинтересны образованному читателю-нефилологу также филологизированные интерпретации и научная критика, разъясняющие контекстуально-литературные связи в текстах, и только. Создание и развитие в 1990-е русского верлибра как первого мега-проекта в российской неподцензурной литературе Генделев назвал провалом - "большого стиля" из верлибра не вышло, однако он потенциально способен подавить прочие поэтики, как это, по мнению поэта, произошло в русскоязычной поэзии Израиля и вполне может произойти в России. Вывод Михаила Генделева поэтому неутешителен: нынешнее время - не просто непоэтическое или непрозаическое, но нелитературное вообще, потому что значимость литературы (и особенно поэзии) для мыслящих слоев общества как никогда мала.

Вторую "полюсную" точку зрения озвучил известный литературовед, специалист по англоязычной литературе и современной российской поэзии Андрей Аствацатуров. Он также подошел к вопросу с исторических позиций, но под другим углом зрения. По его мнению, в России фигура поэта слишком долго оставалась фигурой пророка, носителя истины/истин, тогда как в других поэтических традициях она лишилась этого ореола с уходом в прошлое парадигмы романтизма первой половины XIX века. По словам филолога, модернизм не раз штурмовал твердыню под названием "роль литератора-пророка в обществе", и этот штурм привел к краху образа, который больше не соответствовал реальной социальной роли поэта. В наше время роль поэта заключается прежде всего в реформировании языка как (возможно, единственного) инструмента познания действительности; в обществе постмодерна поэт превратился в одного из интеллектуалов, чья задача - рефлексировать по поводу реальности, не претендуя на значимость этой рефлексии за рамками избранной узкой референтной группы, способной быстрее других уловить концептуальные изменения в языке и, ergo, в миропонимании. А это значит, что в постмодерном культурном пространстве субкультуризация и инкапсуляция поэзии в узких авторских группах - явления закономерные; они должны восприниматься как норма и, возможно, приветствоваться, потому что такое понимание задач поэта (и литератора вообще) не заставляет поэта "служить нации" и способствует развитию поэзии (и литературы) per se, внутри себя самой.

Позицию Михаила Генделева хочется назвать социальной, даже социально-ответственной; позицию Андрея Аствацатурова - либеральной. Прочие точки зрения, пожалуй, можно расположить на некой шкале между этими двумя полюсами. Павел Вадимов представил известное мнение о том, что литература важна и востребована обществом тогда, когда она встает в оппозицию властному аппарату страны. Таким образом, поэтической или прозаической эпоха может стать тогда, когда литература - самый острый инструмент борьбы с насаждаемой идеологической и/или культурной парадигмой. С позицией Генделева такая точка зрения смыкается в "боевое", тоталитарное время, с позицией Аствацатурова - в "мирное", демократическое, либеральное. Ирина Дудина говорила о возвращающейся эстрадности поэзии - о феномене поэтического слэма и о популярности Андрея Родионова; по ее словам, Родионова слушают далеко не только поэты, и этот автор благодаря эстрадности исполнения способен выйти за рамки поэтической субкультуры и чтений "поэтов для поэтов". В рамках данной дискуссии такая позиция была ближе позиции Михаила Генделева, который тоже упомянул об аудиальности, "произносительности" поэзии как об одном из утерянных, но возрождающихся сегодня имманентных свойств стиха. Дудина также выстроила условную и довольно спорную "синусоиду литературных десятилетий": 1920-е - поэзия, 30-е - проза, 40-е - война и военная поэзия, 50-е - проза, 60-е - поэты-"стадионники" - и так далее вплоть до непонятных пока "нулевых"; в принципе, Ирина оказалась единственной, кто попытался выстроить картину чередования "поэтических" и "прозаических" эпох, и ее инициативу никто не поддержал - настолько важным оказалось решить вопрос с "непонятными нулевыми"... По мнению Анджея Иконникова, поэзия быстрее прочих искусств реагирует как на изменения в самом homo sapiens'e, так и на общественные переломы. Поэтому она востребована во времена социальной нестабильности, а в периоды затишья на первый план выходит проза, по природе своей более аналитичная и взвешенная. К этой точке зрения практически присоединился Сергей Носов, считающий, что со временем меняются сами люди, и на отношение к поэзии влияют не только внешние, исторические факторы, но и новые психологические доминанты. По его словам, после 1991-1993 годов произошел тотальный отход читателя от литературы; исчезла "одержимость 1970-х и 1980-х", и сегодня без поэзии и прозы вполне можно обойтись. Такую ситуацию можно рассматривать как кризис, но это кризис той же природы, что солнце и дождь: есть, и всё тут...

Итог беседе подвели филологи - Светлана Друговейко и доцент кафедры русской литературы Андрей Степанов. Итог этот вышел скорее пессимистическим: перспектива развития вопроса "литература и общество" выглядит так - конец российского литературоцентризма как состояния умов российской интеллигенции. Степанов отметил: если проза всегда подпитывалась поэзией, а поэзия утрачивает комплекс социальных ролей - то такая ситуация ставит не только поэзию, но и прозу на грань социального вырождения. В ответ слово взяла слушательница из публики и оптимистично заявила, что литературе ничто не грозит, как ничто не грозило пять лет назад русскому языку, о котором все так пеклись в связи с планирующейся реформой. Однако ее жизнерадостная реплика, увы, вряд ли кого-то убедила; дальнейшее обсуждение, как водится, плавно переместилось в кулуары.



***

Рискнем предположить-2: дискуссия в доме на набережной Лейтенанта Шмидта не только показательна, но еще и крайне своевременна. Итак, проблема ясна: литературная субкультура живет своей насыщенной внутренней жизнью, однако много менее, чем раньше, взаимодействует с окружающей средой и практически перестала инициировать общественно значимый дискурс, а также участвовать в обсуждении уже поставленных в общественном информационном поле проблем. Судя по дискуссии, ситуация действительно ощущается как проблемная, и внутри субкультуры наличествуют ярко противоположные друг другу точки зрения на необходимость разрешения этой проблемы и на то, какими средствами эту проблему решать. Плюс само то, что любой разговор о литературе в последнее время скатывается на эту тему и вынуждает литераторов размежёвываться, говорит о многом.

Когда вокруг того или иного явления возникает оценочный пласт: хорошо это явление или плохо, закономерно или парадоксально - это свидетельствует в первую очередь о зрелости явления. В данном случае - о том, что литературная прослойка в постсоветской России наконец сформировалась, обрела относительную стабильность и более-менее предсказуемую динамику - и тут же ощутила себя, начала рефлексировать о собственной зрелости и своем месте в более широкой культурной и социальной картине. Возможно, это знак того, что российская литературная (и в частности поэтическая) субкультура созрела для участия в общей социальной рефлексии и синтезе социальных идей на совершенно новых, немыслимых в советское время основаниях. Более вероятным всё же представляется, что литература (и прежде всего, опять же, поэзия) инстинктивно делает попытки избежать новой закоснелости, и дискуссии, подобные семинарской, только часть общего процесса осознания себя. Нетрудно заметить, что поэтические институции, возникшие во второй половине девяностых, в последние года два переживают период структурной ломки и переформатирования. Поэтическая матрица (по выражению Кирилла Медведева) проекта "Вавилон" хотя и показала себя наиболее широкой и жизнеспособной, всё же не превратилась из идеальной модели в реально существующую "всю литературу"; проект закрылся, и место главной рекрутинговой организации для юной литературной поросли занял не "младовавилон", а лонг-лист независимой литературной премии "Дебют". Почти стихийный авторский сайт перевода "Лавка языков" вытеснен проектом "Век перевода", более упорядоченным и менее, что ли, свободным. Вместо проектов, претендующих на глобальный охват, мы постоянно имеем дело с более четко выверенными, но менее претенциозными проектами: журналами, сайтами актуальной поэзии, поэтическими фестивалями с разными задачами... Пока трудно сказать, в какую сторону идет это переформатирование; может быть, в сторону большей структурности, упорядоченности, иерархизированности. Либо же мы имеем дело с выходом принципа "пусть цветут все цветы" на новый уровень: значимой становится диверсификация уже не только авторских поэтик, но - обязательно - также кураторских и литературтрегерских стратегий. Никто уже не стремится показать всех самых лучших и собрать под своим крылом "всю русскую поэзию", как это делал "Вавилон"; кураторы стремятся выполнить конкретную задачу и подобрать авторов и их поэтики под нее. Каждой из кураторских институций пул актуальных авторов уже ясен процентов на девяносто; однако если разнообразить подачу, те же авторы могут стать интересны разным читательским-слушательским-зрительским группам. То есть разнообразие кураторских стратегий и поэтических проектов ощущается и как способ всколыхнуть саму литературную среду, и как один из механизмов расширения аудитории поэзии.

Примером такого "экстенсивного" расширения могут служить региональные фестивали актуальной поэзии, целая сеть которых сформировалась в России и за ее пределами за 2004-2006 годы. Всё началось с Калининграда: он в силу культурной близости Прибалтике и Западной Европе и позиции анклава не только является одним из самобытнейших литературных регионов России, но также сильнее других провинций ощущает свою оторванность от новейших российских тенденций и веяний. Когда калининградская арт-группа "РЦЫ" в 2003 году назначила на август фестиваль актуальной поэзии СЛОWWWО/WWWORD, мало кто верил в успех безнадежного дела: мало прочих препон (отсутствия у поэтов денег и времени, наличия в стране сезона отпусков...), так еще и загранпаспорт с визой нужен! Однако фестиваль состоялся, прошел также в 2004 и 2005 году, и его формат стал образцом для нижегородского фестиваля "Стрелка". На год позже в Екатеринбурге образовался "ЛитератуРРентген", в Кемерово - Фестиваль актуальной поэзии, во Владивостоке - фестиваль, который, возможно, скоро тоже примет формат СЛОWWWA, а в Киеве русскоязычных поэтов будут слушать вообще уже в четвертый или в пятый раз. Выездное СЛОWWWО только в этом году прошло уже в Москве и Нижнем Новгороде, в августе повторится в Калининграде, а осенью нагрянет в Петербург. При этом "актуальность" фестиваля определяется прежде всего кругом участников - тоже в какой-то степени "пулом", близким проекту "Полутона" (polutona.ru). Этот веб-проект (изначально калининградский) иногда называют новым "Вавилоном", хотя проект существует на несколько других основаниях: кураторами литпроцесса вокруг "Полутонов" являются все участники Сообщества "Полутона", а это больше двадцати человек из самых разных литературных регионов - от столиц до Сибири, от Америки до Западной Европы и Израиля. Так поэзия выходит за рамки обеих столиц, сама переформатирует сложившееся "актуально-поэтическое" пространство, ищет - одновременно - новые способы самоорганизации и новую публику.

Другим знаком того, что вопрос о взаимодействии с читательской и слушательской аудиторией стоит остро, можно считать пока малозаметный, но уже обсуждаемый в кулуарах частичный возврат нового поэтического поколения к мнемонике, аудиальности, эстрадности поэзии, возможно - к переосмыслению традиционного формализма как комплекса поэтических приемов в рамках национальной традиции, к национальной (вместо общемировой) поэтической традиции в целом, к изначальной магии стиха в противовес концептуальным авторским стратегиям и программам. Складывается ощущение, что поэты интуитивно ищут новых форм взаимодействия с аудиторией и что если в России начнется новый поворот аудитории к поэзии, то он будет сперва слушательским - и только потом читательским.

Однако по выходе на взаимодействие с публикой, пусть и в каких-то новых "экстенсивных" и "интенсивных" формах, поэтическое сообщество сталкивается с огромной проблемой: собственно, со зрителем. А именно - с понятным отставанием более широкой культурной публики от современной поэзии, ушедшей далеко вперед и сильно развившейся в рамках "второй культуры" и субкультуры 1990-х. На одном из филфаковских спецсеминаров петербургский поэт и литературтрегер Дарья Суховей недавно приводила случай с Еленой Фанайловой, чье стихотворение "Они опять за свой Афганистан..." никак не воспринимается аудиторией как гражданская лирика: современный гражданский пафос упаковывается в незнакомую (хотя внешне вполне традиционную) форму, которая не может быть мгновенно (в процессе слушания стиха) дешифрована неподготовленным слушателем. (А между тем, заметим в скобках, в двух младших поэтических поколениях наблюдается небывалый подъем именно гражданской, то есть социальной и даже военной, лирики: от Гуголева, Фанайловой, Степановой, Кузьмина, Львовского, Горалик, Суховей, Настина - до Гейде, Нитченко, Горбуновой, Ямаковой... Можно назвать еще как минимум десяток значимых имен - и не ошибиться.) То есть даже добровольно-заинтересованный читатель-слушатель незнаком не только с новыми формальными наработками российской поэзии, но и с новыми способами концептуализации содержания и, так сказать, поэтического мессиджа.

Опыт посещения региональных фестивалей и поэтических выступлений в крупных городах России и ближнего зарубежья позволяет нам говорить о том, что сегодня в России существуют три типа слушательской аудитории поэзии. Первый тип представлен одним-единственным городом: Москвой. Здесь поэтических кругов и "литературных мест" достаточно, чтобы все вместе они формировали широкую картину восприятий и предпочтений. Иногда даже может сложиться впечатление, что в Москве совокупная аудитория поэзии несколько шире исключительно поэтической тусовки; даже если это не так, общее число заинтересованных в поэзии людей, будь то поэты или непоэты, составляет как минимум тысячу-две человек. Количество переходит в качество: московский заинтересованный зритель/слушатель - это зритель подготовленный, он способен слушать поэзию несколько часов подряд, в целом улавливать формальное новаторство и содержательную новизну, ориентироваться в направлениях и течениях российской поэзии, давать "боевое крещение" новым именам. Второй тип публики был встречен нами в некоторых крупных городах: Риге, Киеве, Петербурге, Екатеринбурге, Калининграде. Здесь аудитория поэзии - в основном сами поэты и их знакомые; общее число посетителей поэтических мероприятий варьирует от пятидесяти до ста пятидесяти, максимум двухсот человек; на одном мероприятии одновременно редко бывает больше сорока человек, тем или иным способом связанных с литтусовкой: поэтов, редакторов, критиков, филологов. Почти все эти люди знакомы между собой, и их сообщество живет по законам семьи или закрытого клуба по интересам. В принципе, это повторенная в миниатюре модель субкультурной поэтической тусовки Москвы - с той лишь разницей, что Москва способна подарить поэту ощущение, что публики много и ее невозможно выучить в лицо даже за год.

Конечно, у поэтических субкультур крупных городов - свои особенные лица. В Петербурге ситуация, казалось бы, непохожа на остальные: например, на Санкт-Петербургский литературный гид Дарьи Суховей подписаны более 500 человек. На петербургских вечерах порой сталкиваются "литературные фронды" - так случилось совсем недавно на вечере Аллы Горбуновой и Геннадия Григорьева, когда авторы после первого отделения отказались выступать вместе в силу несовпадения поэтик. Стороннего наблюдателя это могло бы навести на мысль, что в городе не одна, а несколько относительно крупных и обособленных поэтических сред. Особняком в ряду стоит и Калининград, где количественно тусовка всё-таки не превосходит двухсот человек, но состоит не из литераторов, а из людей искусства вообще: по-кёнигски это называется "сотрудничество". Однако в основных своих проявлениях существующая картина повторяет описанную выше: в городах "с субкультурой" активно слушают и читают современную поэзию около двухсот человек, включая студентов филологических факультетов, которым положено это делать по долгу учебы, и подавляющее большинство посетителей литвечеров знают друг друга в лицо, а часто - и по имени-отчеству.

Третий тип аудитории - это когда ее нет. Такова ситуация в прочих городах и весях, включая некоторые города-"миллионники". Например, такой тип аудитории неожиданно встретился нам в Нижнем Новгороде. Актуальная поэтическая жизнь в таких городах складывается сегодня из работы максимум десятка поэтов, которые приобщаются к литературному процессу России исключительно через Интернет и пытаются самостоятельно организовать поэтические чтения для неподготовленной публики в библиотеках, на квартирах, в лучшем случае - в новооткрывшихся "форматных" заведениях, повторяющих формат клубов серии "ОГИ": поесть, послушать, почитать. Заканчивается это порой печально: зрители начинают... заказывать поэту музыку: "а про любовь", "а еще", "ну всё, дай поговорить". Зритель, заинтересованный в удобном потреблении поэзии, сталкивается с автором и куратором, настроенными на внимательный и "трудовой" зрительский прием - зритель, по их мнению, должен приложить усилия и пережить труд понимания, приобщения, отработать адекватно поэтической работе. Результат закономерно плачевен: как поэт, так и слушатель явно разочарованы встречей; поэт замыкается в рамках круга, где он находит понимание, слушатель никогда больше не придет послушать стихи. Эта модель, конечно, описывает крайнюю степень непонимания; но сейчас именно таким вот сложным путем в том же Нижнем Новгороде происходит фильтрация аудитории, ее формирование практически с нуля: из десяти зрителей девять уйдут и больше не придут, а десятый придет снова... Возможно, не десятый, а сотый; но и за него стоит бороться, считают региональные кураторы, например Евгений Прощин, куратор нижегородских чтений в кафе "Буфет".

В ситуации имени Нижнего Новгорода оказываются поэты многих и многих городов - за редкими исключениями вроде хлебниковских Крестцев, где, однако, в большом почете Серебряный век и некоторые поэтики "второй культуры" (Бродский, Гандлевский, Сапгир), а о поэзии последних двадцати лет речь всё равно никак не идет. На первый взгляд, налицо дилемма для автора-одиночки, не имеющего даже и субкультуры: либо опускаешься на уровень публики (если она вообще пришла тебя читать и слушать) и "даешь про любовь", либо замыкаешься в самом узком кругу. В случае наличия субкультуры - ситуация чуточку получше: входишь в литературную иерархию, наперегонки с прочими выпускаешь раз в три года книжечку тиражом 500 экземпляров, раздариваешь ее этим прочим и радуешься причастности к высокой культуре.

Не бессмысленна ли сегодня "борьба за сотого слушателя"? Давайте посчитаем: 1% населения России - это почти полтора миллиона человек. Из них около половины проживают в относительно крупных городах, где им доступны достижения цивилизации и вполне широкий спектр современных изданий. Эти люди ощущают потребность в культурном развитии: покупают хорошую прозу (вспомним тиражи Пелевина), мемуаристику, "умные" журналы. Эти люди смотрят авангардное и не очень авангардное кино, ходят на выставки, в театры, музеи, пользуются Интернетом. Они вполне способны воспринять современную поэзию - иначе следовало бы предположить, что поэты - самые умные люди на Земле, этакая цивилизация атлантов, на века опередившая время, чьи знания и философские концепции недоступны современному общественному сознанию (хотя попросите поэта сформулировать закон Ома - и что вы услышите в ответ?).

Таким образом, мы имеем сегодня следующую ситуацию: зрелую и саморефлексивную литературную среду, которой есть что сказать в общественном диалоге, и довольно значительный слой интеллектуалов и интеллигенции, не порвавший окончательно с высокой культурой и, возможно, не отказавшийся бы от чтения и слушания современной поэзии при условии, что она что-то говорит ему о стране, времени, бытии. Поэзия может быть востребованной как сфера гражданского мышления; сама аудитория, что называется, почти не против. Но сегодня поэзия (шире: литература) и мыслящая часть общества смотрят друг на друга как сквозь стекло: вроде бы друг друга видят, а поговорить и прикоснуться - никак.

Между передовым отрядом поэтического фронта и передовым отрядом мыслящей интеллигенции явно не хватает медиаторов, средних звеньев, мостов. В информационном обществе, которое начало формироваться в России, ни одно явление не может считаться включенным в публичную сферу, если оно не включено в круг интересов средств массовой информации. А поэзия и даже вообще литература отсутствуют в сегодняшнем общем (общественно-политическом) информационном поле. Это во-первых. А во-вторых, за последние годы исчезли прежние (и не сформировались новые) авторитетные специальные каналы, по которым информация о поэзии будет доведена до заинтересованного читателя. Из самых ярких явлений здесь - компрометация "толстяков" и упадок научно-популярной критики поэзии, которой сегодня практически не наблюдается даже и в "толстых" журналах.

Что значит всё сказанное? А то, что если какая-то часть поэтической субкультуры задумывается о более широком участии в развитии социальной мысли и общественного диалоге, а какая-то часть общества готова будет прислушиваться к ней, то этим двум сообществам потребуется наладить целую систему каналов взаимной коммуникации. Нам кажется, что наиболее значимыми окажутся три канала: канал диверсификации самой субкультуры (кураторы и их разнонаправленная деятельность), канал интерпретации содержания (научно-популярная критика и специальные издания и программы, где эта критика будет появляться) и канал включения тематики поэзии в повестку дня более широкой элитарной и частично - массовой культуры (то есть СМИ в самом широком смысле). Первый канал, кажется, начинает исподволь формироваться сам - тут вряд ли поможет что-либо, кроме разве что государственных и частных денег под проекты, издательскую и промоутерскую деятельность (в том числе под новую систему распространения тиражей некоммерческой литературы взамен прежней коллекторной системы, дающей совершенно хаотическую картину репрезентации поэзии за пределами Москвы). Что касается третьего канала, то при наличии удобоваримой, но не упрощенческой критики прессе и телеканалам общего интереса будет легче исполнить свою роль и включить поэзию и поэтов в общественный дискурс в рамках программ и публикаций общего интереса и культурной специфики - пусть не как поэтов-пророков, но как поэтов-интеллектуалов. Самая большая проблема, конечно, это второй канал - система критики и интерпретации. Букету вопросов, который возникает при разговоре о ней, следовало бы посвятить отдельную статью. Однако если предположить, что такая критика все-таки может сегодня существовать, то под нее следует готовить технологическую почву, то есть создавать журналы, рубрики, программы, сайты, проекты, в которых такая критика и сама поэзия будет доступна образованному читателю - непоэту и нефилологу. Если присмотреться, видно: почва эта начинает понемногу образовываться. С одной (собственно поэтической, субкультурной) стороны, появилась премия за критику с говорящим названием "Мост"; вышел первый номер "толстого" поэтического журнала нового типа "Воздух"; в Петербурге вскорости стартуют сразу два проекта, посвященных авторской интерпретации поэтических текстов. С другой (медийной) стороны, выходят в свет программы о поэзии на радио "Культура", телеканал под тем же названием демонстрирует историко-просветительские фильмы о поэзии, редкие публикации поэзии и интервью с поэтами возникают в "глянце" и "полуглянце" (например, недавнее интервью Тимура Кибирова в журнале "Эксперт-ВЕЩЬ" или регулярная поэтическая колонка Дмитрия Быкова в "Огоньке"), поэты участвуют в телепрограммах о литературе - Дмитрий Кузьмин в "Апокрифе", Юлия Идлис в "Больших"... Но это пока только первый уровень работы с каналами коммуникации: он способен показать образованному читателю, что поэзия в стране наличествует. Для того чтобы общество вышло к поэзии (и наоборот), обе стороны должны как-то более четко оформить сотрудничество; на самом деле вот за эту форму сосуществования - за то, какой она будет, - и идет сегодня литературная борьба. Отрадно, что потребность в сосуществовании снова начала осознаваться; посмотрим, к чему приведут размышления и старания той и другой стороны.



Светлана Бодрунова, Санкт-Петербург

      Автор выражает признательность Людмиле Зубовой, Марии Борисовой, Павлу Настину, Василию Чепелеву и Вадиму Кейлину за помощь в подготовке текста хроники. Отдельное большое спасибо автор говорит Дарье Суховей за постоянное соучастие в обсуждении литературного процесса, в том числе реалий и концепций, упомянутых в данном материале.




© Светлана Бодрунова, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность